Sound: Max Richter -The Consolations Of Philosophy
Странно, как невероятно я чувствовал себя, просто держа его в руке. Чонгук отплывал, отдаваясь моей ладони. Одна лишь мысль о том, что он дрожит от моих прикосновений, дурманила, заводила и опьяняла властью над его телом. Он запустил одну ладонь в мои волосы на затылке, а другой притянул ближе, заставляя скользить по его коленям, соприкасаться там, внизу, с ним и собственной ладонью. Губы проходились под скулами, к уху, оставляя влажные следы, которые так приятно ласкает его дыхание. — Невозможно. Что ты делаешь со мной? Так просто заставляешь сердце выпрыгивать из груди, задыхаться, чувствовать только твои пальчики, — он прерывисто шептал. Слова ведь разжигают ещё сильнее, правда? Когда слышишь, когда знаешь, как хорошо кому-то рядом с тобой, когда слух пронзает дрожащий голос и слова звоном отдаются в затылке снова и снова. Невозможно. Заставляешь задыхаться. Твои пальчики. Одуреть. Рука машинально сжалась на нём, а голова откинулась. Лишь бы справиться с этим. Просто чтобы не прийти раньше, не закончить всё прежде, чем смогу ощутить тот жар, разрывающий. Я бессознательно двигал ладонью, проходясь по всем изгибам, сжимая и лаская, прислушиваясь к его дыханию, впитывая дрожь его рук. — Чудесный, пожалуйста, прошу, остановись, иначе… — Чонгук откинулся на спинку софы, прикрывая глаза и закусывая губу, крепко, немного не контролируя силу, стискивая пальцами мои бёдра. — Иначе что? — шептал игриво, всё больше и больше распаляемый его реакцией на мои прикосновения. — Я… — он чуть ли не задыхался, жмурясь, втягивая воздух сквозь зубы, — кончу. И снова, слова. Такие обжигающие, выворачивающие, волной мурашек отдающиеся во всём теле: от макушки и до самых кончиков пальцев, выстреливая в животе. — Только если в меня, — я правда это озвучил? Свои столь глубокие и откровенные мысли? Я замедлил темп, останавливаясь, сжимая чуть у основания, наклоняясь вперёд, желая дать ему выдохнуть, но… Губы распахнулись, брови сдвинулись, выделяя крохотную морщинку на лбу, и глубокий, чуть хрипловатый и протяжный стон вырвался из его груди, разносясь по всей комнате, так живо и остро, невероятно хорошо и будоражаще. Ничто в мире так не ласкало слух, не обжигало моё тело, как его голос, как этот звук, преисполненный наслаждения. Чувствовал, как он пульсирует в руке, как короткие ногти впиваются в мою кожу и тянут на себя ещё ближе, как на издыхании он что-то шепчет, стискивая челюсть. Как упирается затылком в спинку и выгибается вперёд, толкаясь в мою ладонь резче. — Блядь, боже, нет, нет… Если бы ты… Если бы не сказал этого… Тэхён, чёрт, — он расслабленно упал на диван, всё ещё жмурясь, краснея в тысячный раз. Его румянец в такой момент — что-то не существующее. Минуту я дал ему перевести дыхание, борясь со своим собственным приступом, почти подтолкнувшим меня к самому краю, а затем потянулся вперёд, шепча в губы, почти их касаясь: — Хочу тебя. Хочу услышать это снова. Мне было мало. Совершенно мало. Я не получил того, чего хотел. А хотел его. Всего. Я это сказал? — Ты убиваешь меня, — Чонгук чуть не задохнулся, а затем приподнял меня и опрокинул спиной на софу, оказываясь сверху, целуя глубоко, словно не целовал до этого ни разу. Спускаясь к шее, по ключицам и груди к животу, вынуждая меня дрожать и цепляться за возможность не отключиться в предвкушении. Цепляясь пальцами за брюки. С лёгкостью справляясь с пуговицей, дал мне, наконец, долгожданную свободу. Он выпрямился в полный рост, обхватывая брюки и стягивая их вниз, освобождая от такой надоедливой