***
Влача тяжёлый подол потёртого временем плата, Мария мелким вдумчивым шагом брела по саду. То и дело терзая край жилета, впивающийся в тело, она беспокойно кидалась взором то под ноги, то вокруг, а то и за ограду выглядывала, выискивая отголоски жизни в мрачной бесконечности бурьяна. Округа безмолвствовала. И женщина тоже молчала. Ибо не с кем ей было речи вести. Не с пустотой же, не с ночью и, тем более, не с самой собой, потому как тогда, казалось, тоска сильнее вгрызалась в неё, отрывая кусок за куском. И целый описательный толмуд, посвящённый хронологии бытия всего живого и неживого от самого начала мира не смог бы рассказать, сколько дней назад поселилась тревога в душе Марии. Она отобрала у неё сон, как сотрапезник отбирает пищу у своих жертв, присутствуя незримо и медленно изводя со свету. Невидимый, но осязаемый шлейф одиночества тащился за принцессой. Ей думалось, будто бы коли была б она сейчас во дворце, то многолюдность утолила бы её жажду, усмирила бы печаль, связав её раз и навсегда. Хотя не случилось бы такого, понеже одиночество - есть не отсутствие людей, но отсутствие понимания окружающими. А женщина, не вразумляя сего, продолжала душевные скитания, ожидая, что токмо толпа излечит её недуг. Иже совсем неважным оставалось для неё, что позади и сейчас, и завсегда тенью следовала её верная камеристка готовая защитить, способная выслушать. Это казалось Марии совсем не тем, что надо. И она не переставала всё ждать и оглядываться, покуда ноги сами несли её в сторону церкви, где она по обыкновению могла найти покой. Однако дойти до конечной цели принцессе оказалось не суждено. Прежде на глаза ей попался прелюбимый розовый куст. Он встретил женщину нагими обветшалыми ветвями, когда та разочарованно вернулась по зиме. Не отвлёк тогда, не утешил. А нынче вот вновь радовал бархатом крыльев алых, которые развернулись, закрутились во всей красе и были столь приятны на ощупь, подобные лучшим тканям мира, заворажив этим, обуздав неприкаянный разум своим первозданным лоском. Склонилась над ним Мария, тёмная вуаль, струящаяся от чепца, сокрыла её от всего, а потом и вовсе присела рядом, невольно отвлекаясь на созерцание прекрасных цветов, жизнь которым дала земля, что и сделала их своим символом, земля, которая дала жизнь ей самой. Покамест луна тихо простиралась в вышине, разливаясь млеком до самой земли, очей женщина не смыкала, однако, не смотря на это, она словно бы задремала и едва не пропустила приход гостей, что целый день до сего спешили к ней, а теперича порог пересекли. Принцессу пробудила камеристка, опасливо озираясь на пришедших. Тут же Мария, оперевшись на руку женщины, поспешно поднялась и всею недосказанность, а не страхом пред полуночными незнакомцами, впилась в этих людей, что уж стояли в нескольких шагах, преклонив колени и шляпы сняв. Камеристка уже собиралась выйти вперёд госпожи, но та остановила её жестом, обратившись к первому средь них. - Кто вы? С чем пожаловали в такой поздний час? - Прошу простить за это вторжение, но дело не терпит отлагательств. Не пугайтесь, лишь с благими намерениями пришёл к вам маркизом Нортумбрии, - подняв главу ответил мужчина, прошелестев совсем негромко своим приспущенным альтино, но в общей тишине это не помешало ему быть услышанным. - Вот значит как... - внезапное озарение снизошло на женщину, и она принялась пристальнее оглядывать человека перед собой, во мраке не постеснявшись долгого взгляда, облетевшего всю его фигуру, да, в особенности, лицо. - Верно, вы знаете меня. Я здесь, чтобы сообщить, что ваш достопочтенный брат... - не теряя ни мгновения, продолжил Нортумберленд, но его перебили. - На поправку идёт?.. - встрепенулись Мария разом, однако как-то сразу же замялась. Надежда в ней поугасла, ведь предчувствие, навеянное происходящим, слишком громко свирбело внутри. Осбеорн ей не ответил на сей раз. Брать на себя смелость произнести это вслух он не собирался. Потому лишь натолкнул на нужный ответ, блеснув красноречием в очах, туманы которых чудным образом рассеялись, будучи тронутыми эфемерным небесным светом. - О божья кровь, неужто... Когда же меня собирались оповестить? - приложив