Veritas

***

      Поразмыслив, что год разницы меж дщерью, да племянницей большой бедою не станет, к началу февраля месяца огласил маркиз о необходимом начале катехизации. Детские лета их, в которых простительно многое и даже поболе, иссякали, а вступить в отрочество не просвятившись, не покаявшись в своих прежних проступках, никак нельзя было. Держать ответ за себя пред народом, да небесами надобно было изучиться, приняв нелёгкий груз поруки, человеком сделавшись в полноценности. Нового наставника им по учению сложному сыскали. Строгого. Пуще всех прежних. Покойного на вид, недвижимого в лице, но с такими громчайшими очами, бывало, кричащими и бранящимися, подобно обозлённым торговцам, горланящим вслед нищим, что скрасть какую-нибудь вещицу изловчились, ежели не хлеще. Может кто и сумел бы найти это потешным, однако Аэлфлаед от такой молчаливой тирады дрожью заходилась. От как метнёт он взор, очки свои надвинит, тако чтобы толстая оправа в переносицу донельзя впилась, челюсть увесистую подожмёт, и она уж не жива и не мертва. Верно, Долорес тоже пужалась сей уловимой жестокости в нём. Понеже графиня теперича уж точно знала, что та не мраморна статуя, а существо живое, несмотря на образцовую до мелочей, впечатляющую вурдалачку из раза в раз прекрасу. Но, немудрено, что именно на сих занятиях взглянуть хотя бы украдкой на кузину не могла Аэлфлаед. Потому оставалось ей только догадываться, какое чувство находило и находило ли выражение в ней. Занимались они постепенно и лишь по упрощённым катехизисам. Как разъяснял наставник, всё дабы не задрали они носы выше собственных голов от во стократ возросшего познания. В его хладном тоне это звучало уж как изобличение свершившегося пригрешения, а не остережение. Никогда мужчина не вопрошал, токмо глаголил своё слово. Им же вопрошать также воспрещал, только слушать дозволяя. Отречение от Сатаны, да всех заблуждений, сочетание со Христом. Вот, к чему устремилась их общая цель, по извилистой дорожке множественных трактатов петляя. Всё это было ещё очень далеко. Однако Аэлфлаед уже как наяву видела тот день, утопала в жгучем безумном стыде и страшилась мгновенья, когда исповедаться прийдёт её черёд.       В этих учениях их и застала подготовка к Великому посту. А потом и он сам, сразу со второй мартовской седмицы. Близилось время важное, с ним точно сама древность восставала из собственного праха, дабы взглянуть на дление своё. Праздник из праздников. Торжество торжеств. Новозаветный переход от жизни к смерти, положенный на Иисусов путь по Via Dolorosa. Ветхозаветный переход от рабства к свободе, положенный на её едва ли подъёмную цену. И каждая трактовка кровью окраплена, да испытана гибелью, чтобы затем чествовали воскрешение, чудо из чудес, чтобы могли сказать бессильные люди: "Смерти нет", - а всесильные боги с задворок общного сознания могли безмолвно согласиться.       Dies Cinerum, следующая за жирным вторником, обозначила начало долгого воздержания во имя Господне. Тогда не к кюре обратился маркиз, а семейство собрал, да прямиком в собор направился. Погожее утро занималось. Темень была ещё густа и навязчива, аки в зиму, но свет неутомимо уж пробивался, выбеляя небо, да расцветая на его полотне, точно недотрожий бальзамин, во сыреющих логах холмистых долин. Тучи многовесные рассеевались. Ясность сызнова сражала мрак. О подобных моментах стоило помнить чаще, чем об обратных событиях, понеже нет ни чьей абсолютной победы, монете принадлежат обе её стороны, а мгла больно ядовита и, в отличие от света, въедается навсегда, никогда не забываясь. Верно, большей несправедливости не видал сей мир.       Издавна знамый, хоженый порог Цириллы пересекли, и поглотила их величайшая архитектурная мысль, заводя в дом Иегова. Знакомый патер встретил с доброю улыбкой. Отец Рут ныне, как выведала Аэлфлаед. Как тогда, много месяцев назад, он стоял всё на том же месте, за кафедрой, в самом центре собора. Посему девочке ощутилось его присутствие здесь извечным, а он сам - солнцем, озаряющим храмовы стены беспристанно. Созерцая его благодушный лик, иное на ум никому не шло. И с алтаря-то спускался он подобно заходящему светилу, которое потухало для одних лишь затем, чтобы светить другим, чьи ряды уходили в противоположную даль собора.       На этот раз не с пустыми руками, но с чашею полной пепла снизошёл мужчина до пришедших. Подошёл, да, опуская большой перст в чёрную труху, начертал у каждого на челе крест, приговаривая: "Ты - есть прах, и обратишься прахом вновь". Так и до графини дошёл, как бы отделённой фигурой маркиза от остальных. Руки его тёплые-претёплые, сухие-пресухие оказались. Будто бы долго их на стуже держали, а после над огнём усердно грели. Хотя мороз уж давно расковал свои кандалы, которыми опутал Английское королевство. Затем совсем негромко мужчина повторил свои слова, заглянул ей в очи, потому что она настойчиво заглядывала в его и, положив длань девчушке на голову, на манер благославительного жеста, двинулся дальше. Верно, знай он кто есть она, таким бы отношением не расходился. Как-то внезапно, да скверно засаднило. Будь она кем-то другим, была бы сего вправду достойна. К чему токмо Господь жизнь оставил тварям своим ненавистным?Она для них, для неё, путь искупления? Нет, о прощении графиня никогда не слышала, посему понять так и не могла.       Снова со столов как господ, так и челяди домашней, пропало всё мясо, а иногда и рыба пропадать стала, в особо строжие дни. Застать грядущее с тяжёлыми, под завязь забитыми чревами было совсем негоже. Аэлфлаед на себе это лишение не чувствовала, но вот кто точно чувствовал, так тётка её. Зачастила она причитаниями об том, что мяса сын её страсть как желает. Изливалась вся день ото дня, какое же это мучения, дитя родное обделять. Однако, конечно, поста не нарушала и даже помыслить не могла о таком. К тому же вскоре, этим стенаниям суждено было прекратится.       От среды торжественной до конца первой недели оказалось рукой подать. Воскресенье промелькнуло молнией, запечатлившись в линиях полотна де Фландеса об искушении сына божьего диаволом, представленным по случаю значимому. Подкрался второй воскресный день, да именно он отличился так, что даже сама Пасха затмить его не смогла. Прямо в дверях нового года. Под конец общих молений, спазм, неведанной прежде силы, хватил маркизу. Побелела женщина густо, за поясницу сначала взялась, в креслище глубоком по струнке испрямившись. Потуги волнами аж до самой глотки докатиться успели, покамест на живот переложила она руки. Тот камнем тежелющим сделался, удавив её обратно в бугры обивки. Ранние порывы чада такими не были. Уж переводя с трудом дыхание, поняла Гвендолин, что попросту перетерпеть теперича не выйдет никак. По ногам изнутри заструилась слизь. Большим смирением, соизмеримым предстоящему, нынче понадобилось запастись. И большим рачением к тому же, дабы сыскать духу, поперёк слов кюре служанку окрикнуть, добраться до покоев дальних, отведённых, да не задохнуться там, во спёртости окон и дверей, скоплении акушерок и жарящего воздух камина, распалённого целой охапкой поленьев. Со всем можно было примириться. Через "не желаю" и к противно ластящейся сорочке, и к духоте, и к этой ораве люда, наблюдающей её в столь неприглядном положении, но к мукам ужасным ни в первый, ни во второй, ни даже в третий раз примириться было совершено невозможно. Так надеялась Гвендолин, что эти роды не уподобятся предыдущим, однако напрасно. Рвало и метало её на все лады долго. Покудово текли часы длинныя, не единожды женщина дух готовилась испустить. А в это время, в другой части крепости молитвы за неё возносились. И, видно, услышаны оказались они, ибо наконец разрешилась маркиза от бремени свого, совсем без сил сникая, да оставляя дитя новорождённое на попечительство прислужных. Настоль ослабла Гвендолин, что даже не прислушивалась поначалу к окружающим звукам. Не ловила плач, женских разговоров не различала. Буйный шум крови в ушах гулял, и всё сильнее топла в подушках она взмокшей головою, очертания горницы переставая различать в плывущем мареве. Выдернули её на один единственный миг из этой истомы дюже осторожные слова главной акушерки. "Девочка, миледи". Этого просто не могло быть. Жестокая кара постигла её и обязана была постигнуть всех, кто осмелился яд лжи лить своей госпоже в уши. Выдрать полагалось всех тех лекарей, а к ним впридачу и этих баб, выпороть кнутами, как скотов. Но нынче силушки у неё не было даже на то, чтобы сложить хоть бы какой-нибудь возглас, проклятье. И с жалобным стоном впала женщина в забытие.       Как доложили об ладном разрешении родов, не сразу Осбеорн идти решился. Походил взад-вперёд, нарочито отбивая сапогами, отсчитывая, да думами осмысленными так и не занялся. Не лезли они нынче во главу. Токмо счёт течения, отмеряющий горстку времени, которое он займёт бездействием, болтался внутри. Раз-два. Раз-два. Не веди мужчина расчёт, потерялся бы в петле бесконечной, а не то, что бесконечность, даже чуть больше самого мала взять в праве он не был. Это, как слишком долго стоять в преддверии, примеряться, да так всё и упустить. Раз-два. Надобилось ещё мгновение. Всё ж свою важность эти примерки имели. Раз... Всё. Просыпалась взятая горсть до песчинки последней. Повернув ко двери, вышел маркиз прочь твёрдой поступью. Уже у самых дверей приостановил его освальдов подмасте́р, отирающийся подле родильной горницы, заместо своего покровителя, ибо дворецкому изведать уж вышло, что весть не самая радостная оказалась, а потому мальчонке наказал он её сообщить, сам носу не кажа. Спотыкаясь, издалеча взял юнец, страшась гнева господина. Молвил то, что уж слышал мужчина, а посему тот раздражением наполнился и, схватив за короткостриженные власы слугу, шипя, велел укоротить сказ, вздёрнув его для пущей ясности. Подмастер с перепугу тогда сразу же выдал, что должен был. За чем, всё также за волосы, рывком убрал милорд его с пути и распахнул двери опочивальни, наконец проходя внутрь.       Болезный воздух, не выветренное пока ещё изнурение неприятно обступили со всех сторон. Прислуга теперича не полнилась здесь, но душку улетучиться ещё не успелось. Гвендолин уж в себе пребывала, но едва ли это имело смысл. Глаголить ей всё равно нечего было, а посему лишь взирала она побито на супруга, недвижимой оставаясь. Он к колыбели тихо подошёл. Сначала длань опустил на перегородку высокую, а токмо опосля заглянул туда. Укутанное с ног до головы в пелёнки, крохотное существо еле слышно сопело, слегка разивая рот, да ланиты алые её от того больше пухли, подпирая веки, ресницы трепетать заставляя. Светленькие волоски на её коже, ещё пылающей, хорошо виднелись. Очей мужчина не наблюдал, да уже знал, что они тоже, под стать власам, светлы. И вся она была круглая. Тёплая, мягкая такая ещё оказалась, когда коснулся Осбеорн её, что мало ему сего показалось, иже взял он чадо на руки, иже достал из люльки, дабы лучше ощутить вес, осознать, свёрток заветный у груди держа. И осознал мужчина, особенно чётко то, что эта связь, чувство сие никогда не станет крепче, чем ныне. И интерес, и радость поблёкнут со временем. Однако всё это будет потом. А сейчас к челу округлому уста он прижал с трепетом необъятным на несколько мгновений, собрав кучей брови, изогнутые в нежном выражении, да запечатлил лишь лучшее в уме промозглом. Затем быстро вернул дочь в колыбель, силясь не растерять всю прозрачную близость момента. "Аббигайл", - молвил в полноту гласа своего. Да вышел.

