***
Нескончаемые просторы, не тронутые посторонним присутствием, словно бы от начала самого мироздания, устилались толстой снежной шкурой. Наст хрустко трещал январскими морозами. А над землёю стоял не воздух, нет, эфир! Колдовской, дурманящий, прорезающий сознание, да нутро прямо насквозь. Всепоглощающая, загробная тишь упиралась в кромку древ. Если и были присущи сему месту какие звуки, то явно извне они шли, ибо обыденно человеческое так не отзывалось. Казалось, вечность, повидавшая десятилетия, целые века, сложившиеся в тысячи один на другой, застыла вокруг. Холодный небосвод тогда ярко пунцовел уж, хотя светила было ещё не видать. Далеча от деревень и, тем более, от градов, аккурат посреди обрисованного пейзажа, возвышалась усадьба, взирая пустыми зеницами с одной стороны на лесок, с другой на поля, поля... Брошена она была всеми, забыта на отшибе мира, из трубы, усаженной на брусья просевшие, дым не шёл столбом, печь широкая не топилася. Однако, на огромное диво, всё ж в дальней опочивальне, на одубевшей постели металась женщина. И ничуть сему существу не холодно было. Пар изо рта не рвался. Ей бы в груде зальдевшем лежать, а не здесь стенаться. Могила б люлькой уютной сделалась, приняла бы её. Да доля чужой рукою отвелась иная. Не то, что могилы, даже пустого креста, даже памяти доброй, свечи в церковке нет ей, не было и не будет. Сложись по иному, здесь женщине никогда очутиться не случилось бы. Убита была варварски, проклята, тело с душою не рассталось. Да пуще того, ныне породила она на свет душу новую. Извергла из своего неживого тела живое. Вправду живое! Кричащее, плачущее, горячее и, конечно же, мёрзнущее, стужей суровой опалённое. Потому кутала дитя во все тряпки мать как могла, одеяла с ложа постаскивала, коконом вокруг обернула туго, растирать своими стылыми дланями даже не силилась, ибо прикоснуться страшилась. Тоже проклятие, наложенное чрез нарушение воли всевышней, тот же носик, те же клычья, торчащие средь беззубого рта, увенчали под стать матери дитё от роду. Токмо подбородок отчий был, а очи, как успела разглядеть вурдалачка, чуть отличные вышли, однако чем, так и не поняла. Верно, монада великая далей здешних свой отпечаток наложила. Вклинилась в эту невразумительную помесь живья и неживья. Однако подобное не нашлось времени тогда долго в голове мотать. Вопреки всем стараниям, чадо продолжало реветь навзрыд, как рыдает, впрочем, каждый дитёнок малый, да токмо не материнского млека требовало оно, иже капля его без надобности оказалась бы для новорожденной, а кровушки, пускай даже и самой женщине принадлежала бы она.***
- Милорд, изволите карету подать? - осведомился шталмейстер. Променад, планы на который укатывались далеко за врата резиденции фамильной, наконец состоялся. Точнее был ещё в своём самом начале, понеже только собраться в дорогу успелося маркизу с графинею и, сразу опосля обедней мессы, спуститься во двор, дабы главный конюший встретил их столь глупым вопросом. Осбеорн никогда не признавал кареты. Это слабовольное, не более чем женское изощрение. Но, по всей видимости, шталмейстер больно радел за эти разукрашенные коробы на колёсах и не давал гаснуть надежде, что когда-нибудь сия любовь будет оправданна его господином. - Нет, конечно, идиот! Коня мне моего. Да поживее! И чтоб с седлом двойным, - явно осерчал лорд. Он затылком чувствовал, как из дальнего окна его хлестала злобою своих истеричных глаз супруга. Ещё когда шлейфом протащились от вышестоящих слуг разговоры об очередном отъезде, о котором, опять ни сном, ни духом маркиза пребывала, уж тогда сызнова подделись волнения внутри неё. А когда же узнать женщине случилось, что не один он отбывать порешил, со своею любимицей, видите ли, взыграл в ней зов истинной справедливости, как всегда своеобразно выразившись. И как только госпоже не надоело взывать к тому, чего никогда не было? Упорство достойное оваций. А посему Осбеорн спешил скорее покинуть собственный двор, уйти от сего давления, будучи в дюже скверном настроении сначала из-за едва не развернувшейся сцены, а теперь из-за промедления недогадливых, совершенно дурных прислужных. Хотелось