***
Возвышаясь над Аэлфлаед, чванливым взором из-под сощуренных вежд измерял каждое девичье движение наставник по танцам. "Танец - есть проявление манеры, выражение благонравия. Всякий жест и его вид способны сказать что угодно без слов, а потому должно быть в них понимание глубинное, заложенное знаниями, полученными из прилежного обучения", - так часто повторял он, несмотря на все приложенные графиней усилия, видел в ней токмо нерачительность, подстёгнутую в его глазах возможностью позволить себе пренебрежение, с её-то господского положения, подпёртого всеми благами. Своим крикливым гласом, свистящим под конец каждой фразы каким-то западным диалектом, он разбрасывался на множество нечленораздельных звуков, опосля любого более-менее удачного мановения, как бы подчёркивая удивительность сего события, а затем снова насупленно замолкал, дабы не пропустить, да сызнова выцепить очередную неточность. Вот и нынче, аки коршун, приметевший содрагания мышки, дланью грубой учитель по спине девчонку прихлопнул, выправляя стан, дабы как надо держалась, в положении чуть прогнувшись назад. На счастье, руками в этой постановке не требовалось махать во все стороны, да вытворять изыски, для этого слишком слабы они сделались, а лишь держать их покойно сложенными друг на друга надо было, иногда плавно доставая одну, да выставляя платочек с нею вперёд, будто бы подавая своему незримому спутнику, хотя и для сего Аэлфлаед теперича вынуждена была растрачивать всё имеющееся упорство. Случалось, в качестве пары для исполнения выступала кузина Долорес. Однако по неясной причине сегодня не дуэтом вытаптывали они точёные шаги, а порознь. И на благо то, думалось дитю. Незачем столь талантливой графине было лицезреть её деревянные неумелые выпады. Носки во время шествия тянулись так худо, словно резинки тугие под стопами натянуты были. Наставник корчился, недовольствовал. А когда же Аэлфлаед в глубоком присяде едва ли не упала, растеряв равновесие и завалившись на бок, то хлёстко ударил себя по лбу в крайнем возмущении. Что уж тут, нежная павана по правде в её неуклюжем исполнении теряла весь свой шарм. Нельзя сказать, что это было от отсутствия некоего "таланта". Были и другие причины. К примеру то, что занятие тянулось уж немного-немало 3 часа и своим окончанием пока не грозило, иль истощения, поглотившее её бедное тельце, кажется, до самых костей, которые за пару последних дней совершенно растеряли свою значимость, понеже словно бы доброй мыслью держало чадо свои конечности при себе, едва-едва расправляясь с бессилием, до дрожи удерживая танцевальные позиции. В тот самый день, опосля бесплодных уговоров, всё же надоумилась Базилда отпотчевать миледи хотя бы и обычными людскими явствами, которые та уж за обе щеки умяла, не отказываясь. Съела много и тогда, и после, сильно больше обычного. Однако еду совсем противную своему избирательному вкусу, конечно, всё равно не приняла, довольствуясь лишь любимым. То ли сущность переменить таким образом она желала, то ли попросту голод взыгравший утолить старалась, едва ли справляясь с ощущением острой нужды, колотившей беспощадно все субстанции её хлипкого естества. Аппетит вправду поусмирялся, но насыщения полноценного, естественно, не наступало. Нутро упырьское коробилось от отсутствия кровинушки чужой в себе, маялось ужасно. Фигурка детская, и без того не внушительная таяла на глазах, бледнела, вяла, точно лишённая живительного нектара роза. И не стоит думать, что камеристка смотрела на это сквозь пальцы. О нет, ни в коем случае! Попыток вразумить упорствующую графиню женщина не оставила. Из раза в раз задерживала она подачу блюд, сначала ставила пред воспитанницей то, что должно было ей вкушать, словно бы решение беспрекословное являя, которое, конечно, отмести могла бы Аэлфлаед, ежели бы представить себе подобный ход сумела. Но деточка только отворачивалась, прятала лико наинесчастнейшее во дланях, да мотать головой бралась на все слова, да сладкоречивые заверения. Больше утварь дорогую не швыряла, однако всё равно ни в какую не соглашалась бросить дурную затею. И тогда, глядя на эту аморфную, скорбную картину, жалость ядовитая проливалась в сердце женщины, сдавалась она и вымучивать происходящее