***

      Мысль о возвращении Марии ко двору со дня казни Сомерсета маркиз не запамятовал, да откладывать в долгий ящик не стал. Не тот случай, когда стоило повременить. Наоборот лучше было действовать безотлагательно. Сам он неотрывно утопал в заботах о графстве. Земли Нортумберлендские лишь на жалкую четверть усеяны были, в силу своего северного расположения, да ухабистых окрестностей. Зима только прошла и взрастить что-либо сдобное ещё не удалось, а запасы уже поджимали. К тому же новая вспышка потницы произошла на юге. Эти дилеммы также неотложно надобилось разрешить. Посему не самолично решил Осбеорн к принцессе скакать, но отправить просто гонца с письмом тоже получалось не дело. О подходящем человеке долго измышлять не пришлось. Вскорости Норфолк младший по великой просьбе милорда уж в путь направился, держа при себе не бумажное послание, нет, лишком сухо это бы вышло, однако посыл нужный, пускай пока и без каких-то определённых слов, должных его обрамить.       Ближе к югу, но всё ж поодаль от столицы владения ей были отведены. В глуши сей скудный особнячок, приходящийся совершенно не по статусу своей владелице, таился. Средь диких рощь, в недосягаемости крупных градов и народа, в ссылке пребывала там Мария, в последние годы, впрочем, добровольно. Брат к ней столь категоричен, да ненавистен не был, в отличии от отца, однако разногласия меж ними имелись, да меж большинством светских особ тоже. Сама женщина уж не желала их общества, ибо то гласило извечную, да непримиримую борьбу, в которую её утомлённая душа боле вступать сил не находила, посему даже принимать поначалу она не хотела гостя прибывшего, послав фрейлину свою отвадить его и ни под каким предлогом не пускать. Но Томас так запросто сдаваться не собирался. Ему безоговорочно верилось в то, что выход он сыщет во всём, даже коли придётся пробить его собственной головой. Сие утверждение определённо отдавало максимализмом, да ведь он был отроком всего шестнадцати лет от роду, что взять с него?       Покамест раздумывал мальчишка, что бы предпринять, принялся обходить усадьбу неброскую, лазейку выглядывая. Местечко вправду захолустное оказалась, как он и слыхивал. Крепко стоящее, с достоинством сносящее одиночество, в пример своей госпоже, но видно, что едва-едва не заброшенное. Слуг на него явно не хватало. При обходе сталось, что ограда, окружающая сад, чем дальше от особняка уходила, тем сильнее проседала в землю. Сбив набекрень ток, удумал уж Говард лезть чрез неё. А что? Всего на футов шесть вверх уходил ряд штырей. Это его пускай и тонковатым, но длинным рукам, да ногам было непочём. Узнай маркиз, как его подопечный пробирается на приём к принцессе, он был бы в явном неудовольствии. Более того, может, даже и отчитал бы. Хотя по каким-то своим соображениям, Цирилл в его сторону отпускал поучения без охоты. Да токмо прежде, чем привести в исполнение задуманное, приметил юноша калитку ветхую, выбить заклинивший затвор которой трудов многих не составило и, лихо вытянув угол рта, он прошёл внутрь, раздвигая разбушевавщуюся зелень. Ходом сим, верно, давно уж никто не хаживал. Порос он ого-го как! Видно, именно посему не заметила его принцесса, да фрейлина её, которая намедни на порог Говарда не пустила.       Стояла Мария, согнувшись над розовым кустом, в ладонях лелея крупные бутоны. Умиротворённое лицо держала. Это юноша посчитал добрым знаком и, обождав, покуда женщины пройдут дальше, отправился по пятам за ними. Он бы мог их скоро нагнать, на колени броситься пред принцессой и умолять выслушать его. В самом деле, мальчишка так и сделал бы. Однако, покамест добирался он до цели своей, то выдалось достаточно времени хорошенько поразмыслить. Сие ведь была не какая-нибудь распростая девица, ежели отказала бы она ему и опосля этакого наглого поступка, не был бы он силён удержать её, принудить слушать. Тут надобилась особая обходительность. В оконцове сада церквушка чуть погодя обозначилась. Маленькая, такая же застарелая, как и всё кругом. В неё-то и вошли женщины. А Томас у дверей остановился, сквозь щель узкую выглядывая внутрь. Там было темно, а в слабом свете мутных окон столько пыли витало, что верилось с трудом в живость здешнюю. Аки в склеп приоткрыл юноша путь, не иначе. Но Бог здесь был, ибо кому, как не ему, приклонились дамы, освещая себя крестным знаменем. Уединение их порушить он обязался во имя возложенной миссии, но таинство умертвить права не имел никакого. Потому тихо, едва касаясь половиц носками, прошагал мальчишка вглубь постройки, да позади них покорно опустился ниц. Когда наконец дюже долгая молитва завершилась, и особы вернулись к мирскому, уж поджидал их Говард и очи разверз мгновением позже, опосля того как обернулись они на него, дабы видно было, что не просто блюдил он за ними, но сокровенное делил. Сей жест приняла Мария, да затем беседа у них всё ж сложилась. Намерения гостя незваного отклик в ней сыскали. Иже отправились они во столицу, исполнить свой долг, приисполневшись сердцем.       Именно цель взятая помогла принцессе отринуть прошлые убеждения, оставить породнившуюся, пущай хладную пастораль и возвратиться ко двору, давно сгинувшему в её глазах. Цель же сил прибавила пред взорами всесторонними главы не склонить, да пройти с честью, с достоинством ниспосланным от рождения. Яко к ней токмо око чуждое не обратилось, яко токмо не осквернило собой, какие бы речи из уст скверных не лились женщине в уши, она во чтобы то ни стало решила дать последний шанс этим людям. Каждому. Понеже, в чём же ещё заключалась главнейшее предназначение, высшее благо, как не в преподношение света умам иным?       Положившись на сею veritas, шагала уж по замку Марию на приём к королю. Её верная спутница, фрейлина, была при ней, а вот Норфолк названный куда-то затерялся. Хотя за стремлением, право слово, женщина его отсутствия и не заметила. Пересекая длинные ходы монарших коридоров, да знамые ряды множественных анфилад, принцесса точно какое воспрещение рушила. Однако где это видано, чтобы дочь королевскую во господские палаты не впускали. Не существовало такого запреты для неё, но таки чувствовалась, витала здесь неприязнь, отдавая тухлым запашком. Посему и взаправду будто бы препятствие женщина преодолевала, последние его цепи отяжеляющие разломав, открывши двери в залу конечную. Да только не цепи то были вовсе, а гидровы шеи, которые грозили вновь обратиться хищными головами, лишь стоило Марии отвернуться. Король обед тогда давал, восседая в кругу самых приближённых паладинов. Но потому как о приезде сестры ведал и ей место оставил, впрочем, занятый больше не ожиданием оной, а беседой, что застать случилось гостье. - Так ты считаешь, что просвящённая фигура проводит бога в осязаемый мир или сама представляет его, устами своими слово и волю его неся? - испросил Эдуард дюже заинтересованно, обращаясь к своей двоюродной племяннице, Джейн, сидящей по десницу от него, да округлил поболе брови светлые, теперича совсем ребёнком кажась, в особенности, коли изречение сказанное нарочно упустить из виду. Ну никак ему такому оно не шло. - Я склоняюсь к тому, что священник является олицетворением божьего действа, в нём вершится становление прямой связи с творцом, ибо каждый хорошо просвящённый человек, кем и являются служетели веры, способен воззвать к своему создателю и нести его в наш мир, каждый, чьё сердце достаточно открыто и чисто, - в ответ глаголила барышня, от напряжённой полемики подбородок наморщив, да в задумчивости чуть стороня взгляд (и правильно, считала Мария, ибо глупость он в себе таил). - Знала бы ты, дорогая Джейн, как вторит мой разум твоему, - ухватившись за медовые зеницы, таки вернувшиеся к нему, воскликнул тут же монарх (очевидно, нисколь не разделяя воззрения принцессы) и кубок вознёс, провозглашая истину свою, противную. - За Бога в каждом из нас! - Аминь! - воспел хор согласных и несогласных.       Опосля сего наконец юноша обратил внимание на гостью, в частности от того, что молчание её слишком резко было средь вторящих голосов. Не она одна здесь заклятые убеждённости при себе держала. Вопрос оказывался лишь в том, кто ступень выше занял, ведь правда и ложь смысла пред поддержкой народа и могуществом утверждающего не много имели. А кто ж во всём этом сумел бы тягаться с самим королём? Однако глядел Эдуард на Марию без вызова, кинжала за спиной своей не прятал и к бойне дело не вёл. Просто не мог, не хотел. Не ребячество глупое в нём играло, опасливость усыпляя, но любовь. И была в открытом проявлении этого чувства толика благородства, ибо простая опрометчивость трусостью отличалась, а ни капли страха в отроке не плескалось. - С какой целью пожаловала моя сестрица? - со светлой улыбкой молвил он. - С целью выражения своей любви и заботы нашему королю и моему брату, - ответила Мария незамедлительно, перенимая едва ли сознательно тёплую интонацию, да уселась в поклоне. - Что ж, оставайся я всегда буду рад твоему пребыванию, особенно при таких намерениях. Прошу пей же с нами, раздели со мною и сладость, и горечь, коли желаешь стоять подле меня. Но для зачинания нашего славного общения иже сего стола будет достаточно, - витиевато пригласил на уготованное место по шуйцу от себя король женщину, и она стремительно прошла вперёд, безмолвно принимая приглашение. Понеже ныне не время было приниматься за разглагольствования. Ей предстояло сызнова освоиться, а со своим уставом в чужую обитель не идут, по крайней мере, не набрасываются с порога на хозяина, хотя ой как нелегко оказалось Марии опустить слова этой девицы.       