бы сказать, что ему было всё равно на эти женовьи выступления. Ох, как же легка тогда была бы жизнь! Ведь сама Эрида благословила их брак, верно, незримым образом стоя в день венчания прямо за престолом. Однако оставаться равнодушным никогда не получалось, ибо обёрнутая вокруг шеи много лет назад удавка из раза в раз пресильно стягивалась, мешая дышать и жить. С небольшой задержкой упрягли лошадей наконец. И, когда крепость осталась позади, спокойно, да полно выдохнуть вышло, снова расправляя, было покатившиеся плечи. Размеренное шествие на прикид отвелось пару часов, тишиною заполненных от начала и до конца. Да, Осбеорну более чем по нраву приходился такой расклад. Левиафан захлопнул за ушедшими свою приоткрывшуюся пасть. Скотина мерно постукивала копытами оземь, покачивая тело туда-сюда. Мускулы её поджарые перекатывались под блестящей шкурой, заставляя слегка подпрыгивать тела наездников. И коли мужчина аки влитой восседал на животной спине, то вот Аэлфлаед, сидящая боком, вовсе не умелая в этом деле, на каждом шагу наровила свалиться, токмо руки крепкие удерживали её. За гриву густую ухватившись, к маркизу прижималась девчонка, вглядываясь в дали, по широте схожие с тем краем, который лицезреть ей случилось так давно, что сие нынче уж неправдой показалось бы. Боле ничего общего с теми вещими грёзами графство не имело, а потому, отклика не найдя, растворились крупицы памятные в гуще других, съелись точно сумерки рассветным солнцем, оставшись прятаться лишь в бледных тенях. Так очень желалось провести всю дорогу графине, не заговаривая с лордом совсем, ибо ведала она, о чём разговор он заведёт, хотя и продолжала уповать на иное. Однако догоняет по обыкновению именно то, чего страшишься, то ли по всеведению злых сил, то ли ввиду изначальной убеждённости в худшем, а может из-за верного предчувствия, не признаваемого до поры до времени. - Скажи мне на милость, что перестала ты глупостями голову свою забивать, что в нужной мере вновь питаешься и слуг своими выходками не пытаешь, - перехватывая потуже узды, молвил маркиз. И даже если бы не произошло того, что произошло, соврать бы она ему не сумела, застыдилась бы лжи. - Да, перестала, - этот сухой, да унылый ответ пришёлся мужчине по душе. Не знамо ему было, что стоит за ним. Он и не спрашивал, а она рассказывать не собиралась. Вот так и окончили разговор. В следующий раз они заговорили уж по приезде в город. Не случалось бывать Аэлфлаед в нём иль же другом, ему подобном. В таком шумном, грандиозном на детский взгляд, полном, награмождённом людьми и домишками, которые, конечно, ни в какое сравнение не шли с Нортумберледской крепостью, но поражали своим количеством. По крайней мере, ничего такого же на ум дитя не приходило. И вопросы, лишь поначалу робостью шибкой подавляемые, прорвой повалились на Осбеорна, что сам проявил не меньшее любопытство, но не к городу, а к чужому интересу. Каждое большое человеческое скопление, каждая псина и бродячий бездомный, забившийся в щель между известняковыми стенами возведений, каждый лабаз, а в особенности их яркие вывески с изображением фейри, липреконов, ведьминских котлов и много ещё чем. Всё это будоражило воображение графини, но поболе зацепили внимание штыри, выросшие над всеми остальными крышами с приближением к центральной эспланаде. На резвое вопрошение о них, маркиз туманно ответил: "Увидишь", - и, насупившись, ждать ей пришлось момента, покуда конь их ступит на мощёную площадь, выбираясь из довольно однообразных уличных проходов. Истый атлант возвеличился над ними, навис тенью долгой. Тогда стало понятно, что вправду о развернувшемся зрелище стоило не слышать, а видеть его собственными очами. Тонкими шпилями, точно зубьями длиннющими, всё здание собора изящно вытягивалось ввысь, стремясь, верно, прямиком в навершие, дабы коснуться самих богов. Множество пристроек обступали главные башни со всех сторон, формируя невообразимой сложности фигуру. Жилкованное полотно мрамора проглядывалось сквозь десятки стрельчатых арок и прилегающих к ним по бокам полуарок. Облик складывался невероятный. В искусно плетёное кружево удалось мастерам обернуть