и мешающей ткани. Чонгук подхватил мою лодыжку, обвил её пальцами, оглаживая, а затем легко и невесомо касаясь стопы губами, выше, целуя косточки, скользя руками по икре к колену. Никогда не думал, что в стопах сокрыта вся моя воля. Та, которой он меня лишает, просто касаясь. Я дёрнулся, ощущая неконтролируемый прилив возбуждения и удовольствия. Пальцы на ногах подогнулись, а руки впились в тканевую обивку. Сегодня я умру. Пробегаясь изящными пальцами по внутренней стороне бедра, он остановился в считанных сантиметрах, тяжело выдыхая, склоняясь снова ко мне, касаясь носом мочки уха. — Ты уверен? — голос сел и звучал по-новому. Всё в нём стало новым. Я ни черта его не знаю, не знаю о нём, но там, в тот момент, он стал другим. Не тем человеком, которого я встретил в своём баре. Но это только больше сводило с ума. — Как никогда, — двинулся, желая узнать прикосновение его ладони к себе. — Боже, охренеть. Хорошо, но я не уверен, что смогу держать себя в руках, — он приподнялся на негнущихся и подрагивающих руках, заглядывая в глаза, ища в них одобрение. — И я, — произнёс беззвучно. Когда он ненавязчиво облизнул ладонь и скользнул ею вниз, между наших тел, касаясь меня, я перестал ощущать что-то ещё кроме него. А через десять томительных минут… Ох, чёрт. О, чёрт. Блядь. Пиздец. Сладко-болезненно, неописуемо, так, что дыхание перехватывало, но чертовски хорошо. Можно ли увидеть звёзды, если просто закрыть глаза? Можно ли вдохнуть и больше никогда не дышать, но ощущать себя максимально живым? Можно ли чувствовать другого человека словно себя самого? Каждое бесконечно нежное и медленное движение навстречу, его обжигающее нервное дыхание у виска, мои светлые пальцы на его загорелой коже — всё это лишает рассудка так сильно. — Боже, ты… — Чонгук, ещё, — потянул на себя, пытаясь оказаться ближе, впустить сильнее. Мне нужно. Я хочу. И плевать на боль, плевать вообще на всё, что может быть. — Это слишком. Слишком много, и я…. Дай мне минуту, иначе… Иначе… Ты знаешь, — несколько секунд он просто дышал, а затем, приподнявшись на локтях, заглянул мне в лицо. Его глаза стали темнее грозовой тучи, а искусанные красные губы так манили… — Глубже, чуть глубже, — на выдохе, шёпотом, не справляясь со своим телом. И, когда я ощутил, как он вошёл до конца, явно чуть сдерживая себя, спина выгнулась, подаваясь ближе к нему, двигаясь навстречу, стоны вырвались в унисон. Его — низкий и хриплый, лишающий разума и мыслей, и мой — несдержанный и резкий. Чонгук начал двигаться, неспешно, заставляя меня вздрагивать каждый раз, когда ощущал, как он останавливается у самого края и вонзается снова. Словно гроза снова раскалывает небо, только на этот раз проходя сквозь моё тело, электризуя его, уничтожая раз и навсегда. Его идеальные бёдра плавно двигались назад, а затем выбивали из меня дух, подаваясь вперёд, заставляя чувствовать его миллиметр за миллиметром. Всё тело — раскалённый докрасна уголь, раздуваемый лёгкими порывами ветра, искрящийся, готовый выгореть дотла и рассыпаться навсегда. В его нежных руках, под губами, так сладко скользящими по шее, приглушающими его голос, готовый сорваться на стоны, я больше не ощущаю мир вокруг. Как эстетически красиво извивается его тело, когда он двигается, как играет пресс и выделяются косые мышцы, как контрастирует его кожа внизу, а на руках, крепко обхватывающих мою талию, вырисовываются вены, сбегающие по внутренней стороне плеча, по предплечью к каждому пальцу. Как он останавливается на смертельные, мучительные секунды, чтобы просто справиться с накатывающей волной