Мои перелётные

– Мне не померещилось? – обернулась я к Димке. – Ты видел то же, что и я? Лицо этого негодяя? – Угу, – хмуро кивнул он. – Смотрел на нас в картину, будто в окно заглядывал. Но это же иллюзия, верно? Он сюда не ворвётся? – Надеюсь, что нет, – я старалась держать уверенный тон, не показывать детям накатившего на меня состояния безнадёжности.. – Картина не пустит чужого… наверное. Не для того Кутерьма свои цветы рисовала. – А для чего? – сунулся Лео. – Для путешествия, да? – Надо спросить у неё самой, – сказала я, задумчиво разглядывая изображение. Не сами цветочки-василёчки, а кувшин. Он поменял форму, сделавшись из высокого тонкогорлого более округлым, приземистым. И его цвет стал каким-то иным – прежде был красно-коричневым, а теперь как будто отдавал в фиолетовый. Или нет? Если серия волшебных картин создана Есенией только для путешествий между мирами или во времени, в варианты прошлого-будущего, то… почему именно цветы? Почему не пейзажи с бескрайними морскими просторами и величественными горными массивами, не полная загадок старинная архитектура, не натюрморты с древними диковинными вещицами? Цветы – самое недолговечное, что только можно придумать! Может быть, в этом и есть тайный смысл? В их уязвимости, в их кратком сроке бытия. Надо будет спросить об этом у самой Есении, когда мы с ней увидимся. Если увидимся. Получится ли у меня когда-нибудь вернуться? Не уверена. Я уже не была уверена ни в чём. – Ребята, вы идите в комнату, поиграйте во что-нибудь, – обратилась я к мальчишкам, чувствуя, что сейчас мне нужно остаться одной. – Мы поможем убрать, – Димка схватился за посуду. – Несите в мойку, я сама потом сполосну, – сказала я. И взяла в руки тарелку Лео. Димка свою порцию съел дочиста, а Лео свою оставил нетронутой. Я перемешала остывшую кашу и… зачем-то потянула ложку в рот. Слизывая и глотая сладкую овсянку, я мысленно ужаснулась. Что я делаю?! Не собиралась ничего есть в других мирах, а сама… И ведь я даже не голодна. Как будто кто-то подтолкнул меня нарушить запрет. Нет, никто – сама сглупила. Может, и не случится ничего плохого – это же просто овсянка. Сполоснув тарелки, кружки и ложки, я составила их в сушилку, а сама снова подошла к картине с букетом. Вроде бы больше в ней ничего не поменялось. И всё же было в этом изображении что-то неуловимо странное. Сначала я подумала, что меня смущают не растущие, а срезанные цветы, но почти сразу же вспомнила: и среди тех картин, что Кутерьма внесла охапкой в мою квартиру, были букеты в вазах. Значит, не в этом дело. А… в чём? Я вгляделась пристальней. Нет, я не такой уж безупречный знаток живописи, но всё же смогла понять, что эти васильки написаны совсем другой рукой. Акварель была небрежно размазана по бумаге, синие головки цветов по краям смотрелись грязновато-серыми, а подпись автора… Это была совсем не её подпись! Да, выделялись крупные буквы Е и К, но при внимательном рассмотрении читалось: “Елькина Кира”. Значит, есть картины-двойники, очень похожие и с тем же магическим эффектом, но созданные другой художницей. И то, что одна из них, находящаяся в опасной близости, не пустила в дом нежеланного гостя, – вовсе не её заслуга. Тут, скорее, моя (и мальчишек!) вера в доброе чудо не позволила открыться порталу. Но сейчас я на кухне одна. Весёлые голоса Димки и Лео слышались из коридора, но я замерла, не решаясь позвать ребят. Не стану я детей просить о помощи! Это я, взрослая тётка, должна оберегать ребятишек, а не они меня. Справлюсь сама. Я отвернулась от картины на какое-то мгновение… Нет, я даже не вскрикнула, когда