Мои перелётные

Белкозайчата (мне они виделись больше похожими на пушистых кенгурят, ну да ладно) оказались славными ребятами. Правда, ни мне, ни Димке так и не удалось понять ни словечка из их необычного языка, но Лео отличился в качестве переводчика. Выяснилось, что посёлок, где брат и сестра живут со своими родителями и многочисленной роднёй, находится неподалёку. Услышав об этом, я устыдилась. Поначалу ведь подумала, что ромашковая поляна и виднеющийся на горизонте лесок и есть привычная среда обитания существ пусть и разумных, но не привыкших носить одежду. Внешность обманчива, а стереотипы – пренеприятнейшая вещь! В посёлок мы отправились пешком. Точнее, неторопливым прогулочным шагом двигалась лишь я (и самокат тихонько катился рядом, как привязанный), а Лео с Димкой преодолевали расстояние прыжками, подражая местным жителям, что получалось у них после небольшой тренировки почти так же ловко, как и пушистых ребят. Почти – потому что всё же человеческая анатомия не очень удачно к подобным нагрузкам приспособлена. Весёлая компания ускакала далеко вперёд, а я, наблюдая издали за дружной четвёркой, поняла, что Димка смотрит на остальных с некой неловкостью, но и немного свысока, как старший среди малышей, при этом относится к ним по-доброму. Ясно мне стало и то, что Лео здесь давно освоился – видимо, это вовсе не второй его визит к белкозайцам, больно уж бойко он “чирикает” на их языке. А ещё я осознала, что отличаю пушистых аборигенов друг от дружки. Поначалу они показались мне похожими, как две капли воды, теперь же я видела: Ромка – шустрый, стремительный и по-весёлому задиристый пацан, а Машка с её лёгкими и изящными прыжками-полётами, кружениями в воздухе и почти кокетливым помахиванием хвостом – маленькая барышня. Ох, снова стереотипы! Может быть, всё ровно наоборот, откуда мне знать… Димка и Лео распотрошили свои подарочные кульки со сладостями и угостили белкозайчат. Лео метнулся и ко мне с зажатыми в кулачке подтаявшими шоколадными конфетами. – Это тебе, Птица! – Спасибо… – я хотела добавить “малыш”, но осеклась. Вспомнила, что не любит наш Лео такого обращения. Тем более, наверное, это могло не понравиться ему сейчас, когда он изо всех сил старался выглядеть взрослым, самостоятельным. Я развернула одну конфету. На фантике красовались белые цветы на зелёном фоне, но надпись была не та, не с детства знакомая “Ромашка”, а… “Рома плюс Машка”. Снова какие-то варианты привычной реальности? Может быть, это и есть секрет происхождения имён, которыми Лео назвал двойняшек. Ведь на своём “птичьем” языке они совсем иначе окликали друг дружку. Лео рассмеялся, услышав мою версию, и сказал, что конфета, конечно же, ни при чём (сам в первый раз такую увидел), но имя у брата и сестры, одно на двоих, на их языке действительно звучит как название цветка с белыми лепестками и жёлтой серединкой, вот он и придумал называть друзей Ромашками, когда обращается к обоим сразу, и Ромой и Машей – по отдельности. – Ясно, – улыбнулась я. Свет, тепло и умиротворение разливались над ромашковой поляной, над разноцветными куполами, которые время от времени раскрывались, как бутоны огромных цветов, выпуская из себя круглые летательные аппараты. Да, именно так и выглядел белкозаячий посёлок. И всё же мне мешала радоваться новым впечатлениям тревога за Глеба. Всё думалось: как он там, один на один с Васильевым? Тем более, что Васильев – не один, у него как минимум четыре воплощения. И если старушка выглядит так, что её можно не принимать в расчёт, то от трёх остальных, включая Киру, так и веет опасностью. Как я хотела сейчас оказаться рядом с Глебом! Поддерживать его, помогать ему. Конечно, в таких непростых вещах, как противостояние добра со злом, я не разбираюсь, но… могла бы