Разлюбезно плеснули ей нектара сладкого в кубок, благо, что не амброзию, ибо по эфемерному ядовитому смраду, думалось будто бы завсегдатаи здешние вовсе уподобились олимпийским богам, беспристанно вкушая токмо гомеровскую "амврозию". Зазвенело се́ребро-злато приборов столовых. По особенному звонко, потому как всё в монарших стенах имело своё неповторимое очарование. Голоса людские переливчато зазвучали. Их созвучие устремилось замять затишье, вызванное появлением чуждой детали, как художник стремиться укрыть иными красками неудачную часть картины. Шорох не хитонов, мантий, однако парчовых платий, шелко́вых одежд. Стук не поясов, фибул драгоценных, но жемчуга, каменьев, да цепей приукрасили общий амбьянс. Сея кричащая роскошью живость ударила принцессу наотмашь, сразила до глубины души (и, между нами, несмотря на надежды её, оправиться так никогда и не позволила, оставив женщину навсегда неудавшимся тёмным подмалёвком под пеленою яркой краски).       Однако она-то будущего не ведала, потому ожидания, которые затаила ещё в день прибытия, сохранила бережно в себе. Из-за угрюмости лица её одуловатого, казалось, зачастую выражала Мария лишь недовольство. Будто набрала в рот воды и молчала, стреляя во всех из-под нависших век грозным взором. Да то была в самом деле робость, находящая токмо столь резкий отклик по учению судьбы непростой, принуждая ещё поболе прикрыть свою душу, оборонить, отвадить всякий укол супротивников. Робела женщина пред жизнью дворцовой, что ей самой удалось познать едва-едва, и пред людьми, что в полности отдались такой судьбе, освоились в её течении, в отличии от совершенно ненаученной, непривычной к ней, казалось бы, принцессы. Своды высочайшие светских вместилищ волнение в ней вызывали. Придворные, чьи лица ей были хорошо знакомы, в большинстве своём смуту в душе наводили, поднимая из самых глубин гадость всякую. Вот, к примеру, Кранмер. Дружбу с ней он и не пытался водить. Во благо то было али в худо. Обходил стороной, ни слова не молвил, тем самым явное неуважение проявляя. Хотя, кто бы на сие недоразумение внимание обратил. Заключалась в нём сокрытая для невооружённого ока напыщенность, прикрытая маской отстранённости и долготерпия, столь явно проступающая в извечном заломе ноздрей, идущем до самого подбородка, который серая щетина лишь подчёркивала. Хотя проницательностью принцесса не отличалась, а это разглядеть смогла точно, ибо часто фигура его маячила подле государя. Время для наблюдения, но поболе всё ж неприязнь подсобили в деле этом. Много ей было за что вчинить ему, для долгой тирады немало желчи скопилось, однако духу на сей подвиг женщине никогда бы не хватило. Ни когда с церковной кафедры вещал мужчина, ни когда рядом он сидел за господским столом, ни тем более когда очередной свод молитв он согласовывал с Эдуардом, бесцеремонно прерывая их совместное шествие. К тому же Норфолк, время от времени выплывающий из пестрящей толпы, настоятельно просил её этакую оплошность не совершать. Но отнюдь не все в монаршем бестиарии такими были. Тут уж к примеру Гардинер. Обходительность, ему присущая, аж в ширину расходилась по лику его скуластому. Не лебезил он пред Марией. Нет. Даже не то чтобы заискивал, однако учтивость намеренная скользила по ободу речей епископа. По перстам обеих рук можно было сосчитать их краткие никак не беседы, лишь фразы, разложенные стройной чередой меж ними. Да все они были лишко выдержанными, может, слегка участливыми, но сего не ощущалось принцессе иже ни скверно, ни отрадно не становилось ей от них. Гардинера так часто, аки Кранмера, не доводилось ей встречать. Он находился везде и нигде. Крутился тут и там. С государем речи вёл иногда, да не так часто, как лидер церковный. В его присутствии Стивен изредка являл себя. Особого свойства меж ними не наблюдалось. Да это её и не интересовало, весь его облик для Марии бесцветным пятном представлялся, безвесным. О многих других, тех, кого едва ли в лицо знавала женщина, и говорить было нечего. А в намеренном сношении она решительно не видела смысла. Вот и металась думами токмо меж этих двоих, да им подобных, близких самых, совсем не смотря по сторонам, из чего, опоры не находя достаточной. Говард же за этим следил в пол глаза, да в пол уха, однако значение такой мелочи не предавал. По неопытности и по отвлечённости. Его жизнь теперича при дворе-то била ключом. А что ещё надо? И ведь первостепенное, чтоб с королём управиться принцесса смогла (с отроком, почти дитём!), рассудил Томас.       В этом он убедил не спешить. Присмотреться, да внимание оного обратить попытаться сначала, а там уж и разговоры сложные заводить, желательно, издалека, опираясь на дилеммы насущные, те, что возможно разрешить лишь сменив позицию. Мария прислушалась. Конечно, как же иначе? К выверенным словам маркиза, пускай и сказанным чужими устами, не прислушаться было трудно. Той смуте, что наводил религиозный плюрализм, речи водила она с братом, касаясь иных стран. Той же Франции. Так получалось, что не грубым изобличением Англии женщина занималась, тыкая государю, но суждения вела на примере других. Со стороны всегда яснее смотрелось. Выводы легче делались. Казнить, да миловать кого угодно всегда получалось легче, чем себя. Образом подобный и Эдуард, и она сама в гнев не впадали, споры ожесточённые не зачиняли. От так и мотали беседы отстранённые. За ними как-то и отношения складывались. Подоплёкой такие разговоры стали для более частых встреч. Другие темы нашлись. Давно ушедшее также одной из них стало, ибо сей кладезь зачастую люди поболе всего любят обмывать (немудрено, ведь ничего столь же драгоценного и великого, принадлежность чего способны они делить с самим временем, богом, если хотите, нет). Хотя оно по большей части само вырывалось. Далее в дебри залазить не особо желала Мария, а король млад лишко был, чтобы помнить, чтобы принадлежать к тем летам. Да то к лучшему. Вот и говорили они обо всём близком, о том, что пред очами стояло, настоящем, да всё ж случались исключения. О том, как хотел бы побывать Эдуард за границами земли собственной глаголили они, как читал он изложения послов своих и диву давался пред рассказанным, истинно восхищаясь неизведанным. Мария ведала ему тогда замшелые рассказы своей матери об Родине её, Испании, (не поминая имён, от греха подальше, да верно делала) никак не из желания завлечь, подвести к значимому, уж излишне сокровенно для неё сие оставалось, в сердцах, лишь открывая ему образы чувственные. И он перенимал их, раскрывая вместе с ней давние сюжеты. Сказывал как-то юноша, что не по нраву ему совсем залитое уксусом мясо, морщил ещё так ланиты свои округлые, и принцесса с ним соглашалась. Ей тоже вправду не нравилось. Любовь свою сильную выказывал Эдуард теннису, на пример отца. Больше не хвастал своими умениями в нём, но показывал. Женщина пару-тройку раз побывала на королевской игре с его приглашения. Хотя сама привычки посещать такие действа не имела. И убедилась сполна, что братец и вправду успехи делал. Столь ловок был, да проворен, а как увлечён! Не порадоваться искренне, да не поаплодировать зазорно бы стало. Об музыке говорили, об шутах, много о чём, и видился всё больше женщине человек пред ней во всём своём естестве. Отнюдь не в блестящем убранстве, в стороне от всего серьёзного, нацепленного жизнию насильно. Такой маленький и нежный он был, упрямый, аки скала, неуёмный, аки волна, да родной. Заблудший сын, светом для которого сделаться она обязалась.       Собор они также рука об руку посещали. Бок о бок на скамье восседали, к женскому сожалению, деля уединение с леди Джейн, что также часто в обществе Эдуарда бывала. С сим поделать что-либо принцесса не могла, попросту не имеючи доводов достойных. Однако всё равно считала чуть ли не мегерой девку эту, да отнюдь не в звании Евмени́ды, крутящуюся возле правителя из очевидной корысти, подначивающую, дурманящую разум его неокрепший по настоянию других, тёмных лиц. Хотя на деле сам желал её присутствие юноша, что, конечно, в сторону своих заключений оборачивала Мария опять же, злобу тая, но не выплёскивая её до поры до времени. Дюже скорбно взирала Мария в пустоту здешних святилищ. Казалось ей, ничего печальней этой картины на всём белом свете от создания оного не было. Слышала она, насколь язык исповедей сделали простым, лишь англицкую глаголицу для него оставив. "О как безвозвратно заклеймило это люд мирской вечным позор. Люди плюнули создателю в лицо и считали это верным", - так совершенно детское непонимание брало за горло женщину при этих мыслях. Однако она продолжала сидеть и внимать, затем чтобы, расставшись с государем, задержаться в церкви и потолковать со служителем здешний, ибо имелось за что спросить с него.       