мне на плечи легли чьи-то лёгкие ладони. Аккуратно освободилась от не такой уж цепкой хватки. Обернулась. Стройная девушка в серо-синем костюме (узкий пиджак, короткая юбка) сложила руки на не очень пышной, но всё же заметной груди. Её волосы были собраны в пучок, очки в громоздкой оправе закрывали пол-лица. – Кира Елькина? – спросила я, почему-то решив, что гостья и есть та самая художница, чьё имя я прочла на картине. – Кира Васильева, – сказала она бесцветным тихим голосом. – Елькина – псевдоним. – Не слишком много однофамильцев?.. – недовольно протянула я. – Или вы все родственники? Посмотрев снова на картину, благодаря которой на кухне появилась странная девица, я вдруг подумала, что васильки на ней – не случайный выбор, а некий “фамильный” знак. – А вы не слишком догадливы, Ираида Яновна… Идочка, – Кира негромко рассмеялась. Девичья фигурка передо мной помутнела и поблёкла, словно изображение на экране старого телевизора. После щелчка – еле слышного, но заставившего меня нервно пошевелить от набежавшего озноба плечами – на том же месте возникла старушка Варвара Филипповна. Снова щелчок, ещё одно “переключение канала” – и передо мной стоял помотавший мне немало нервов майор. Вот как, значит!.. Сколько же ещё масок у этого загадочного существа? – Здесь, думаю, будет уместен вот этот персонаж, – майор принял облик памятного мне по фото на экране домашнего компьютера Константина – моего якобы-мужа и Димкиного отчима. Наверное, именно его Димка видел пытавшимся проникнуть в дом через картину. Ведь он узнал “гостя”, а с майором, лицо которого наблюдала я, был незнаком. Димка явно не горел желанием встретиться с этим типом и не стал протестовать, когда я назвала непрошеного визитёра негодяем. Задумавшись, обхватив плечи руками, я застыла на кухне. Сколько так простояла – не помнила. Не помнила ничего вообще. Было ощущение, будто я провалилась в глубокий сон или обморок, но умудрившись не упасть, позы не поменять и ни на сантиметр с места не сдвинуться. Убаюкивающе журчала вода – тонкой струйкой из крана. Неужели я оставила её, помыв посуду? Я сделала, наконец, шаг к мойке, выключила кран. И услышала звуки, доносившиеся теперь уже со второго этажа: голоса детей, музыку, негромкий стеклянный звон. Поднявшись по лестнице, я попала не в Димкину комнату, а в довольно просторное помещение без окон, но освещённое протянутыми под потолком гирляндами. На стене мерцал экран, на котором мелькали силуэты оленей и лыжников, оттуда же доносилась и песня на непонятном языке: то ли новогодний музыкальный фильм показывали, то ли клип. Мелодия была нежная, лыжник и лыжница вальсировали под неё, и было удивительно, как же лыжи им не мешают. Что за странная задумка режиссёра! На мой взгляд, тут уместней смотрелась бы парочка на коньках, но… неважно! Высокая пушистая ель (не на экране, а в реальности!) упиралась в потолок макушкой, на которую, тянущийся к ней со стремянки Димка прилаживал серебряную звезду. Лео развешивал блестящие игрушки на нижних ветках. Новый год?! Как, однако, в этом домике торопится время… Я была уверена, что сейчас всего лишь снежный ноябрь… В дальнем углу в кресле дремал Васильев в облике Константина. Видимо, утомили его четырёхкратные превращения, решил отдохнуть. – Наконец-то, Птица! – Лео, прицепив к ветке стеклянный домик с жёлтыми окошками, кинулся мне на шею. – Где ты ходишь? Мы почти всю ёлку уже разукрасили, а тебя всё нет и нет. И дедушки нет. – Дедушки… Мороза? – уточнила я. – Скажешь тоже! – рассмеялся он. – Какой Мороз придёт, пока ёлка не наряжена! Я про дедушку