Последний шторм

Давно привычный едкий горький аромат, скрежет кофемолки и звуки пересыпания зёрен — всё это било по ноздрям и голове, отстукивая утренний танец по черепной коробке. Просыпаться было не особо приятно, я бы даже сказал — весьма паршиво. Всё тело изнывало от ломоты и боли. Спать на полу было не самой лучшей идеей, хотя было не впервой. Изредка в особо загруженные дни я, бывало, упахивался так, что сил не оставалось не то чтобы поужинать и сходить в душ, а даже банально дойти до лестницы в квартиру. Я просто присаживался за баром, желая перевести дух, прислонялся затылком к прохладным кегам с пивом и задрёмывал, находя себя потом глубокой ночью растянувшимся на весь паркет. К такому вроде привыкаешь, но кости спасибо не говорят, конечно. — Кофеинчику хочешь вдарить? — мягкий и чересчур бодрый голос раздался откуда-то сверху. — Да, и желательно пол-литра, — голова походила на колокол, в который без перерыва звонили, а глаза всё ещё слипались. Я потянулся, разминая отваливающуюся шею и затёкшую поясницу. На часах была половина первого дня. — Ты как? — кряхтя, пошатываясь и ловя себя в пространстве, поднялся, обошёл стойку и с трудом уселся ровно на один из высоких стульев, всё ещё пытаясь размять конечности. — Нормально. Спрашиваешь, будто я не работаю всю жизнь в баре и не здороваюсь с похмельем за руку, как с лучшим другом. А что? Или ты о… — она ничего не ответила, лишь слегка улыбнулась и вскинула брови. Понятно. Всё, что произошло ночью, там и осталось. Сестра выглядела как всегда активной, жизнерадостной и весёлой. Утром она, по-видимому, накрыла меня пледом, а сама принялась выполнять мою работу. Не знаю, может быть, это была своего рода благодарность, а может, она просто соскучилась по звону бокалов и скрипу натёртого стекла. А я в то же время ощущал себя таким разбитым и морально вымотанным. Слишком много эмоций, слишком много слов, информации и переживаний за несколько дней. Для меня всё это было слишком ново и неожиданно. Это было тяжело, особенно, когда в твоей жизни долгие месяцы не происходит ничего хоть немного эмоционального и яркого, а самым запоминающимся является то, как постоянник Жером, упившись до бреда, перепутал склад с гальюном, нассал там, украл банку варенья, по дороге упал на неё и начал орать, что истекает густой сладкой кровью. В общем, в один миг на голову обрушилось столько непрошеных чувств, что я не знал, как должен справляться. А как известно, моральная усталость истощает и тело. Приложился лбом о чуть тёплый кафель, массируя виски, начиная снова медленно проваливаться в тягучую сонливость. В обратный мир меня вернул противный скрип посуды. Сестра любезно поставила передо мной самую огромную из имеющихся в баре чашку, из которой поднимался пар. Десять минут я просто разглядывал тонкую паутинистую пенку на керамических стенках, пытаясь прийти в себя. Мне всегда пробуждение даётся очень сложно, я не могу вскочить и через несколько минут быть уже готовым. Требуется немало времени, чтобы хоть немного расходиться, запустить своё тело и свой разум. Осознать, кто я вообще. — Тэтэ, там, кстати, похоже, тебя ждут, — Ан забрала мою пустую чашку и кивнула в сторону входной двери, поджимая губы. — А? — волнение укололо внутренности. — Очаровательный молодой человек уже как полчаса сидит у воды напротив дома, — она поморщилась и игриво оскалилась. — Чего? Серьёзно? Блядь, а ты… Пиздец. Раньше не могла сказать? — я подскочил, растерявшись, опрокидывая свой стул, не зная, куда мне бросаться в первую очередь. — Ну извините, месье, я тебя пинала как могла, ты не хотел просыпаться, — она фыркнула и отвернулась к раковине, споласкивая оставшуюся после нас ночью посуду. Это он. Кто же ещё. Я обрадовался и разволновался. Взглянул в небольшое зеркало, висевшее в глубине шкафа, заставленного бутылками со спиртным. Припухшие веки, утомлённое лицо, растрёпанный, помятый. Стандартный набор. Обычно, по большому счёту, мне было плевать, как я выгляжу, но не сейчас. Ругаясь и спотыкаясь обо всё, что можно, я помчался наверх. — Ан, ты… Блядь! Я не знаю, успею ли вернуться к трём, скажи отцу, чт… — Я поработаю за тебя сегодня, не мельтеши, бога ради. И, львёнок, — крикнула она вдогонку, замолкая на долю минуты. — М? — замер в дверях, в одном шаге от выхода. — Надеюсь то, что я сказала тебе ночью, не