***
Совсем неожиданно жизнь монаршия с ног на голову встала. Никогда с ним такого не случалось. Даже ведь не хворал он почти за все свои шестнадцать лет. Крепок был всегда и телом, и духом... Однако судьба не переставала удивлять. Выпав из жизни и людской, и, будто бы, своей собственной в первые месяцы болезни, Эдуард тогда ещё стоически дожидался конца сей напасти. Опосля, поняв, что заканчиваться она и не думает, сам попытался воспрять, порешил силой воли сломить заразу вредную. Да ой как не легко ему это давалось. Коли быть точнее, не давалось вообще. Дни, стремительно утекающие, мальчишка всё силился задержать, поймать, дабы вновь вклиниться в их поток, но они никак не подчинялись, убегали дальше, обходя его стороной. Отчего король не заметил, как лето сызнова разгорелось за окном. О как же оно было не похоже на предыдущее. Ни тени тех светлых прогулок по саду, ни радостного перезвона сверчков, ни единого тёплого порыва ветра, лихо забирающегося под полы одежд. Ощутить всё это кожею желалось, вдохнуть, пропустить через себя, но увы и ах! Хотя Джейн всё также оставалась рядом, и это почти компенсировало всё остальное. Почти. Верно только она одна о нём и не забыла, константой жизни, спутницей преданной сделалась. Мария ему не писала, а Лизавета хоть и приезжала порой, да всё ж время своё всё брату не отдавала, чего оказалось мальчугану, теперича запертому в собственных покоях, непростительно мало, о придворных и молвить нечего. А вот Грей всегда была здесь. Лекарей звала по ночам, когда кашель его неуёмный совсем грохоту уподоблялся. Воды, да вина подносила. Играла, когда просил он, на лютне ли, али вёрджинеле. Музыка тихо, задушенно струилась из-под её пальчиков, однако от того своего нежного звучания не теряла, литься мягко не переставала, что оказывало едва ли не чудотворное действие на юношу. Она превращала могильный воздух опочивальни в эфир. А ещё попросту рядом сидеть могла. Как сейчас. Оправив сбившееся одеяло, Джейн волей неволей наблюдала его полуживое, дрожащее от озноба тело, что побледнело уж пуще покрывал льняных. Совсем худо Эдуарду сделалось за последние несколько дней, отчего покидать его девушка вовсе отказалась, добровольно приковав себя к покоям монаршим. Каждый слабый вздох юноши с хрипом выходил из изодранной глотки, и в очередной раз вверх из его загнилых лёгких поползла слизь противная, настойчиво засвербив внутри. Тогда спешно Грей платок свой вытащила, да к губам мальчишечьим аккуратно приложила. А он длань свою поверх девичьей положил, холодную такую, и, покрепче прижав, наконец откашлялся. Затем отняла леди платок, усилием воли не взирая на кровь, также окрапившую мелко расшитую ткань и в задумчивости своей не заметила, как король ей, пускай блёкло, а улыбнулся, живительной искрой очей блестнув. Ручку её он так и не пустил, слабо продолжая сжимать своею. Взор устремил к окну, однако лишь на миг, чтобы тут же вернуть его к лицу печальному напротив, да попытать счастье его осветить. - Вижу погожий сегодня день, - произнёс сипло, она промолчала. - А расскажи мне, дорогая, тёплый ли? Милый ли? И вправду, во хладе стен каменных понять это было трудно. Леди Грей боялась расстроить государя своим ответом. Ведь день поистине выдался прекрасным. Но совсем не ведала она, что речь её, да внимание будут даже ныне ему прекрасней, милей. - Да, государь, - с тяжестью ответ держала, - всё так, - а взгляда так и не подняла, больно тяжёл он был. Всё смотрела на руку королевскую, теперича худую совсем, сжимая её крепче, и уголки уст её тонких, виделось, каждое мгновение готовы были дрогнуть, да сползти неминуемо вниз. - А цветы уже распустились в полности, распушились? Сочны ли их листья также, как в годы прошлые? Мне-то отсюда вовсе не видать... - Да. И распустились, и сочна их листва всё также, король мой. В вашем ведь саду цветут, будь воля их, верно, вечно бы цвели, дабы вас радовать, - ради отвлечения она, оправила ажурный манжет своей рубахи, выглядывающий из под изумрудного бархатного рукава. - Только вот ничего не вечно, - словно бы в