камень жемчужный. А огромные витражные окна, слегка вдавленные внутрь, своими изогнутыми решётками довершали ажурный фасад. Поклонение сему творению выражалось в раболепном взгляде всех прихожан от мала до велика, на кого не глянь. Лобызали стены храма взоры эти, а главы людские клонились ниже, в плечи вдавливались, под силой величия и страха глубинного, вбитого настолько, что почти врождённого. Здесь же, аккурат пред его вратами взял остановку маркиз и, покамест Аэлфлаед с открытым ртом взирала на храм, сам спрыгнул с лошади, да её спустил. Опосля перчаточки на руках графини подтянул, наказав шёпотом, что б ничего не трогала, и подтолкнул девочку вперёд. Не дожидаясь плетущихся позади слуг, они направились внутрь. Народ, толпившийся на входе, расступился перед господином, ужавшись в стороны едва ли не до толкучки, да в поклонах рассыпался трепетно. С изнанки крайняя помпезность собора ничуть не поуменьшилась. Резкие веерные своды расправили над ними свои крыла. Точно паутиной нервюры разрезали потолок выпуклый, убегая во мрак к общему сочленению и по колоннам точёным спускаясь вниз. Сквозь витражи тёк бледный, белый-белый свет. И в его мягком мерцании, словно бы призраки своими размытыми силуэтами мелькали повсюду. Аэлфлаед их точно видела. Может это святые снизошли посетить обитель. Ряды скамей по обе стороны от прохода были заполненны горожанами. Те, что победнее, сидели ближе к выходу, а те, что по знатнее, к алтарю ближе места пригрели. Осбеорн с дитём же прошёл в самый первый ряд, устраиваясь напротив местного служителя. Тот почтительно склонил голову, завидев маркиза. Мало кому было известно, что нынешний прастор, которым и сделался сей служитель после реформирования церкви, истинно вероучение грязное так и не допустил к сердцу. Однако для виду новый сан принял. Ведь не всем же в изгнание уходить, да на кострах гореть, ибо кто же тогда мир держать будет? Как был он патером до, так и затем остался в душе и для многих, таких же как он, детей праведной религии. Пусть стены храмовые уж не украшали атрибуты божественные, пусть вверено было проповедение в какие попало руки, вместе с библией неприкосновенной, в подполье его кельи всё равно продолжали утаянно храниться позолоченный экземпляр священного писания и не одна икона, каждая некогда любовно расшитая верными руками, а самостоятельное убранство собора даже без иных приукрашеств с концами выдавало своих строителей. Он верил, не подобраться сюда сатане, испокон веков идущего не разрушить, что день однажды придёт, гнетение прекратиться, а посему, этой надеждой подхваченный, продолжал речи свои вести неустанно, покудово люд внимал. И Аэлфлаед вместе со всеми внимала, поддаваясь общей одухотворённости, да неотрывно взирая на мужчину, чей грудной голос правил в воцарившемся молчании. Аромат привычных благовоний, густой фимиам, разбрызганный кадилом, на сей раз под конец проповеди не набился в нос до боли головной. Так странно это было ощущать графине. Будто бы было всё не по настоящему. Народное наставление евангилистического движения отличилось поперву для неё именно этим. Казалось бы, что они вообще здесь делали? Но никогда не было лишним появление в храме на глазах у толпы. Оно убеждением славным для мирян приходилось, а может и тем, кто наблюдал завсегда свыше. Да и к тому же, кажется, дело у милорда к человеку за престолом было, понеже даже опосля заключительной максимы не поспешили удалиться они, подобно другим, а дожидаться остались момента, когда люди большинством схлынут за порог. Не понимала этого ожидания девчушка, в цель и суть-то её посвящать не собирались. Патер продолжал что-то сосредоточенно читать, а Осбеорн отвлечённо следить за невесть чем в дальнем витраже. Этакая молчаливая сцена между концом и началом разных действий пьесы. Взор переводило дитя с одного на другого, но вот захлопнул книгу гомилий служитель наконец, отмер, и снова всё внимание детское переметнулось к нему, а маркиз тем временем поднялся и потянул её за собой, направляясь к возвышению алтаря. На пути графине удалось поймать мужской незатейливый взгляд, да тут же смутилась она и спряталась за