изменило твоего отношения к нему. Прости, что так бесцеремонно вывалила на тебя всё это. Я не права, они не все такие, и я… Надеюсь, когда-нибудь ты нас познакомишь, — улыбнулась уголком губ. — Люблю тебя, — от неё меня всегда затапливало такой детской нежностью и светом. Может, это стечение обстоятельств или родственная связь, но она всегда оказывается рядом, когда мне тяжело или паршиво. Когда я нуждался бы. В детстве, стоило мне навернуться, разбить колени или порезаться каким-нибудь очередным осколком, через минуту она уже сидела рядом с ватой и бинтами. В школьные годы, стоило мне ввязаться в неприятности, она словно по волшебству хватала меня за шкирку и вытаскивала, а в юности, когда я был подавлен и разбит «дружбой», она вдруг приехала погостить, как сейчас. Ей даже делать ничего не нужно было: послушать, посидеть рядом, чтобы я просто пропитался этой её светлой энергией, лучезарностью и любовью. Всегда восхищался ей: её жизнелюбием, искренностью. Она достаточно многому меня научила. — И я. Беги уже, а то передумаю, — лениво махнула рукой и принялась за работу. Меньше чем за пять минут я привёл себя в порядок. Не скажу, что был доволен тем, как выгляжу, но куда лучше, чем до этого. Натянул пару брюк, светлую футболку, приложил волосы, а затем чуть взъерошил вновь, ополоснул лицо ледяной водой и второпях сбежал вниз на улицу. Пару минут простоял у дверей дома, переводя дыхание, чтобы не выдавать свою взволнованность. Стоило мне увидеть его, даже издалека, как всё, что могло тревожить меня, все дурацкие мысли и сомнения — всё улетучилось, а сердце в груди оголтело застучало. Впервые я увидел его не в форме. Просторная рубашка цвета первого снега, словно белоснежный парус, раздуваемый на ветру, без фуражки, с чуть небрежно спадающими на лоб волосами, в прямых чёрных брюках и, как всегда, с маленьким кожаным блокнотом в руках. Сейчас он похож на обычного парня. Невероятно притягательного, очаровательного парня. Я тихо подошёл, стараясь не дать знать о своём присутствии раньше времени, присел на корточки и обвил его шею руками со спины, наклоняясь вперёд, к его уху, немного нагло заглядывая через плечо, одним глазком, в его внутренний, закрытый ещё для меня мир, замечая линии небольших набросков на пожелтевших листах. — Ты никогда не расстаёшься с ним, да? — коснулся его щеки своей. Чонгук слегка дёрнулся от неожиданности и тут же захлопнул блокнот. — Тэхён, я так рад, — он вложил угольный карандаш в кожаный переплёт и коснулся моих рук, прижимаясь ближе, — мне кажется, я так безумно скучал. — Почему ты тут? — несмело и невесомо провёл носом по волосам на его шее. Он божественно пахнет, как ни банально, но словно солёным бризом и парфюмом, совершенно мне неизвестным до этого: мягким, восточно-древесным, с нотками сандала, лимона и ириса. Всё-таки профессиональная деформация не всегда плохо — легко могу распознать почти любые запахи. — Ждал тебя. Знаю, что вы открываетесь только с трёх, и не хотел наглеть и тревожить раньше времени, — Чонгук легонько пожал плечами. — Но до трёх ещё минимум два часа, — я удивился: если бы я не проснулся? — Я знаю, — Чонгук чуть отстранился и повернулся ко мне лицом. — И ты бы сидел здесь всё это время? — Да… — он кивнул, мило сморщив нос. — Ты сможешь провести со мной хоть немного времени сегодня? — надежда и что-то похожее на мольбу читалось в его глазах и мягкой улыбке. — Если честно, — я сделал вид, что задумался, отводя взгляд в сторону горизонта, сам не зная зачем решив поиграть с ним. Это казалось забавным. Его лицо, застывшее в вопросе и ожидании, становится таким мальчишеским. — Сегодня весь мой день свободен. — Правда? — детская и искренняя восторженность, он чуть ли не взвизгнул и стиснул меня в объятиях, утыкаясь довольным лицом в плечо, — Спасибо! — Нормально ли? Нормально благодарить другого человека за то, что он сам, по своей воле вкладывает в твои руки своё время? От его благодарности мне казалось, словно я делаю одолжение, при этом сам больше всего желая находиться рядом. — Тогда я хочу показать тебе одно место. Наверное, ты бывал в этом городе везде, но всё же. — И куда мы? — честно, я даже ни малейшего представления не имел, куда он, человек совершенно не знающий город, мог меня отвести, что могло так захватить его внимание здесь, но от этого становилось только