А Эдуард тем временем сестры дожидаться не стал и под руку с девой Грей направился к выходу из дома господнего, окрещяя себя знаменем святым на конец. Дале пошли они также друг при друге, не расцепляясь, как бы и не придавая этому жесту значения. Поначалу безмолвие хранили, не тяжкое, не вынужденное, такое необходимое для некоторых мгновений, а после барышня испросила что-то и тем отвлекла мальчишку от созерцания пространного, едва ли осмысленного, обращая к себе всё его внимание, а вместе с ним лик, чьё выражение тут же обрело смысл. - А другая ваша сестра, осветит ли нас также своим присутствием, приедет ли? - повторила любезно Джейн, в ответ на недоумение своего спутника. - А! Как раз впору к твоему интересу, давеча весточка прилетела из Хартфордшира, именно от неё. Чуть ранее успелось мне сообщить ей о приезде Марии, в предыдущем послании, по сему случаю я припомнил, что повидаться с ней желаю и всё также жду. Ещё недавно Лизавета писала, как со дня на день соберётся в путь, однако опосля того письма... Отмахнулась в последний миг тем, будто бы занемогла и выразила опасения насчёт того, что ненароком может привесть недуг за собой, да передать мне. Затем и отказалась ехать, - печальным обертоном обрамляя слова, закончил он и умолк, возвращаясь к размышлениям своим. - Вижу, расстроены вы сим, неужто что-то серьёзное? - нахмурив брови тонкие, обеспокоилась тогда девица, да принялась с новой силой вытягивать Эдуарда к себе из дум вязких, повысив глас, настойчивей сжимая его предплечье. - Нет, ни в коем разе, храни её Господь. Просто... А впрочем, забудь, - успокоил тот её. С Елизаветой знакома была леди Грей лично, даже свойство меж ними наблюдалось, единение мыслей, направленность взглядом, и переписка была, в которой та ни словом о хвори не обмолвилась, что зацепило Джейн, наталкивая на доводы смутные. - Неужели сомнения какие одолевают вас? - осторожно поинтересовалась она. - Нет никаких сомнений, Галатея моя, попросту истосковалась моё сердце по речи лизаветиной живой, по облику её родному и одна ты мне утешением служишь, - наконец расшевелился мальчишка и просветлел. - Не до меня ей, видно, не занимают её чувства ни брата, ни, тем более, короля. Charta non erubescit, - уж без сожаления, скорее с укором едва ли сокрытым прозвучало напоследок. - Раны божьи, что вы государь! Вы же знаете, что слаба здоровьем она, нередко с сестрою вашей подобное приключается. Но вас она любит и уважает безмерно, ведь потому и не прибыла нынче, - перепугавшись от услышанного, свою правду изложила леди Грей, взывая к спутнику, и тогда он на миг позволил себе согласиться с её тёплыми словами, но лишь на миг, а затем, чуть погодя, поделился остатками измышлений. - Уильям Сесил, секретарь моего почившего дяди, ныне ведь продолжает управительствовать земельными владениями Лизаветы, - больше утвердил, нежели испросил Эдуард, однако Джейн всё же кивнула, поддерживая мысль. - Не смею я в нём усомниться, но его прежняя служба опальному вельможе, заставляет держать ухо востро. И сестринское им довольство вроде бы только подкрепляет моём мнение об этом человеке, но... В то же время зачиняет в уме моём какой-то раздор. Да, похвалу в его сторону она разделила, а вот беспокойство - нет, - так и не привёл изъяснение к чёткому завершению король, а барышне оставалась токмо поглаживать его длань, да слушать участливо, понеже не было в ней достаточного понимания, чтобы что-то добавить. На сим и окончили разговор.       Но бывало множество дней у них, проведённых краше этого, полных бесед, радостней этой, и воспоминаний, верно, самых ярких в жизни обоих. К примеру один из августовских будней, когда застолье широкие не сотрясали дворец, все утонули в своих делах, исчезнув вдруг из поля зрения монарха, или это он сам исчез, убежал и спрятался, отдаваясь плавному ходу часов, поддавшись монотонному, да славному настрою, в котором утопал каждый летний месяц, как фрукты в сиропе сахарном. Как же безответственно это получалось, вот так, подобно вору, умыкнуть из-под носа слуг. Однако солнце било в окна тогда будто бы ярче обыденного, в особняке сквозняки казались особенного резкими, жар каминов вовсе невыносимым, а вот уличный ветерок таким приятным, не хладным, да не знойным, зовущим за собой. Каждый прислужный государев выглядел больно сонно, точно бредил на яву, и Эдуард от того сам едва ли не засыпал. Морфей изрядно похлопотал над ними. Но, по-детски противясь, мальчишка никак не желал сна, отмахивался от чар сих как мог, и никто-то не спешил ему помочь. Все, кто мог развеять застой, куда-то подевались, от и он подевался в конце концов. Каковы подданные, таков и хозяин. В садовых зарослях, так рьяно благоухающих, затерялся юноша. Как восходил на тропу протоптанную, так и сходил с неё, наслаждаясь гущей пёстрых красок, что обступала его, стоило только податься вглубь. Лимонно-жёлтое, кислющее, тёмно-зелёное, терпкое, серо-коричневое, мягкое. Оплели его ощущения, кожи дотронулись, на самом языке осели, да все столь сильные, что впору было бы усомниться в их явственности, а Эдуард токмо больше верил, вверяя всего себя им. Сквозь буковую рощу (на юге поболе они всё, а не дубы водились), прорезались лучи, резко очерчивая лико румяное. А мальчишка не противился, только охоче подставлялся посыльным шара ныне благосклонного, толстыми веждами прикрывая очи искристые. Даже щекотно проходился свет по нему, вдобавок к листьям, которые по озорному лезли в бока, покуда фигура уединённая брела напролом средь стволов. Да так он увлёкся этим нехитрым занятием, что сучок не приметил, споткнулся и в миг вылетел кубарем на лужайку, аккурат к пруду. Синь его, поросшая зеленью, сладчайшей прохладой растеклась по затылку, прильнувшему к влажной траве. Туманная гладь, которую потревожил юнец своим неожиданным появлением, во мгновение обратно заплыла, но её дымку как следует не успел рассмотреть Эдуард, потому как образ куда волнительней появился на горизонте. Прошуршав сначала пантофлями по траве, быстро рядом очутилась девчушка, прижимая книгу, верно, наскоро отложенную, к устам, прикрывая тем самым испуг, да удивление, вызванные гостем незваным. Однако как только признать государя ей случилось, тот час же талмуд разненадобился и отброшен был, а она сама на колени бросилась, окидывая невысокую фигуру с головы до ног, неподдельным беспокойством обливаясь. Он продолжал лежать неподвижно, не потому как тело подвело али худо сделалось, яко мыслила Джейн, а лишь из-за того, что с такого угла чётче для него вырисовывались плавные женские черты, к пристрастному удовольствию. Токмо когда перстами коснулась она его щеки, дабы повернуть лик монарший к себе и проверит нет ли ссадин, он ожил, положил свою длань поверх её, да успокоил тихие причитания, по правде говоря, за живое задевшие, сердцу отрадные. После вскочил браво и подал руку, оперевшись доверительно на которую, следом поднялась и леди Грей, прихватив своё чтиво. Дале только так, вместе, направились они не знамо куда. Теперича уж никуда, окромя как на неё, не смотрел король, зеницы перестали быть ему подвластными. Пересилить сею тягу юноша не мог и не хотел, потому прудик, полный задорных лягушек, горьких, болотных, остался без внимание, да скрылся позади. Хотя его обитатели, конечно, обиду не затаили.       Робкому блаженству слова уступили, излишними оказавшись. Горячая, несоразмерно крупная ладонь кутала собой хладную девичью. Тишь природная, которая вовсе и не тишь, звуков ансамбль до поразительного ладный, шла им вслед, в ногу с мыслью запоздалой о том, что также в одиночестве пребывала Джей до появления Эдуарда, верно, тоже избегая заспанных слуг, даже фрейлин своих неуёмных. От чего эта ребяческая схожесть его славно повеселила, порождая смех лёгкий, льющийся свободно из горла, сквозь зубы желтоватые. Спутница его думы угадать, конечно, не смогла бы, а посему не разделила веселья, удивилась вновь выходке странной, но, скверны в том не ощутив, разулыбалась, трогательно ланиты подпёрла уголками маленького рта, ибо приятно слух её обласкал незатейливый государев глас. Опосля, в чувственном порыве, просил мальчишка её петь. Понеже дюже славно у Джейн это выходило. Услышать её тонкий голосок, заливающийся какой-нибудь звонкой мелодией он завсегда непременно желал, да и ей лишь в радость выходило. Под это недурственное сопровождение они обогнали рощу, да по тропе вышли к задней части сада, той, что поболе всего была удалена от дворца. Лужайка пустоватая, укрытая от лишних глаз, оказалась местом наилучшим для них. Точно бы намеренно сей уютный уголок возник затем, чтобы укрыть за стеною зарослей юных созданий. Креслища древянные, сопоставленные друг к другу, приняли их в свои широкие объятья, и песнопение не церковное, полное каких-то новых нот, дослушивал Эдуард, уж раскинувшись свободно, побалтывая ногами в такт. Весьма не по-королевски откинулся он назад, в то время как леди Грей чинно восседала, сложив руки на коленях, да всё это была такая чепуха, шелуха мира всего остального, их двоих никак не касающегося, однако в особенности юнца, ибо так опасть плечами способен лишь тот, кто лишко долго держал их очень высоко, а бремени подобного его собеседница не несла. Проследив, как в глуши растворяются последние отзвуки эха, с мерным звоном рассыпаясь о преграды, мальчишка боле не смог выдерживать тишину, желание говорить и говорить с чувством подлинным распёрло его окончательно, изнутри с силою растискивая рёбра. - Касаточка благолепная, и как же это человек способен вмешать в себя сколько прекрасного? Как же у тебя вышло? - щёку подперев, на выдохе глаголил он. - Знала бы ты! - кричит наконец, так, что новая волна бежит по округе. Корчиться почти болезно, очи дланями прикрывает, локтями устремляя руки вверх, да резко весь обращается к Джейн. - Знала бы ты, как радуется всё во мне пред возможностью созерцать всё великолепие альянса твоих души и тела. О, как бы мне хотелось, чтобы осталась ты со мною навсегда, ибо без тебя свет не мил мне сделается, праведно, не мил, - на едином дыхании вылетела тирада благословенная, а в ответ на неё дева зарделась ужасно, дар речи теряя, совершенно забывая, каким образом жила до мгновенья сего. Словечки подбирать начала, споткнулась и рот себе прикрыла затем, ещё поболе устыдившись, взгляд, полный смятения отвела, да возвратила лишь тогда, когда с усилием невероятным состроила достойный отклик. - Вы же государь мой, на всё воля ваша, токмо одно ваше желание ценнее возжеланий всякого. - В этаком случае, я желаю, чтобы ты пела. Вновь! - воскликнул Эдуард, и она запела, поначалу сипло, но чуть погодя пуще прежнего разошлась, лелея тепло, да вместе с ним сомнения в своей груди.       