***
На скорую руку покинув захолустные владения принцессы Марии, они уже не застали гонца, прискакавшего к ней из Лондона немногим позже, но догадывались о его прибытии. Верно, цели благостной тот не преследовал. "Ведь ясно, что с восхождением на трон новая королева не должна была оставить без внимания свою главную конкурентку", - молвил кто-то. Да возмутился этим невообразимым росказням, гуляющие средь его людей, Осбеорн: "Тьфу, какая там королева. Non satis est coronam induere", - и был в этом совершенно прав. Однако то, что нынче око столицы устремилось на них, кто бы за ним не скрывался, являлось истиной. И око сие не в радости, ох не в радости воззрилось на них. Налилось оно кровью, свирепо прожигая силуэты беженцев, несущихся сквозь тьму. А скрывались за сим оком личности, по правде говоря, самые разные. Чинами повыше да пониже. Известные, желающие загрести ещё поболе власти в свои руки, да совершенно безвестные, поднявшие в пору смуты головы и жаждущие тем паче выгрызть себе кусок. Волю короля былого быстро разнесли по всей столице, да пока неофициально, ибо по итогу оказалось предостаточно тех, (к примеру, лидер церкви да отец девушки, спешно прибывший во столицу), кто токмо рад был взять под видом добродетели деву Джейн в тиски собственных стремлений. А бедной девочке осталось токмо молча повиноваться и стоять в стороне, понеже теперича лишь надежда на Боже у неё была, лишь обращение к нему в молитвах и ожидание его решения. Однако, когда обнаружилась пропажа старшей наследницы, даже смирение леди Грей пошатнулось. Что уж молвить об остальных. Как огня, в сердцах боялись придворные в нынешний час действий Марии, её самой. Ибо веровали они в её озлобленность на весь протестантский мир, что кипела в её горячей испанской крови, подогретой когда-то ими самими. Даже самым уверенным в беспомощности принцессы паладинам приходилось сомневаться. Ведь пускай народ Лондона пока безразлично молчал, ни на пенсо не могли быть уверены придворные, что всё и дальше будет так продолжаться, в особенности, когда на горизонте замаячит иная наследница, которая непременно сыщет средь люда англицкого тех, кто преклонит пред ней колени. Потому из Лондона по приказу свыше выдвинулось войско. Ему предстояло встретить принцессу, которая, как предполагалось, уже подгоняла лошадь на пути к Лондону. И это предположение было верным. Однако момент битвы был оттянут заранее, намеренно. Маркизу не надо было видеть то войско, отправленное якобы по решению королевы Грей, чтобы понимать: они в этой стычке победителями не выйдут. Их собственный, собранный в спешке отряд оказался бы в любом случае бессилен против королевской армии. Им нужно было время. А для его выручки пришлось сделать крюк и отступить на восток. Объезд оказался путём не лёгким, полным тяжких раздумий и волнения. Потому как надобилось силы подсобрать в короткий срок, а для сего в первую очередь требовалось придумать, где эти силы взять. Да и дорогу Нортумберленду приходилось прокладывать на ходу, петляя взором средь множества малознакомых троп, ещё и не в полности положенных на карту. Бок о бок они с Марией ехали во главе отряда. И та в трясине сложных раздумий утопала не меньше, чем маркиз. Однако, если Осбеорн выглядел озабоченным задачей, стоящей перед ними, то женщина смотрелась скорее потерянно. Напряжённые события и предстоящие трудности вгоняли её в это смешение. Однако где-то глубоко в душе она корила себя не только за собственное бессилие пред их общей диллемой, ставящей на кон судьбу всей её страны, но и за то, что, когда, казалось бы, вот, настал её час, завеса насильного одиночества сорвана, она не чувствует перемен. Мария не облачала это ощущение в слова, не понимала его совсем. И оно, будто бы пользуясь этим непониманием, проникало всё глубже в её податливое сердце. Женщина словно до сих пор была для остальных не будущей правительницей, гордо восседающей на коне, а лишь тенью, нынче скромно влачащейся по дороге в неясном для неё самой направлении. Она то и дело оглядывалась назад, на теперича своих воинов, желая сыскать в них поддержку да токмо они не примечали взоров собственной государыни и просто скакали себе дальше. Конечно также Мария украдкой бросала взгляды и на Осбеорна. На него в особенности. Ведь маркиз столь увлечённый происходящим, чётко отдающий приказы, взирающий в целом на всё и вся так прямо да решительно, вроде бы ехал с нею рядом, а на деле был на мили впереди и на десятки футов выше. Приметив дальше по пути некое поселение, Нортумберленд просветлел и наконец оторвался от разглядывания застарелых заломов карты, дабы оглянуться вокруг. Тогда-то он выхватил один из тех растерянных взоров, которыми уже не раз успела наградить его принцесса. Черты её лица не были заломлены в какой-то истоме или в очевидном страдании, однако его выражение было пустым и излучало сокрытую мольбу, подобно лику неприкаянной грешницы. - Ваше величество, вас что-то беспокоит? - мягко испросил мужчина, не желая оставлять этого так. Наконец