в тысячу раз интереснее. — Увидишь, — Чонгук загадочно дёрнул бровями, поднимаясь на ноги, протягивая руку, чтобы помочь подняться и мне. Галантный, чёрт возьми. Около получаса мы неспешно брели по городу, яркое солнце пригревало спину и плечи, лёгкий солоноватый ветер, который преобладал в этом городе постоянно, приятно освежал тело. Всё-таки разгар июля, и жара не обошла стороной. Мы легко переговаривались на отвлечённые темы: о погоде, прочитанных книгах, оказалось, нам нравились примерно одни и те же авторы и даже некоторые одни и те же стихи. И я так увлёкся беседой, что не заметил, как мы оказались там, где нужно. Большое зелёное поле, полностью заросшее высоченной, почти по пояс, осокой, ромашками и мальвой, выше меня ростом. Тонкая, еле заметная протоптанная дорожка вела куда-то вглубь этого цветущего леса. Чонгук, робко подхватив мою ладонь, потянул за собой. Я шёл и наблюдал лишь за тем, как гармонично и красиво он выглядит среди всей этой живописной природы. Как нежно-розоватые, сиреневые, ярко-алые, жёлтые цветы и изумрудная трава контрастируют с его бронзовой кожей и белой рубашкой. Как он ускользает вглубь, иногда оборачиваясь и улыбаясь. Почему-то хочется бежать, следовать за ним, лишь бы не упустить его силуэт из виду ни на секунду. Не потерять руку. Только бескрайнее голубое небо, цветы и он. Через пару минут мы оказались на побережье. Да, а где же ещё? Всё, чем можно было довольствоваться в нашем городе. Куда бы ты ни пошёл — везде океан. Но, как ни странно, здесь я не бывал или, может быть, просто не помнил, потому что каждый уголок раньше мне казался похожим на другой. И это место отличалось. Здесь не было голого длинного пляжа, всего лишь крохотный островок песчаного берега, с трудом вмещающий больше двух человек. Перед глазами океан, а за спиной такое же зелёное море, и ты словно отделён от всего мира. Здесь было так тихо, спокойно и торжественно. Боже. Не могу. Как же фантастически и ново всё вокруг. Жизнь и он всё дальше и дальше уносят меня своим бурным течением совсем в другое русло, без возможности предпринять попытку грести обратно, открывая глаза на вещи, которых я, похоже, просто не хотел замечать. — Я нашёл это место утром, когда гулял, и почему-то очень захотел быть здесь именно с тобой, — Чонгук провёл ладонью по волосам, смотря на меня, дожидаясь реакции, еле заметно переминаясь с ноги на ногу. — Тут красиво… Хотя мне казалось, что ничего уже не сможет меня удивить, — и я был искренен, мне нравилось быть здесь сейчас. Нравился маленький замкнутый мир, отгородивший нас от всего города, раскинувшегося за спиной, создавая новые стены моего мира. — Я рад, — он довольно разулыбался, расслабляясь, отводя плечи чуть назад, вдыхая полной грудью, словно он ждал от меня разрешения на это. Не знаю, сколько времени, но, наверное, вечность мы валялись на песке и смотрели ввысь. — … Не было ничего уже, кроме неба, — высокого неба, не ясного, но всё-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нём серыми облаками, — в какой-то момент тихо, на придыхании, мягко скользя интонацией по словам заговорил Чонгук. — Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, не так, как мы бежали, кричали и дрались, совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, — совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу, — он прикрыл на мгновение глаза, замолкая, закидывая руку за голову, а затем повернул лицо ко мне, чуть удивлённо вскидывая брови и усмехаясь, потому что заговорил уже я. — Как же я не видел прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! Всё пустое, всё обман, кроме этого, бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. — И слава богу! — закончил за мной он, потирая лицо ладонью, поджимая губы и снова устремляя взгляд ввысь. — Я не думал, что ты тоже знаешь этот отрывок наизусть. — Если быть честным, только это из всего толстенного романа я и помню. Чёрт знает почему. Прицепился как-то однажды. — Он мой любимый. Всегда, когда выдаётся возможность вот так лечь и просто разглядывать небо, он, как навязчивая мысль, начинает звучать в голове. И я на мгновения теряясь, осознавая, что и правда ничего, наверное, нет. И я понял, о чём он говорил. В тот момент, ощущая струящийся между пальцами песок, тепло круглолицего солнца, что скрылось за мягкими облаками, всматриваясь