господина, руку его перехватив покрепче, покамест перекидывался он краткими фразами с патером, мыслью, на удивление, не растекаясь. Вскоре диалог их подошёл к концу. Распрощались они и побрели меж рядов скамей к выходу. Тогда в последний раз решилась Аэлфлаед взглянуть на оставшегося позади служителя, завораживающее что-то было в гладкости его лба и вечно улыбающихся очей, тот, сквозь череду замыкающих цепь слуг, высмотрел маленькую фигурку, да чуть шутливо откланялся уж ей, а затем могучие двери храма с грохотом захлопнулись, отрезая мирян от мира полноправно недоступного им. Оставшаяся дорога до медвежьего сада, что находился на самой окраине города, ничем примечательным не отличилась, разве что орущие выпивохи под гудение волынки, вывалившиеся из таверны, смогли составить открытие девичьему уму. Уж на поля выйдя, арену закрытую удалось узреть. Какая-то смешная сумма была уплочена заранее, всего 8 пени за отдельные ложа, хотя это цифра раза в 4, а то и во все 8 дороже того, что отдавали горожане за обычные места. Изнутри нехитрая постройка была раскольцованна на ярусы, попросту отлелённые бортами друг от друга, а вот точно посередине господские места, облагороженностью выделялись, разными удобствами распологая. Не лишком далеко и не лишком близко положение их получалось, посему увидеть действо представлялась возможность во всей красе, не упустив деталей, но опасности не подвергнувшись при том, ибо разного рода казусы (смертоносные иногда) не были для медвежьих боёв выдумками. Мало ли, взбунтуется скотина дикая, сорвётся, да примится кромсать на глухо уж не других тварей одичалых, а зрителей, любому желалось бы убраться с арены раньше, чем такая незавидная участь настигнет его. Отсюда, сверху, милорд с племянницей, что он усадил на соседнее креслище, придвинув его ближе к своему, наблюдали пока пустующую грубо взрытую яму, да по центру её вбитую жердину толстую, от которой плетью свисала вниз цепь. Чем не подобие Колизея? Малым благом оставалось лишь то, что на этой арене им не суждено было увидеть людей. До сего замерший в нетерпении народ, принялся скандировать общим хором, призывая начать представление. Крики во всю глотку, хриплые, писклявые, басистые, точно рёв горна, детские и взрослые слились в сплошную канонаду. Аэлфлаед казалось, что вторить им было бы правильно, но суждению сему всё же не поддалась, понеже Осбеорн так не сделал, а вот уши прикрыла, да сморщилась. Уж больно громко сделалось, и наотмашь ударило волной нечеловеческой. Виновники этого зачинания такое буйство толпы без внимания не оставили. Наконец врата распахнул главный косматый лицедей, вставши на задние лапы. Зрители ахнули и девчонка не удержалась. Ведь какая животина-то! Укротитель, державший удавку, тут же хлестнул его по спине. Медведь усмирился и протопал вперёд, когтями мощными подгребая вздёрнутый груд. Публика затаила дыхание, а девчонка вжалась назад. Подтянув цепищу тяжеленную к себе, человек приковал её к железному ошейнику, да спихнул в яму косолапого, напоследок ударив ещё с пару раз, дабы раздраконить, ярость в нём всколыхнуть. И о как же довольно зубы серые он скалил, когда медведь кинулся вверх, замотав башкой огретой, как же улюлюкал: "Ну! Достань меня! Поймай!". Да вот токмо не рассчитал мужик, отвлёкся совсем, оглядываясь, услаждаясь радостью присутствующих и не заметил, что, обозлённый в край, зверь замахнулся и кааак тяпнул с размаху по его сапогу! Но только лишь по носку, потому что дальше не достал. А и этого хватило, чтобы взвыл нерадивый укротитель, свалился наземь и пополз назад под громыхнувший гогот. От смешка даже маркиз не удержался, высматривая как улепётывает недавний гордец, и графиня при нём тихо захохотала в ладошку. После вновь гудеть люд принялся, напирая на борта ярусов со всей силы, косматый тогда сызнова заметался, натягивая цепь. Но его одного на сцене было уж мало. Потому чуть погодя из ворот остальных лицедеев вывели, не сразу спуская их с удавок, давая впитать кровь, окропившую землю аккурат сквозь дырку в обувке бедняги, прелую медвежью шкуру прочувствовать. И когда рыком разошлась тройка травильных псов, слюни