безумия. Оттягивая её, стараясь продлить. А потом он отпустил себя, не способный больше сдерживаться, как и обещал, подхватывая мои лодыжки, заводя их за спину, придерживая одной рукой, оглаживая большим пальцем тазовую косточку, набирая ритм. Наше дыхание учащалось с каждой секундой, смешиваясь, стоны прорывались, и уже невозможно было различить где чей. Чонгук стискивал с силой челюсть, то прикрывая глаза, то распахивая их, смотря на меня совершенно безумно. Боже. Ебать, какой же он дьявольски сексуальный. Один его голос готов заставить меня раствориться. Разве так бывает? Может быть так остро, ярко и интимно? Нежно и одновременно с этим так пошло и пламенно? Я извивался под ним, вскрикивая, впиваясь то в диван, то в его плечи и лопатки, царапал, не задумываясь. Я умирал и погружался в мир непробудной эйфории. — Ты представлял? — сорвалась с языка мысль, единственная, которая могла существовать. — Да, — Чонгук двигался всё быстрее, сбиваясь с ритма, толкаясь резко, самозабвенно, дыша так невозможно часто. — Ночью, один, в своей постели, ты представлял, как… — Ох, чёрт, да, — ещё секунда, его голос, стон, почти рык в моей голове, его распахивающиеся губы, моё имя на них, сдвинутые брови и закрытые глаза, напряжённая вытягивающаяся шея и до ненормального трясущиеся руки. Боже. От одного только этого вида я оказался близко. Сильный толчок, последний, чуть болезненно-глубокий, но слишком правильный. Я закричал. Горло высохло, голос срывался, и я уже не узнавал его, скулил, а может быть, хрипел. Но мириады звёзд взорвались в голове, перед глазами, внизу. Рассыпались на моём собственном небосклоне. Без прикосновений, от одного лишь осознания его эйфории. Удовольствие растекалось под кожей, покалывая и разрывая грудь. Словно проваливаясь в мягкое облако, паря где-то высоко над землёй, где уже начинается невесомость, не ощущая собственное тело. Это лучшее, что доводилось знать в жизни. Он — лучшее, что случалось со мной. Чонгук опустился сверху, пытаясь отдышаться, иногда касаясь губами моей кожи, чуть тихо ругаясь себе под нос. — Ты лучше любой фантазии, — промычал мне в шею. Двадцать, а может и все тридцать минут только тишина, шум дождя за дверьми, несильные раскаты грома, к которым было такое равнодушие сейчас, пульсация в висках и приятное головокружение. — Я бы сейчас покурил, — я промычал первое, что пришло в голову, когда смог собрать себя снова. — Тебе повезло, — Чонгук перекатился к краю софы и встал с импровизированной постели, тяжело выдыхая, чуть двигая плечами, разминая их, пробираясь к столу, на котором осталась лежать кожаная книжка. Достал из переплёта ещё одну самокрутку и лёгким движением подкурил её. Делая пару затяжек, вернулся и передал её мне. Полминуты я следил за его манипуляциями и чувствовал снова подкатывающийся жар лишь от одного вида его обнажённого тела и клубов дыма, всё ещё скользящих по его плечам, огибающих его шею и грудь, растворяясь навсегда, как и прежний я. — Прости, я кое-что… — он отступил к блокноту, оттуда же, откуда извлёк самокрутку, вытащил угольный карандаш и принялся что-то записывать. — Сейчас? — я усмехнулся, делая очередную затяжку. Курить мне доводилось редко, но это столь приятное чувство, особенно сейчас, продлевало лёгкое головокружение и словно давало насытиться моментом. — Да. Я всегда записываю спонтанные мысли, которые приходят в важные моменты, — Чонгук окинул меня взглядом сверху вниз, что-то зачеркнул, улыбнулся сам себе и, дописав, захлопнул дневник, возвращая его на место. — Этот момент важный? — вытянул руку, ожидая, что он возьмёт сигарету. — Ещё какой, — он приложил её к губам, медленно и немного наигранно выдыхая дым, туша окурок во всё то же блюдце и нависая надо мной снова. Невозможно оставаться спокойным, когда он такой. Особенно, когда он такой растрёпанный, раскрасневшийся и горячий снова надо мной, тянется к губам, сладко выдыхает и прикрывает глаза. Обхватив его за плечи, потянул на себя, обвивая ногами, чувствуя, как похоть снова увлекает с каждым прикосновением. Ещё раз, мне нужно, жизненно необходимо ощутить его ещё хоть раз.***