в бескрайнее голубое полотно, я понял, о чём был тот отрывок. Почему он так близок всегда был. В моей жизни нет ничего, и ничего не имело смысла. Только я, стоящий на месте, но словно куда-то бегущий, впервые остановившийся и вскинувший голову вверх. Как же я не видел его прежде? Только тишина. Полное умиротворение. А потом Чонгук резко сел, скинул ботинки, снова подкатал брюки, выложил на песок свою записную книжку, встал и шагнул в воду. Я снова залип на татуировке на его икре. — Идёшь? — зайдя почти по колено, он обернулся ко мне. — Не, пожалуй, с берега посмотрю, — махнул рукой, без желания и сил просто подняться с песка. Мне оно надо? Чонгук резко развернулся, вышел обратно и склонился надо мной, нависая сверху, заглядывая мне в лицо своими невозможными тёмными с серым отливом глазами, а я потерял всякий дар речи. — Мне снова снять с тебя обувь? — его рука скользнула по лодыжке, ухватываясь за шнурок, а затем в ту же секунду он замер: — Тэ, подожди, у тебя что… веснушки? — губы приоткрылись, а взгляд стал внимательнее и пронзительнее, он прищурился, вглядываясь в моё лицо. — Чего? А, ну… Ну да, — я внезапно ощутил, как краснею, — отвратительно. Летом иногда они появляются. Ненавижу это, — хотелось спрятаться в ладони и стереть их со своего лица. Я отвернулся. — Ты сейчас шутишь? — Чонгук развернул снова к себе, заставляя смотреть ему в глаза, приподнимая лицо указательным пальцем аккуратно за подбородок, восхищённо закусив губу. — Я не видел ничего более очаровательного. Они идеальные. Как маленькие звёздочки. Ну почему он такой невыносимо милый и постоянно так смотрит на меня? — Пойдём, — он настойчиво, но мягко перехватил за запястье и потянул на себя, вынуждая встать. Мы просто стояли в воде, перебирая пальцами ног мягкое дно, а затем внезапно брызги полетели в мою сторону. Я взвизгнул. Очень по-мужски так. Вот засранец, решил поиграть. Мы брызгались, смеялись, чуть толкая друг друга. Так по-детски и весело. Я как будто никогда так не делал. Чонгук озорно смеялся, освещая и согревая своей улыбкой моё нутро. В какой-то момент, пятясь от него, я вдруг зацепился пяткой за какой-то торчащий корень. Всё внутри успело ухнуть, и я полетел на спину, проваливаясь в пучину океана. Вскочил через секунду на ноги, весь вымокший, прыгая на месте, пытаясь выбить остатки воды из уха, отмахиваясь от надоедливых липнущих волос, а он просто громко заливался смехом.

! Sound: Yann Tiersen — La Valse d'Amélie (Version orchestre!)

Тёплые розоватые лучи уже заходившего солнца играли с его лицом и телом. Он звонко и заразительно смеялся. Загорелая кожа была словно усыпана маленькими драгоценными камнями-каплями, блестящими на свету. Мокрая белоснежная рубашка подчеркивала каждый изгиб тела, просвечивая и знакомя меня со всем, что было скрыто под бесформенной тканью. Сейчас я видел его по-другому. Чарующий, красивый. Сколько раз я сказал о том, что он невероятно красив. Этого слова совершенно недостаточно, чтобы передать хоть малую долю правды. Каждая линия, поднимающаяся грудь при вздохе, маленькие морщинки, особенно у глаз, образующиеся при его не спадающей с лица улыбке. Привычка, совершенно особенная, именно его, запускать ладонь в волосы и приводить их в небольшой беспорядок, но так, словно рука лучшего мастера поработала над его причёской. Десятки родинок, хаотично разбросанных на щеках, шее, плечах, предплечьях и, я уверен, по всему его идеальному телу. Я просто смотрел на него, и в настроении что-то переменилось. Всё стало серьёзно. Слишком серьёзно. Где-то на задворках сознания распахнулись тяжёлые портьеры и ослепительно яркий свет залил зал, давно пыльный, богом забытый и тёмный, стены которого уже обветшали и забыли, что значит ощущать ласку этих солнечных лучей. Осознал, что я больше не смотрю на него, как на какого-то незнакомца, как на очередного красавчика, клиента, друга, приятную компанию на вечер. Это что-то совершенно иное. Я хочу запомнить его. Его походку, его лицо и восхитительные руки, его голос и аромат, его глаза. Я хочу запомнить, запечатлеть внутри всё, что связано с ним. Странно, когда это произошло? Всё-таки интересно, как всего одному человеку удалось замкнуть мой мир. А ведь, наверное, он даже не старался. Почему он и почему сейчас? Как узнать — это всё всего лишь глупая случайность или