добившись отклика, женщина прикрыла вежды и умиротворённо выдохнула. - Нет, - лишь коротко произнесла она да отвернулась к дороге. Сей полуправдивый ответ вполне удовлетворил её, но не маркиза. Потому, немного помолчав, он вновь заговорил. Несколько пространно, но достаточно утвердительно. - Впереди нас ожидает не малый и не самый лёгкий путь из возможных. Сомнения, страхи и некоторые лишения придётся претерпеть. Однако всё из этого имело, имеет и будет иметь значение. Каждое верное движение ведёт нас к цели также, как и каждое неверное. Ибо на примере любого, из принятых нами, вами, решений, мы поймём и увидим, как достигается мета. Как однажды сказал великий военачальник Ганнибал: "Aut inveniam viam..." - "... Aut faciam" - не перебила, а скорее тихонько вклинилась в неторопливый монолог Мария, до сего не упустившая ни единого слова, вылетающего из уст Цирилла. - Совершенно верно, - тонко улыбнулся тот. Из-за очередного холма к этому мгновению уже выглянуло то самое поселение и стало расти на глазах, по мере продвижения отряда. Светало уж нынче. Густой туман опутывал всё вокруг, и они рассекали его, аки гомеровские воины-пираты, бороздящие на своих остроносых галерах моря да океаны. Тихий свет факелов и свечей оповещал о том, что здешние сельчане уже пробудились ото сна. Некоторых из них войско вместе со своими предводителями приметило ещё издалека, а те, в свою очередь, приметили их. Не шум, но повсеместный шёпот охватил народ. Он стал выглядывать из домов и стекаться на улицу, подтягиваясь навстречу приближающемуся отряду. И, когда расстояния, разделяющее их, значительно сократилось, Нортумберленд заговорил вновь. - Каждый пройденный шаг, каждая преодолённая миля и каждый человек, стоящий за нас, имеют значение. Как постепенно возводится дворец, так и величие достигается через малости, - тут они уже совсем сбавили ход. Осбеорн одним непринуждённым движением соскользнул с коня и, взявши его да королевскую животину за поводья, провёл их ещё немного. - Всякому дворцу необходима прочная основа, - на сих словах мужчина остановился и обратился ликом к Марии, качнув своими русыми власами, что вились от концов. Он проникновенно заглянул в её глаза, продолжил. - Посему, я надеюсь, вы позволите своему покорному и верному слуге стать сей основой, - а затем протянул женщине руку, и та, в очаровании безропотно повинуясь, ответила на этот услужливый жест, с помощью маркиза спустившись на землю. - Так дайте же вместе возведём дворец вашему величию. Камешек за камешком, - и Цирилл повёл её навстречу сбившейся в ожидании толпе. Принцесса, оглядев её, ужаснулась да смутилась страшно. Сглотнула. Вдохнула, выдохнула. Однако, завидев, что Нортумберленд возвёл руку над головой, призывая людей слушать, глаголила со всем великодушием, что хранила её душа. - Я - принцесса Мария, дочерь вашего короля Генриха и вашей благословенной великодушной королевы Екатерины Арагонской, приветствую вас. Намедни мой младший брат, король Эдуард, да успокоиться он с миром, - глас её дрожащий совсем исказился и она снова сглотнула, ожидая, покудово затихнут вторящие возгласы людей. - Склонённый злостными умами грешников, что окружали его, и в лихорадочном помутнении рассудка изменил указ нашего отца, назначив наследницей... - тут женщина оступилась в речи своей, всё поболе закипая, не имея никаких сил припомнить имя этой... Этой!.. - Леди Джей Грей! - подхватил маркиз. - Такое же неразумное дитя, как и почивший его величество король Эдуард. Вы, верные подданные английской короны, ведаете, а ежели не ведаете, так внимайте же, что отныне, коли не воспротивиться сему решению, власть окажется в руках тех, кому Господь права такого не даровал. И воля божия осквернится, и его немилость падёт на ваши головы, и смута настанет. Разве позволите вы, добрый английский народ, такому свершиться?! - - с новой силой взметнув над головой руку, ладонь которой сжалась в кулак, воодушевлённо вскричал Осбеорн (да слишком несдержанно, срываясь на высокие ноты, что было для него необычно, но это всеобщее буйство, в миг расцветшая и пышущая восхищением принцесса да свежесть утра возымели пьянящий эффект). За ним повторила толпа, опосля разразившись не менее пылко. - Нет! Нет! Ни за что! - люд неистовствовал. И тогда, уже осёкшийся да прикрывший рот, мужчина возблагодарил всевышнего за этот рокот, в котором потонул его собственный крик. Затем, мгновением позже, он слегка коснулся ладони поражённой Марии, и она, очнувшись, взяла на себя последнее слово. - Тогда, раз готовы вы стоят за истину, я прошу, следуйте за мной! И я укажу вам путь к свету! - ответом ей был хор согласных голосов. Немногим погодя, сие поселение было покинуто. В качестве оружия местные прихватили, что нашлось. У кого-то и лошади сыскались, а потому и небольшая конница, изначально составленная только лишь из людей маркиза, пополнилась. Все остальные пешим ходом отправились вслед за будущей королевой, страстно да гулко отбивая марш. Заслышав его, люд из близлежащих поселений также не остался в стороне. Это повсеместное народное признание сформировало целое ополчение, во что, честно говоря, пока ещё принцесса едва ли могла поверить. Но эти люди шли за ней. Они скандировали её имя. Иже её уверенность в праведность сего пути токмо росла. Да не гасла она, покуда ехали они во свете дня, собирая и принимая в свои ряды всё больше желающих. Не угасла она и тогда, когда на ночлег они остановились. И, кажется, не угаснуть ей уж было никогда, даже когда поутру следующего дня пришлось им повстречаться с войском, посланным тайным советом.***