Вскоре их так или иначе должна была уж отыскать всполошившаяся прислуга. Иже каким бы крепким не казался сей оплот он бы всё равно рано или поздно рухнул бы, несмотря на все сожаления. Однако, по крайней мере, двое их уже нашли, позади в кустах затаившись, да наблюдая со стороны. То и дело макушка Говарда поверх кущи зарослей высовывалась, а за ней тут же другая, поробше, да тут же скрывалась. Одновременно с тем, как следил за особами королевскими юнец, иногда подобрее прислушиваясь, девицу, рядом сидящую, к себе он жал, совершенно без зазрения совести задирая её пышные юбки. Покудово чужие взоры были направленны невесть куда, Томас успел заприметить короля, старательно скрывающегося по коридорам. Такое точно он не мог пропустить мимо, посему по горячим следам Эдуарда направился, виду не подавая. Ход постоянно сбавлял пред лицами знатными, но ускорялся, когда лишь слуги оказывались рядом с ним, крался почти даже, ибо сам государь так делал, беспристанно оборачиваясь, едва-едва не зацепляя своего преследователя зорким оком. Когда же потерял Говард младший его из виду средь густых деревьев, петляя вокруг, вовсе не своевременно, отнюдь не к месту замаячил впереди не монарший, но женский силуэт прислужки какой али кого познатнее, так и не смог понять Норфолк, да и не столь важно это оказалось. Пускай бы ещё раз лишили его титула, а голубую кровь отнять были не в силах. Посмела бы она ему отказать, ха! "А с монаршёнком поспеется", - помыслил он тогда в моменте и двинулся решительно навстречу интересу своему. Ах и зачем попалась она ему на свою голову. В который раз, между прочим. (Хотя намеренность с её стороны юнец, конечно, преувеличил в свою пользу, для хилого оправдание. Едва ли оно ему было нужно.) Отвлекла, дрянь этакая. Телом извивистым своим, лицом, что не дурь, с носом горбатым, но маленьким, со ртом широким, да губастым, красным таким, пламенным, вынуждающий пламенеть его самого. В королевских палатах больно внимание притягивалось, получалось несподручно, а вот здесь, в гуще порослей - самое то. Его она не заметила поначалу иль вид сделала, смотря куда-то в бок, в плечах ужимаяс, да он плевать на то хотел. Вылетел со стороны, объял девицу грубо со спины, за руки напряжённо сложенные схватил и на ухо так тихо, да едко молвил: "Думаешь бежать от меня, бесстыдница?" - бросая прямо под дых обращение незаслуженное, столь злобно, рассвирепело. А после развернул к себе тело, присекая на корню все его отчаянные порывы, да не поцеловал, нет, вгрызся, одною своей руки её слабые удерживая, а другой в груди непростительно впиваясь. Всё в происходящем для неё ощущалось настолько же отвратительно, гадко, насколько ему возбуждающе, до скотского исступления. В сим истязании срама, унижения было больше, чем в чём-либо ином. Лучше б побитая ходила, с уродливыми тумаками. Лучше бы он её ненавидел и бил, бил и ненавидел, да убил в конце концов, нежели так. И нынче упасло на время бедняжку лишь то, что фигура государева вынырнула из чащоб совсем далеча и сызнова скрыться намеревалась, пробуждая думы об том, что отвлекаться нынче никак нельзя, иначе вовсе королёк затерялся бы вдали, убежал бы от своего неводомого смотрителя. Рыкнув недовольно, тогда запястье женское сжал до треска Томас и потащил одну свою добычу навстречу другой, не желая упускать ни одну из них. И вот, следуя долго в отдалении, исходив все закоулки, сидели они теперича в кустах, совершенно непристойным вниманием, дерзким в своей настырности, выжигая шаткий покой. Всё также силилась отбрыкнуться она, увильнуть от рук нахальных, да уж не так явно, в присутствии особ великих смирение против воли собственной телеса её сковало. Всё хотелось девице миг уличить, покамест глядел лорд в сторону, улизнуть, да куда уж там. Держал он её чересчур крепко. И в покойствии не оставлял даже тогда, когда действом происходящим меж Эдуардом, да девой Грей увлечён был. Хотя ничего, окромя пения искусного не рушило тишь уж порядочное количество времени, посему в край осмелел мальчишка, косы ей все разодрал, распустил лохмы, уподобив её какой-нибудь шлюхе потасканной с лондонской окраины, да туго намотал их на кулак, до боли головной, словно норовя сорвать вместе с кожей. И успел уж тряхануть девичью головку властно, опуская её ниже, но тут государь, до сего мирно восседавший в креслище, взмыл вверх, да хоть вернулся тут же на место своё, однако вздрогнуть Норфолка заставил, поумерил тем самым наглость в нём, да принудив подумать дважды. Поэтому первостепенным всё ж выставил Говард не утехи скабрёзные, да по такому случаю выпустил из хватки железной девицу. Та, пришмыгнув жалко, воззрилась на него в настороженности, не решаясь уйти, когда, казалось бы, самовольно уж оставил её мучитель. И верно, ибо не было всё так просто. Чуть погодя, обратился к ней юноша вновь, повелел ко дворцу вернуться, да сообщить там кому об том, куда делся властитель их. Поднадоело ему это всё порядком. Дела поинтереснее нашлись, а попросту бросить этих двоих Томас не мог. Вдруг учудят что, а он в неведении останется. Так не пойдёт. И обязательно добавил наконец, чтоб вернулась девица к нему затем, как исполнит порученное, да пригрозил с премерзким оскалом, что так али иначе сыщет её. Она же потерянно, с мольбою глухой только слёзы яростные подобрала, отряхнулась, дрожащими руками ленты стянутые подняла с земли и спешно скрылась.       У Норфолка забота, да и то, одно слово здесь, дитё она - король, а у самого короля - все остальные. И, как ни жаль, не токмо недруги очередные дилеммы в его занятом разуме рождали, но и приближённые, не только к трону, а вдовесок к сердцу. Как не вертись, а, ставши над всеми, вроде к Богу близишся, но от людского порока далеко не уходишь. Иже покудово есть тот, кто способен место под солнцем отнять, нарывать сомнения любую душу будут, а тот, кому знамо о праве своём - отнять, занять, более того о возможности в любой миг за сие поплатиться, сомнения эти порождать никогда не перестанет, замыкая круговорот. С елизаветиным отказом мальчишка смириться так и не сумел. Тут же письмо послал ей, с волнением неподдельным, что теребило не меньше остального, да лекаря своего с ним, повелительствуя, чтобы в его сопровождении принцесса явилась вскоре, как полегчает, а точнее, не более, чем через неделю. Дева Тюдор ведь и вправду прихворнула, надуманно то было иль по случайности. Лежала, зарывшись в одеяла, сражённая волнением. Белая, точно известковое молоко. Да распухшая, от жидкостей излишних в теле, что тревоги насильно удержали. Лишь отёк, да тяжесть до приезда врачевателя монаршего были ей спутниками, но только стоило увидеть ей его, услышать послание из столицы, как сбилось дыхание, жажда в миг одолела вместе с кашлем, заливая младое лико больной краснотой. Присланник тогда дюже перепугался, осматривал Лизавету долго, скрупулёзно. И на следующий день тоже. Однако бесконечно эта пьеса длиться не могла. Чётко обозначил, даже с нажимом, Эдуард всю непреклонность своего повеления, а разжигать ссору - последнее, чего хотелось бы ей, посему оставить и лечение бесполезное, и все уловки в Хартфордшире пришлось, да тронуться кое-как в путь. С неохотой великой, ежели на чистоту, с опаской. Понеже вставать меж двух огней ой как Елизавете не хотелось. Того же упорства помыслов, на пример брата и сестры, она не имела, подобной упёртости, тоже. Ибо почва под её ногами достаточно крепка почти никогда не была. Почти никогда солнце тлетворное, образное, сам Господь, на неё так явно не указывал, что прискорбным казалось иногда, но в то же время со страхом ожидалось то мгновение, когда припомнит он ещё одну наследницу, опалит главу её неприкрытую, обожжёт нещадно. Потому-то и прошла дорога в тягости. Спробуй-ка отыскать златую середину меж враждующей роднёй, ни в чью сторону не склонившись при том. Вот задачка! И даже опосля дня пути, ступая на порог дворца заветного, в полности не представляла принцесса, каким образом управиться, да как увернётся от лучей жгучих на сей раз.       Государь её встретил, на удивление, безо всякой натянутости в словах али движениях. Открыто, полюбовно. Может потому что лекарь уж доложил ему о положении дел. Может потому что доложил кто-то иной, кто гостем сокрытым для неё остался. Этого Елизавета не знала. Догадки мелькали сплошной чередой. Однако пламень переживаний сие заглушило, будто утянув их под толщу воды, но не утопив окончательно. И вроде также они время вместе коротали, как прежде, ежели не чаще. Конные прогулки устраивали, потчивали также за оживлёнными беседами, да была во всём этом какая-то чрезмерность. Назойливость бескрайняя, не присущая пущай и любопытному, да разговорчивому Эдуарду. Шага ступить от постели по пробуждению принцесса не успевала, как к себе зазывал её он. О делах в Хартфордшире расспрашивал, о ней самой дюже много, и в вопросы всякие щекотливые глубже зарывался, дум сестринских по их поводу дознаваясь. Всё это сильно разило тревогой. Аки сквозняк тянуло по ногам, но не более. Как некогда закрытая выгребная яма. И она уже чувствовала, как божий взор пронизывает её, хотя покамест сквозь перста мироздания.       С Марией же, в отличие от брата, с которым встречи были неминуемы, она лишний раз старалась не сталкиваться, наедине не оставаться. Во благо для всех. Во благо себя. Наперекор сестринским воззрениям рубить не желалось, однако и согласиться с ними Лизавета не могла, не то токмо из собственных принципов, но и потому что, тогда бы только не себе, но и королю она бы вразрез пошла, а сие несомненно пострашнее было бы. Хотя, на самом деле, отношения их столь тугими, как казалось младшей все дни своего пребывания при дворе, по причине обстановки дюже шаткой, подобной театральным декорациям боле, не являлись. Темы общие, не пронятые смрадом притворного интереса, находились не без труда. Однако всё ж теплилась в старшей любовь к Елизавете, блёклым светом зарилась из самой глубины, будучи крепко оберегаемой Марией и, по всей видимости, едва ли замеченной оставалась для младшей, что немудрено, ибо сквозь потёмки излишне кроткой души тяжело оказалось разглядеть сокрытые порывы, а чрез пелену недоверия, судьбой поганой натянутой, и подавно.       