переставала, дабы позже возобновить натиск здравого суждения, веруя в то, что рано или поздно у неё выйдет. Милорда при этом Базилде беспокоить не хотелось, да и вообще сообщать ему она не посчитала необходимым. Конечно, будет она лично докладывать о своей невозможности справиться с простейшим детским капризом, коли можно его так обозвать. Вот ещё! За танцами, которые пыткою протянулись ещё во множестве проходок, реверансов и взмахов, наконец последовало отдохновение, но на совсем краткий миг, ибо за одним наставником тут же, словно из-под земли, появился другой. Широкой фигурой протиснулся в проём и прогрохал далее, сымая накидку великую, да сбагривая её девке. Затем в поклоне на колено припал, а после сел, как и всегда сгорбившись, за несоразмерным ему вовсе вёрджинелем. И на удивление лихо начал отыгрывать своими толстыми пальцами по узким клавишам, давая госпоже начало на распевку. Ну петь у Аэлфлаед завсегда скверно выходило, а не только в последнее время. Её голосок не растекался, аки мёд, по нотам стройным, а наоборот скакал нещадно. Ритм худо чувствовала она, а посему часто наперекор ему фальш тянула, то завышаясь, то занижаясь сипло, да в мелодию токмо линейную кое-как уложиться умела. Однажды, присутствуя на одном из таких занятий, Осбеорн молвил, что это глас дьявола рвётся из неё. И хотя боле ничего не добавил, девчушка усиленнее стараться начала, кажется, даже преуспевая. Несмотря на скудное умение, уроки пения нравились графине больше, нежели чем танцы. Однако совсем не по нраву, да и не по силам было ныне пребывать стоя на протяжении всего занятия, поэтому как только наставник удалился, навзничь повалилось чадо на постель, затем чтобы отползти подальше, да забиться в далёкий угол, тело изнурённое и томимое уложив как выйдет. Желалось ей очень видеть маркиза, ведь сознательность с годами ещё детскими набегала уж, а вместе с нею привязанность крепла, тоской ноющей натягивая струны души. Однако их звон пока был вынужден уходить в пустоту никем не услышанный, ибо приход господина событием являлся не столь частым, вынуждая токмо надеяться, сильно урезаясь в ожиданиях. Из-за чего графиня и не сновала вдоль, да поперёк опочивальни и прислужных вопросами бесплодными не тормошила. Рученьки под подушку подмяла, да уж сквозь беспокойную дрёму ощутила, как просела рядом с ней перина и рука широкая коснулась белокурой головы, поглаживая аккуратно, покудово речи какие-то неразборчивые камеристка Аэлфлаед изливала. Девочку лихорадило. Во рту засел навязчивый вкус подгнилой багровины.***
Ступая неспешно взад-вперёд по своему кабинету, Осбеорн водил взором очей задумчивых по стенам, внимательно выслушивая доклад своего подручного Освальда, который вообще дому сему в первую очередь служил как дворецкий, но в хотении быть ближе к делам выше мышиных неутомимость проявлял завидную. Руки, сложенные за спиной, потирал друг о друга мужчина, покручивая печатку в перстне, обводя продавленный рельеф дуба могучего, да на каменья фигурные переходил, оглаживая их чёткие грани с острыми рёбрами. И так по кругу. - Были собраны налоги на починку моста, недавно потерпевшего обрушение. На последней сессии верховных констеблей обсуждался вопрос о взятом с поличным управителе паба, который давал разрешение и даже подстрекал к занятиям нечестивыми играми своих посетителей. Также нескольким заморским negotiantis были выданы разрешения на торговлю пищевыми продуктами, - слегка гнусавя, как можно размереннее и чётче читал подручный, стараясь этим угодить, понеже маркиз беглой, да скомканной речи терпеть не мог. - А родом откуда они? - тут же встрепенулся господин, останавливая ход, да испытующе воззряясь на Освальда. - Два итальянца и один каталонец, - дал тот незамедлительный ответ и, опосля кивка со стороны слушающего, продолжил. - Также на рассмотрение попала фенолия об надругательстве над некой мистрис Ширли. Дело так и не было разрешено, а потому пошло дальше, к вышестоящим. - Каким же образом? - хмурое недопонимание выразил Осбеорн, ибо коли такие глупости будут постоянно лететь в верха, до его стола они в конечном счёте доберутся, да отнимут всё время, отвлекая от дел более насущных. - Видите ли, милорд, эта девица является