пустоту, не голосом, а сразу эхом отозвался юноша, вслед за собеседницей отвлёкшись на их переплетённые руки, очаровался, наблюдая, как благородно блистали во свете дня их гранёные кольца, нанизанные на столь крепко прижатые друг к другу перста, а ещё на то, как упоительно ощущалось тепло её кожи. - Да, - таким же эхом согласилась дева, однако последовавший ответ со стороны Эдуарда растерял весь призрачный хрусталь, произнеся мягко, но чётко. - И я тоже. Хотя это как посмотреть, ибо не вечно ничего лишь в пределах видимого пространства. За ним нас ожидает сам Бог, тот, проекцией чьего светлого образа и является феномен, окружающий нас. Иже для того, кто помнит всегда о нём, и цветы не вянут, и я жив до скончания веков буду, и смерть сама бессильна сделается, - затем умолк на некоторое время, силясь справиться с саднящим горлом, это изречение, очевидно, далось ему не легко, но после, не теряя доселе неясной решимости, договорил, - знаешь, я тебе их все подарю, все цветы вместе с садом. И с королевством целым, всё для тебя, всё твоим будет. - У вас, никак, жар... - разинув рот в исступлении, в праведном ужасе, до дыбом вставших по телу волос, промямлила Джейн ещё тише, чем прежде. - Да, кажется, снова жар, - хохотнул беспечно юнец и весь заискрился, то ли в радости, то ли от забавы, сумев наконец перехватить девичий взор, - а у тебя по бумагам уже целая Англия, представь, от самого её начала и до самого конца. Только в свет это решение пока ещё не вынесено. Дай мне вздох последний испустить и тогда... - Да что же вы такое молвите, государь? Что..? - совсем бесцветно, совсем загнанно перебила она его, в дыхании, теперича, кажется, слишком шумном, теряя слова. Король предложение оканчивать не стал, всё в том же странном спокойствии, разве что теперь чуть смущённом, ожидая дальнейших слов. Леди Грей высвободила свою ладошку из мальчишеской длани, заходясь мелкой дрожью. От того, как резко руку прижала она ко груди беспокойной, бусины на воротнике её платья взывающе клацнули друг о друга. - Да как же... Как же это... Быть не может али Бог вовсе не видит, что происходит, - задыхаться начала дева, даже на ноги подскочила, но тут же опала обратно и осеклась, прикрыв неподвластные ей уста руками крепко-накрепко. - Не я в-ведь, не моё и-имя в королевском завещании прежде, а в-ваших сестёр, - залопотала быстро-быстро, сбиваючись. - То было в завещании моего покойного отца, а ныне я - король, - совсем побледнела Джейн от сего ответа, так легко слетевшего с губ юноши, словно перед ней весь ужас рода человеческого предстал, сама смерть. Осознание всей неотвратимости настигало её с бешеной скоростью. Ссутулилась девичья фигурка, уменьшилась до невозможности, будто бы на неё уж свалилась ответственность непосильная, сдавив нещадно. Молчание затянулось. И хлад стен здешних невыносимо судорожным сделался, иже дыхание спёрлось от воздуха здешнего, как будто под носом разопрелось блюдо зловонное и опалило злачным запахом свои. Тем временем жар и вправду обуревать монарха начал. До сего бледный его лик лихорадочно заалел, рот приоткрылся под напором пламени внутреннего, хрип лёгких затрещал чрез горло, а руки дрогнули и боле успокоиться не сумели, но сам Эдуард умиротворения не терял. Токмо потянулся он к ладошкам милой своей, которыми прикрыла она личико, как встрепенулись они и упорхнули от него, точно обречённые птицы, рухнув на скалы-колени бедной девочке. - Почто же вы так со мною..? - задавленно прошептала она, сокрыв свои очи под веждами посеревшими, - гибель ведь мне пророчите. Неужто не управится никто, окромя меня? - однако открывши глаза, прочитала в лике возлюбленном: "Никто", - и веровал он в это, как в истину, решимость зиждилась в его чертах, а ещё... Нежность там была, верно, призванная ободрить и, хотя этого не случилось, вновь, ради короля, взлетели её убитые птахи-ладони, вручая себя его рукам, так и не опущенным, ожидающим, даже на смертном одре. Вскорости снова впал юноша в бредовое забытие. Отдало время ему из своих закромов года наперёд. Дар великий. И