Под утро уж гроб выносили. Да не один, а два. С трупами отпетыми. Срок медикусом был дан - один день. Коли переживёт, то дело ладно сложится. Но в ночь всё же случилось Гвендолин разок прикрыть очи и уж не смогла она их открыть. Больно тяжелы вежды оказалась. Служанки её больше не дозвались, как бы не кричали и как бы не трясли за плечи госпожу, да как бы по ланитам не били в последней отчаянной попытке. Однако это не самое страшное. Этого ожидали. Не с великим желание, не со смирением, нет. Но мысль допускали. А вот смерти графини младшей никто не предполагал. Как велено было врачевателем, нянька Абигейл в покои её вернула, качала долго очень на руках, прежде, чем та успокоилась, да уложила её в колыбель. Всё думала женщина ещё раз к лекарю подойти, но так и не решилась, помня его слова: "Не надумывать и не страшить всех вокруг почём зря". От так и проглядела, допустила роковую ошибку, а когда поняла, что дитя не добудиться, да заметила, что грудь её не вздымается, стало слишком поздно. Ох, как кричала женщина, как билась в конвульсиях, деревянными руками прижимая к себе остывающее тельце, как надрывно звала на помощь дворецкого, медикуса, Господа Бога, кого-нибудь. Смертельный ужас застыл на её лице костяной маской и сквозил в охрипшем голосе, окутывая всех присутствующих. Но сделать уже было ничего нельзя. Когда полностью рассвело, наскоро вызванный священник уж закончил над покойными, а все остальные обитатели нортумберлендской крепости были осмотрены, в наивной надежде предотвратить распространение недуга. И упыриху вместе с её свитой осмотрели с ног до головы, да токмо после сего отпустили, отправившись дальше высматривать больных среди прислуги. Базилда, всю ночь не смыкавшая очей, в стальной хватке держала ладонь Аэлфлаед, да то и дело дёргано оглядывалась по сторонам, избирая самые безлюдные ходы в резиденции. Хмурила она злобно свои разлётные брови на каждого прохожего и прижимала девочку ближе к себе, одним видом отпугивая посторонних. Таким образом они добрались до внутреннего двора и там столкнулись с ожидающей повозкой, пред которой стояли всё ещё не прикрытые крышками гробы. На чёрном бархате, в обрамлении тёмных кружев, наконец-то спокойное лико маркизы ещё явственнее отдавало трупной серостью. Сеть сосудов помрачнела под её тонкой кожей и смотрелась рытвинами на некогда нежнейших кистях, нынче сложенных крест на крест на груди. В левую ладонь был вложен свежесрезанный бордовый цветок шиповника. Также когда-то сре́зали из этого сада последний жизни дар для прежнего маркиза, Брандта Цирилла, и для совсем ещё юного сына Гвендолин, Ричарда. Для Оэрика, отца Аэлфлаед, не среза́ли. В обугленные кости вкладывать цветок никто не решился. Рядом с усопшими в окружении дюжины прислужных людей, стоял Освальд и бдил за процессом. Щетину он иногда задумчиво потирал, но в целом был спокоен. Теперича, до приезда маркиза, управление крепостью полностью легло на его плечи. В гроб Абигейл, схожий во всём с материнским, окромя размера, уже вбивали последние гвозди, и Аэлфлаед успела увидеть лишь чуток, только медь её коротеньких кудрей. Потому слово смерть совсем не связалось в голове девочки с этим ускользающим образом. Однако тётку она смогла хорошенько рассмотреть, тихонько выглядывая из-за крупной фигуры камеристки. Вся эта картина выглядела непонятно и странно, посему, когда они оставили сие действо позади, она не оглядывалась. Да и через пару мгновений от происходящего их отрезали насовсем сомкнувшиеся врата. Токмо когда уж в ожидающую карету они стали садиться, графиня остановилась, резко обернувшись назад, и с беспокойством заявила. - Мы же должны ещё сестрицу дождаться, - еле заметные девичьи брови чуть заломились, но взор выражал глубокую убеждённость в сказанных словах. - Нет, мы едем без неё, - молвила, как отрезала Уиллис, подталкивая госпожу вовнутрь. - Но как же... - слабо попыталась возразить та, абсолютным непониманием в миг переполнившись, но под напором женщины быстро сдалась, понуро забираясь в карету. Столь Аэлфлаед опечалилась своим вновь вынужденным одиночеством, что даже в окошко ни разу не выглянула по пути, хотя всегда с недюжим упорством первооткрывателя изучала и доселе знакомые виды. Она страшилась этого дня, но ждала именно этой встречи, которая должна была порадовать её, ободрить, но не состоялась по совершенно непонятной причине! И выведать истину графиня посчитала себя обязанной едва ли не самим