Я разглядывал его шрамы, обводя их пальцами. Кожа там совсем другая. Мне не довелось иметь свои, и сейчас ощущать их, знать, что за каждой из этих маленьких и болезненных отметин стоит, возможно, своя большая и особенная история, было чем-то очередной раз новым и необычным. — Откуда они? — поднял глаза, рассматривая красивый профиль. — В них нет ничего интересного и увлекательного, — на смешке пробурчал Чонгук, — но если ты хочешь? — Я хочу знать про каждый, даже самый маленький. — Вот этот, на боку, — он подхватил мою руку со своего живота и, снова складывая её в кулак, оставляя лишь указательный палец, провёл по едва заметной маленькой светлой полоске, — лопнул трос на палубе, а я неудачно оказался рядом. Он прошёл по касательной, рассёк рубашку и располосовал кожу. Этот, — ладонь скользнула ниже, — я немного неуклюжий и прислонился бедром к раскалённой печи на камбузе. И только через полминуты почувствовал. Здесь банально, — он согнул ногу и провёл пальцем чуть выше колена, — просто не заметил торчащий гвоздь из деревянной кровати в порту Шанхая. Я не помню совсем каждый, потому что их слишком много и часть из них такая незначительная и по-дурацки заработанная. — А что насчёт этого? — повёл его и свою руку выше, останавливаясь около ключицы, нежно и немного смущённо касаясь кожи под ней. — Ох, я и забыл, — Чонгук рассмеялся, — это совершенно глупая детская история. Будучи совсем юнцом… В деревне у меня был друг, соседский мальчишка. И как все дети, мы любили бегать по округе и устраивать беспорядки: гоняли гусей, пинали куриц и дёргали котов за хвост. А в доме напротив жила здоровенная, очень красивая кошка, пушистая, белая, ленивая, но ужасная недотрога. Мы втихаря звали её Злость. Нам очень хотелось забрать её себе, и вот однажды, чёрт нас дёрнул, мы поймали её в мешок из-под картошки и унесли. Чего и следовало ожидать, когда её выпустили, она накинулась на нас, — он шутливо покачал головой, — мне ещё повезло, не так страшно отделался, а вот у друга полоса на весь лоб была. С тех пор мне кажется, что кошки — это не моё. — Вы придурки, — усмехнулся. — И не говори. Потом мы знатно получили от её хозяйки и больше к ней никогда не подходили, — Чонгук улыбнулся, задумчиво отдаваясь воспоминаниям. — А про самый большой расскажешь? — Про тот, что на руке? — улыбка стёрлась с его лица, — Я… Хорошо. Та драка с Фрисьеном в твоём баре была вторая в моей жизни, а в первой я получил это, — он приподнял руку, разворачивая её, показывая и рассматривая вместе со мной длинную белую полосу, отчётливо видневшуюся на загорелой коже. — Вообще не приветствую рукоприкладство и насилие ни в каком виде, но тогда это касалось моего лучшего друга. У какого-то заведения в Джакарте двое местных пристали к нему. Я так и не понял, чего они хотели, но было похоже на то, что вымогали деньги. Хосок пытался от них отвертеться, но они были настойчивы, перешли на едкую ругань на индонезийском и угрозы. Он ещё парень такой щуплый, в очках тогда ходил, и я не мог не встрять, когда увидел. Всё