цена за него оказалась такова же. Испариной обливаясь на чистейший хлопок простыней, в судорогах сильнейших всем телом заходясь, заплетающимся языком последний приказ он отдал: "Огласить решение". Какое и без пояснений, на которые у мальчишки не хватило сил, было ясно. Приговор леди Грей, скорбно сжавшейся в углу покоев королевских и глотающей слёзы. Поднесение, за которое, она знала, расплатиться ей вовек не получится. Никогда. Никакими богатствами. Пускай у неё будет вся Англия, да хоть весь мир! Пока девушка лелеяла своё новообретённое горе, иное не заставило себя ждать. Эдуард отмучался ближе к вечеру. Скончался 6 июля 1553 года, на рассвете своей жизни. Вместе с его солнцем, закатилось и солнце для всех остальных. Неминуемые волнения поглотили Альбион вместе с ночью.***
Всё завертелось ураганом. Так быстро, так стремительно, что и для вздоха лишнего места не осталось. Будто время, взаправду до этого момента ползущее подбитым зверем, вскинуло главу и резко рвануло вперёд, теперича желая нагнать потерянное в промедлении. Остыть тело монаршее не успело, как заполошились все придворные, ошарашенные переписанным завещанием. Едва ли кому-то пришлось решение отныне покойного по душе. Не ропот уже, а неистовый крик покатился средь люда высокопоставленного, да слышен он теперь сделался всем. Рвануло подобно пороховой бочке терпение. С головы одного не успевал упасть волосок, как другой уж вестника отправлял на конец страны. Не успевал и шагу ступить иной, как уж растворялся вдали цокот копыт лошадиных. Споры, гомон, несогласие звучали со всех сторон и драли воздух стылый, спеша, верно, раскроить матерь-землю на части. Неладным пахнуло. Проняло. Окинув складывающуюся обстановку, не пожелал терять ни минуты Стивен Гардинер. Втихомолку удалился, едва ли мог кто-то приметить его отсутствие, да принялся строчить посыльному в путь письмецо краткое, но ясное принцессе Марии. Ну, а кому ж ещё-то? Выбить окончательно этим сумел бы он её расположение. Всё ж знались, виделись. К тому же по прежнему завещанию именно ей трон должен был отойти. А к решению прежнего монарха имелось, как очевидно, больше уважения, нежели к порешению сынка его, можно сказать, несостоявшегося совсем, как правителя. Вот так-то. Вся жизнь Эдуардова с малых лет была положена к ногам государства. Все силы, всё время, ему отведённое. И боготворили юнца, вроде как, и лелеяли, как символ, как высшего над всеми ними, будто бы и не человеком вовсе он был. Даже, случалось, побаивались и уж точно принимали в расчёт. Однако, что теперь? Пускай не было бы всё выше сказанное напускным, разве сложилось бы иначе? Может, отчасти. Но всё же смерть равняет всё и вся. Sic transit gloria mundi. Иже может вспомнит кто чрез день, чрез век, но во имя Божие, отяготиться не должен, ведь жизнь не стоит на места, нам лишь остаётся пожинать её плоды. Однако, как оказалось, отсутствие епископа всё ж приметил кое-кто. Во всеобщей сумятице, разгоревшейся непрекращающимся стуком каблуков, громким шелестом свитков и жарких объявлений, воспылавших с тройной силой ближе к рассвету, едва-едва не потерялся Томас, с превеликим усилием скидывая оцепенение и совсем не понимая, что делать. Писать маркизу было некогда, потому мальчишка то носился из стороны в сторону, силясь слиться со стенами, то кружился на месте, стараясь выцепить хотя бы самый кончик той нити, за которую можно было бы ухватиться и действовать дальше. И вот в метаниях своих он-то и заметил, как Гардинер спешно удалился под шумок в один момент, да порешил последовать за ним. Мужчина, опасливо оглядываясь, сначала скрывался за множественными изворотами коридора витиеватого, да столь безопрометчиво и тихо, что Говард его ели нагонял, постоянно теряя из виду, при этом не единожды чуть не попавшись тому на глаза - а может всё же и попавшись кто знает (от этой мысли у взвинченного мальчишки кровь стыла в жилах). А после епископ и вовсе заперся в горнице, дверь которой сливалась с десятком таких же. Если бы не ключ, затрещавший в замочной скважине, верно, Норфолк бы так и не