вонючие с пасти свесила, руки держателей верёвки выпустили, кличем грозным подгоняя скотин. Те понеслись. Ох как понеслись! В яму слетели молнией, да принялись обхаживать громаду, уши и хвосты прижавши в напряжении. Народ в сей миг наконец перестал восклицать наперебой, а в едином призыве сошёлся. "Де-ри! Де-ри!". Сплочённость настроя сравнимая токмо с приходской церковной идиллией. Косматый первым кинулся в сторону, и тот час же с другой впилась в его лапу собачья пасть со смаком, шкуру толстую продирая. Вопль первый крови дребежанием разнёсся по надстройке арены. Прямо по морде длинной прилетело когтищами псу нахальному. Расскулился он плаксиво, да во какой оказался, не пустил. Тогда трехануло лапой чудище и хватка челюстей свирепых не выдержала, расцепилась, да, гремля костьми, тушка потрёпанная отлетела, покамест другие псины уж навострялись. Беснование толпы было до ужаса живописным. Хоть бери и пиши в моменте. Какая картина! А графиня едва ли не подскакила на своём месте. Удивительным блеском пестрели её распахнутые очи. Не успел развернуть свою неповоротливую фигуру медведь, как в бок его вонзилось остальное зверьё, кусками отрывая плоть мохнатую, проплешины истекающие за собой оставляя. Кружить вокруг столба опосля сего принялся косолапый, остервенело махаясь без разбору, а псы продолжали напирать, к лапам косматым подбираясь, да терзая их. Да недолго им за такое злодеяние вышло оставаться безнаказанными. В отчаянных метаниях сначала одного пса поддел под рёбра медведь, а затем на второго накинулся, весом своим, кажется, тут же насмерть переломив ему звонкий хребет. Глазёнки собачьи лупоглазо округлились, лапы безвольно поникли. Точь-в-точь та кошка, которую из рук Аэлфлаед Базилда вырывала силой. Жуть, да больше муть. И запашок такой же. Кровяной, но тухлый, с грязью и звериной шерстью вперемешку. Ветром он, испускаемый уж изуродованным до неузнаваемости телом псины переломанной, скоро разнёсся до самых верхних рядов. С ног до головы обуял. Аж до судороги проел. Зажмурилась на миг девчонка, зубы сжала крепко-крепко, да встряхнулась, выпав из всеобщего веселья, аж лицо от усилия у неё забагровело. Но таки очухалась, руки сложила замочком на коленях и вернулась к зрелищам, с любопытством ещё более острым выглядывая вниз. Тем временем на замену выбывшей, новую собачёнку впустили, да и её медвежьи лапы с лёгкостью отправили к предыдущей. Самых ранних лицедеев лягнули плетьми для живости и те, перед тем как окончательно выдохнуться, всю морду с выей косматому расквасили. Тот измученно зарыдал, да пал на землю, боле не поднявшись. Восторг немереный пронзил публику в заключительном порыве. Уперевшись в подлокотник, вытянулась всем станом вперёд графиня, удивление выражая, едва ли не театральное по силе, а всё ж настоящее. Неясно только было, недоумение иль упоение нежданное стоит за ним. А маркиз, лишь изредка посматривая на действо, видимое им уж много раз, боле следил именно за этими переменами в лице дитя, ловил впечатление, подобное которому невозможно было сыскать ни у кого другого ни на одном из ярусов, что являлось большим приуменьшением. Животин полудохлых опосля ещё пытались расшевелить, но ничего дельного из этой затеи не вышло, и потому быстро зачинатели свернули представление, распрощавшись со зрителями.***
Сидя за столом, накрытым во всей разнообразности, да пышности, которую только могла себе позволить герцогиня Саффолксая, именитые гости выслушивали тост, что монарх возносил за всё и сразу, высоко держа кубок над головой. Особенно складным выходило у него сие изречение, да и настрой Эдуарда располагал всех присутствующих покориться его громогласному экспромту, потому как что-то истинно отцовское прорезалось в нём в этот момент. Хотя желанного влияния на подданных ему всё равно не удавалось оказать. Да и, право слово, на большее, чем было сейчас, юнец 13 лет от роду не мог надеяться. Противостоять закоренелым, ушлым паладинам зачастую даже единовластные монархи в полной мере не умели. Так и нечего было взять с ведомого мальчишки в этом свете. Речь его заключило вторяшее: "Аминь", - под звон плещущих мальвазией