длань ко груди, дабы удержать трепещущее сердце, догадалась принцесса, побледнев. Сомнениями она преисполнилась до краёв, и вправду горькой умылась скорбью, что стремительно разлилась по её сухим устам, заставляя вкусить себя. В таком положении духа она была словно маленькая лодочка посреди беснующего моря, неспособная возглавить флот, который уж выстроился перед ней. Потому лорд решил не таить жестокую правду, надеясь ею отрезвить женский ум, при том особенно надавив на изобличение своеволия придворных протестантов. - Боюсь, что вам сообщать и не собирались. Решением короля наследницей назначили леди Грей - тут с Марии серость как схлынула, даже во мгле было видно каким ярым гневом вспыхнула она в миг, как задохнулась от возмущения, - Но ведь всем ведомо, что истинная наследница - вы. Посему прошу, ведите нас и мы отвоюем ваше законное право на престол у неверных, - женщина всё ещё колебалась, хотя явно было, что слушала и внимала. Её взор быстро скользнул дальше и в сторону, оглядывая собравшихся людей, в том числе задев и Норфолка, что склонился рядом с Осбеорном и иногда с интересом сверкал глазками. Тогда мужчина понял, что надобно сказать далее. - Долгие месяцы мой посланник Томас Говард был вашей правой рукой, позвольте же теперь мне и всем остальным моим людям послужить вам верой и правдой. За народом дело не станет, - воззвал мужчина снова и, наконец дождавшись, когда тёмные очи напротив вновь коснутся его собственных, чисто да неуклонно выдохнул, - Ваше величество, - и женщина поддалась. Точно бы вся воспряла, решилась и кивнула, подав руку маркизу. Этот жест у неё получился несколько неуклюжим, однако полным стремления. Нортумберленд, взяв её короткопалую ладонь в свои узловатые перста, докоснулся невесомо женской кожи, а затем встал, подняв за собой и своё войско. Их путь лежал на юго-восток.***
Опосля отъезда маркиза в их доме будто бы ничего не переменилось. По крайней мере, в тот же самый день. Может быть чувство тревоги, что висело над остальной страной было попросту надуманным, эфемерным, а может обитатели фамильной крепости Цириллов просто не замечали, как земля горит под их ногами. Жизнь на дальнем севере Англии, казалось Аэлфлаед, продолжала умиротворённо благоухать. Хотя и раньше лорд покидал на долгое время графство, окунаясь в самое пекло, лишь с недавних пор начала девчонка это понимать и недоумевала, отчего все вокруг так безучастны к сему событию. Боле с Долорес она не виделась. Теперича предстояло им встретиться в следующий раз уже в церкви, дабы совершить первое покаяние и обряд евхаристии. Кузину младшую, Абигейл, графиня тоже больше не имела возможности видеть, ибо такое мог позволить токмо маркиз, а в его отсутствие даже общесемейные богослужения не собирались, отчего осталась вампирушка одна-одинёшенька в окружении в общем-то равнодушных слуг. Ведь хотя свобода их отнята и подкуплено то, что осталось, смирить в полности души их и подчинить, не способны те жалкие пенни. Так и получилось, что они не в любви к госпоже своей, и она грустна, даже обижена порою. Да, погано иногда получается. Однако не они это начали и не им кончать. Ко всем прежним занятиям успели уж добавиться греческий, в целом очень близкий латыни, да игра на арфе, что отпечатки грубоватых струн то и дело оставляла на изнеженных детских пальчиках. Это могло бы быть интересным развлечением, но, как известно, всё имеет оборотную, неприглядную сторону. И в ипостаси не дела для души, а предмета для изучения, отнюдь не лёгкого, особенно поначалу, долгие уроки утомляли тронутое праздностью сердце Аэлфлаед. В ворохе учебников, в стенах холодных и мрачных, средь множества учителей, которые только и знали, как об учёбе разглагольствовать, ей делалось тоскливо. Они не рассказывали сказок, не гладили её по голове, совсем не хотели подружиться и ясным, прямым, а не мимолётным взором не желали заглянуть в её чертог. Эти люди были скучны, сухи и далёки, аки свалявшиеся в углу комки пыли. К тому же, неожиданно, стало сквозить внутри тихим напевом о том, что общество кого угодно не совсем то, чего ей надобно. Оно оказалось не совсем тем, чего ей теперича