понял, в какой именно сокрылся искомый им человек, понеже тишина стояла кристальная в этом крыле замка, и нарушалась она токмо робким шуршание сквозняка по грязному полу. Несмотря на то, что ни одного слова как-то указывающего на намерения Гардинера, да и вообще хотя бы какого-нибудь не прозвучало, отчего-то Томас явственно ощущал, что уже знает ответ на свой вопрос. Недолго пришлось ему вслушиваться, приложившись к деревянному полотнищу ухом, хотя ноги его, всё одно, едва ли не притоптывали от нетерпения на месте. И вот, когда холодный металл ключа снова вошёл в скважину, как ошпаренные отскочил Говард в сторону, наскоро спрятавшись за углом. Его взмокший льдом затылок почти приложился о стену, когда совсем рядом проскочил епископ. И, можно сказать, что гонка на опережение началась уже отсюда. Всё теми же отрывистыми перебежками, то ли в догонялки, то ли в прятки играя, Гардинер и Норфолк бежали вдоль замковых проходов. В наводнении слуг, разлившемся в более оживлённой части королевского дома, их совместная игра приобрела новый оборот. У Стивена вышло скрыться в этой толпе и совсем уйти от наблюдения, а вот у Томаса вышло только потерять его. Вот чёрт! И ведь как растворился! Ну нигде его не было, куда бы не взглянул Говард. Тогда он принял решение - выбраться на улицу, потому что, скорее всего, именно туда направлялся епископ. Парадный выход из замка был нынче далеча, а вот один из тех, которые пользовали прислужные, оказался как нельзя кстати рядом. Под его тёмный резной свод и прошмыгнул юноша. Выскочил из замка Норфолк неподалёку от конюшен, то бишь со стороны от главного приёмного двора. Хотя и здесь люди полнились предостаточной гурьбой, но всё равно под мягкими лучами утреннего солнца, чуть захлёснутого млеком тумана, обзор открывался многим лучший, чем в полумраке дворцовых коридоров. Привставая на мыски своих кожаных ботинок, продолжал рыскать по макушкам юноша, безостановочно бросаясь вперёд. Сейчас он лишко остро чувствовал необходимость не упустить, догнать. Даже и без вдумчиво-монотонных речей над ухом он понимал, что что бы, кому бы ни собирался послать Гардинер, теперь складывалась не та ситуация, когда это было бы не важно (однако может это именно маркизом сея мысль была так крепко вживлена в сознание мальчишки прежде, а теперича металась в нём). Хотя епископ был не одной из тех личностей, выедающей глаза до самого черепа, коих хватало при дворе. Но тем хуже, ведь тем непонятнее, что же удумал про себя этот человек. Забывши смотреть перед собой и токмо по сторонам выглядывая, в один момент таки налетел Томас на кого-то, чуть сам не повалившись наземь и едва не повалив того человека. Этот неизвестный мистер, принятый поначалу Говардом за преобычного эсквайра, каких множество, точно муравьёв, ухватился за поводья лошади, с которой, верно, только успел спешиться, дабы не упасть, и его узковатое лицо исказилось в лёгком негодовании. Норфолк собирался уж рвануть дальше, но как только глаз его достаточно прозорливый зацепился за больно добрый дублет на мужчине, да за драгоценно отделанный нож у него за поясом, то во имя своей славной души и от греха подальше, решил он словечко замолвить, обиду между ними не засевать. - О, божьи раны, примите мои извинения! - всплеснув руками и состроив как можно более виноватый вид произнёс Томас. Не самая доброжелательная гримаса так и не покинула лика, стоящего уже твёрдо на ногах, господина перед ним, однако, передав лошадь пажам, тот всё же удостоил юнца ответом. - Куда так спешишь, раз вперёд вовсе не глядишь? - и Норфолк решил не упускать возможности узнать то, что ему надобно, понеже в толпе так и не сумел разглядеть столь нужную ему фигуру. - Да вот необходим мне один человек, а отыскать его никак не получается. Услугу мне окажете огромную, коли видели его, коли... - Так кого ж ищешь? - нетерпеливо перебил его незнакомый господин, собирающийся уж уходить. - Епископа Винчестерского. - А, так опоздал ты. Только что он гонца на кобыле вороной отправил отсюда, а сам во дворец королевский улизнул. Вот там его и ищи, - напоследок обернувшись, сообщил мужчина и удивился, завидев, как юноша направился в совершенно иную сторону, крича во след благодарности. Томасу стало уже всё равно, куда там подевался сам Гардинер. Только вороная кобыла занимала его теперича.***