Глеба говорю, Птица, ты что! – Почему ты называешь меня Птицей? – спросила я. – Ничегошеньки себе! – воскликнул Лео. – Дим, слышишь? Она всё-таки позабыла всё на свете. Что делать будем? – Не забыла! – возмутилась я. И Глеба помню, и тебя. – А его? – Лео ткнул пальцем в сторону спускающегося со стремянки Димки. – Ещё бы я не помнила Диму, своего сына. – Ну, вот, как я и говорил – перепутала, – раздосадованно развёл руками Лео. – Я не ваш сын, – проговорил Димка. Вспомнил, что мы с ним перешли на ты, и поправился. – Не твой. – Не может быть, – пробормотала я. – Да, я могла что-то забыть, но фотографии! Я же видела фотографии, где ты, я и… – Этот, – Димка, поморщившись, мотнул головой в сторону кресла. – Пока он не заснул, до-о-олго нам рассказывал, как фотошопил снимки, чтобы тебя обмануть. – Зачем? – не поняла я. – Ой, там такие планы! Говорил, что они особая цивилизация, а мы, люди, сами себя уничтожаем. А они хотят спасти… – Это он вам сейчас, здесь разъяснял? – Ещё раньше, когда к нам домой приходил. Им типа надо собрать некоторых людей – ну, для каких-то экспериментов, что ли. Отправить на необитаемую планету и наблюдать, как они там приживутся. И детей, и взрослых. Только… некоторые не подходят для переброски, это после всяких проверок выясняется. Тогда их заменяют дублёрами из других миров. – И твою маму решили заменить мной, задурив мне голову? Глупый план, но он этим межпланетным жуликам почти удался, я едва не поверила, – вздохнула я. – Ты потому и сбежал, что узнал об этом? Не захотел отправляться в чужие края с посторонней тёткой? – Ага, – кивнул Димка. – Я маму искал. – А она… – я осеклась, не договорив. – Жива, – уверенно сказал мальчик. – Если бы самое плохое случилось, я бы почувствовал. Папа тоже жив, но он в каких-то далёких мирах, до него так просто не доберёшься. – А до мамы… значит, думал, что сумеешь добраться? – Да, я узнал, где её прячут. В таком… вроде как санатории. Но она… у неё нет никакого психического заболевания, она нормальная, это они её довели, – торопливо и горячо попытался меня убедить Димка. – Я верю. – Нас с тобой прямо отсюда уже бы забрали, – продолжил мальчик. – А что помешало? – Вот он, – Димка кивнул на гордо приосанившегося Лео. – Свалился на крылатом самокате, как снег на голову, и спутал им все карты, прямо такой молодец. – Дим… а твою маму как звали… зовут? Как и меня – Ираида Фогель? – решила спросить я. – У мамы двойное имя – Ида-Раиса. А фамилия – да, такая же. Переводится – Птица. – Знаю, – улыбнулась я. – Мама не стала её менять, когда за моего отца замуж вышла, а он даже рад был. Сказал: пусть будут у меня и жена, и сын птицами перелётными, здорово же. Это мама мне рассказывала. – Они… давно развелись? – осторожно поинтересовалась я. – Не разводились они! Папа на конференцию отправился по своей работе, он изучает всякие… ну, межпространственные перемещения. Там у него случился неудачный опыт, и он застрял в каком-то мире непонятном, похожем на наш, но другом. Но он вернётся! – А… – я покосилась на продолжающего дремать (а, может, и притворяться спящим) Константина Васильева. – Врёт он всё, – буркнул Димка. – Как в дурном сериале, – вздохнула я. Непонятно, кто кому кем приходится, а некоторые теряют память. – Память – не страшно. Главное – не терять совесть, уверенность в себе и чувство юмора, – раздался из-за ёлочки такой родной голос. – Глебушка! – Дедушка Глеб! – запрыгал, чуть не свернув ёлку, Лео. – Дядя Глеб! – одновременно с ним выкрикнул Димка. Дядя?.. Я была удивлена безмерно. Выходит, Димка – не сын, а племянник Глеба?..