хотелось бы. Диво. Сколь переменчива душа. А за окном лето! Благодать. Жизнь! Пылать да плясать по небу солнце стало чаще. Пригреть, приласкать тянулось оно лучами своими. Потому Аэлфлаед тянулась к нему в ответ, всё с большим рвением хватая его свет, бьющий чрез стёкла. Всё с большей страстью подставляла лико своё ему, бесстрашно и так смешно щуря глаза. Пыхтел пробирающей свежестью сад. Только и успевай ноздри раздуть пошире, чтобы впустить в себя благоуханную прелесть. Да мало, ой как мало сего духа заносило ветрами в неприступные стены крепости, а, на несчастье своё, выйти, дабы под небосводом некрытым пройтись, с отъезда лорда у графини никак не получалось. Оттого с завистью смотрела она в счастливые лица смеющихся нимф, лелея простецкое желание вдохнуть не душок помойный коридоров глубоких, а духи этих прекрасных божественных дев. С отъездом мужа, повелела, нет, под угрозой всего святого потребовала маркиза, чтобы девчонка дрянная, племянница ею непризнанная, на глаза ей не попадалась. Мол, страшное что-нибудь в противном случае учинит, а о привязанности супруга своего к упырихе и не вспомнит, в пыль разотрёт. Потому то и не выходила Аэлфлаед никуда, не то, что сад не посещая, тем паче, даже собственных покоев почти не покидая. Ну тут уж Базилда расторопная похлопотала, возмущённая поболе своей госпожи этаким положением дел. Поначалу, первые несколько дней, впустую бадалась она с не менее упёртым дворецким. Брань летела только так! - Вот баба-дура! Порядки свои вздумала наводить, - шипел на камеристку Освальд вслух, да как бы самому себе, делая вид, что нет её рядом, не ставя женщину ни во что. - Ишь какой хозяин нашёлся! Поди ж ты до чертей самых, индюк обшипаный! - пуще, разъярённей плевалась Уилисс в ответ, прожигая управляющего злобным взглядом и желая огреть его чем-нибудь потяжелее. О, и в этот момент, клянусь, она вправду выглядела так, будто способна поднять руку на господского приближённого. В конце концов, чем она хуже? Однако, как уж известно, не любила Гвендолин сидеть взаперти по долгу. Потому вскоре выдался денёк, когда соизволила она упорхнуть за ворота резиденции, тем самым давая продыху племяннице своей. Базилда уцепилась за появившуюся возможность и за дворецкого в том числе. Теперь у оного не было особой причины противиться напору камеристки, но это уже стало делом чести и привычки. Вот отчего ныне стояла графиня приодетая на выходе из личной горницы в обществе пары нянек, но никак не могла выйти за порог, ожидая, когда же обмен нелестностями меж Уилисс и Освальдом сойдёт на нет. А этого всё никак не происходило... Посему, то ли не желая длить задержку, то ли желая ещё больше насолить управляющему, погромче женщина приказала прислужницам, чтоб выводили госпожу, её не дожидаясь. За это отвлечение от его-то персоны, дворецкий зубами скрипнул так, что они едва-едва не посыпались крошкой на пол, и ещё ожесточённее принялся спорить, но Аэлфлаед уже этого не видела. Вдоль тёмных коридоров, навстречу тусклым просветам, быстро-быстро, хотя и дюже тихо зашагала девчонка. И вечно ей мерещились в зыбучей тьме какие-то шорохи, а в голове дорисовывались поверх них страшные образы лохматых груагахи, да ещё невесть кого, потешая Левиафана, и заставляя того, во смехе содрагаясь, всё новые шорохи наводить. А няньки и не пытались за нею поспеть. Крестясь утайкой, да неодобрительно шипя на поведение графини меж собой, они всё поболе отставали. Служанки всегда старались держаться от поцелованной самим дьяволом, невежественной девки подальше, а нынче даже Уилисс не было рядом, чтобы одёрнуть их. Вот так, с большим отставанием, они и спустились в сад, лишь мимоходом вылавливая меж бушующей зелени лабиринта спину упырихи. А Аэлфлаед меж тем отходила всё дальше, хотя уже и не бежала, ибо справедливо отвлеклась от страхов глупых. Глубже, глубже вдохи делала она, свежим цветущим ароматом забивая круглые ноздри, и запах горьковатого шиповника, и лёгкую кислоту зелени подхватывая из терпкого июльского воздуха. Мгновениями мельче делались её шаги, и, как заворажённая, девочка медленно оборачивалась вокруг своей оси, прикрывши вежды. Эта искренняя