как-то сумбурно перешло в драку, и когда один из них упал, второй достал нож, а я вовремя подставил руку. Возможно, кто-то из наших увидел эту потасовку, потому что я услышал сзади голоса, а эти двое стремительно ретировались. — Чёрт возьми! — я не ожидал именно такого рассказа. — Было больно? — Нет, я сначала не осознавал, что случилось. Только когда почувствовал, как с пальцев на асфальт капает кровь, понял, что что-то не так. А ещё, когда зашивали, оказалось, что нож задел нерв и теперь мизинец почти не чувствителен, — он потёр его большим пальцем, а мне так захотелось перехватить его, притянуть к губам и поцеловать, — но я не мог оставить друга в беде. Как тогда я не смог оставить тебя. — Чонгук, а что… А если бы ты не подставил руку? — Не знаю, скорее всего меня бы здесь не было, — он усмехнулся. Усмехнулся так, будто в этом не было ничего такого. Что это совершенно обычная вещь, не требующая внимания. У меня в груди сжалось, так сильно, что аж сковало дыхание. И да, я упоминал о том, что неоднократно видел, чем заканчиваются портовые драки, что это меня не трогало и не пугало, я был равнодушен, но ведь это никогда не касалось меня. А сейчас… Сейчас все самые страшные, неприятные и душащие картинки всплывали в голове одна за одной. Перепрыгивая от одной к другой, подводя меня снова ко всему тому, о чём я не позволял себе думать. И сколько бы я ни отбрасывал всё это, сколько бы барьеров ни выставлял в своей голове, ни строил лабиринты, чтобы не позволить дурным мыслям так быстро добраться до меня, но они прорываются. Что бы ты ни делал, как ни хотел, они возвращаются раз за разом, прогрызая себе путь наружу любыми способами, вцепляясь своими острыми когтями в сознание, раздирая его. Сотню и тысячу раз я обещал себе не думать, переключиться, жить здесь и сейчас, рядом с ним, не обращая внимания ни на что, но выходит, это невозможно. Все те слова сестры, все мои страхи — всё медленно накладывалось друг на друга, звуча приближающимися отголосками. И как снежный ком, медленно катившийся с горы, набирающий обороты, вбирающий в себя всё, что попадалось ему на пути, волной по затылку ударила вся та боль: что, если тот парень, после всего, просто разлюбил её, а если была другая или десятки других, а он бесстыдно врал, а может быть, он просто погиб? В несуразной портовой драке, так же, как парнишки, что канули в вечность на пороге нашего заведения. Как мог погибнуть тогда Чонгук… А что, если? Боже. Я не смогу. От осознания и осмысления этих слов подступил приступ паники. Мне показалось, что я начинаю задыхаться. Есть вещи страшнее и важнее обычного шторма, что казался мне всегда непреодолимой преградой.Sound: Lord Huron — The Night We Met
Сейчас, лёжа рядом с ним, разглядывая то, как он покусывает нижнюю губу, родинку под которой мне хотелось украсть себе, прикрыв глаза, о чём-то раздумывая, сжимая мою ладонь в своей; как размеренно и тихо вздымается его грудь; как тёплый свет сотни маленьких огоньков над нами играет с его кожей, придавая ей ещё более невероятный тёплый оттенок; как подрагивают длинные ресницы, а под веками бегают глаза; как почти незаметно сжимаются скулы и играет маленькая венка на виске от этого, я просто хотел закричать. Чем сильнее мы чувствуем, чем больше отдаёмся эмоциям, тем критичнее наши мысли. И очень многие слова приходится говорить в сердцах, в те моменты, когда сердце и разум не могут совладать друг с другом. Наверняка вы сами не раз ловили себя на таком. Нарушать все запреты и обещания, что давали себе в своей голове, поддаваясь желаниям, порывам, которые