Не мало времени так удавалось балансировать Лизавете меж страстей необузданных, шатаясь из стороны в сторон. По иному ведь не выходило. Однако однажды она должна была неосторожно завалиться в бок, да сорваться. Вечность не про человеческое, даже самое искусно исполненное. Всё ожидаемо, да всё же ненароком завертелось. Как-то само собой, в оправдание думалось младшей деве, ибо только ей оно и надобно было. Не потому что другой кто виноват не был (виноваты всегда и все), а из-за того, что не всем до сего дело было, не все даже призрачную возможность вины собственной допускали.       Долгое время они теперича уже втроём, не считая Джейн, службу церковную несли. Отвесть предложение короля никто не смел. Греховным оттенком вся эта тема в целом меж ними расцветала. Но, как ни чудно, относительное спокойствие успело ещё до приезда Лизавета залечь, в тумане которого она разглядела зверя свирепого, что токмо выжидал слабости того али иного, дабы воспрять, да наброситься без жалости и пощады. Согласовать со священником некоторые вопросы как-то раз осталась опосля службы младшая, предварительно убедившись, что для того же не задержалась Мария. Но та, заметив как сестра задержалась, решительно развернулась и пошла обратно, даже радуясь случаю столь душевную тему развить с родной кровинушкой. Неаккуратно слово за слово зацепилось. Завязалась словесная перебранка. Очи пастора так и метались из стороны в сторон, выдавая его волнение с потрохами, да и Лизавета, прямо скажем, места себе не находила. Хотя скоро всё сошло на нет. Уж вышло пресечь это безобразие с горем пополам. Однако, в отличие от остальных, старшая дева замять в душе своей сие недоразумение не смогла.       Как не должна была эта малая оказия дойти до государя, так и не дошла, но в Марии она всколыхнула иное, более застарелое, казалось бы, отпущенное, и, несмотря на предостережения Норфолка, порешила женщина наконец подступиться к разговору важному, боле ждать не желая. Никакой решимости вдовесок собирать ей не требовалось, всё и так уж было в её маленьких, но крепких ладонях, посему чрез порог монаршей опочивальни она ступила легко. Тогда Эдуард уже пробудился ото сна, ликом сиял, а лоском одежд затмить готовился любого, выйдя вон из палат собственных, однако визит сестры его задержал. - Утра доброго, сестрица, какая бы неотложность не привела тебя ко мне в столь ранний час, готов я внимать ныне. Насколь же светлый день в землях хмурых сегодня намечается. Я ему уподоблён. Говори, - первым глаголил юноша, сначала в окно широкое взирая, а после незатмлённый взор переводя на женщину. А ведь вправду морозно так сделалось, улыбнуться тянуло. Хорошо так, почти не слякотно, не удущающе тоскою, чернотой тусклой, а белым-бело, сверкающе так, тысячами искр, какие токмо редкие поистине зимние дни способны дарить туманному Альбиону, засыпая его точно серебром. Туман утренний росою ещё не осел, в иней хрустальный не обернулся, всё плыл себе куда-то. И зверь в нём право таился. Не выдумала Лизавета. Ой не выдумала... - И тебе утро доброе, государь мой, - где-то птицы запиликали, звеняще, в предупреждении тоскливом, которое донести были не в силах, может касатки те самые, именем которых кликать столь любил король леди Грей. - Вопрос неотложный у меня к тебе имеется, который ни с кем, как с тобой обсудить я не могу. Всё же глава церкви ты по праву, что собственноручно себе даровал, - вздохом взяла начало Мария, в серьёзном жесте заключая руки в замок пред собой, желваки напрягла, а братец её тут же посмурнел, чуя недобрую ноту. Ничего в ответ он не сказал, лишь ожидать принялся волны набегающей, чуть сводя брови, щурясь предостерегающе, на что старшая внимания никакого не бросила, непоколебимо загибая своё. - О чём это, брат мой, правитель, говорил ты с леди Джей тогда за столом, в день приезда моего? - пернатые завершали громче, но отдалились уж больно, отчаялись. Не расслышать не понять, как и этим двоим друг друга. - А ты разве окончание той беседы не застала? О Боге несомненно, - с вызовом пока ещё сокрытым прозвучало столь же твёрдо в ответ. Стекло сосуда, полного вина, что в волнении зажал Эдуард в руке своей, тихо дребезжало, беззвучно совсем, в кончики перстов отдавая. - Однако неужто взаправду ты так считаешь? Как же можно о Боге в таком тоне рассуждать? Ты, помню, с охотой согласился на мысли, что сам Господь, да в человеке имеется, - полетела первая стрела. И ведь она поистине надеялась, так слепо, что внемлет мальчишка ей, что спустит с рук тон неподобающий, тыкающий его словно животину паскудную в грязь. Тишь звенящая зазудела. От гласа повышенного, казалось, зашлась посудина во длани громче, в ухо неприятно отдавая. - Да, я так считаю. Какая-то его часть, как в каждом человеке имеется часть от его родителя, - пропустив мимо себя пущенное остриё, продолжал держаться своего Эдуард, всё сильнее поджимая едва-едва покривившиеся уста, да сжался туже некуда, призывая всё самообладание к цивильной дискуссии. - Неужто не осознаёшь ты, каким тщеславием окрашено сие мысление? Не ведаешь всего греха своих слов? - выпустила женщина вторую стрелу, которая на сей раз над самым ухом мальчишеским прорезала воздух, опалив того гневливым жаром. - А ты, сестра моя неизменная, неужто не осознаёшь, что несёшь? - надавил он, в последней попытке вразумить Марию, отвесть удар неизбежный силясь. Но она была непреклонна, пуще прежнего забагровела, да метнула третью стрелу, в самое сердце своей грубостью попадая. - Да прислушайся же ты, отрок нерадивый! - не выдержал уж тогда король, яростно ноздри раздул, очи резко разверз, в преддверии, натягивая собственный лук, куда более ядовитое остриё заряжая, да не обращая внимания боле на тянущую грудь рану, ибо готовился такую же нанести. Не прогадал. - В таком случае, папа римский самый главный грешник средь нас, ибо не частью бога себя он провозгласил, но самим богом на земле, - просвистело искромётно и сразило наповал уж без того беснующую женщину сие вопиющее заявление. - Якой же бес вверг тебя в эту анафему?! Как язык его, да твой не отсохли?! Немедля объяснись! - задетая ужасно принцесса разошлась. Все её надежды незбыточны оказывались, но ещё надеялась Мария, стремилась, да во гневе проявленном лишь молила оправдать сие стремление. А за её верещание гул стеклянный всё пуще нарастал, доводя до края юношу, что уж до скрипа стискивал сосуд несчастный. В последнем порыве тирада полилась с его истерзанных губ. - Как раз таки бесы застилают своими когтями ТВОИ глаза сестрица, коли не согласна ты со мной. Меня они никогда не касались, посему взор мой чист и правдой отрезвлён. То единство и та церковь, в которых веруешь ты, полны лжи. Нет смысла отрицать. К тому же позабыла ты, кажется, что не токмо брат я твой, но ещё и король. Нечего исходиться здесь об анафеме. Уходи! Поди прочь! - едва ли не выкрикнул он в оконцове, вовсе теперича не смотря в лицо Марии, бледности его мертвецкой не наблюдая. Иже только выдох злостный, да удаляющийся уж за дверию стук туфель рассказал ему об незамедлительном исполнении указа.       Совсем отвернувшись к окну, изменений хоть бы и малых из-под горюче опущенных вежд не углядел Эдуард. Всё то же свежее утро, пышащее кусачей стужей. Всё тот же снежный пейзаж. Чудесный. За ножку толстую, подрагивая от льющих чрез край ощущений, оторвал монарх сосуд от накрытого шкурой стола. Всего на вершок, желая испить горького напитка, но отчего-то никак не решаясь исполнить задуманного, всё ещё будучи отвлечённым больно на думы иные. Вот почему продолжала Англия полыхать великолепием даже опосля того, как властителю её противно от красоты сей сделалось? Отчего тучи не набежали, свинцовой тяжестью не сковали небеса? Почему самозабвенно продолжала молчать душа природная, великая, даже не пытаясь утешить короля свого? Загадка для него это неразгаданная. А в ухе всё звеньк, да звеньк, уж призывно, мол, делай что-нибудь, коль ситуация так и просит в руки её загрести. И юноша сделал. Осколки изумрудные осыпались на пол. Вино разводами стекло по стене. Удар дюже громкий оглушил. Больше не звенело.       Выйдя вон, Мария меньше полыхать и не вздумала, рвать, да метать была готова, праведным огнём испепеляя всё на своём пути. Призыв ей какой-либо вовсе не надобился, дабы взять всё в свои руки и перекроить как следовало бы. Хотя такой возможности, конечно, женщина не имела, но дела ей до сего было ли? Вот-вот. Против всех бы пошла, напролом, при том, вовсе не представляючи как. С опозданием, с таким непростительным опозданием прознал Говард о произошедшем. Мальчонку от пят до макушки самой продрало в ужасе. Подобно Атланту, небесный свод в руках которого покренился, он усилие приложил неимоверное, чтобы на главу его бедную не рухнул Олимп, отяжелённый обидой богов здешних, да расколотый их распрями. Совладать с пылом принцессы всеми способами пытаясь, под конец осмелился Томас попросту в покоях её запереть, дабы на горе из наломанных им дров костище не возгорело. Но, доведённый до предела, сквозь дрянной поток собственной дурости, да гордости, прибегнул он по итогу, на чудо, не к топору, по кругу обойдя случившееся, а к указанию прямому, данному маркизом в письме последнем, что ответом на его досадные восклицания насчёт положения при дворе служило. И ведь в первый раз он толком даже не вчитался в строки до раздражающего аккуратные, закинул наскоро в камин бумажку, тогда считая, что уж всё минуло, что сам справиться и без советов уж. Ан нет. Прижало вновь и вспомнить пришлось слова надобные, затерявшиеся в сознании давно. Переворошил столько всего и, думой задней, бесчётное количество раз свою самонадеянность проклял, покаялся даже в промахе, искренне почти, разобещал про себя боле не пренебрегать наставлениями Нортумберленда. Но токмо чуть всё поусмирилось и позабыл юнец слова свои. Кто бы думал...       