попытаться. По крайней мере, не изводилась бы так, как сейчас. И… что говорить, было несколько обидно, когда он отправил меня вместе с детьми, будто я тоже ребёнок, совершенно беспомощное существо. Нас встретили взрослые белкозайцы. Видимо, среди них были и родители наших Ромы и Маши, я не особо вникала. Переговоры с ними тоже вёл Лео. Точнее, он произнёс на их языке одну короткую фразу – и нас тут же повели в один из домов-куполов, где внутри оказалось что-то вроде гостиничных номеров с привычными нам кроватями, столами и ванными комнатами. Лео, правда, облюбовал себе белкозайцевский традиционный мешок-гамак под потолком. Вскарабкался наверх по верёвочной лестнице и не пожелал слезать. Димка покосился на меня, и я махнула рукой: делайте, что хотите. Тогда он тоже забрался в гамак, а я ушла в свою половину двухкомнатного номера и с комфортом устроилась на двуспальной кровати, решив, что в моём возрасте от экспериментов лучше воздержаться. Когда я успела сделаться такой старой и скучной?.. В гостинице мы должны были, как я поняла, дождаться Димкиных родителей. И Глеба, если… Ох, нет! Никаких “если”. Глеб вернётся, вернётся, не может быть, чтобы он… Даже подумать боялась я о возможной смерти самого дорогого мне человека. И уж тем более не позволила себе высказать свои предположения вслух. При детях – ни в коем случае. Но и наедине с собой, шёпотом – не произнесла. Хотя кружились в голове тревожные мысли, не давали мне покоя. Меня знобило – похоже, во время полёта на крылатом самокате я простыла, и у меня поднялась температура. В моей сумке вроде бы лежали завалившиеся за прорванную подкладку порошки от простуды, но… где та сумка? Осталась в коммунальной квартире, а вместе с ней пропали не только лекарства, но и паспорт, телефон, а главное – блокнот с рисунками Глеба. Вот как раз блокнота было безумно жаль! Закутавшись в одеяло, как в кокон, я сама не заметила, как задремала. И в своём сне (конечно, во сне, не наяву же!) оказалась в прозрачной кабинке колеса обозрения, плавно поднимающегося над разноцветными куполами посёлка. Напротив меня сидела, задумчиво теребя перекинутый на грудь роскошный пушистый хвост, белкозайка. Не Маша – другая, взрослая. Может быть, мама двойняшек? – Наверное, вы хотите поговорить со мной о чём-то важном, но я, к сожалению, не знаю вашего языка, – я огорчённо вздохнула. “Не обязательно быть полиглотом, чтобы общаться”, – её мордочка приобрела приветливое выражение, но губы не дрогнули, а слова прозвучали… нет, не прозвучали вовсе, а как будто возникли сами собой в моём сознании. Так вот она какая – телепатия! Или это просто сон? – Ведь это сон? – уточнила я. – Вы мне снитесь? “Скорее, вы мне, – отозвалось в моей голове. – Может быть, вы и пытаетесь изо всех сил казаться женщиной из плоти и крови, но меня не так легко провести. Вы ведь состоите из лёгкого вещества, как и любое материализовавшееся сновидение…” – Это я – сновидение?! – возмутилась я. “Так вы этого не знали? – если бы белкозайка произнесла свой вопрос вслух, я бы услышала, наверное, нотки удивления, растерянности и даже смущения в её голосе. – Глеб вам ничего не объяснил, оказывается… Он потому и отослал вас. Вы – его сон, его фантазия – неминуемо погибли бы вместе с ним, а здесь у вас есть шанс продолжить существовать… отдельно”. Мне сделалось жутко и отчаянно больно. Не оттого, что я вдруг оказалась каким-то сновидением, а потому что о смерти Глеба белкозайка заявляла с пугающим спокойствием, словно о чём-то решённом раз и навсегда. Не хотела я никакого “отдельно”! Так нельзя. Так не должно быть. Всё это дурной сон, и я сейчас проснусь. Я сбросила с себя одеяло и действительно проснулась. В незнакомой комнате, в полутьме и прохладе. Рядом с Глебом. Я крепко держала его за руку.