Господом. Однако вскорости все эти измышления померкли, да отошли на задний план. Они подъезжали. И первоначальный страх сызнова перехватил бразды правления. Крест было необходимо надеть прямо здесь и прямо сейчас, до того, как они покинули бы карету. Там, на улице, в соборе, нельзя. Там увидят, узнают, всё поймут и не пощадят. Потому что щадить не за что. Она повторит судьбу своего нерадивого отца. Над ним никто не сжалился. И над ней никто не сжалится. Как иже подобает. Так ей поведал маркиз. А покуда в метания душевных девчонка пребывала, камеристка уж выудила из-за пазухи крестик нательный, протёрла его твёрдой рукой и потянулась к своей госпоже. Однако та метнулась назад, вжалась в спинку и отчаянно замотала головой, не сумев выставить руки пред собой, но прижав их телу. Базилда на то лишь тяжко вздохнула, да выражение лица наконец смягчила, впервые за день. Рот свой широкий в улыбке она не растянула, но резкость всю отбросила, на миг просветлело её лико, будучи не омрачено боле тенями морщин. Тогда женщина подалась вперёд, устами ласково коснулась чела графини и, пока та не опомнилась, накинула на неё крест, заправив его под верхние одежды, но оставив покоиться поверх нательной рубахи. В тот же момент упыриха взвизгнула, задрожали её губы, а ладошки прижались ко груди, сквозь жилет силясь безуспешно сжать мощь святую и отнят её от тела. Но Уиллис остановила Аэлфлаед прежде, чем та смогла исполнить задуманное. И с мелькнувшей тихой печалью во взгляде, в последний раз на воспитанницу посмотрела, а после спешно вывела её на улицу, оставив последний спасительный оплот позади. Мрачный образ собора резко вырос, явился перед ними во всём своём необъятном масштабе, как рок, как страшный зверь из рукописей древних, как оскаленный в довольстве великом Левиафан, дьявол, что теперича преследовал графиню, будучи любопытным до её тернистой судьбы. Нынче, как никогда, дрожали девичьи ножки, восходя по широким ступеням божьего дома, точно на эшафот. Душа так заполошенно билась внутри её похолодевшего тела, едва не разбиваясь о грудную клетку, выбивая из широко распахнутых глаз слёзы. Она готова была разрыдаться. Воздух внутрь не шёл, пятки врезались в беспощадный мрамор. Так хотелось убежать! Но руки Базилды крепко держали графские плечики, и Аэлфлаед могла лишь смотреть, как жестокая будущность двигалась ей навстречу с угрожающей скоростью, уже накрывая хрупкую фигурку подошвой своего сапога, дабы раздавить. Таки вырвав наружу из-под верхней одёжи ворот рубахи да расчесав кожу под крестом, которая, казалось, горела пламенем, оказавшись в храме, девочка прекратила попытки вырваться. Вся тяжесть царяшего внутри могущества и всевластия хозяина здешнего вывалились на неё из чрева храма. И чем дальше проходила она вдоль тёмных скамейных рядов, тем сильнее поглощал её этот смиряющий амбьянс. Что бы графиня не сотворила, о чём бы не помыслила, ничего не осталось бы в тайне. Он всё знает. И они всё узнают. Однако, так подумать, кто - они? Базилда да прочие слуги вампирши и без того о многом ведали. (Хотя человек никогда не раскрыт от и до перед другими. Безбрежный океан собственной сущности, её полнота и самодостаточность располагают.) Отец Рут? Да. Он будет своим завсегда мягким гласом, гласом самого Господа, вопросы задавать, вновь смотреть на неё своими чистыми очами и ожидать таких же чистых, искренних ответов. Чужие люди? Возможно, хотя их и в помине рядом не будет. Да важно ли ей было это? Девочка уже как наяву видела то презрение во взоре каждого прохожего, встречающегося на пути. Хмурый день едва пробивался сквозь витражи во чрево собора. Мрак залёг здесь сегодня. И лишь свечи, расставленные вдоль полумесяца алтаря, зловеще разъедали налёт тьмы своим багряным огнём. Ныне малолюдно было в храме. Люди духовно уединялись али были предоставлены в ведомство иных церковных служителей, понеже глава здешний ожидал поутру лишь одного определенного человека, стоя в темени арки, ведущей куда-то в закутки сего места, дабы не бросаться в глаза своей пускай и скромной фигуркой. Доведя боле несопротивляющуюся графиню до конца скамейных рядов, завернула вместе с нею Уиллис в сторону. А, подведя к пастору, вверила девочку ему и, раскивавшись, без слов удалилась. По обыкновению светлое лицо отца Рута тогда обратилось к юной прихожанке. О нет. Вот сейчас он должен был всё понять. Он же посланник Всевышнего, видящий его очами. Нет-нет-нет!.. Но её дрожь он, по всей видимости, принял за бурлящее предвкушение. Да от этого личико Аэлфлаед покривилось не меньше. Благо, пастор, взяв её аккуратно за руку, уж отвернулся и не наблюдал сей перемены, занявшись дорогой до исповедальни. Даже в этой малой недосказанности графине чудилась страшная ложь. Ей чувствовалось, что предаёт она его человеческое доверие. Ужас даже больший посетил её от сей догадки! Мрачные своды, огибающие их сверху, обязаны были рухнуть под тяжестью девичьих метаний, закончив эту пытку навсегда. Однако они продолжали виться над ними, ведя всё