А Эдуард тем временем теряться на долгий срок во гневе не намеревался. Жёстко рассудив, что этакий-то повод считать помехой попросту унизительно. Даже с большей охотой за дела он схватился, остервенело потянулся ко всему, да сразу, напоказ выметая скверную сцену из головы, будто бы не припоминая вовсе, принуждая себя не злости, но равнодушию придаться в отношении сестры мятежной, ходящей по лишко тонкой грани. Приёмы лордов, да послов иноземных юноша без тени нежелания вёл, ни одну встречу возможную не отклонил, стойко держа стан, фразы острые на устах чеканя не менее искусно, чем завсегда, даже поболе, даже слишком, зацикливаясь на сим больно сильно, не токмо в манеру, но и в сам голос вливая что-то... Новое. Одновременно донельзя уверенное, бьющее по чувствам, точно ненавистный монарху уксус, да в то же время подбитое чем-то поганым. Прокисшим. Затхлым, не им открытым, ожидаемым, однако от того не менее противным. Юнец, аки молоко, некогда свежее, да на жаре оставленное, сладким был, чистым, а потом взял да и завял, и всуе каждый понимал исход, а всё ж пока хлебать его ещё пробовали, надеялись вкус парной уловить, да купцы последние, что при дворе королевском пребывали, на себе уж смогли ощутить опасно разливающийся во млеке яд, что-то бородатое, морщинистое, заматеревшее проглотили заместо молока. Да жаловаться не на что. Не они, конечно, на солнце его величество бросили, но они пользовать пытались. А тут уж каждый сам за себя. Как умеешь, так и брыкаешься. Вот Эдуард покамест неосознанно травить начал себя и других, дабы испить его не смогли, не посмели. Правитель, как никак. Выбранный солнцем и прожённый им насквозь. Жертва необходимая, но, право, печальная. Под раздачу теперича много кто стал попадать.       Да понял это юноша в полной мере тогда, когда неосторожно обидеть случилось ему ту, которой испитым быть он был вовсе не против. Тут уж равнодушию места не стало. Поправить ошибку в глубине души хотелось сильно, однако никак король решить не мог каким образом. Всё терзался думами, а пристало ли вообще такое государю. Хотя когда Джейн попросилась ехать восвояси, сделалось уж не важно, что там пристало, а что нет. Удержать, извиниться так или иначе он обязался и слово, самому себе данное, держать обещался, понеже сие именно то, что должен монарх, в этом он пока ещё не сомневался.       Не знаючи с какой стороны подойти, за обедней долго попросту глядел Эдуард на деву, верно, смущая её этим. Да в большей степени грустна она была, взор иногда свой тёплый отводила, а всё ж в основном ответ безмолвный пред королём держала стойко, глаз его не избегала почти, но столь понура при этом оставалась, что сердце у мальчишки в ком болезный сжималось. Кусок в глотку не лез. В иной раз едва ли не подавившись, порешил государь наконец молвить хоть что-то. В вопросах кратких, общих, о погоде, новой театральной пьесе, о блюдах не должно было возникнуть тяжести, как и стыда, что красными пятнами по всему лику пополз. Он ведь - вершина. Глава церкви по божьему повелению, а не собственному! (Кто бы что там не говорил). Но эта дрянная грубость придёт лишь с годами, а покамест он ещё не зачерствел и заместо счастия, по сему поводу ощущал лишь вязкий неуют, вынуждающий как поперву на месте елозить и неумело подбирать фразы. Это, конечно же, от леди Грей не ускользнуло, да как-то сами собой плечи её хрупкие спустили бремя наваленное вдоль спины и расправились, а речь ласково заиграла, прорываясь сквозь беседы сторонних, к нему одному, не к правителю, однако к мальчишке, дабы приободрить. Да тот будто не слышал, каким-то волнением до сих пор изливался, вертя во дланях кубок лишко заинтересованно, потому и деве неспокойно делалось, отчего на скомканное предложение пройтись (так и не ясно куда, юнец объясниться не смог, а она заботливо уточнять не стала) та пролепетала согласие громко, несвойственно себе, спеша скорее прильнуть к руке родной. Шли по коридорам меж палат вроде бы неторопливо, но шаг Эдуард вечно сбивал, то замедляясь, то ускоряясь, а сам к Джейн ластился, моментами вовсе невесомо. Главу свою склонял к её, макушки девичьей касался и раз, отстранялся. Ручку её нежную то оглаживал, то сжимал крепко-крепко. И сама-то она в тревоге за спутника, боязливость оставив позади, во светлой зале (словно бы в темноте просвистов коридорных даже сам Господь приметить не мог) отвечала. Плечом сильнее приникала, очами в очи проникновенно заглядывала, блеск их судорожный поглощая с жадностью невиданной, дышала прямо в щёку алую, такими же алыми устами, едва ли не задевала носом кожу, да в пышный рукав юноши тогда лицом утыкалась, что являлось не то чтобы более позволительным, но всё равно было приятным, да и отрезвляющим поболе монаршего лика, взирающего на неё с неопределённым, хотя столь пылким рвением.       Завернув в королевскую опочивальню, глухой стук дверей массивных, раздавшийся за спинами узкими, колом забился в мозг. Свет оконный ослепил, да вмести с тем прозрил насильно, вынуждая детей на сей раз бледности предаться, но даже взгляд всевышний расцепить их оказался не в силах. Поначалу стояли, не дыша совсем, отстранёно на вид, однако на деле близко до ужаса, ближе, чем казалось со стороны. Ранее чуть вперёд вышагнувший Эдуард, застыл пред Джейн, аки стена волны, вот-вот то ли готовая накрыть брег девичьей душеньки, то ли отпрянуть в глубь вод далеко-далеко. Грудь его замолкла вместе с ним, несмотря на то, что прежде вздымалась она часто-часто, с шумом выталкивая воздух чрез нос. Не опустив длань, опосля того, как выпустил юнец её из своей, дева вернуть её к телу не хотела, токмо протянуть дальше, ухватиться за столь близко захлестнувшуюся стихию желание возникло. Однако стихия своим могуществом страшна, достижима только такой же стихии, никак не человеку, который волен лишь склониться покорно подле неё. Посему барышня воздух, искрящийся напряжением, излишними телодвижениями не разрезала, ожидала смиренно, покудово волна сама порешит, смести ей бедную девицу али покинуть. А государь тем временем мялся, но вовсе краткое мгновение отвёл сему, всё ж решимости поднабраться успел. Сглотнул вязкие слюни, отправляя их аккурат по сухой глотке. Кадыком дёрнул. И сам дёрнулся. Шагнул вперёд. Сызнова подхватил за руки леди Грей, едва ли челом в чело упирается (смехотворная разница в росте не помешала). Припал устами к сгибам перстов тонких, меж перстней, чтобы кожа к коже. Опалил собой. - Джейн, будь моей женой, - пронеслось невесомо и всё-таки снесло её, сбило и потащило в пучину. Даже румяный порошок на ланитах, казалось, померк. Ежели и желалось ей что-либо молвить, ныне о словах не думала она. Токмо за землю хваталась, которая ещё зиждилась под ногами, воздух тянула лихорадочно, пока тот не кончился, да неотрывно взирала прямо на лавину, не разделяющую её бездействия. - Люблю я тебя ужасно, Галатея моя. Неужели не видишь ты? - шёпотом глушащим в самое ухо молвил король, такой ясной горечью растекаяс по её плечам, вдавливая бездвижное тело в себя. В сплошную агонию эта гробовая тишина мальчишку вгоняла, ломала неимоверно его всего, такого хрупкого пред девицей в сей момент, обнажённого не телом, но нутром. Протяжным заунывным звуком сквозь сомкнутые губы просочилась эта кровавая ломоть и с хрустом доломало Эдуарда, скашивая его, точно кто по сгибу колен зарядил, принуждая удариться ими в пол, да ухватиться в молящем жесте за подол плата избранницы. - Быти ликом моря спокойного достойна ты по праву, ибо это неимоверной красоты пейзаж, но не оттого совсем кличу я тебя Галатеей. Я ведь Пигмалионом готов уж назваться, да молиться пойти Афродите до издыхания последнего, какие бы муки ада за это не послал бы мне Господь наш. Ты ведь аки статуя распрекрасная, оставляющая меня без ответа, изводишь не по дням, а по часам, к силам языческим потому я готов уж кинуться, лишь бы хоть слово, хоть касание одно единственное рук твоих выменять взамен райским садам, - взывал он как умалишённый, с надрывом, сипя, морщинами рассекая до неузнаваемости лико младое, покудово дева Грей, оцепенение оставив, не менее заведённо, в унисон собеседнику, также без остановки шептала: "Что вы, ваше величество, встаньте, встаньте же, прекратите, прошу, умоляю вас, не надобно..." - и оборвалась тоже вместе с его речью. Боялась, терзалась, однако хотя бы кому-то здесь воля должна была не изменять. Джейн из них двоих ещё держалась на ногах. Посему и ношу сею взяла стоически на себя. - Государь... Знамо ведь вам, что обещанна я, просватана, - однако даже это образумить Эдуарда оказалось не в силах. Токмо раздражение закралось в мускулы его, да изогнуло брови яростно, толкая вновь целый поток изречений, противоборствующих уж по новому заключениям избранницы, отчего-то несогласной. - Это лишь хлипкая договорённость на словах, не подкреплённая ничем! Да и ежели было бы наоборот. Всё одно! Я - король! Я - начало всем свершениям и конец им. И женитьбу твою я ни начать, ни тем более окончить не позволю. Все поплатяться за это не то, чтобы решение, а только сам помысел. И жених твой несостоявшийся, и Гардинер, что опорой ему. Обоих за пояс заткну. Помяни моё слово! - желчно, да гневливо выпалил он, дёргая её одежды. Так беседу вести с леди Грей ему ещё не приходилось, но и на коленях прежде пред ней он не стоял.       