отдача ощущению была сравнима с этаким робким танцем. Даже её вечно недовольный наставник по сему искусству, верно, не смог бы не отметить это, пускай и не вслух. Вроде и мечтая, но при этом пребывая здесь всецело, на этой мощеной тропинке, среди флоры блаженствующей, она, нисколь не осознавая, касалась той самой природной души. Держалась на рубеже своей протяжённой субстанции и всей мыслящей тянулась к этой великой монаде, чувствуя её непомерное притяжение. Хотя ощущение великого в собственных действиях она пока не находила. Всё это пока было единично и мимолётно. Девчушка бы с охотой предпочла скорее общество кого-то более осязаемого, однако камеристка осталась во стенах крепости, а рядом нынче были токмо няньки, с которыми али без которых, честно говоря, она до боли походила на пустое место. И вот так, плавно шествуя по течению изгибов садового лабиринта, графиня выплыла за очередной поворот. Там, на углу шипастой изгороди, возникла резкая рослая фигура. Лико его предстало чётким профилем перед смотрящей, как бы в некотором безучастии. Но меткий взгляд божества направился точно на неё, осадив разом все полугрёзы. С вышины мраморного постамента и роста своего на Аэлфлаед тяжело взирал сам Танатос. Крыла юноши были распростёрты по обеим сторонам и над его головой, прикрывая того и от солнца яркого, и, будто бы, от всего остального мира, отбрасывая острые тени на лицо оного. От бровных дуг на его очи наползала глубокая тень, а в груди блестело железом сердце, не принимающее даров. Весь его облик, казалось, обуяло хладное одиночество, и даже такой тёплый да светлый день, не мог его разогнать. Оно-то и ошпарило размечтавшуюся графиню, заставляя её зябко передёрнуть плечами и тут же оглядеться в поиске своих служанок. Однако девочка не хотела идти к ним, потому задержалась на месте, медленно возвращаясь взором к мужской фигуре. Тот всё также пристально глядел и, ей чудилось, точно бы насмехался над девичьим страхом пред ним, пред неизбежным, заключённым в нём. Отчего чудилось? Да оттого, что, к примеру, хозяин сей резиденции того же самого, что и племянница его, в скульптуре Танатоса не наблюдал. Точнее, толковал он это по-своему, будто бы не относился к нему этот насмешливый взгляд, потому находил сие зрелище скорее интересным, нежели пугающим. А вот Аэлфлаед явно не по себе сделалось, потому она решила, коли не к нянькам, так к Базилде возвратиться, быстрее, под её тёплое крыло. Миновав девушек, что другим путём обходили внутренний сад, девчонка снова взбежала по камню крепостных ступеней. Стражники отворили ей тяжёлую дверь и, слегка приподнимая юбки от полу, дабы не запнуться об них, графиня двинулась вглубь. К своим покоям она уж запомнила путь, посему отыскать их труда не составило. Только вот камеристки там уже не оказалось. И след простыл. А где искать теперича, не ясно. Потому, с растерянным видом покрутившись на месте, девочка вернулась в коридор и неуверенно пошла в сторону противоположную той, с которой пришла. Поджимая уста да стискивая плотный батист манжетов всё сильнее, она то и дело водила глазками от стены к стене, от потолка да к полу, ибо привычные ей повороты и виды прямиком из узеньких окон с продвижением дальше едва уловимо, но менялись, заставляя графиню время от времени останавливаться в замешательстве, в незнании, куда же теперь завернуть. Она давненько уж осознала, что место сие огромно, даже в какой-то степени успела привыкнуть к мысли, к этому масштабу. Однако большей-то части она до сих пор не видала, не чувствовала под ногами, закутков всех не ведала, потому потерялась и в ощущениях, и на деле. Хотя едва ли девочку это волновало, покудово она находилась в объятьях открытия сего. (Знаете ведь, когда по пальцам ползёт искристый холодок предвкушения, даримого неизведанным, в животе звенит щекотная пустота, а ноги так легки, что кажется, даже самые малые колебания воздуха способны дать им толчок к новым широким шагам). Башни Аэлфлаед проскочила одним махом, понеже больно много скопилось тьмы в их застарелых лестничных пролётах. Мало ли, что там крылось, да она пока и не хотела знать. Шаги девичьи, встречаясь с