дальше и дальше, покуда не прервались, уперевшись в высокий дверной проём, окинутый светом одиноких свечей, что рыдали восковыми слезами по графине и по остальным грешникам, коими полнился весь собор и весь мир. За дверями их ожидала небольшая комнатушка. Не более 15 футов в длину и 10 футов в ширину. Но потолок стремился далече. Благодушно не давил ещё и сверху, предоставив сие стенам. Да оттого складывалось впечатление, будто в том пространстве, развернувшемся высоко над головой и заточённом во мглу коварную, роились неведомые наблюдатели, оживляя эфир здешний своим движением, убивая страхом и без того перепуганную насмерть графиню. Её пастор оставил перед древянной ширмой, а сам скрылся за ней. Всё как предписано, хотя мужчина и вёл девочку весь путь досюда. Сквозь прорези она всё ещё могла наблюдать его силуэт, разве что теперича засвеченный из-за окошка, что оказалось ныне за спиной церковного отца, а он мог видеть её, наверное, куда лучше, чем Аэлфлаед хотелось бы. Потому ничего лишнего, никакого допущения она себе не позволила. Ломаными движениями она опустилась, почти рухнула, на как некстати дрогнувшие колени. Едва слышно, она рвано выдохнула и ощутила, как в лёгких уже горело от недостатка воздуха, однако поделать с собой ничего не могла. Всё, токмо бы грудь лишний раз не вздымалась и не прижимала к каркасу тугого жилета. Всё, лишь бы лишний раз не касаться креста, который уже должен был продырявить лён рубахи и срастись с закопчёной плотью. И столь сильно графиня забылась в сих думах, что совсем неожиданно резанул её по ушам голос отца Рута. - Постилась ли ты? Усердно ли молилась? - бесстрастно произнёс он, а не привычно воодушевлённо, как всегда читал проповеди. И без знакомой чёткой картины его доброжелательного лика пред очами, для девочки прозвучало это дико вдвойне. И так предосудительно, чёрт побери! - Постилась. Усердно молилась, - еле продрав сухое горло, просипела она в ответ. - Простила ли ты всех, кто причинил тебе обиды и огорчения? - Простила, - да Аэлфлаед считала, что некого ей в сущности прощать. Во всех своих бедах она была виновата сама. - Просила ли ты прощение, за причинённые тобою обиды ближним? - Просила, - о, ничего более страстно, чем этого, она в своей жизни никогда не просила. Да вот на этом ответе иссякла вся искренность, исчерпала себя. Ибо спросил пастор. - Чиста ли совесть твоя? - Ч-чиста, - выдавила графиня сквозь гадкий ком. Едва ли не задыхаясь. Не сумев ничего боле добавить. - Так покайся в грехах своих, - как молния ударила из почерневшего неба! Хотя голос мужчины остался прежним, дюже размеренным. Отчего, верно, было совсем слышно, как заскрипело у юной прихожанки всё внутри, как завыло, подобно умирающему зверю. - Я... Я каюсь... - запнулась она на полуслове, взмолившись про себя, чтобы быстрее закончился этот ужас. - Каюсь... - снова запнулась. Безмолвие начало затягиваться, удушдиво распространившись вокруг. ... Но... ... Отмалчиваться вечно Аэлфлаед не могла. ... Как бы не был терпелив отец Рут. - Каюсь во всех, прис-сущих любому р-рабу божьему гр-рехах, и клянусь до с-скончания пути моего з-земного молить Всевышнего о про-про-прощении, - наконец молвила она. Совершенное отчаянье поразило её с ног до головы. Под конец изречения глас девичий вовсе сорвался на безудержные прыжки. Она не знала, как будет ответ держать дальше. Но точно ведала, что хуже ничего уже не будет. Графиня ведь соврала. Как смыть такой позор?.. Как вынести сею ношу, вдобавок к остальным её проступкам? Будто бы их и без этого было мало! Дядюшка велел солгать. И она солгала, послушалась! Он велел сокрыть, взгромоздить на детские плечики ещё один грех. Иже она, опосля слов его, не смогла бы уже иначе. Но, несмотря на то, что, бывает, кажется, словно дальше лишь тьма да полное бессилие, жизнь невозможно остановить токмо по одному велению истерзанной души. Получив долгожданное покаяние, много, чего ещё спросил у Аэлфлаед пастор, много, чего сам сказал. И графиня ни один вопрос мужчины так или иначе без ответа не оставила, ни одно его слово мимо ушей не пропустила. Всё вытерпела. Выстояла. А по приезде домой уткнулась в юбку Базилды и наконец горько беззвучно разрыдалась, сжавшись в беспомощный комок. И крестик наконец стянулась, под которым, на удивление, нашла не ожог огромный, но краснющие полосы.***