есть в тебе сейчас, отдаваясь моменту, откладывая на потом, все последствия, которые тебе придётся принять. Но каждый раз я напоминаю себе, что мы все всего лишь люди, а людям свойственно ошибаться, врать себе, противоречить, заблуждаться, вспыхивать от эмоций, не верить и просто бояться. Завтра наступит тот день. Тот, в который мне придётся принимать те самые последствия. А что дальше? Он поднимется на палубу, улыбнётся мне своей невозможной добродушной улыбкой и в считанные минуты растворится в водной глади, устремляясь и дальше покорять суровый и своенравный океан, проживая свою удивительную жизнь бок о бок со всеми красотами мира, а я… Я встану за мраморную стойку, ища свою жизнь на дне гранёных стаканов, под смех и галдёж незнакомых мне людей, которые никогда не смогут заменить его. Просто потому что никто из них не будет им. Никогда. И даже если он скажет, что вернётся, могу ли я верить? Заслуживаю ли я на самом деле того, чтобы он был здесь со мной? Имею ли я право просто хотеть этого? Я так ничего и не знаю. Один человек и пара дней не смогли переубедить меня в том, что я действительно могу заслуживать чего-то большего и крепкого, чем мимолётная дружба, которая снова значит для меня чуть больше. Я знаю и вижу, что он другой, но… Очень много «но», всегда эти паршивые «но», дебильные запятые, через который не дойти до точки, которые не дают мне закрыть глаза и слепо верить, быть уверенным в том, что на этот раз будет по-другому. Когда что-то столь интимное, что случилось здесь, происходит между двумя людьми, это меняет очень многое. Меняется отношение, оно становится более трепетное. Ты словно пустил в свой до этого дня закрытый мир кого-то ещё, показал себя, позволил коснуться чего-то скрытого и уязвимого внутри. Это сближает и заставляет думать, что произошедшее между вами важно и ценно. Наверное, поэтому для меня это стало так значимо и так остро. Я же знал, что будет так, но не смог совладать с собой. Когда-то Винсент ван Гог сказал: «Сердце человека подобно морю: у него свои приливы и отливы, свои бури, свои бездны. У него есть и свои жемчуга». И я немного перефразировал последнее предложение: «И то сердце, которое ищет любви, которое стремится жить в любви, больше других подвержено бурям». И эта буря бушует во мне, она пронзительнее той, что за дверью, и лишь оттого, что я так нещадно хочу и ищу любви в его угловатом и красивом лице. Но даже если мне довелось её увидеть, мне не хватает смелости в неё поверить, признать и принять её. Ведь завтра всё станет не важным. Когда он оставит меня, всё станет неважным, да? Не судите меня за то, что произойдёт дальше, ведь я всего лишь девятнадцатилетний, похоже, влюблённый мальчишка, которому было очень тяжело и страшно, от тех самых мыслей, что возникают в голове и не поддаются контролю. И как всегда, все эти страхи вылились в приступ необъяснимой злости. Злости на него, на себя, на всю сложившуюся ситуацию. Я всегда так защищался, мне всегда проще оттолкнуть. Иногда мы ведём себя жестоко, резко и грубо, просто чтобы не показывать свою слабость.Sound: Sigur Rós — Varúð