судьба специально разыграла свои карты так, чтобы привести его ко мне именно тогда, в тот день? Знаете, сейчас я бы согласился, наверное, даже заключить злополучную сделку с дьяволом и дал бы согласие на сотни лет в геенне огненного пекла, лишь бы счастливо прожить отведённые мне годы… но рядом с ним. Что я несу? Я ведь даже не знаю, значу ли для него хоть что-то и буду ли. Вспомнит ли он моё имя через неделю, а через месяц или через год? Почему сердце так предательски сжимается, а лёгкие сковывает и каждый вдох кажется таким болезненно-острым? Сотни неотвеченных вопросов и… Всего один человек. Я потерялся в нём окончательно. Ещё секунда, и расстояния между нами не существует. Мои руки снова обвивают его шею. Чонгук лишь пошатнулся от неожиданности и стремительно начал падать назад, утягивая меня за собой. Всплеск, яркие солнечные блики, отражаемые водой, и оглушающая тишина. Наверное, точно так же астронавты дрейфуют в открытом космосе. Тело становится таким лёгким, невесомым. И тогда всё кажется совершенно незначительным, среди десятков планет и миллиардов ещё живых и уже давно потухших звёзд ты осознаёшь свою крохотность и беспомощность относительно безграничного простора вселенной. Паря в кромешной тьме, отделённый лишь куском плотной ткани от грозной гибели, находясь на грани всего. И всё мирское уже не такое страшное, и всё казавшееся когда-то важными и далёким уже не имеет значения. Там всё больше не имеет смысла. Так, кажется, и я — утопал в нём, словно очутившись среди звёзд. Хотя, скорее, в сумраке вечной ночи среди всего одной звезды, затмевающей солнце. И если я пойду на дно вместе с ним, касаясь его губ… Больше я не буду сопротивляться. Мне предначертано утонуть в нём и вместе с ним. Боже. Я не узнаю себя. Всё это время моя жизнь казалась мне вечностью через призму стеклянных бокалов, а сейчас… Мгновение, тянущее меня за ним, словно всё остановилось, планета перестала вращаться и чайки зависли высоко в небе, маленькие пузырьки воздуха больше не стремятся вырваться на поверхность, а его губы на моих и я всецело больше не принадлежу себе и этому миру, только одному этому моменту. Лишь когда его лопатки коснулись дна, мой рассудок снова запустился. Руки сжались на моей пояснице, солёные от воды губы и его мягкие волосы, словно живительные потоки, струились сквозь мои пальцы. Когда кислород в лёгких уже начал сходить на нет, а толща воды давить своим весом, Чонгук оттолкнулся и вытащил нас обратно в суетливый мир. — Ты весь дрожишь, — он провёл ладонями по плечам, нежно улыбаясь, а мне хотелось спрятать лицо на его груди, потому что какая-то жгучая тоска изъедала, а я не хотел, чтобы он принял это на свой счёт, — даже в июле океан остаётся непростительно холодным. Пойдём, нужно согреться. Меня и правда трясло, но не от холодной воды, не от того, что я, может быть, замёрз, а от эмоций и чувств, которые так неожиданно ворвались в мою душу. Всё моё психологическое состояние так ярко отражается на моём теле. Я не успел даже что-то сказать, всё ещё повиснув на чужой шее, как Чонгук приподнял меня за поясницу и вытащил на берег, ставя на раскалённый песок, упал рядом, подтягивая к себе колени. Мне ничего не оставалось, как сесть около него и подставить лицо под уходящее тепло. Мы смотрели на солнце, медленно тянущееся к горизонту, пригреваясь как два мартовских кота и обсыхая, молча, просто чувствуя этот момент. Рядом с ним почему-то я ощущал всё вокруг совсем по-новому, словно перенимая его поэтичный взгляд на мир. Если раньше, смотря на всё вокруг, я принимал это как должное, то сейчас меня очаровывали даже надоедливые чайки, коих за свою жизнь я видел тысячами, со злобой отгоняя их от своих окон и дверей дома. Жизнь чудесна. Он чудесный. Я повернулся к Чонгуку, машинально протягивая ладонь к его лицу, касаясь виска, невесомо очерчивая его густую бровь. — Почти зажила, возможно, останется маленький шрам, — а внутренности снова сжались от воспоминания о том, как по-дурацки мы познакомились, — знаешь, я ведь тогда даже не сказал тебе спасибо. — Брось это, — он усмехнулся, не спуская взгляда с горизонта, — никто не имеет права себя так вести, особенно по отношению к тебе. Особенно по отношению ко мне. Я. Особенный? — Нет, правда, спасибо. Ты не должен был, но всё же сделал это. Не думал, что кому-то может быть не