Ещё совсем слабо, но уже ощутимо для беззащитных обитателей здешних диких и безлюдных земель, для матери и дщери, страшали ветра, дуя и завывая из-за Калины самой. Так тянуло женщину откликнуться на сей глас, последовать за ним. С каждым днём крепло это желание, росло. И хотя дитя на руках отрезвляло её разум из раза в раз, всё чаще отвлекалась упыриха на зов замогильный, тянулась к нему всё сильнее. Понимала она умом-разумом, что рано али поздно уйдёт за реку, мост роковой пересечёт. А что с дочерью сделать, так и не придумала, терзая себя страхами да волнениями всё чаще. Взять с собой? Да как же! Не можно это, нельзя. Она ведь жива-живёхонькая, деточка её. Делать ей нечего средь мёртвых. "Рано, рано ей..." - сокрушалась женщина, оглаживая круглое личико чада своего одной рукой, а второй баюкая его неспешно. Девочка в сию ночь беспокойна была, то и дело отбрасывала дремоту, не позволяя матери отпустить себя ни на миг. Точно чуяла намерения женщины, словно ведала её думы. Вот сызнова она принялась хныкать. Упыриха покрепче запеленала её тогда и стала тихонько, шепчуще так складывать незамысловатую мелодию, постепенно подбирая слова. При том вовсе не ведала она на что надеется больше: на то, что чадо её понимает, али на то, что та ни единого слово не уразумеет да не упомнит опосля. - Дитятко-дитятко, ты - моя радость Что за судьбинушка ждёт нас с тобой? Что за тропа петлит беспрестанно Под её и под нашей ногой? Ой лю́ли-лю́ли-люли́, Ой лю́ли-лю́ли-люли́, - уставившись куда-то в пустоту своими мутноватыми очами, изливала душу она. - Стелиться вертится, змию подобна Наша с тобою тропинка Едина пойдёт иль двоится решится? Ой лю́ли-лю́ли-люли́, - вздохнувши напоследок, ещё один куплет сложила женщина и перехватила свёрток с дочерью поудобней, устраивая ту на своей груди. - Ведь мёртвый к живому не глава к главе, Не плечо к плечу, не рука к руке. А к кому же тогда, моя ты родная? Но только... Только не ко мне. Ой лю́ли-лю́ли-люли́, Ой лю́ли-лю́ли-люли́. Господи... - уж думала воззвать упыриха, да опомнилась, не с печалью, но с решительностью в словах. - Но нет на нас Господа! Кому же тогда тебя мне вручит..? Вручаю судьбе! Будь ей покорна, Еленушка, ты будешь жить, - затем мать поцеловала чело детское, теперича спокойствием преисполнившись в дальнейших рассуждениях. - Иже буде к тебе милосердна она, С несчастьем разлучит на век, Спеленает заместо меня И укроет-упрячет от бед Ой лю́ли-лю́ли-люли́, Ой лю́ли-лю́ли-люли́...***
Всю дорогу Томас стремглав мчался вперёд. Общий накал остро жалил каждый уголок его горячной юношеской души, заставляя вжаться стопой в стремя, вскочить, тряхнув взмыленной главой, да хлестануть коня по крупу и посильнее. Едва ли не первее всех скакал он, токмо Цирилла и принцессу разве что не обогнав, хотя дюже хотелось. Выезжая вот так, пред всем их отрядом, Говарду нравилось представлять, что ведёт его он и никто иной. Что мол будто бы не на месте рядового воина он, а на месте маркиза. Однако здесь мысль ползла дальше. И вот, уж не маркиз он, а герцог. Словно бы дед его не был лишён сего титула, а отец не был казнён ещё Генрихом VIII, и все регалии по наследству, как и должно, достались ему. Да, о такой жизни юнец мечтал. Иже Норфолком себя величать никогда не переставал, пускай и не вслух. А то, что ныне вершилось и при участии Томаса в том числе, могло превратить эти грёзы в реальность. При понимании этого, Говард таки исходился весь от нетерпения и непомерных надежд. Да столь неусыпно горело в нём всё это, что, когда на ночлег они остановились, очей сомкнуть он не смог. Ладони его подрагивали от напряжения и всё чаще потирал он светлый пух на щеках, слоняясь взад-вперёд по худой избушке, что досталась ему на ночь. "Темно, как в клоаке дьявола, а тесно-то как!" - негодовал мальчишка и не без причины. Штукатурка, проложенная между досками, сыпалась при малейшем прикосновении и поднималась облаком мерзкой пыли, а воротить нос и некуда было. Повернулся - вот стена, сделал шаг в сторону - ещё одна, третья уж за спиною, а четвёртая нащупается здесь же, только руку протяни. "Что не в амбаре и не в хлеву, где смердит мышами и другой скотиной, наверно, отблагодарить должен", - пробухчал Томас, наконец перестав наматывать круги. "Но! Ещё ни разу не благодарил я Господа за то, что мне видите ли посчастливилось не наступить в дерьмо на прогулке!" - притопнул он ногой напоследок и вышел наконец вон, грохнув дверью так, что бедный домишко едва-едва не закачался. Влажный, да чистый воздух ударил ему тут же в ноздри, из-за чего юнец здесь же и выкашлял всю пылищу дрянную. Опосля беспроглядной темноты избы, улица ему показалась светлой-светлой и, заболтав одной рукой, а другой подёргивая пояс, Говард двинулся наобум, безынтересно оглядывая окрестности. Уже по ходу его догнал нечистотный гнилостный душок, но мальчонка не обратил на него никакого внимания. Дело-то привычное. Тут и там раздавалось фырканье да чавканье лошадей. Их мощные силуэты то и дело склоняли свои длинновласые головы к земле, с причмокиванием пощипывая травку. Помимо сих на улице было почти никого не видать. Все прибывшие укрылись по домам, в которых их пустили услужливые хозяева, али по общинным зданиям: по тем самым амбарам, хлевам, а некоторые даже в здешний церковный дом набились. Попетляв по тропинкам, Томас взобрался на покатый холм, на самую окраину деревеньки. Густое облако тумана на сим возвышении редело, скатываясь туда, откуда он пришёл, потому здесь дышалось легче. Вдох... Лёгкая прохлада заструилась внутрь и заполнила собой грудь, затем отозвалась в голове, как хорошее вино, заполнившее сосуд и отозвавшееся певуче звонко последними каплями в узком горлышке. Выдох... И