сосудов. Казалось Нортумберленд чутко внимал каждому слову мадам Уиллоуби, решившей выступить с апофеозом сразу опосля юноши на честь, да лесть ему, остановившемуся ещё с неделю назад в её владениях. Однако в том, что мужчина так пристально глядел на неё, виновато было вовсе не какое-то чарующее чувство. Больно уж голосок её высоко брал, не приятно проходясь по ушам. Да и вся она была точно слизанна с какой-то иной барышни, которую доводилось лицезреть милорду ни раз, ни два и даже ни три раза. Невыносимой пошлость разило от всего, что делала и токмо собиралась совершить сия особа. Вот сейчас она приложит руку к своей груди, благонравно прикрытой высоким воротом, и отпустить якобы робкую улыбку. Осбеорн бы не удивился, ежели и веру нововведённую она тоже приняла на себя, чтобы походить на остальных придворных женщин. Чёрт-те что. А вот сейчас она как бы невзначай замолвит за своего джентльмена-ашера, всем славного, всем примечательного с её уст. Об этом золотом человеке здесь только глухой не слышал. И только слепой не замечал их сношений тайных. Титул муженька покойного герцогиня продолжала гордо таскать, а в постель всякую чернь пёрла. Как есть шлюха. Очи маркизовы от этой ехидной тирады про себя прищур едкий стянул. По правую руку от него, дальше в хвост стола, сидела Гвендолин. Причина такого решения была чётко предопределена. Совесть поуспокоить, да некую задолжность браку отдать. Скандала излишнего избежать, в конце концов. Веско и неоспоримо. В особенности, ко всему прочему, душу его тешила мысль, что в скором времени, может, вновь жена одарит его ребёнком. Сыном, коли Бог позволит. Хотя об этом было рано ещё думать, потому прозрачно сия дума утекала в будущность, тая под страхом сглаза, а сам мужчина с чем-то, да мирился, надеясь тем самым задобрить грядущее. Довольно разводя в стороны алые уста, в блаженстве пребывала маркиза, пригубив явства и перебросившись парой слов с рядом сидящими лордами. Одним оком она то и дело косилась на того самого Ричарда Берти, о котором так сладостно шебетала Саффолк, силясь рассмотреть в нём всё, чем нахваливала его покровительница. Не сказать, что красив. Да и состояние при себе, видно, никакого не имеет. А что хуже всего, совсем без роду. Хотя для бывшей баронессы это вряд ли было большой бедой, что находчиво подметила женщина аккурат на ухо супругу, тот согласился, еле удерживая себя от того, чтобы сардонически прыснуть. С опозданием на пиршество прибыли Нортумберленды, больно поздно они выехали, да и дорога не близкая складывалась, а вдовесок к этому маркиза ехать желала токмо в повозке, на которой быстро было никак не погнать. Хотя спешка в целом супругов не интересовала. Не развернулось же над ними знамение второго пришествия Христа. Уж покров ночной заволок небосвод чернотой, когда подобралась чета Цириллов к особняку раскидистому. За стол уже переполненный их усадили, да не успелося ни ей, ни ему вдоволь насладиться блюдами, как всех гостей созвали в сад. Прохладиться, выветрить жар устоявшийся из голов. Пересеча анфиладу во двор, озарённый огнём десятков свечей, они выбрались не спеша. Там сразу кто-то из дам решил завязать простецкую игру, втягивая в неё и остальных. Гвендолин супруга тогда оставила, уж сильно скучным для неё было оставаться в стороне. Выбилась она в центр собравшегося круга и, аккуратно открепив от причёски драгоценную вуаль, сложила её в пару раз, да повязала себе поверх очей прикрытых, затянув шёлковую ткань не туго, чтобы хотя бы под ноги мочь глядеть, а может и ещё куда. Оставленная лазейка никогда не бывает лишней. Затем за руки женщину кто-то ухватил и кружить принялся, покудово совсем не завертелось у неё всё внутри. Однако, только пустил маркизовы длани некто, тут же кинулась она за ним, дабы не успеть растерять ориентир виляющий и таки ухватить за развивающийся плащ убегающего. Хотел уж, опосля проигрыша мгновенного, незнакомец вновь за руку взять свою прекрасную поимщицу, да маркиза проворно юркнула назад, не далась. С усмешкой развесёлой платок сняла, кокетливо покрутила его, но не протянула, не отдала лорду, надеждой полному, как бы намекая, что ждать ему