суровой голокаменной выкладкой, отбивали глухой стук, постепенно растворяющийся в такой мягкой нынче тишине. Но, когда встретилась она с крутым поворотом и загоревшимся на его угле, подобно лампаде пред иконой, окном, стихла её поступь. А потом и вовсе графиня остановилась, замерев с раскрытым ртом перед новоявленным пейзажем. До сего её путь слишком долго освещала лишь череда факелов. За пределы крепости, на самом деле, редко вывозил её лорд. Из окна её собственной опочивальни вид открывался в равно противоположную сторону, а из-за высоченной городьбы из сада округу было ну совсем не видать. С какого места не взгляни - одно лишь небо. Вышиной оно повязано, молчит. А тут... Совсем другое дело! Какой же распростёрся вид! Она, опосля затяжного бездействия, сделала ещё пару шажков и, оперевшись об оконный проём, привстала на мягкие кожаные мыски прогулочных ботиночек, что натянула на неё камеристка, дабы ноги её госпожа не промочила, после дождя-то. Задрав волевой подбородок насколь возможно, отвезла Аэлфлаед очи, прежде зажмуренные в старании, и тут же ахнула, чуть не соскользнув обратно. Не в очевидной его перемене дело. Всё та же зелень, те же горы, синь одна. Но в изменении мельчайших пятен Заключена вся прелесть и краса. И вправду, простор открывшийся с этой сторону, в общем-то, не далече ушёл от того, что она видела ежедневно, ежели не ежечасно из собственной опочивальни, но... На запад от резиденции не шло никаких дорог, горы смелее возвышались, глядя с той стороны думалось, что весь мир сплотился вокруг каменных стен и вертелся токмо вокруг сего места. А на восток, вот с этой стороны, бежала такая широкая-широкая дорога, и холмы были менее выдающимися, здесь они отступали на северо-восток. Иже, казалось бы, что необычного? Да вот бывает, ведёт тебя кто-то за руку по тропинке, и совсем тогда не имеет значения почему и как. А когда ты сам, она себе так представила, самостоятельно... Всё это ведь обретает смысл. Вдруг становится небезразлично, куда ведёт та али иная дорожка, как ляжет именно твоя, обогнёт ли тот пролесок, а может даже сквозь него ринется, и что же там найдёт? Овраг? Болото? Озеро? А в озере только лишь рыбу да жаб? А может ещё... Бррр, страшно подумать, Эх-Ушге?.. А может вообще всего этого не будет и девичья тропка замкнётся иль оборвётся, как тропы многих. Даже того, кто стоял когда-то здесь, на том же самом месте, что и графиня. К примеру, какой-то подмастерье некоего доблестного воина, желавшись стать таким же, как его господин, подающий стрелы в разгар битвы и столь скоропостижно убиенный, неверным орудием в грудь. Однако, что о прошедшем да о грядущем. Думы и о том, и о другом должны лишь служить побуждением к действиям в настоящем. Иначе они бессмысленны. Человек - существо гибкое, ранимое. Придумает себе того, чего не было, потеряется в рое мыслей, исказит и впадёт в печаль. Хотя иногда, конечно, так приятно помечтать. Этого отрицать нельзя. Токмо извечное хождение по лезвию, с постоянным риском провалиться в ту или иную пропасть, удариться в ту или иную крайность, можно назвать полноценной жизнью. Спробуй сыщи индивида, что не таков. Он и на человека-то не похож. А вот Аэлфлаед, хоть человеком в своей протяжённой субстанции не была, зато мыслящей ничем от людей других не отличалась. Поглазела ещё немного на улицу, залитую солнцем, помечтала да пошла дальше по коридору, совсем чуть-чуть не дождавшись, когда из-за холма вынырнет маркизов экипаж, спешащий обратно. Это крыло, восточное, явной оживлённостью отличалось от того, в котором проживала графиня. Топот здесь часто отскакивал от пола, по стенам добирался до потолка и не успевал раствориться, прежде чем рождались новые звуки и замыкали сей ритмичный поток, столь манящий и так напоминающий сердцебиение. Девчушка с придыханием думала, что хотела бы жить среди этого гомона. Несколько крепостных обитателей пролетели мимо неё, понятное дело, не приметив ребёнка, озабоченные чем-то своим. Отчего Аэлфлаед бдительность подрастеряла да поплатилась за то, врезавшись во служанку и вздрогнув сначала просто от сего, а потом, в довесок, от звонкого возгласа, что, конечно же, не