— Чонгук, а что дальше? — после десяти минут мирного молчания сорвалось с моих губ, почти само. — Не знаю, — прошептал, не открывая глаз, — Я хочу быть рядом. Мне так хорошо с тобой. — Мне тоже охуеть как хорошо с тобой, но дальше-то, что дальше? — ощущал, как начинаю гореть внутри. Выгорать. — Завтра ты поднимешься на борт и уплывёшь хуй знает куда, встретишь в соседнем порту парнишку получше, который будет добрее и открытее, который будет интереснее, а я… Чёрт, блядь, а я не смогу отпустить тебя. — Тэхён, — он повернул голову и серьёзно, немного опешив посмотрел мне в глаза. Впервые я увидел в них что-то иное. — До этого дня я не встречал нигде и никого, кто мог бы вызвать во мне хоть десятую тех чувств, что вызываешь ты. Я не оставлю тебя одного, не теперь, когда… — Ой, да, — перебил его, переходя бесконтрольно на одни лишь эмоции, — я же единственный такой. Я очень хочу верить, но не могу. Не верю, что ради меня ты останешься тут, не верю, что хотя бы вернёшься. Никто никогда не возвращается. Ни ради меня уж точно. — Блядь, — Чонгук прикрыл глаза, втягивая воздух носом, стискивая челюсть, — почему ты такой? Разве я недостаточно делаю, чтобы показать тебе, что для меня всё это серьёзно? — Серьёзно? И что, будешь приплывать от случая к случаю, проводить со мной день и уплывать туда, где я никогда не узнаю, что с тобой? Будешь дальше жить своей удивительной жизнью, а я от встречи до встречи? Не уверен, что хочу этого. Не смогу склеивать себя каждый ёбанный раз. — Господи, твою мать, — он вскочил на ноги, чуть повышая голос, разгораясь, — я просил, умолял тебя не играть со мной? А ты, кажется, только это и делаешь. Снова и снова подпускаешь к себе всё ближе и ближе, даёшь надежду, непозволительно тянешь к себе, а затем сильнее отталкиваешь. И теперь я увидел его с другой стороны. Из мягкого, светлого и нежного парня он превратился в раздражённого и сурового. Он сейчас сам стал похож на шторм, тот самый дикий, тёмный и бушующий. Готовый вот-вот разразиться. Несмотря на всю его мягкость и романтичность в нём всё же есть стержень и сила, настоящая и жёсткая, показывающая, что он не будет терпеть, не будет молчать. Любому терпению рано или поздно приходит конец, оно достигает апогея и взрывается, хочешь ты этого или нет. Так, видимо, взорвался и он. — Я не понимаю, тебе просто интересно играть с моими наивными чувствами? Пиздец, ведь на мгновения я даже… Нет, знаешь, я, пожалуй, тогда пойду, не хочу наговорить лишнего и сделать всё только хуже. — Будто это имеет какое-то значение. — Да, представь себе, блядь, имеет, — Чонгук почти вскрикнул, — ты первый, кто поцеловал меня. Ты первый в жизни, с кем я спал. Но раз всё, что я говорю тебе, — пустой звук… Вот, на, — он взял со стола свой драгоценный маленький блокнот и с раздражением, не рассчитав силу, швырнул в мою сторону, — там я никогда не врал. Чонгук впрыгнул в брюки, накинул одним движением на плечи рубашку, легко подхватывая пару ботинок, и встал в дверях, переводя дыхание, опуская голову. — Можешь его не возвращать. Надеюсь, ты найдёшь там нужные тебе ответы раньше, чем завтра я… — он помедлил и на последнем дыхании, слишком тихо, но различимо произнёс: — И спасибо, что смог исполнить мою мечту, хоть ненадолго. — Чонгук. Не оборачиваясь, он захлопнул с треском дверь, оставляя меня одного утопать в своих чувствах.Страница 66.
Мне кажется, я влюблён.
Похоже я влюблён.
Наверное, я влюблён.
Я влюблён.
С уверенностью могу сказать, что влюблён в него.
Он здесь со мной. Рядом. Разгорячённый. Дышит так часто. Невероятно, безумно, просто неестественно красивый. Самый красивый, кого мне доводилось видеть.
Я когда-то писал о том, что хочу, чтобы мой первый раз был лишь с тем, в кого я буду влюблён. И это он. Просто в один миг, там, на берегу, смотря в его лицо, я всё чётко понял.
Теперь я знаю, в чём состоит моя жизнь и как я хочу провести её.
Рядом с ним.
Если он позволит.
Я влюблён в него.
Я же говорил, что я полный и непрошибаемый придурок? Кажется, ощутил, как впервые по щекам побежали слёзы.