не-че-го. Долго противостоять лукавому женскому взору у мужчины не вышло и, потупившись наивно, он не смог напирать боле, оставил неприступную особу, да отправился искать ту, которая пожалует ему свой платок. Даже не высматривая Осбеорна по сторонам, Гвендолин чутко ведала, что он блюдит за ней. В самом деле, счастьем настоящим было мужье внимание и не собиралась она менять его ни на чьи чужие, пускай и ласковые, и страстные взгляды, направленные отовсюду. Посему выправила миледи плечики мягкие статно, да, чуть приподнимая от земли подол плата и юбок, совсем нежно, чтобы не наделать складок, походкой летящей ринулась в бок, уворачиваясь от загребущей хваткий нового поимщика. Милорд тем временем чинно восседал на скамье неподалёку, ловя задорные восклицания своей жены. Её медная голова, на тонкой фарфоровой шейке, то и дело мелькала в мечущейся толпе. Ключицы играли в тусклом отблеске огня, пока женщина ловко, но грации не теряя, увиливала то туда, то сюда, удачно подгадывая куда двиниться ловчий, а вместе с ним и люд. И как только маркиз смел так часто выпускать её из виду? Вот оно человеческое необъяснимое. Прохлада располагала отдаться лёгкой безмятежности. Сверчки нараспев потрескивали под ногами, а тёмные силуэты древ были усыпаны светляками, тепло посвечивающими во мгле. Целый сонм мельчайших субстанций, вроде бы отделимый от общей картины, но столь связанный с ней, точно влитой в одну большую субстанцию мира, маячущую на на самом краю человеческого сознания, отвлечённого на всякие мелочи и даже не замечающего, что на краю как раз таки он и никто другой. Отрезанный самим собой, собственным разумом бессознательно ввергнутый в отречённое одиночество. Находясь в окружении всего чисто людского, будучи погружённым в детально выстроенную самобытность, дюже сложно уяснить эту пространную мысль, глас непостижимого вечного расслышать трудно. Верно, именно посему монахи от жизни обыденный отрекаются, а то и вовсе в отшельники подаются, дабы вырваться вне, погрузиться от и до. Однако Осбеорн к этому не стремился в полности, с какой-то стороны даже отрицал в себе подобное желание, попросту не подмечая его других граней, а значит и не терял ничего, продолжая вкладывать силы в пускай и мимолётные по большей части услаждения. Он ел, он пил, сокровище своё лелеял, в утехах себе не отказывал, как нынче, к примеру, когда приглашение на танец принимал и пускался в заливистую, живую гальярду, кружить прыжки высокие под аккомпанемент игривых флейт. Да всё понемногу, чтобы привычкой захворать не успеть, хоть это и далеко не всегда подсобляло, как от чумного смрада не всегда спасали птичьи маски лекарей. Что-то всё-таки опротивить могло, встывши тошнотою в челюстях, но, тем не менее, всякое начало было обречено на конец, тот или иной. Главное, что сия аксиома завсегда оставалась незыблема. Упревши, да совсем разгорячившись опосля нескольких полных проходок, наконец расстался маркиз со своею спутницей. Народ уж к тому времени стекаться обратно в особняк стал. Гвендолин тогда сразу же сыскала супруга и, когда взял он её под руку, скорее повела его прочь, не переходя на лишком быстрый рваный шаг лишь по причине того, что непоколебимая мужья поступь попростуне позволяла тащит его, как ей вздумается. По возвращению в залу женщина нехотя выпустила руку Осбеорна из своих объятий, да оставив прежний пыл, отлучилась. Пред тем как вовсе скрыться в сумраке дверного проёма, обернулась маркиза назад, желая проследить, как направляется супруг к своему месту за столом, но тот до сих пор стоял там же, где она его оставила, смотря в ответ. После ухода жены маркиз, как она, верно, мыслила, не собирался тот час же испариться. Однако взаправду возвратиться за стол ему не сразу случилось. Сквозь гущу разбродившихся особ милорд подметил герцога Сомерсета, токмо окончившего разговор с Латимером, капелланом мадам Уиллоуби, некогда выдворенным из дворца за свои бойкие категоричные речи, да не пережившим из своих покровителей пока ещё лишь Кранмера. Как в этом трухлявом теле до сих пор сохранялась такая энергия, оставалось лишь догадываться. Когда отошёл священнослужитель в сторону, заприметил Сеймур Осбеорна и, не дожидаясь знака какого, Нортумберленд двинулся навстречу. - Друг мой, вы всё-таки здесь, - умиротворённо воззрившись маслянистыми очами, молвил Сеймур. - Конечно я здесь. Негде мне боле быть, - заверительный на то ответ пришёлся, и пожали мужчины друг другу крепко руки в приветствии тёплом. - Неужто вы не ждали? - Ждал, ждал...