преминула издать оная. Сжавшись да устремив испуганный взор к стене, графиня узрела не менее перепуганную прислужную девицу, которая уж успела метнуться в сторону от неё. Та попятились вдоль стены дальше, силясь удержать прыгающую челюсть, а девочка забормотала какие-то скомканные извинения и, хотя продолжала ручонки прижимать ко груди своей, дрожь и страх откинула быстро, видя, что слова не помогают, а рядом столь интригующе распахнута дверь, так и призывающая войти. Боком ступив за порог да в последний раз кинув взгляд во след убегающей служанке, Аэлфлаед наконец спокойно выдохнула и осторожно огляделась вокруг, только большим любопытством расплёскиваясь при осознании, что сие убранство ей смутно знакомо. Но токмо лишь смутно, понеже отдельную мебель и детали она припоминала чётко, а в общую картину они складываться не желали. Она нахмурилась слегка. Ну конечно, ведь в прошлый раз девочка заходила сюда с другой стороны, чрез противоположную дверь, за которую нынче высыпали няньки здешней обиталицы, незадолго до прихода незваной гостьи. Не зная, куда деть руки, она сжала их в кулаки и прижала к бархатному жилету, а затем, дабы убедиться в правдивости своих догадок, ещё раз оглянулась вокруг, намерено упуская из виду главное, до сих пор не веруя в такое чудесное совпадение и уповая в разрешении своих сомнений то ли на удачу, то ли на Бога. (Хотя, ясно, что и на то, и на другое разом. Ведь и удача, и Господь, оба они, слишком ненадёжны, чтобы выбрать кого-то одного. Ха-ха!) И всё то правдой оказалось. Боле не оттягивая заветный момент, возобновила графиня шаги и направилась в сторону колыбели, теперича очей с неё не сводя. Та стояла всё также укрытая сверху и донизу, точно защищая так дитя от сглаза, не кажа его свету. Отчего и пришлось совсем вплотную подойти девочке, чтобы узреть столь желанное. Преодолела она оставшееся расстояние даже быстро, но вот пред полами балдахина оробела шибко и долгую пару-тройку мгновений не решалась отодвинуть их, то поддаваясь вперёд с занесёной рукой, то отшатываясь назад. Клокотало внутри, щекоча диафрагму до содрогания. И не слышала Аэлфлаед, как где-то недалече по коридору шла маркиза, ослабшая, взятая под руки слугами, сетовала на внезапный упадок сил, по причине которого и пришлось возвратиться ей назад так скоро и уверяла, что дочь видеть ей необходимо для ободрения духа. И всё ж, когда клокотающее нечто с нарастанием решимости звоном совсем громким в ушах встало, аккуратненько подцепила девчонка ткань и боязливо отвела её в сторону. Глазки её, блестящие от волнения, точно щенячьи, вперились внутрь обители сей и тут же наткнулись на ответный живенький взгляд. Может и не очень осознанным, однако очень заинтересованным взором одарила Абигейл свою кузину да сощурилась, когда у той ладошка, в которой край балдахина был зажат, дёрнулась и луч света пустила во мрак колыбели. Завозилось чадо, пробудилось окончательно тогда и потянулось вперёд, вытягивая пухлую ручонку навстречу Аэлфлаед. А та столбом застыла, порозовела вся от внимания этого неприкрытого к себе да потянулась в ответ, как очарованная, позабыв чётко обозначенный запрет. Их пальчики мягко соприкоснулись кончиками, и дрожь стрельнула по ним у старшей, прошив её цыпками до самого темечка, в то время как младшая уже обхватила алебастровый перст той, уж очень уверенным движением, вовсе не в пример всем тем, что исполняла её сестрица. Такое тепло тот час же захлестнуло вампирушку. Будто обухом её по голове горело и пригвоздило к месту намертво. Тело её словно затекло от в миг набежавшей тяжести, но грудь так и рвалась в пляс. Внутри всё мерцало, порхало до пару из ушей. Но всё, что у девочки вышло - это бесшумно выдохнуть, под напором вытолкнуть из лёгких воздух и нежно при том помотать свободной фалангой пальца, дабы лучше ощутить сжавшуюся вокруг него ладошку. Чистый восторг. Вот так вот, совсем потерявшись, и проморгала тот момент графиня, в который петли дверей, заскрипев, провернулись, полотнища деревянные разомкнулись, и на порог ступила Гвендолин, ведя за собой всё своё сопровождение. Однако протяжный крик успешно размозжил оцепенение. Сначала