Даже излишне безупречно вытянувшись, как по струне, вздёрнув громоздкий подбородок и смотря едва ли не надменно в заключительные страницы священной библии, что покоилась на резко распростёртой ладони, ведущий наставник в познании веры возвышался над юными графинями. Уж очень походил он в сей момент на самого Зевса, в устрашающей грузности собственной фигуры, во, вроде бы, божественном начале своих деяний и речей, но в тоже время на деле давно отмахнувшийся от этого факта, что проглядывалось в каждом более чем красноречивом жесте и выражении, да поддавшийся человеческому пороку без зазрения совести. Хотя, это ежели через призму современности смотреть, через отпечатки, оставленные другими людьми эпохами. Ведь греки во богах своих добрейших и всеблагостных правителей не видели никогда. Бессмысленно Зевса и ему подобных упрекать в отсутствии того, что в них никогда не вкладывали. Это всё - взгляд разума, пронзённого христианством. Ну, а кому-то: "Сплошная лирика", - так бы с раздражением утвердил Осбеорн, а потом бы ещё полночи мусолил про себя это сравнение и вытекающие из него мысли разной степени странности. - Милостивый наш Господь требователен. Мы все его создания и мнить о себе поболе, чем о пылинках придорожных не смеем, - на сих словах кромешный взор мужчины безжалостно стрельнул в Аэлфлаед, не задев при этом её кузину, ведь та, по своему обыкновению, в присутствии кого-то дюже похожего на маркиза теряла весь блеск, а позолота её видного благородства куда-то испарялась, делая её совсем незаметной. И вроде бы плечики девочка продолжала держать также ровно, и ни один волос из её прилизанного пробора не выбивался, личико не кривилось, однако вся она замирала, аки громом поражённая, словно готовясь вот-вот сжаться в клубок. А вот в Аэлфлаед, несмотря на то, что та лишний раз старалась рта не раскрывать, не понимая всей причины этого своего решения, но чувствуя без словесную угрозу в воздухе, казалось, всё равно углядывал мужчина дерзкий порыв, пускай и скрытый, выцепляя его из любого неловкого движения и неаккуратно брошенного ею взгляда. Отчего любил очень наставник то и дело одарить нерадивое дитя таким выразительным, почти уничижительным взором, ясно давая понять, что ему всё про её грехи ведомо. В эти мгновения в его очах графиня видела саму преисподнюю. - Бог даровал нам, детям своим, великую возможность - в посмертии возвратиться в рай, несмотря на непростительный грех Евы. За такое и цена велика. Мало просто верить. Вы должны помнить все изученные господни заповеди прежде имён матери и отца, прежде себя самих, потому как только смирение и только оно приближает человека к создателю, - а потом уже тише добавил, - господин не терпит протестующих рабов, - то ли сетуя на своё собственное положение, то ли указывая графиням на условность их высокого статуса, а может и чего похлеще имея ввиду. - За сим сегодняшнее наше занятие окончено, - напоследок звучно произнёс он, захлопнув красивейше изукрашенный толмуд и нарочито плавным жестом запихнув его себе под мышку. А затем отвернулся и принялся собирать другие, принесённые с собою книги, предварительно доставая из них одни закладки, а другие перекладывая, что-то ища и выискивая среди страниц. Не суть важно. Тем временем девочки, наконец лишённые надзора цепких глаз, смогли выдохнуть спокойно. Напряжённо сведённые лопатки Аэлфлаед тут же развела, свободно приспуская плечики, и умиротворённо прикрыла веки, впрочем, чрез мгновение снова раскрыв их, дабы метнуться зеницами любопытными к Долорес. Та не решилась на такую же вольность, какую позволила себе её сестрица, будучи просто неприученной к подобному. Ибо постоянно она находилась под надзором, казалось бы, не очень заинтересованной, но требовательной матери, а некогда ещё и дюже строгой бабушки, которая, опосля