дочерью дюже знатного купца. К тому же со стороны обвиняемого и жертвы были приведены равновесное количество свидетелей и доводов. Отец бесчестной настоял на продолжении суда, - "Ну ежели так, то всё понятно", - мигом прояснилось в голове, да токмо вздохнуть осталось мужчине, потирая чело. - Намедни подле собора на глазах у народа была проведена казнь двух воров через повешение. Также подошла к концу починка местного медвежьего сада, пострадавшего в результате прошлых боёв и он вновь готовиться подавать зрелища. - Славно... Так когда открывается? - Так вот, на следующей седмице уж, - молвил подручный и собирался продолжить чтение, как остановил его милорд жестом незамысловатым и глаголил. - Добро. Полно на сегодня, - тогда чуть посмурневший дворецкий отложил бумаги, раскланялся и вышел, оставляючи маркиза наедине с самим собой. Он глядел в окно, однако смотреть там, если честно, было не на что. Больно обыденностью напирал пейзаж. А вот думы пестрели, посему боле к ним обращался мужчина. Посетить медвежий сад стоило, балаган занятный ведь, да и для души отрада. Тем более, что на ближайшее будущее иных увеселений не предвиделось. Ко всему прочему, к Аэлфлаед Осбеорн в последнее время не захаживад, да внимание не уделял ей, даром, что рядом держал. Девочку обязательно надо будет взять с собой. В недавно пришедшем письме, посланным не Сеймуром, как ни странно, её святость, герцогиня Саффолк, приглашала маркиза в следующем месяце посетить свои владения, да ещё и отписалась, что мол супругу его тоже ожидает. Он знал наверняка, что Уиллоуби и поныне завязанна в этом паршивом клубке, даже опосля смерти мужа, который был при жизни клевретом Гардинера, однако по случаю сему отказывать Цирилл не собирался, а совсем наоборот, хотя все они, конечно, из одного котла, об этом нельзя забывать. Но это потом всё, позже, а нынче надобно было не бесцельно изрезать убегающую в волнение холмов долину, да за шагом робким Гемеры следить, а наконец приняться за отложенные задачи. Наконец вспомнив об этом, маркиз стряхнул с себя омут сознания наплывший, плечи вздёрнув, да по бокам хлопнув ладонями, к столу прошёл и уселся в креслище, поистине напоминающее своей вычурностью трон монарший. Пергамент отыскал в целом ворохе, разгладил пред собою, перо свежее аккуратно достал и принялся мельчить вихрастым почерком ответную весточку Норфолку. "Держу ответ пред вашим святейшеством и спешу уверить, что не позабыл моего славного друга. Как и было надобно, я переправил ваше послание Томасу Говарду. Об этом можете не беспокоиться. Ныне ваш внук в уж точно не достойном его по праву положении, но божьей милостию не бедствует и вскоре отпишется лично. Сеть безжалостной реформации всё сильнее затягивается вокруг короля. Бессовестные шакалы окружают его со всех сторон и я в одиночку супротив них сделать мало что могу. Будь при дворе вы, верно, всё было бы иначе." Однако конечное предложение сразу же было перечоркнуто, а бумага безжалостно смята и отправлена в дальний угол, ибо об этом смыслу давно нет глаголить, уж не первый год герцог в Тауэре заточён, отчего строить сомнительные иллюзии с его стороны просто глупо. Сносную часть текста пришлось переписать, на сей раз уж крупнее буквы выводя. Ведь возраста Норфолк не малого уж был, верно, глаза его ясность свою, в отличие от ума, утратить успели. "Сеймур-старший всё пуще впадаете в агонию. Век его укоротился, опосля множества неверных шагов. Недолго осталось сей птице общипанной трепыхаться. Но на место его лишко много претендентов. Как бы хуже не сделалось. Всё в руках провидения. Нам с вами токмо надеется и ждать." Это обнадёживающее "нам" Осбеорн позволил себе оставить, но засим не закончил, а добавил: "Как складываются ваши дела поныне? Вдруг что надо. Готов принять любые просьбы. Храни вас Всевышний ради всей Англии." - да вывел в самом низу подпись свою узнаваемую, а вот печатью семейной не воспользовался, просто сложив лист в пару раз. Стражникам послание на глаза попасться не должно, однако всякое бывает, так оно хотя бы вызывать подозрений своим видом не станет, а вот сам герцог будет убеждён. Расписывался Осбеорн всегда строго вертикально в правом нижнем углу. После вызвал к себе маркиз