плевать на меня, — а ведь правда, он оказался первым. До того дня никто как-то не вставал на мою защиту. Может быть, я врал, но я не мог вспомнить ни одного случая до. Ничьей протянутой мне руки. — Я не верю! Не верю, что никто не проявлял к тебе внимание до меня, — видел, как еле заметные эмоции начинают захватывать его. Они медленно воспламеняются, словно к фитилю поднесли спичку. — На самом деле нет, — даже задумываться не стал, потому что это было так. Для меня так и всё остальное неважно. — Для всех я просто смазливый портовый мальчишка, который сделает всё, чтобы угодить клиенту. Бывали случаи и похуже, но мне не привыкать. — Не хочется быть самонадеянным, но сейчас, как и этому Фрисьену, мне до ужаса хочется разбить лицо каждому, кто посмел думать о тебе плохо, — он наконец-то обернулся, в который раз заставляя мурашки бежать по телу от его наполненных и таких чистых глаз. — Забей. Это моя работа, и я давно научился отвечать и не принимать это близко к сердцу, — рука всё ещё касалась его щеки. — Прости, мне жаль, что из-за меня на твоём прекрасном лице теперь останется шрам. — Не смей извиняться. Я бы не задумываясь поступил бы так снова, — Чонгук прикрыл глаза и, прильнув ближе, поцеловал центр ладони, произнося почти неразличимо: — лишь бы защитить тебя. Ты заслуживаешь целого мира, а не этого. Не знаю, работает ли так со всеми, но… Стоило ему проявить немного тепла, доброты, понимания и поддержки ко мне, просто дать знать, что я могу быть не пустым местом, что кто-то в этом мире, сквозь толпу, знакомые и незнакомые лица, просто видит меня, как озлобленный, нелюдимый и обиженный мальчишка внутри начал оттаивать на глазах. Возможно, отношение влюбляет и цепляет больше всего остального. Главное не обжечься.

***

Порывистый ветер усиливался, небо медленно, но верно затягивалось серыми тяжёлыми облаками, а волны всё спешнее начинали набегать на берег. Первые звоночки — предвестники беды. Неужели снова, сейчас, когда было так хорошо? — Пойдём, — он, ощутив неминуемое приближение очередного шторма, встал, — кажется, сейчас начнётся дождь, и, думаю, не лучшая идея и дальше оставаться здесь. Он помог мне подняться, стряхивая песок с брюк, снова подхватывая мою ладонь и увлекая в лазурное цветочное море. Когда мы вышли на брусчатую аллею, шум снова ворвался в нашу жизнь. Не было ни малейшего желания возвращаться домой, как ребёнок снова накрываться одеялом с головой, пытаясь пережить очередные вспышки за окном или вставать за бар, когда мысли не в порядке. Когда душа больше не там. И Чонгук, кажется, это чувствовал, потому что, пройдя несколько знакомых мне улиц, он свернул и повёл всё дальше от (не)нужного направления. Старый небольшой маяк на окраине города, работающий, но уже давно позабытый всеми. Отблески его лучей иногда всё ещё пробиваются ночами через плотную туманную дымку над водой, оповещая проходящие мимо суда о близости гавани. Мелкие противные капли уже вовсю набирали силу, разбиваясь о кожу. Чонгук легко открыл дверь и кивнул, зазывая за собой, куда-то в неизвестность. А я снова иду за ним, беспрекословно, лишь задерживая дыхание, не зная, чего ожидать. — Разве мы можем здесь находиться? — небольшим эхом раздался собственный голос. — Не думай об этом, я договорился со смотрителем, — было тяжело уловить во мраке скользящий по помещению силуэт. Темнота никогда не была моим другом, и я стоял на месте, дожидаясь какой-то ясности, и вдруг…

Sound: Max Richter — Luminous

Сотни маленьких блёклых желтоватых огоньков россыпью, поочерёдно, словно гирлянда на рождественской ёлке, засветились в полумраке, витиевато убегая высоко вверх, по стенам и ажурной лестнице, растворяясь где-то далеко над головой. Помещение наполнилось мягким и тёплым светом, обнажая своё убранство. Совсем небольшая круглая комната без окон, с бескрайним потолком, с огромной железной винтовой лестницей по самому центру, на вид очень мягкой полукруглой софой, крохотным столом, стулом и чугунной печью-камином в противоположном углу. Несмотря на всю скромность, это место выглядело так эстетично и по-домашнему. — Ты заранее всё продумал? — я удивлённо разглядывал окружение. Видеть издалека мне доводилось, но вот бывать внутри как-то не пришлось. — Нет… Ну то есть, — он осёкся. — Я не был уверен, придёшь ли ты сюда со мной, но там, — указал