так по новой. Но уже без должного внимания к деталям. Ибо, наблюдая некое явление из раза в раз, человек зачастую заболевает обыденностью. (Печально, что ощущения столь мимолётны. Однако в связи с этим появляется некоторая возможность на время позабыть, дабы вспомнить и пережить всё заново.) Время уже давно перемахнуло заполночь. Витиеватый крест той самой церквушки чернел на фоне сероватой голубизны предрассветного неба. А ещё небосвод хорошо оттенял темнеющий силуэт высоченной ветряной мельницы, стоящей в гордом одиночестве. Она-то и привлекла внимание юноши, желавшего в этот тихий час какого-нибудь этакого развлечения для себя. В вышину та мельница была с трёхэтажную домину, а лопасти её были каковы! Тоже внушительны, ничего не скажешь. Нынче они покоились, но, оказавшись рядом, из любопытства Томас, сумев достаточно высоко подпрыгнуть, коснулся одной лопасти, обтянутой грубой тканью, и пихнул её, что хватило силы. Да та лишь едва скрипнула, не поддалась. Вот насколько тяжела и крепка была. И, кстати, дверь, ведущая во внутрь, такова же оказалась. Токмо она уж поддалась. Отворилась, провернувшись на мощных петлях, да впустила юношу. Первый этаж его встретил густым сумраком, который разбавляла лишь слабая струйка света, льющаяся с лестницы, протянутой к отверстию в потолке и ведущей на второй этаж. Здесь повсюду лежали мешки зерна. Кисловато пахло плесенью. Ничего интересного, поэтому Томас полез скорее дальше. Он предполагал найти внутри мельницы кого-нибудь. Не просто же так дверь была отперта. Ах да... Вот и нашлись искомые. Вместе с видом на следующий этаж взору Говарда открылся также вид на две беспробудные туши, сражённые наповал хмелем, душноватый запах которого стоял в воздух вместе с приятным ароматом солода, исходившим от молотого зерна и от... Эля. Свежего эля, ну конечно! Их весьма возросший войско выжрало всё, что только оказалось не приколоченным в этой деревушке. В том числе, выпивку. А по приезде на сие место, покуда все мужики уж трапезу развернули, Том, вместо того, чтобы присоединиться к ним, к своему огромному сожалению, ещё не мало времени провёл с маркизом плечом к плечу, совершая объезд. Потому теперь, хмуро стоя над безмятежно спящим, вдоволь сытым пьянчугой, мальчишка от души пнул его по стегну. Ну ибо нечего ногами разбрасываться. "Ишь!". Да вот тогда сосуд, зажатый в ладони мужика, от удара закачался и заплескал содержимое по стенкам, тем самым привлекая внимание юнца. Он, конечно, не преминул проверить. Иже, о, чудо! Тот оказался ещё наполовину полон Элем. "А пути-то Господни, весьма исповедимы", - с довольной ухмылкой подумал Говард и принялся потягивать горькое пойло, расцвётшее сладкими нотками на его языке. Смакуя напиток, юноша вдумчиво принюхался. Запах отдавал травами, да не противными. Видно, здешние что-то своё особое намешали. "Ну, недурно-недурно у них вышло". Однако, помедли он ещё хотя бы чуть-чуть, одному Богу ведомо, в насколько печальный просак они бы попали. Ведь эти двое пьяниц, на дозор вызвались, а теперича дрыхли и хоть бы что. За дорогой нынче никто не следил. Да и Томас не то чтобы собирался. Но из праздного любопытства, допив эль до дна, он также, по шаткой лесенке, залез на третий этаж. Находящийся там, механизм порассматривал да подёргал сначала, а затем в маленькое полукруглое оконце заглянул. С высоты мельницы открылся на перекаты самых дальних холмов, а из-за них показалось... Ох, чёрт... "Королевский отряд!" - прежде даже сощурившись от неверия, едва не взвизгнул на всю округу юноша и кубарем слетел вниз, а там и на улицу вылетел, чуть не снеся дверь с петель. Всё дома стояли как на подбор - о-ди-на-ко-вы-е. Его пронзил хладный ужас с головы до пят. Он ведь, как на зло (!), совершенно позабыл, в каком из домов расположился маркиз. "Так! Церковный дом, вот амбар, конюшня... А! Точно". Том крутанулся и, вернувшись на две избы назад, без стуку ворвался во внутрь. От залетевшего вместе с ним ветерка, пламень догорающей свечи дрогнул. Дёрнувшись, Нортумберленд резко поднялся с сенного тюфяка, да, поначалу оторопело, а опосля дюже недовольно воззрился на юнца, пускай токмо одним оком, ибо второе намертво слепила сонливость. Поджатые губы мужчины искривились, но сказать он ничего не успел. - Наступают, - бойко, да слегка путающимся языком заворочал Говард раньше. - Войско королевское. Здесь уже почти, - тот час же все прочие мысли оставили милорда. Всё негодование по поводу отвратительно беспардонного поведения этого мальчишки улетучилось. Однако, верно, он всю оставшуюся жизнь при внезапном появлении Томаса будет вздрагивать. Право слово, за последний несколько дней тот заделался всадником бедствия. "Ух, чёрт проклятый!" - мгновенно осветила разум мужчины мысль, но быстрее неё он успел привести себя в порядок, оправив не снятые на ночь одежды и, застегнув свой плащ, на манер греческой хламиды, выйти спешно на улицу. Там он распорядился, чтобы Говард и пробудившиеся от шуму зеваки поднимали всех остальных, а сам отправился