мальчишку, расхваленного Освальдом, да, бережно передавав послание, приказал: "Пергамент и перья приложишь сверху, скажешь, что это от сэра Грина, держателя книжной лавки, будто бы заказанны они ранее герцогом", - и отправил юнца, а сам вернулся на место оставленное и принялся болтать в канфаре дюже разбавленный эль, иногда приставляя его к устам. Точно также делал Норфолк, во второй руке держа уж письмо Нортумберленда, подслеповатыми глазами добро шурясь, при прочтении строк. Не первый раз мужчина обводил их взором мутноватым. Ответ словесный был уж дан посыльному накануне, однако бумагу провокационную он жечь не спешил. Брандтова отпрыска герцог знавал ещё с малых лет и преотрадно его сердцу сухому делалось от того, что тот чтил до сих пор семейный союз, даже опосля падения их славного рода пред короной ныне отступнеческой, не чураясь подвергать себя опасности, связь держал все пять лет гибельного пребывания Норфолка в этой насильственной яме. Да, крепки были узы и такими же остаются. Глядя на это проявление искренней преданности так можно заключить. Негожим звеном сей цепи вполне имел возможность стать первый уроженец Цириллов. Завсегда он в глазах не токмо герцога был личностью плавающей, неясной ни в одном из множества проявлений, изменчивой на все лады и, к великому сожалению, метевшей по праву рождения выше своего брата, более достойного, как по категоричному мнению Говарда. Однако событию, казалось, неумолимому не суждено было случиться. В 1539 году старший испарился точно, пропал. Значиться Бог отвёл, не иначе. Так ничего о нём Норфолк боле и не слыхал. Может, конечно, что-то и было, уже после обвинения его святейшества, да Осбеорн об этом не писал. Ни одному, ни другому попросту незачем оказывалось касаться сей темы. Всё, что было в герцоговых интересах насчёт Нортумберленда уже свершилось, а посему ни к чему было оборачиваться на помехи прошлого. Всё-таки отложив бумагу, сильно продавленную к сему моменту по краям заскорузлыми перстами, отёр Говард обрюзгшие вежды, ещё сильнее вдавливая их в прорехи черепа, остро проступающие своими костяными границами сквозь серую кожу, в особенности на безбровом лбу, покрытым липкой испариной. Въедливо где-то шебуршалась крыса, мотая своим голым хвостом, так похожим на длинного червя. Лапы свои замоченные в какой-то смердящей кислотой жиже она потирал друг о друга, да неслышно при том поцокивала когтями грязными. В чёрных решётках небольшого оконца гулко свистел зелёный ветер, под ним стекло тонко дребезжало и сей звук прочно врезался в седой затылок, прорезаясь словно бы изнутри к ушам. На тёмном потолке кишела невесть откуда взявшаяся влага и, собираясь, крупными каплями ухала вниз, не соблюдая никакого такта, отчего даже дрянная промозглость не укладывалась в какую-никакую гармонию. У камина, навстречу которому мужчина тяжко поднялся, жарко было в той же степени, в какой остальная часть темницы была холодна. Её каменный циклопический мешок затянулся вокруг него, едва ли не поглотил. Однако у него это не вышло и выйдет. Нет. Норфолк ни за что не окончит своё существование здесь, на этой жалкой одряхлевшей постели, в этих стенах, насмехающихся над ним лицами тех, кто запер его сюда. Покудово дикое пламя разъедало с завидным рвение бледную бумагу, только об этом и думал мужчина, опираясь всем станом о стену, которая убегала вверх, несясь мимо потолка его захудалого очага, обходила другие карикатуры покоев и вырывалась на свободу. Как ни странно, уподобиться ей было бы счастьем.***
Закончив обтирания, да власы начесав и в косы подобрав, примерила Базилда чепец о-образный на голову госпожи. Обтянут он был индийской камкой, выкрашенной при этом в исто английский красный, какой есть токмо в средиземноморских моллюсках, чрез матовую поверхность его просвечивали шёлковые нити охристого оттенка, выделяя целую цветочную композицию, увивающуюся точно венок по ободу от уха до уха и приукрашенную лимонными гелиодорами сердцевинок. Ах, каким бы произведением искусства не была эта маленькая вещица, настойчиво стягивала с себя её из раза в раз Аэлфлаед, не давая камеристке по-человечески посадить арселе на косы. Капризы в деточке невозможные проснулись вместе с ней. Сеё головное