пальцем вверх, — оттуда, я полностью уверен, открывается необыкновенный вид, а через стеклянную крышу звёзды кажутся такими близкими, и подумал, что было бы здорово… Посмотреть на них сегодня снова вместе. А мне, странно, даже сказать было нечего, потому что пребывал в каком-то полном шоке, смятении, а может, восторге. Он, бывавший тут впервые, нашёл это место и смотрителя маяка, под каким-то предлогом договорился с ним, чтобы просто провести здесь несколько часов именно со мной, будучи даже не уверенным в том, что всё будет так, как он задумывал. Но мы ведь здесь, да? — Можно я, — Чонгук прошёл вглубь, выглядывая из-за чугунных прутьев лестницы, достал из кармана брюк свой блокнот и вынул снизу из переплёта небольшую самокрутку, — ты… эм, не против, если я?.. — А я то уж подумал, что ты идеальный: питаешься правильно, спать вовремя ложишься, не пьёшь и не куришь, — пытался отшутиться, чтобы немного разрядить обстановку. — Это бывает исключительно редко. Лишь в тех случаях, когда я никак не могу справиться с волнением. Он скользнул пальцами между страниц, открывая книжку в самом конце, где внутри на обложке были закреплены пара спичек и тонкая полоска, покрытая красным фосфором. Чонгук чиркнул и подкурил чуть подрагивающими пальцами. Сделал глубокую затяжку, и вместе с выдохом его плечи опустились, словно ему стало на сотню процентов легче. А я всё это время просто стоял у двери, зачарованный, прикованный к месту. Блядь. Это. Просто. Незаконно. Как всего одной манипуляцией из самого светлого и тёплого парня он превратился в по-настоящему горячего? Всего лишь какой-то грёбаный свёрток тлеющей бумаги вмиг сделал его таким сексуальным. Матерь божья. Тени от полумрака на шее, танцующие клубы дыма, медленно выплывающие из этих губ. В глотке пересохло, а раскалённая лава потекла по венам вниз, по груди, через желудок, в самый низ живота. Меня непроизвольно дёрнуло, как от лёгкого, но слишком ощутимого разряда тока. Когда это произошло, как вид чужих приоткрывающихся губ стал заводить меня так резко и сильно? Я видел десятки, сотни, не побоюсь этого слова, тысячи курящих людей, и это не шло никому так, как ему. Если курение вообще можно назвать тем, что может подойти. Но его образ… Нежный, чувствующий и возвышенный мальчишка, что вырос в завораживающего, не потерявшего за не самую лёгкую и приятную жизнь восторженный блеск в глазах, мужчину, жадно тянущий сигарету… Это добавляло ему реальности. Каплю грязи в его светлый мир. Нужной. У нас так мало времени, непозволительно мало, и если не сейчас, то… Ай, да ёбанный свет, прыгать в омут, так только если с головой, да? Я уже говорил. Чтобы тонуть там безвозвратно целиком, не оставляя себе надежды на отступление. Пара шагов, и я оказался рядом с ним, специально привставая на носочки, вынимая сигарету из рук, затягиваясь сам. Выдыхая в сторону, смотря ему в глаза, шаря рукой в воздухе над столом наугад, желая затушить её скорее хоть куда-нибудь, попадая в какое-то маленькое блюдце. — Поцелуй меня. Поцелуй так, как не целовал никого. Как мог себе лишь представлять, — выпалил как на духу. Мыслей не осталось, лишь одно голое желание, инстинкты, порывы. Меня непозволительно сильно тянуло к нему. Ощутить полностью, ещё ближе, ещё сильнее, ещё ярче, как никогда не ощущал кого-то. И. О. БОЖЕ. Его робость чуть отступила на второй план. Чонгук просто бездумно наклонился вперёд, накрывая мои губы своими, скользя ладонями по пояснице, подхватывая резко под бёдра, заставляя обвить его ногами, делая несколько шагов назад и опускаясь на край софы. Мне словно дали сильнейшую пощёчину, потому что голова вспыхнула, лицо зажгло и дыхание в ту же секунду перебило. Жадно, страстно и одурманивающе хорошо он впивался в меня с таким голодом, будто от лёгкого толчка кирпичная стена под названием «воля» рассыпалась и он позволил себе чуть больше, чем до этого. Кончик языка скользил по губам от уголка к уголку. Одна ладонь сжималась на бёдрах, а другая в моих волосах на затылке так, что голова чуть запрокидывалась, а губы приоткрывались, ощущая его внутри. Меня повело. Этот поцелуй такой влажный, откровенный и безумно распаляющий. — Прости я… Твои слова… Я никогда такого не чувствовал. Эти желания и порывы, мне больше не удаётся их сдерживать, — он тяжело дышал, опаляя температурой своего дыхания влажную