скоропостижной кончины первого внука, с удвоенной силой схватилась за воспитание новорождённой внучки. И тем не менее, всё же украдкой, блестнувшие живым интересом, темнющие глазки Долорес скользнули к Аэлфлаед. И хотя, наткнувшись на ответный, совсем не прикрытый взгляд первым её порывом оказалось - сделать вид, будто ничего не произошло, метафорично сбежать, устыдившись, - графиня себе этого не позволила. Кто она и кто эта особа? В конце-то-концов... Однако, признаться, иногда вправду желалось старшей узнать кто же она. Но, учтите (!), лишь на один единый миг голову Долорес могла посетить такая дума. Не больше! Но и не меньше... Долго это мгновение своеобразной, по-детски умилительной взаимности не продлилось. Потому как его неожиданно прервал Осбеорн, неслышно возникнув в мощном дверном проёме, стеснив своим присутствием, кажется, всех, кроме младшей. Тогда же живость всю, токмо возвратившуюся, старшая тут же вновь растеряла. Сияние её юной души в очах померкло, а после и вовсе растаяло. Вся она будто бы задеревенела. Хотя не только лишь по причине такой перемены в кузине, но в большей степени даже из-за появления горячо любимого дядюшки Аэлфлаед незамедлительно потеряла к ней интерес. Как бы не был ей интерес мир окружающий и населяющие его существа, пока желанней всего этого вместе взятого для неё, несмотря ни на что, оставался лорд. Их наставник при виде господина подсобрался весь, хотя особо в его облике ничего не переменилось. На дежурные вопросы отвечал он уж без того мрачного подтона, совершенно ровно, а под конец оповестил маркиза о том, что период катехизации подошёл к концу. Немудрено, более года с начала оного прошло. И сколь бы не было правильным, да желанным окончить этот важный процесс к Пасхе, учитель посчитал, что графиням необходимо ещё время, а Осбеорн возражать по такому серьёзному вопросу и не подумал. Раз надобно - значит имеется причина. В конце концов, и в племяннице, и в дочери он видел явственную причину такого решения. Видел словно бы собственными глазами клеймо грязное на них. А любая грязь, любой грех должны быть вырваны с корнем. (Но, плевав на своё же убеждение, руководить процессом Цирилл не взялся, оставив всё "знающему" человеку. Ха! Будто бы и вправду его прерогативой когда-то было не совать нос в по-настоящему интересующего его дела. Что называется, побил посуду, как бы нечаянно смахнув со стола, и сверху тряпицей накрыл, дабы в глаза не бросалось, да не резало так ощутимо. Облачившись в изящное равнодушие, сделал вид, что так и надо.) По окончанию беседы, учитель наскоро удалился, отвесив прощальный поклон, и тогда воздух преисполнился какой-то тугости, принудив увязнуть всё и вся в нём. Осбеорн застыл под тяжёлым дверным сводом, отвернув голову куда-то в сторону. Долорес замерла с книгою в руках, опустив взгляд себе под ноги. Аэлфлаед же, то ли проникнувшись этой всеобщей отречённостью от бытия, то ли попросту в недоумении, также остановилась, будучи уже на пол пути к лорду. От слова совсем она не поняла этой задержки, но, благо, это быстро прекратилось, когда с поклоном в покои вошла одна из нянек старшей графини и увела её. Тогда взор столь любимых очей наконец-то обратился к младшей, и она, позабыв смятение, с улыбкой кинулась к мужчине, обняв его за длинную ногу, да прижавшись к ней покрепче. Тот погладил её по голове, стараясь не сбить прически и, пребывая теперича в полном умиротворении, чуть сильнее приспустил веки, скосив поддёрнутый лаской взгляд на племянницу. Немного погодя он протянул к ней руки и, когда Аэлфлаед наконец оторвалась от него, боле не прижимая розовой щекой к чулку, привычным движением взял её на руки, оказываясь с девочкой лицом к лицу. Одёрнув слегка задравшийся подол её бардового платьица, да разровняв на нём рисунок золотой вышивки, украшенный густой россыпью жемчужной пыли, сияющей белизной, под стать её коже, мужчина тепло поинтересовался у неё о прошедшем занятии, совсем не тем тоном, каким спрашивал у наставника. Глухим удар это отозвалось в юной графине, искрою нежности в