убранство приходилось совсем свежей обновкой и присланно было самим маркизом по утру. Сразу же тогда порешила женщина поднять дитя, а та лишь скривилась в гримасе, да чутка впавшие ланиты надула от недовольства. С нескончаемыми причитаниями вытащить графиню из постели Уиллис всё же удалось. Та вовсе разошлась, совершенно не в пример своему обыденному поведению. Скулила хотя и так по-детски, а столь противно для привыкших лицезреть лишь робкого, тихого ребёнка, отбрыкивалась даже, аки зверь, в угол загнанный, да изведённый. Однако много ли могли сделать её слабенький ручонки? То-то и оно. Приложить не много усилий пришлось камеристке, дабы расправиться с Аэлфлаед. Тем более, та, когда услышала, что подарок господский это, тут же поболе значения ему придала, да вертеться прекратила. Подрумянить её обескровленное лико ко всему прочему Базилда додумалась, чтобы не видна была на первый взор болезность, прибавив, будто бы милорду придётся сие по нраву. Опять же должным образом подействовали эти слова на дитя, определённо золотую жилу нащупала женщина, однако совершить затеянное не успела, едва слышная череда мягких шагов растворилась в теле Левиафана прежде, чем она успела взять в руки золочёную коробочку полную пунцового порошка, дверцы распахнулись и присутствием своим почтил опочивальню господин, пресекая всё излишнее движения, связывая всю прислугу по рукам и ногам. Графиня тем не менее этой тяжёлой волей осажена не была, вскочила необычайно резво, из-под крыла камеристки вырывавшись, да подалась в руки, протянутые ей навстречу. Те подняли её с лёгкостью над полом, подминая подол платья, и оказались они око к оку друг напротив друга. Очи маркизовы с теплом были обращены к девочке, их голубоватый отлив так и сочился ласкою. А когда дар свой на ней мужчина как следует оглядел всё ранее подмеченное Аэлфлаед в нём преисполнилось. Он улыбался. И отнюдь не вполсилы, как это было по обыкновению. Способен ли человек цвести? Вот Осбеорн, по детскому разумению, был похож на большой красивый цветок, и сейчас он совершенно точно цвёл, кажа ей свои размашистые лепестки. - Хорошо ли поживается моей графине? - испросил мужчина не громко, ловя её открытый взор. Девчонка тот час же закивала, хватку доверительную удерживая на столь великом для неё плече. Однако, когда уж собирался маркиз далее глаголить, отверзая уста, опередило его чадо, гласом самую малую долю жалостливым добавляя. - Да без вас тускло, - но ответа на эти слова, конечно, не последовало. Не мог же он пообещать, что будет чаще приходить. В самом-то деле. - А ведёт ли она себя достойно? - уж многим звучнее пронёсся по опочивальне вопрос, поболе обращаясь к прислужным, которые ответ давали завсегда один и тот же - утвердительный. А как же иначе? Не посмел бы из них никто растраивать господина. Вполне удовлетворённый, больше не желая стоять на пороге, поудобнее перехватил Осбеорн тельце в своих руках и прошествовал к креслищу просторному, да опустился на его мягчайшую обивку, свободно отдаваясь в объятия широкой спинки. Графиня примостилась тогда рядом, ладошки в грудь маркизову упёрла, да в лико, чуть назад отведённое, заинтересованно уставилась - Где же вы были, коли не со мной? - так простодушно без всякого обвинения прозвучало искреннее непонимание. - Не токмо тебе я нужен, а посему много где был. Ибо напасти неиссякаемы, в отличие от многого другого, и кто, ежели не я? Неведение - погибель. В нём пребывать нельзя, так как в случае отказа от знания, хотя и приходит спокойствие, но исход определяется один. Отчего всё ведать надобно, везде быть, всё видеть, да слышать, какой бы ценой это не встало. Наблюдать за тем как протекают судьбы важные, править при возможности их ход. Ведь не все способны самостоятельно отыскать верную тропу, а некоторые этого просто не желают, идут целенаправленно наперекор проложенным самим Господом Богом дорогам. Творцами себя мнят. А на деле являются лишь слепцами, которые своими ошибками ввергают в хаос и свою, и чужие жизни. И, к сожалению, такое не исключительная редкость. Как червю не дано летать, так и птице не дано ползать. Это - есть высший закон. Однако не каждый может принять свою участь, покориться ей и выполнить своё предназначение. Кто-то