полон он был пуганного негодования, высоких нот, но затем резко забасил, яростью переполнившись. Резко выдёргивать перст из хвата младшей сестры ой как не хотелось Аэлфлаед, а та всё не желала отпускать, потому, сделав шаг назад, продолжала держать она руку вытянутой, теперича с неподдельным ужасом взирая на уж рассвирепевшую тётку. - Ты?!.. Да кто пустил сюда это отродье?! - наконец обретя дар речи, отошла от шока маркиза и с новой силой разразилась, страшно смотря на племянницу широко распахнутыми очами. Прислуга вокруг госпожи вжала головы в плечи и в жутком смятении застыла, ожидая какого-нибудь приказания. Девчонка тем временем также, как эти служанки, ни жива ни мертва стояла. Напряжение столь сильно стиснуло ей плечи, что у неё никак не выходило пошевелиться. Хотя дюже желалось сбежать. Да не получалось и шелохнуться. Дыхание сделалось таким поверхностным, однако графиня не успела сим озаботиться, потому как женщина стремительно направилась к ней. От подскочившей паники в ушах зашумело. Быстро пересеча покои, Гвендолин мгновенно оказалась рядом с племянницей и, не задумываясь, ударила её по запястью той руки, что до сих пор была во власти Абигейл. Хлёсткий звук жгучего шлепка расшибился о стены. Младенец зарыдал. Тогда Аэлфлаед наконец сдвинулась с места, но лишь на маленький шажок назад, пошатнувшись, да на миг зажмурившись, во страхе великом так никакого возгласа и не издав. Приоткрыв глаза, девочка токмо успела увидеть, как для нового удара занесла женщина руку, так сразу и сомкнула вежды обратно, сжавшись всем телом в ожидании. Аж со свистом воздух разъехался в стороны, прокладывая путь последующей пощёчине. Однако... Лишь резко проскользившие по щеке пальцы ощутить успела графиня, когда её внезапно дёрнули назад за плечи. Дальше девочка уже не видела разворачивающуюся сцену, будучи вжатой в тело Базилды её крепкими руками и укрытой им же от беснующей маркизы. Камеристка со своею госпожой быстро покинули поле брани, и сквозь колокольный набат в ушах ещё какое-то время слышала Аэлфлаед, как в отдалении бурно пререкалась её тётка с Освальдом. Однако, о чём шёл разговор, она разобрать не могла да и незачем это было, покудово Уилисс, накрыв своей большой ладонью дрожащую девичью спину, несла её прочь. А дворецкий в сей миг придаться подобному спокойствию возможности отнюдь не имел. То и дело разводя руками да стеною встав меж Гвендолин и дверным проёмом, в котором давеча скрылись упыриха с прислужницей, он силился вразумить женщину, всё сильнее при том заламывая тонкие брови на каждый новый истеричный возглас. Ведь узнай лорд, что супруга его посмела поднять руку на племянницу, а то ещё чего похуже, управляющему первому бы и прилетело. Непорядок. Но благо, помимо ругани на тварь нечестивую, боле ничего не предприняла женщина и, перемежая проклятия с молитвами, прихватила кричащее чадо да, ссылаясь на дурное самочувствие, отправилась восвояси. Освальд был рад. Даже подглазья его тёмные разгладились. Только радость сия вскоре угасла. Поначалу ярые эмоции ещё держали маркизу на ногах. Даже от лекаря, вызванного ею самой, она ещё умудрялась отмахиваться, то и дело прицеловывая дочь. Даже Долорес к себе позвать успела. Похлопотала над ней чуток, то ли для виду, то ли и вправду, дабы успокоить душу. Да отправила её назад. Заметно было, как лик госпожи багровел от злости, даже чрез слой белил. А потом она присела, за главу держась. Затем прилегла, начав жаловаться на свою бедную голову, что вскружилась некстати и на боль в плечах и шеи нестерпимую. Иже наконец ясно стало, что не от чувств вовсе ядовитые пятна расползлись по женской коже. Сразу же тогда медикус оживился и принялся резво осматривать разгорающееся тело, едва ли не обжигаясь об него сам. Вот насколько сильно жар захватил Гвендолин. Покамест осмотр шёл, служанки уж одежду всю постаскивали да обмахивать её со всей мочи принялись. Однако маркиза скоро воспротивилась сему. "Холодно, холодно мне!", - стенала. "Горячка", - констатировал лекарь, а после тише добавил: "Ба... Токмо б не потница", - и, отвернувшись в сторону, крёстным знаменем себя освятил под молебный шёпот за всхворнувшую. Но