А что до слов, то - правда. Возможный брак девы с один из подопечных Винчестерского епископа был затеей старой, да настолько, что гвозди в гроб её можно уж было забивать. Никто толком за неё браться оказался не готов, однако дело-то серьёзное, важное, в первую очередь для самого Гардинера. Посему пущай только на словах обговорили, а в мозги-то въелось, да к тому же сквозили редкие, а всё ж напоминая. Зачинатель дела сего старался без напора лишнего подходить, переусердствовав явно с обходительностью, посему лишь пылинкой в глазах большинства идея эта выглядела, а её исполнение многими ставилось под вопрос, но токмо не самой Джейн. Благонравие брало верх. Оттого и слова Эдуарда страх навеяли, вес греха, ещё не совершённого, заставили ощутить. Да и, даже не беря в расчёт брак сей несуразный (о, барышня ни на миг не усомнилась в словах возлюбленного, верила, что тот сей же час в исполнение привесть задуманное может), до рези в очах ясно виделось, что их союз, пускай даже с великого монаршего повеления... Никто не одобрил бы. Обмусоливая думу эту, ненароком Джейн взор в сторону увела, не в силах совершенно видеть полного надежд мальчишку. Его образ для неё, аки бельмо на оке. Такой светлый, такой неземной в стремлениях далёких, не покрытых грязью дорог, понеже заезжаны им они ещё не были, не до отвращения, без шлейфа смрада столичного, столь устоявшегося на лондонским улочках, но ещё совсем не въевшегося в тёплое, не остывшее опосля девственной утробы, тела. Он был похож на святого, что никогда не взирали на неё с икон, ибо они, есть - идолопоклонство, все в жире, да копоти, такие сальные... А он чистый до невозможности. И Грей, кажется, по новой готова уверовать. Настолько перекроило это впечатление полотно её мировоззрения. Дюже не хотелось тоску большую на него нагонять, осаждая юношу тем, что хотя правитель он, однако не Всевышний, что стоит над ним ещё свора людей коварных, солнце не уважающих и не боящихся его, да уж совсем молчать Джейн не могла. К Эдуарду опустилась, глаголила тихо, сама с дрожью боролась, а силилась во длани свои её не пускать, ибо, проходясь по вые, да ланитам родным, призваны были они унять, успокоить бурную душу. Иже так они и остались, друг к другу припав на полу. Один в ожидании невозможного. Другая в ожидании неизбежного.       А неизбежное уж охаживало двери. Уши сторожил Олимпа, ещё с приданий понятно, развешены широко. Аки Зевс за иксионовыми происками блюдил, благоволил тому и карал того, так и здешние паладины в самом деле ни на миг короля свого не оставляли. Скоро пустое, а всё ж опасное при дерзости своей намерение монаршёнка, произнесённое сгоряча, разнеслось по палатам. Вы только вдумайтесь! Венчаться он собрался. Да на ком! На крови собственной. В последний раз кого-то столь щекотливая тема волновала, лишь когда предыдущий король с женою первой развода требовал. Да гремело на весь христианский мир, а это... Так. Однако судачить всем оказалось лишко интересно, не каждый же день что-то подобное случается. От и сидели, кости перемывая, извращая историю нежных сердец. По углам шептались, дальше несли, грязными языками слюнявя. И так сначала до ушей Елизаветы донесли, которой лишь притаиться оставалось, слиться со стенами своей опочивальни и не вылезать из неё подобру-поздорову, дабы не вознести свою особу по итогу к ряду святых. А затем и до Марии волна неминуемо докатилась, обозначая жирную точку в её пребывание в этом загнилом месте. Точно и бесповоротно женщина решила покинуть этот бестиарий, как ей думалось, навсегда. Без слов, без прощаний. Понеже всё, что могла высказать, она уже высказала. Гордость в ней ещё была. И лишь хрупкая надеянность, что побежит вслед за ней братец, сопровождала принцессу и в пути, и уж во владениях, даже спустя долгое время (хотя никогда бы она себе в этом не призналась). И совсем ей было наплевать, что заместо Эдуарда, по стуже зимней за ней бежал Норфолк, теперича точно последнюю попытку что-либо исправить предпринимая. Вновь нагрянули ледяные грозы, сминая под своим напором сказочный пейзаж. Бежать оказалось бессмысленно. Помедлил Говард для начала, без ответа оставив конечную пару писем маркиза, понаблюдал со стороны, в смутном ожидании того, что призовёт Нортумберленд его обратно вскоре. И по итогу, заперевшись в своих покоях, спасённый бутылью вина от сквозняков вездесущих, всё же отписался о том, что Лизавета опосля Адвента с лёгким сердцем удалилась в Хартфордшир, Мария нити к себе все оборвала, оставшись лишь на устах местных сплетников, а король, не ощутив вовремя перемены природной, охоту затеял, да слёг. Совершенно невпопад тогда же поинтересовался Томас делами самого лорда, ибо непривычно ему это было, неудобно как-то. О дочерях спросил, о графстве, а затем просил выслать ему пару сотен фунтов, понеже деньги выделенные ранее подходили к концу, а уезжать юнец был не намерен от слова совсем. Да, на самом деле, как оказалось позже, тащить его обратно на север никто не собирался. Со следующим посланием, повелел маркиз Норфолку на месте оставаться и деньги, конечно, приложил. Что сподвигло непостоянную натуру мальчишки даже помолиться лишний раз за этого замечательного человека.

***

      Нагие ступни ступали по серо-бурым камушкам, сквозь которые пробивались задорные пучки свежезелёной травы. Медленно, но верно, дабы не растревожить воды ручейные, женщина продвигалась вглубь, даже не пытаясь полы юбки, да рубахи задрать, уберечь от влаги. Она то и дело оборачивалась назад, блюдя за чадом, что под древо могучее усадила. Конечно наказала строго упыриха дочери ждать, но много ли та могла понять? Лишь похлопала Елена названная очами, да на грозный родительский тон уста поджала, хотя и замерла. Тогда, на выдохе неспокойном, покинула её мать, теперича отвлекаясь всякий раз, когда лепетом отзывалось дитя, но та, кажется, не звала родительницу, а лишь улюлюкала по-своему, на бок неуклюже завалившись, чтобы привлечь её внимание. Сызнова обернувшись на водную гладь, бьющую уж по коленям прытким потоком, женщина принялась ловить движение животины в ней, подобно хищнику навострённому. Раз - что-то умыкнуло меж ног, да сукно одёжи задело. Два - блеснула чешуя изумрудная, еле приметная у другого бережка. Три! Аккурат пред ней боком показалась ещё одна рыбчёнка, и упыриха её хвать! Дланями грубыми зажала хвост костистый, да в зубы, чтобы наверняка не ушла добыча. Оказалась она небольшой совсем, всего в шесть вершков. Однако для чада должна была сгодиться. Косу русую, что примостилась на плече несподручно, убрав за спину, предовольно двинулась женщина в обратный путь. Выплюнув трепещущее тельце на землю, прямо подле него приземлилась и, откинувшись назад, воззвала к дочери громким гласом: "Айда, сюды! Ко мне, айда!", - а та и рада. На живот перевалилась и поползла навстречу, да так резво, что на полпути ручки её неумелые разъехались в стороны, и носом дитё в груд утоптанный полетело, ударившись легонько. Но сего хватило, чтобы в миг слёзы горючие глазки лазурный утопили и побежали по белёсым, едва видным ресницам на ланиты забагровевшие, надутые от обиды. Казалось, рыдания грядущие уж не остановить. Однако, как только услыхала девчушка хохот заливистый, так тот час же позабыла о слезах, растерялась. Мать глядела на неё вверх ногами, столь весело, вовсе запрокинув голову, и, раскинув широко руки, всё зазывала жестом тихим к себе, перстами подманивала. Ну и поддалась наконец дочерь, в объятия хладные, да родные наконец ныряя. Женщина чадо обнажённое меж ног посадила, на подол юбки отцветшей, да вручила на растерзание рыбёшку, вроде бы уж мертвецки обмякшую. С её пробитого хвоста кровушка сочилась, а посему немедля приникла к ране свежей девочка, принимаясь зубчёнками крохотными покусывать жёсткую плоть снова и снова, дабы вытянуть из существа речного всё до последней капли.       Сорочицы мокрые рукава упыриха отжала, да закатала по самые локти, по сторонам повертелась, прислушиваясь нейдёт ли кто? Но ничего, окромя ветерка, гуляющего в зелени, журчания вод тёплых, слышно не было. Немудрено, человеческий дух давно сюда не тянулся. Тишь здесь под солнцем ласковым как устоялась так и осталась, нерушимая никем. А вот в лес поглубже уйдя, можно было окунуться в пропасть, перезвоном полную. Там зов природы крепчал, древы старые густились, корнями друг друга оплетая, даже единому лучу света прорваться не давая. А за чащей... На самом деле, теперича не так уж и важно, что лежало за сим пределом. Может быть они отправляться туда когда-нибудь потом. Не нынче. Ибо от усадьбы, которую возможно было разглядеть с их местечка, коли взглядом меж стволом попетлять, уходить далеко не решалась женщина. Ей сырость, да хлад непочём, а вот чаду они смертельны, нет у его тела вечности, токмо вечность души. Невзгоды скорёхонько скосили бы Еленушку. Не время. В конце концов, и эти широты им были достаточны.       Доистязало дитё уж рыбину, когда мать взглянула на неё, соки все испила, плоть кусками отодрала. Тогда упыриха забрала из ручонок детских её, да заместо того, чтобы просто выкинуть куда подальше, примеряться игриво начала ко глади водной, на бок тушку завалила и кааак метнула! Та пару раз ударилась о воду под удивлённый возглас дитя и пошла ко дну, подняв за собою брызги, которые ненароком девочку окрапили, заставляя во смехе задорно завалиться её назад, да прижаться к вечно покойной материнской груди. Раз трапеза была окончена, то можно было и в избу направиться. Однако столько лепета задушевного полетело с детских уст, когда добралась та сама до воды и бить по ней ладошками принялась, что порешила женщина не торопить и без того торопливое время, долгий, полный нежности взгляд задерживая на дочери.

***