кожу. Я чуть отклонился, цепляя верхнюю пуговицу на его рубашке, а затем вторую и ниже, осознавая, что кончики пальцев касаются его груди, а затем напряжённых мышц живота. Я хочу. Мне жизненно необходимо знать, что там под этой рубашкой, увидеть его тело, этот цветастый рисунок, что до сих пор не даёт мне покоя, изучить его родинки, шрамы, линии и изгибы, коснуться. Пиздец. Это не я. Но мне так это нравится. Чонгук смотрел на меня замутнёнными глазами, вдруг потемневшими, нервно хватая воздух ртом, медленно моргая, иногда опуская взгляд к моим рукам. Последняя пуговица пала, он чуть дёрнул плечами, и лёгкая хлопковая ткань соскользнула к его запястьям. — Какой ты, — на секунду прикрыл глаза, чтобы просто справится с эмоциями, — охренеть. Чонгук, ты… Так не бывает, ты же ведь просто снишься мне? Упругий пресс, всё тот же рисунок, бегущий по всему плечу, и ещё пара маленьких на груди, под сердцем и ближе к бедру с другой стороны. Россыпь родинок-созвездий под рёбрами и несколько небольших тонких шрамов на боку и под ключицей. Бархатистая бронзовая кожа, светлеющая лишь к кромке брюк, в самом низу живота. Я чуть не умер, спускаясь взглядом ниже, снова цепляясь глазами за явную складку на брюках. — Можно я… — его ладони подцепили края моей футболки, неторопливо пробираясь под неё, приподнимая. — Да, — выдохнул, не контролируя свой голос и дрожь, что вызывают его прикосновения к оголённой коже. Если прошлый раз его руки были ледяные, сейчас они казались хуже раскалённых углей — так сильно меня обжигала их температура. — Хочу… Хочу знать, так ли звучит твой голос в момент… — склонился я к его уху, почти шепча, сам не осознавая этой смелости озвучивать такие свои мысли. — Только не дразни, Тэхён, на этот раз я не смогу справиться и не остановлюсь, — он стиснул челюсть, желваки заиграли на скулах, пальцы стиснули поясницу. — Прошу, — и в то же мгновение он припал губами к моей груди, оставляя влажный след. Лёгкие прожгло, а тело бессознательно выгнулось навстречу его поцелуям. Гулкий дикий ветер завывал за стенами, проливной дождь, сливающийся в единый белый фоновый шум и внезапный раскат грома, где-то ещё далеко, ещё только движущийся в нашу сторону, но уже так чётко различимый. Каких-то пятнадцать-двадцать минут, и он будет тут, обрушит всю свою мощь на нас. На меня. Чувствовал, как пульс начинает увеличивать темп, даже, кажется, мог ощущать, как кровь ускоряется в венах, дыхание сбивается, голова снова совершенно не моя, и хочется жмурится и дёргаться, но только… Только на этот раз совсем не от шторма, не от до сих пор непонятного мне страха, не от бури за стенами, не от рокочущего неба, не от густой и плотной темноты вокруг. От него. От крепких рук, обвивающих мою талию, огненных и влажных губ с неимоверной лаской гуляющих по моей груди, пушистых волос, так приятно касающихся моей шеи, и от его сбивчивого, едва сдержанного откровенного дыхания, остающегося на коже, звенящего в голове. Впервые в жизни мне было совершенно плевать. Плевать на весь тот мир, на всё то, что ужасало, парализовало и пожирало. Просто потому что в его руках, рядом с ним нереально яркий солнечный свет заливает всё. Ощущать, думать, чувствовать, и только его. В глубине души я знал. Знал, что он способен спасти меня от этой тьмы, а сейчас не осталось сомнений. И что я там говорил: я не задумываясь отдамся ему, стоит приложить чуть больше усилий? Так вот. Я отдамся ему. Отдам своё тело, а вместе с ним, наверное, и своё сердце. Скользнул рукой вниз, ухватываясь за маленькую пуговицу на его брюках, последний островок, держащий нас в здравом уме и хоть на каком-то мнимом расстояние от интимной близости. Но я больше не хочу думать. Кончик его языка выводит линии по коже, от которых такое сладкое удовольствие разливается в груди и затылке, а в собственной одежде так неуютно. Пропуская пальцы под тонкую ткань, ощутил его обжигающий жар, твёрдость и влажность. Чонгук тихо, но оглушающе громко в этой пустой комнате, простонал, впиваясь зубами в кожу под ключицами и с силой короткими ногтями в моё бедро. Я проскользнул по всей длине, обхватывая его ладонью и теряя связь с миром. Эти вены, эта неестественно нежная кожа и единственное желание: услышать оглушающий стон в этой бесконечной тишине. Слиться с ним и почувствовать. — Будь моим. Будь первым. Прошу…