ужасное предложение зачастую не просто так голову посещает, основание оно под собой обычно имеет, разве что до поры до времени запрятанное в подсознание. Вот и в сей раз во страхе лишь мимолётно говоренное истиной обернулось. "Как есть, потница", - безнадёжно заключил чуть погодя врачеватель, носом всё норовя уткнуться в ворот рубахи своей, пары тлетворные вдыхать никак не желая. Задрожали ещё пуще все прислужные опосля сих слов, замельтешили, однако языки они точно бы проглотили. Тишина вздулась в левиафановом брюхе. Лишь Абигейл кричала на руках у няньки. День давно уж помрачнел. Освальд всё тогда у дверей крутился, место себе не находя. Ступал взад-вперёд, ни слова не обронив, хотя слух уж и без него разнёсся по всей крепости, придавив тяжким молчание всех здешних обитателей. Базилда вся извелась, да тем воинственнее сделался её взгляд, тем каменнее лико её стало. Ещё строже не гласом громовым, но взглядом суровым гонять девок она принялась. Велела двери в графскую горницу запереть наглухо, догола раздеть госпожу, розовой водой обтереть да переодеть во свежие одежды и боле ни за что не выпускать. "И пущай хоть небо падёт", - вторил действиям весь её вид. А Гвендолин как впала в тягучие объятья перин, так освободиться от них больше и не сумела. Придавило её точно камнем. Власы рыжие раскидались по подушкам, руки с ногами разметались в бессилии непосильном, а по лбу крупными каплями стекал холодный пот, едва ли не заливая простыни. Лекарь часто подгонял служанок, чтоб вытирали его да попить подносили, стоя в стороне, потому как не знал, по правде говоря, что боле сделать можно. Совсем растерянность его охватила. "Что же... Что же, что же..?". Он взялся перебирать свой нескромный инвентарь. Брал то один мешочек в руки, то другой, то трав пучок доставал. Да вот едва ли среди всего этого добра нашлось бы действенное снадобье. Маркиза в тисках постели продолжала что-то бессвязно бормотать, прерываясь на болезненные стоны, а дитя всё также надрывно, до крови из ушей, вопило без продыху, извиваясь в руках своей смотрительницы, которая, уже дюже разволновавшись, стала нет-нет да прикладываться устами к детскому челу, совершенно не понимая, кажется ей али нет. В очередной раз совершив сей, полный тревоги, ритуал, женщина не выдержала и кинулась к забывшемуся средь своих колб врачевателю. Для него наконец появилась возможность заняться делом. Осмотрев Абигейл он ничего особенного не сыскал, всё скинул на "женскую чувствительность" и отослал няньку обратно в детские покои, подальше от больной матери, а после и сам вышел из маркизовых покоев, наказав, чтоб госпоже заснуть не давали, как бы та не отмахивалась. Ничем большим он помочь не мог. Под тихие шуршания прислужниц, Гвендолин бесконечно продолжала шептать токмо одно: "Сглазила, проклятая девка, сглазила, сглазила, прокляла..." Аэлфлаед тоже тогда уж постели отдана была. Густой запах благовоний, опосля прошедшего скромного богослужения, наполнил её покои доверху, доводя до лёгкого головокружения. Пуховое одеяло приятной тяжестью окутало графиню. Лён простыней нежно растёкся под ней. Свет тлеющих на канделябре свечей глухо доносился чрез полупрозрачную завесь балдахина. Однако в узкой девичьей груди звенел холод волнений. Подле госпожи Базилда тёмной грузной фигурой сидела над ней, разглаживая несуществующие складки на покрывале, да неустанно неразборчивым шёпотом читала молитвы, такие длинные, такие заунывные. Очи камеристки поблёскивали отчаяньем во тьме. Аэлфлаед старалась с ними не сталкиваться. Прямо у противоположной от неё стены, стоял шкафчик, а на нём лежал уготованный ей нательный крест, который графиня должна была носить с момента крещения, но, впервые спустя столько лет, готовилась надеть только завтра, на первую исповедь. Фигурка ослеплённой, но самой зрячей из всех Ди́ке всё также стражем стояла над всеми тайнами, на том же самом шкафчике, здесь, в сердце обители секретов и всё также стойко держала сызнова неспокойные весы, выведенные из равновесия бурчание Левиафана, что вторило бормотанию Уилисс. Под сопровождение сего животрепещущего лепета и встретила девочка новый день.***