перья на себя чужие лепит, грудь пятит и силится залезть как можно выше, не только собственный предел пересекая, но и предел других. Вот от того-то не первый год уж смута весит над государством, аки тумана клуб тлетворный, ядом ушедших крамольников, да богохульников питая нынешних глупцов, метящих в преемники самому сатане. Но это, конечно, излишне громкое звание, не стоит им так льстить. Благо, что даже при отсутствии достойных собеседников, речь маркиза не теряла выражения, не превращалась в монолит, потому воспринимать столь свойственные ему долгие изъяснение было проще. Каждая произнесённая им нынче фраза окрашивалась явным недовольством, это с точностью уяснила девочка. Правая рука мужчины то и дело грозно взлетала ввысь, возмущение передавая, а вот левую дитя прижала к себе покрепче, чтобы таким бесхитростным жестом поумерить злобу в господине, не дать ему разойтись вовсе, хотя это вряд ли произошло бы. Смысл содержательного монолога, естественно, без остатка ускользнул от Аэлфлаед. Однако об этом сказать могли только слегка сведённые бровные дуги, а она сама оставалась полностью обращена к Осбеорну, внимательно блюдя за ним. По окончанию, все резкие вскиды сошли на нет, обратно господин улёгся, да крупицы напряжения рассыпались, не оставляя за собой и следа. Чуть погодя, на колени свои пересадил он чадо, дабы лучше видеть её, да не коситься в сторону, и отринул разговоры о себе, переходя к вопросу более насущному. - Наставник по танцам отзывался о твоих стараниях не лучшим образом. В чём дело? - Неправда! - тут же воскликнула она невпопад, оскорблённая до глубины души. - Я стараюсь, а ему просто... Не любо никакое моё старание. Вот и всё, - в совершенно канючество кинулось дитя. - Ну как же неправда? Если приложены должные усилия, то и результат будет налицо, так? А по словам, что я слышал, результата нет, - совсем в растерянности оказалась графиня от этаких заявлений. Да что сказать в свою защиту не знаючи, она совсем потерялась. А досада подпирала изнутри, продыху не давая, язык аж отяжелел, как бывает при величайшем хотении, но не умении изъясниться. Думы мельтешили сбивчивой чередой бледных проблесков, не подавая вразумительных идей. И в сердцах, чтобы не терпеть гнёт пронзительной тишины, девчонка выдала, как выстрелила, самое очевидное посрамление в ответ. - Значит он лжёт! - Это серьёзное обвинение, - мрачно молвил на это Осбеорн, однако выяснять чья же честь понесла удар, он не собирался и лишь наставительно добавил, закрывая засим тему. - Смотри, как бы оно супротив тебя не повернулось. Ибо в аду место найдется для каждого лжеца, - да тогда же что-то сильно заинтересовало его в лице племянницы и, тыльной стороной перстов скулу её проступившую огладив, маркиз обратился ко всем сразу. - Что это графиня так бледна? Может хворь какая одолевает её, а я и не знаю? Базилду, до сего и так в волнение пребывавшую, пробил, с градом пота хладного по спине, страх. Вытянулась она, аки тугая струна цитры, дрожащая под руками музыканта, даже плечи сутулые выправила назад и подалась к господину, впрочем, тот час вновь главой сникая, а за нею и станом. Пролепетала женщина что-то вроде: "Всё блажь детская, милорд, всё она. На ум что-то взбрело, от и отказывается есть, упрямится", - но подобное объяснение, конечно, достаточным мужчина не посчитал. Ведь не человечий же она ребёнок, чтобы попросту привередничать. И тут, неожиданно, в разговор вклинилась сама Аэлфлаед, даже с некоторой, пускай и робкой гордостью являя упрятанное. - Я больше не буду кровушку пить, - до шёпота съехали под конец фразы словечки и настоль ощутимый разрыв парадигмы сие заявление совершило, что поначалу Осбеорн словно бы дар речи утратил. Очи его разверзлись сильнее, а как блеснули, точно цирконы гранёные! Только представьте себе небывалое удивление этого человека, сравнимое по впечатлению лишь с тем, если бы псина из его стаи гончих заявила бы, попрошу заметить, людским языком, что она боле охотиться не станет. Сие ведь нонсенс. Вслушайтесь! Как непредсказуема в свободном течении разумная сущь. - Очаровательно... А к чему, моё сокровище, это выступление? - тогда девочка смутилась, смелости на этот раз уже не достало. Однако ему