- потягивая слова, в некой отстранённости произнёс Эдуард, при том не нарушая в лице устоявшейся гармонии, глубокими бороздами её не оскверняя. Да и немудрено было начать сомневаться, ведь герцог прибыл вместе с королём целую седмицу назад, а маркиз всё никак не появлялся. Спрашивается, отчего тогда он не отписал лично послание, дабы испросить о причине задержки и приказать Цириллу подогнать лошадей? Однако тогда происходящее растеряло бы ощущение обыденности, скверной оклеймилось, оттенилось, и он бы на манер барышни, жаждущей получить благородный оттенок кожи, в своём излишнем усердстве, получил бы вид болезного. - Вижу нынче вы в лучшем состоянии духа. Это - прекрасно. Отказаться от восприятия бесплодных волнений, от бесов отмахнуться - решение верное. Будите продолжать идти этим путём и увидите, как всё наладится. Господь милостив, - окидывая самую поверхность заключил Осбеорн, желая сызнова приободрить Сомерсета. Но тот, приземлившись на своё место, перевёл пообмякший взор ввысь, прямиком в далёкое теперича лико собеседника, и медленно поманил его к себе, переходя на шёпот. - Про волнения, милорд, это вы точно подметили, ибо теперь конец мой вовсе неотвратим, как у Христа ведомого на распятие, однако без чудесного воскрешения опосля. Обещайте, что отзовётесь, когда настанет час, придёте на помощь. Клянитесь, - интонация, с которой Эдуард вывел эти слова, совершенно не подходила к значению оных, а вдовесок взор зениц восковых, каковыми они оказались при ближайшем рассмотрении, заставил муть перевалиться вдоль позвоночника. Отвернуться, сменить позу, сковавшую тело маркиз не мог. И язык у него не повернулся сказать более одного. - Конечно, - тогда герцоговы уста приулыбнулись ему, да, похлопав слегка лорда по длани, мужчина отвернулся, засим оканчивая разговор. Невольно помедлив, только спустя несколько мгновений Нортумберленд разогнулся, продолжая наблюдать с какой самозабвенной избирательностью заглядывается Сеймур на блюда с жаворонками и павлином. Затем развернулся и побрёл назад, в растерянности не успев сообразить, что обогнув своего собеседника, вышло бы сократить путь. Хорошо, что быстро Осбеорн вновь собрался с мыслями, понеже только от Эдуарда его отрезала горстка людей, так выхватил его из толпы капеллан, неожиданно возникнув с боку. - Что это вы, милорд, его святость обхаживаете? Небось голову ему морочите? - без подводки вклинился он в суть. - К вам встречный вопрос. К тому же, что за интерес? Неужто сам Бог миссию какую вверил в ваши-то руки? - ничуть не уступая, накинулся маркиз. - Уж мой-то Бог вверил, а вот что внушил вам ваш... - А что в христианстве разве божеств много развелось? На счёт вас не ведаю, но сам языческим силам не служу. Всевышний один надо мной. И знает он всё, и видит, а посему в день страшного суда всё расставит по своим местам. Доколе сидите себе здесь, за пазухой у её милостивого святейшества, да не дёргайтесь. Много ли взять с вашей крохотной особы? - ух не на шутку же оскорбили Латимера эти слова! Аж раскраснелся весь от гнева он, задушился им. - Разумею, вы всё силою своей напираете! Однако она, именно когда правосудие загосподствует, цену свою в миг растеряет. Слово моё помяните. Уж не зарекайтесь, сердце не отяжеляйте. - А вы о моём сердце не тревожьтесь. Оно многое тащит и ещё снесёт, но ваше... Кто знает. Не младое ведь уже, - и пока не успел опомниться тот от столь явного в своей прямоте нахальства, губастый рот разинув, ретировался Цирилл, про себя более чем довольный даже и своим последним, излишним, замечанием. Близилась пьеса. Труппа артистов уже топталась у входа. Пропустить выступление, препираясь с этим докучливый стариком, отнюдь не хотелось. Нынче хотелось созерцать. И созерцать лишь исключительно возвышенное.***