бездонных, хотя и совсем не тёмных глазках, вспыхнувших, аки стремительные ручейные воды в солнечных лучах, в след за чем точно зажурчал её тихий голосок, полный доверху энтузиазма. При имении слушателей обрубать бесконечный пересказ, всего, с ней случившегося, Аэлфлаед до сих пор не научилась. Но что-то столь лёгкое к восприятию, особенно в обрамлении личности говорившей, маркиз готов был слушать, ожидая, что же она выделит в первую очередь, а что оставит на потом. Нечеловеческая природа племянницы придавало всему её в его очах загадки. Может, неспроста. Однако они продолжали стоять в дверном проёме, как стоят люди, ожидая чего-то, хотя они, вроде бы, ничего и никого не ожидали нынче. Верно, это сама судьба упредила. Помимо всего прочего, желалось очень, прямо до изнеможения, поведать Аэлфлаед о волнениях своих лорду. Ему, именно ему. Ни к чему другие (будто бы желающих было много). Облегчения принёс бы девочке только его спокойный голос, только его тихий взор, которого она так ждала в ответ на свои слова. Да изложить суть она не успела. Сначала как-то замялась, сама не понимая отчего, хотя объяснение её смятению лежало на поверхности, крылось в несбыточность желаний, в слишком субъективном понимании человека перед ней. А потом случилось... Что-то. Графиня снова не поняла. Может её знаний о мире просто было недостаточно, а может из-за того, что в конечном счёте её из всего случившегося задела острее очередная отлучка дядюшки. И, почуяв скорую разлуку, графиня уже не могла мыслить не о чём, кроме того, что он снова её оставляет. Сначала суета расплескалась по коридорам, поселившись в торопливом топоте сразу нескольких пар ног, которые, судя по нарастанию звука, приближались прямо к ним. По приближению стали слышны два жарко спорящих голоса. Первый - Освальда, доказывающий, что неприемлемо врываться к господину без разрешения, а второй наперебой отмахивающийся от всех гневных высказываний, взбудораженный и запыхавшийся, доселе неизвестный графине. Вперёд управляющего показался именно его обладатель. Долговязый мальчишка, взмыленный дорогой. Томас Говард. Он застыл на миг, давая себе передышку, а потом поверх слов подоспевшего дворецкого, принялся громко тараторить. И о кончине короля молвил, и о решении возвести на трон Джейн, и о Гардинере, и, наконец, о письме, которое ему удалось перехватить на пол пути к принцессе. Всё это время Осбеорн напряжённо слушал, всецело обратившись в слух, а по окончанию просто протянул свободную руку вперёд, и ему в ладонь тут же лёг слегка измятый конверт. Тогда опустил маркиз Аэлфлаед на пол подле себя и одним резким движением раскрыл бумагу, принявшись читать. Тогда графиня внимания на гостя прибывшего не обратила. Их знакомству ещё предстояло случится. А пока, по безмолвному приказу господина, ранее незамеченный Оливер прошмыгнул в покои и, перехватив девочку, отвёл её в сторону, чтобы та под ногами не путалась. Девочка, обернувшись к мальчишке, уже собиралась возмутиться, но, наморщив свой конопатый нос, токмо шикнул он на неё, да посильнее стиснул в ладонях узкие плечики, заставляя Аэлфлаед помолчать, да стоять смирно. Наскоро пробежав глазами по строкам, Нортумберленд незамедлительно смял письмо и кинул его в камин, затем резко обернувшись к мнушемуся на месте в волнении, да смущении Норфолку. Взлохмаченный мальчишка, дёргая и без того съехавший на бок плащ, смотрел прямо на Осбеорна, источая редкую для себя, ту самую неуверенность. "Что дальше? Как теперича быть?" - читалось в подрагивании скул, то и дело проступающих, при очередном нервном глотке. Тишь непрерывно звенела в ожидании ответов, и даже Аэлфлаед боле не стремилась кинуться при первой же возможности к господину, хотя руки подмастера её больше так крепко не держали. Но маркиз всем своим видом, ровным станом, гордо раскинутыми плечами, в противовес Говарду, показывал только лишь чистую решимость. Приказав снаряжать коней и имеющихся под его управлением людей, он твёрдым шагом прошествовал из покоев, за плечо утаскивая с собой растерянного Томаса, и был таков.***