ответ-то не надобен был. Мотивы, даже ею самой не понятные, угадать представлялось возможным. - Ну чего ты добьёшься? Ведь посуди, природу не переборешь, никого инакого из себе не слепишь. Уж я это говорил. Повторяюсь. Думаешь, багровину чужую пить перестанешь и человеком сделаешься? Ан нет. Едва ли тебе это поможет, понеже не в силах чего-либо тебе помочь. Мирись, да каяться не смей, - вкрадчиво, подобно бою соборных колоколов, прозвенела не пощёчина, ни в коем случае! Он бы с ней ТАК не поступил. Но этакое снисходительное похлопывание по щеке, пришедшееся немногим лучше. - К тому же, коли есть перестанешь, это ж кому ты останешься? Земле может, да только ушедших не в срок она не принимает, томит, а душу не отпускает. Неужто ты хочешь покинуть меня, ради такой участи? - Аэлфлаед в совершенном ужасе замотала головой, едва-едва не роняя слёзы. Смирительное: "То-то же", - закрыло сие вопиющее недорозумение и принялся маркиз разглагольствовать о планах на предстоящую неделю, однако это было уже совсем не важно. Во всецело неясных чувствах осталось чадо опосля ухода господина. Словно бы её кто-то жестоко обманул. Или она сама обманулась. Хотя нельзя сказать, что человек, дающий зарок не лгать, желает быть праведником, возможно он просто хочет быть тем, кто не врёт. Поди разберись во всех гранях фигуры вопроса. Куда легче спросить у этого человека. А вдруг он и сам не знает? Вот и графиня не знала. Свинцовая тяжесть всего тела от сего таинственного знания лишь отдаляла. И теперича, казалось бы, верная цель смысла хоть бы и толику под собою иметь перестала. Как опору потеряла, так и рассыпалась в прах. Противно запёкшиеся уста плотно сомкнулись. В тот день девочка вообще ничего отведать не пожелала. Однако в очень скором времени разрешилась история. Ведь вся жизнь состоит из обещаний, обязательно следующих за ними надежд и их порушения. Аэлфлаед собою это заключение не опровергала. Когда случилось бесчисленным тучам расступиться и явить земле, пеленаемой Атлантикой, рябое высокое небо, когда густой воздух разбавил свежой ветрище, тот самый, что тесался у тяжёлых решёток герцогской невольной обители, порешила камеристка вывести миледи на свет божий развеяться, покамест милость всевышняя сызнова не оставила северное графство. Денёк и вправду благосклонностью к душам земным отличился. Пускай и прикрытое млечной завесой, солнце осветило лоснящиеся поодаль от крепости бурьяны, да трав сажевый ковёр. Рассверкалась юдоль холмистая, похорошела и ожила, боле не походя на высеченные одним из ставленников Феба аспидовые изваяния. Буйные воды Северного моря впали во покойную дрёму, понеже Посейдон оставил лепнину лошадок из пены окиянской и обуздал волны загребущие, освободив прибрежные земли от налетающих штормов. Звенящая безмятежность установившегося бытия не сулила ничего непредвиденного, именно посему стоило усомниться. Выбирались из хитросплетения коридоров всей процессией они не спеша. Ни камеристке, ни девкам иным и дела не было до простора каменных телес. Не волновала их природа этой (не)пустоты, да и таинство соприкосновения душ в трепет не ввергало. Право слово, какой интерес может быть в годами нечищеных балках потолков и в замызганных пролётах, упрятанных в самую глубь? Им бы ведь главное, что б небеса над главой прикрыты были, в животах не урчало, да что б обходил стороною хозяйский гнев, а пуще него - любовь. Хотя в этом ли дело? Диллемы имеючи, каждый по разному жизнь остальную-то воспринимает. Вот они и не воспринимали, не считались до глупого со зверем безмерным и безвременным, попросту обходили его своим умом недалёким, не пужались, должного никогда его величию не отдавали. Просто по нуждам господским обхаживали и сейчас обошли, выбираясь в прилегающие угодья. А там скромное лето встретило и потянуло за собой в распышневшую дубовую купу. Не вертлявилась нынче графиня, не торопилась впереди своих сопроводительниц, а, несвойственно себе, недвижимо восседала в руках Базилды, которой давался такой не лёгкий на подъём груз с трудом. Однако отпускать госпожу женщина совершенно отказывалась, ибо верила, что та и пары твёрдых шагов не сделает. И ведь не на пустом месте. Пересекли внутренний двор они так, топчась небольшими шажками, во внешние владения ступили, покамест камеристка уж тяжкими вздохами расходилась, а Аэлфлаед продолжала покорно прижиматься головкой к её покатому плечу, из-под полуприкрытых вежд взирая куда-то вдаль, в неразличимость. Когда лицом к лицу с рощей могучей встретились, не выдержала женщина, опустила на землю подле себя дитя, тут же хватаясь одной рукой за спину, да всё ж другой рукой придержала Аэлфлаед, вяло прибившуюся к тёплому боку, аки птенчик малый к птице-матери. Двинуться дальше они не успели, потому как окрикнул служанок мальчишка, подмастерье Освальда, очень прося обождать. Тогда Базилда отвадила от себя чадо, вверяя её девкам, а сама угрюмо сложила руки на груди, да голову чуть запрокинула, и шагу юнцу навстречу не сделав. С дворецким у неё не заладилось, а потому отдуваться выпало всем его прихвостням, ежели не ему самому. Тем временем прислужницы, обязанные зорко следить за госпожою, да крепко держать её при себе, тоже уши развесили, в ожидании чего-нибудь интересного, и ручка махонькая тут же из хватки слабой выскользнул, плетью вдоль тела повиснув. Недолго опосля сего на месте оставалась графиня, поглазела на своих спутниц, покрутились на месте, да решила продолжить путь самолично, ибо скучать возле этих клуш было вовсе тошно. Слегка пошатываясь из стороны в сторону, она медленно двинулась вглубь сада, сходя с основной тропы. Пробковая подошва её крохотных пантофлей то и дело утопала в травянистый груд, оставляя за собой еле заметные следы. Когда же с древами случилось встретиться, задирать ножки выше пришлось, переступая чрез выпирающие корни. Сумела Аэлфлаед совершить этакий подвиг первый раз, второй... А на третий запнулась всё ж и полетела вниз, пластом растянувшись на сырой земле. Подняться вновь на ноги, после падения, девочка вряд ли сдюжила бы, однако ей и не пришлось. Видно, сама злобная судьба так распорядилась. Только задрав лико перед графиней предстало оно, затёртое уж до дыр в её сознании, нечто. "Кошка" али тень, кто её знает. Но тот же смольный мех усомниться не позволил. Оно лежало, раскинув лапы, тупо вылупив осоловелые глазёнки прямо на неё. Безжизненная тушка лишь чуть подрагивала, слабо вздымая шерсть в основании хвоста. Резкое оцепенение захватило Аэлфлаед от макушки до пят, цыпки на коже взбухли, дрожью прокатились. Зарубленный на корне языка очередной вздох не пустил трещину по тонкому хрусталю момента. Слышно было даже как срывается крупная росинка с извилистого листа, покачивая его на стержне тёмного черенка, да как водица лазурная бьётся о стенки мраморного бассейна. Трава колола нежные ладошки, но не сразу поспешила девчонка подгрести под себя колени и на них усесться, а лишь чуть погодя. Опосля сего она с опаской, но всё-таки хватко взялась за шкуру, хотя тень, как в прошлый раз, как ожидалось, не взвизгнула и того пуще даже не дёрнулась, словно бы уже отдавшись телом землице чёрной. Тогда тормошить её принялась Аэлфлаед, отчего неприменно должна была кошка ожить, подняться, взреветь, однако этого не произошло. Ноздри девичьи широко раздулись эхом возмущения, а очи, под напором заломленных бровей, хмуро сощурились, токмо за тем, чтобы вширь невозможную распахнуться при взгляде на руки. Помимо пыли, да грязи тонкие пальчики слипала багровая муть. Вязкая, жирная, она, кажется, до сих пор валила требушиным паром, огревая хладную кожу. Своим затхлым, пробирающим запахом она тот час же залилась в нос. Угли, объятые синим огнём, намертво к себе притянула. Бесконечно долго силилось дитя вышибить из себя её морок, втягивая воздух ртом, но слюни тягучие неумолимо быстро продолжали набегать, стекать по иссушенным устам, что уж не сглотнуть их и не отвертеться боле, ко всему ужасу. Совершенно оглушённая наваждением, буявыми губами принялась графиня остервенело обсасывать конечности перепачканные, не смакуя, глотая всю дрянь, которая на них собралась, едва-едва не вгрызаясь в собственную плоть. А затем, как окончила, ухватила кошку за башку разбитую, да впилась по-животному, с силою, разрывая рану кровавую зубами тупыми, умазывая свой серый лик, заволочённый поражением. Чудовище поглотило чудовище. Токмо одно из них жертва, да уже мертво, а другое теперича кто же?***