к Марии. Буквально в следующем домишке, поближе к нему самому, заночевать решила она, несмотря на изначально желание остановиться поближе к церковному дому. Врываться подобно Норфолку мужчина, конечно же, не стал. Разве что, срочность ситуации принудила его стучать в её дверь заведомо громко и дюже настойчиво, как бы он обычно не сделал. Спустя пару мгновений изнутри раздались тихие шаги и совсем близко, из-за самой двери послышался вопрос. - Это вы, милорд? - никого другого она и не ждала, даже сама к двери пошла, вместо камеристки, да осторожность, в любом случае, была не лишней. - Да, я, ваше высочество. Дело не терпит отлагательств. Нам надобно немедленно выступать. - Что же... - Столичное войско уже на пороге. Дышит нам чуть ли не в лицо, - перебил мужчина принцессу, нехорошо вышло. Однако некоторая спешка оправдана, дай Бог, ему проститься. (Что же ты ещё хочешь, чтобы простил тебе Господь? Прощения ли ты ищешь, а может попросту желаешь всё позабыть, однажды состроить вид, точно ничего не произошло, и поверить в сие самому раз и навсегда? Ведь для прощения надо истово каяться и сожалеть. А ты не сожалеешь.) - О, - глухо отозвалась женщина, немного растерявшись, но тут же взяла себя в руки. Всё же слова маркиза вселили в неё веру достаточно сильную, для решительных действий. - Сию секунду! - удаляясь, воскликнула она, после зашуршала чем-то. Затоптала вторая пара ног. Видно, прислужница госпожу свою в порядок принялась приводить. Хотя что там, своё многослойное одеяние та на ночь не снимала, не практично это, вот и всё. Да через пару мгновений дверь отворилась, явив поначалу камеристку, которая, равнодушно поклонившись, вышла вперёд и тогда пропустила Марию. Отойдя чуть назад, Осбеорн резкими взмахами руки указывал пробегающих мимо селянам дорогу к месту сбора, а как увидел, что притормаживать начали те да кланяться, сам обернулся. Его серые очи, поддёрнутые призрачной голубой дымкой, полоснули по королевской фигуре и тут же сокрылись за чередой светлых ресниц, а лик мужской в свою очередь занавесили русые власы, когда тот согнулся в глубоком поклоне. В обстановке сего бесцветного утра, его облик казался совсем бледным. Лишь лёгкий абрис обозначал хрусталь его кожи, воздушными витками терялся в бороде. Но в тоже время новёхонькие дорогие одежды, что были на нём, переливчато горели ярче чего бы то ни было вокруг. И Мария из-за этого чувствовала себя лишь частью общей серости. Однако надменности в Цирилле она не наблюдала, а потому, даже позабыв на миг о предстоящей битве, не злобу иль зависть женщина испытала, но восхищение. Силами пары мужиков, лошади милорда и её величества уже стояли подле них. А потому Осбеорн помог взобраться на седло женщине, затем вскочил на свою лошадь, и они ринулись прямиком к уже собранному войску, которое ожидало только приказа. Прогарцевав ближе к своим людям, Нортумберленд с лёгким сомнением оглядел собравшееся полчище. Нет, он верил в победу. Но как при возжелании мира готовятся к войне, также, желая триумфа, он готовился к поражению. Только душой готовился, а, что тогда будет делать, на самом деле, не хотел даже предполагать. Едва показался столичный отряд, так вздох сорвался с его уст вместе с приказом навострить оружие и выступать. "Готовы вы под началом маркиза Нортумберлендского из рода Цирилл постоять за королеву?!". "Да!". "Так постойте же! За право дарованное небесами! За её величество, королеву Марию! За Англию! Вперёд!". "Вперёд!". Иже два войска сцепились со всем пылом и жаром. Мечом и щитом. Луком и стрелой. Прикладом и пулей. Вилами и огнём. Верой, да разве правдой? Ведь как бы не хотелось думать, что Господь бдил за ними и с его разрешения вершилась сия кровопролитная битва, со стороны, из далека, из новых времён видится, что скорее человеческая вздорность тому служила началом и судом этим правила тоже она. Вон, чёрные полчища над побоищем заметались. То - вороны, на падаль прилетели. Вгрызлись своими клювами костяными в сочные раны, проткнули ими и выклевали нежные глаза, которые, растёкшись, утратили выражение болезненной агонии. Однако одна из ворон в стороне осталась. Величественно осела чуть поодаль, сложив крылья. Морриган. Её могущество натравило стаю чёрных птиц на столичных рыцарей. Её сила в ударе копыт лошадиных звенела. И её воля вела к неотвратимому поражению войско королевы Джейн. Несколько брезгливо обтерев свой меч от крови склизкой, Осбеорн был рад убрать его в ножны. Его больше удовлетворял сам факт смерти врага, нежели процесс. Управляться с самым разным оружием он несомненно умел и применял это умение, как и его отец и как дед. Без этого никак. Но вид разодранной плоти, сочащейся всякой гадостью, и повсеместная вонь горячих потрохов его ничуть не прельщали. Ну гадость же, право. Посему, опосля битвы, милорд подгонял ополчение с куда большим рвением, чем требовалось. Даже его изощрённому интересу не было места среди этого безыскусного поганого месива. Не хватало ещё, чтобы запашок трупный к одежде прицепился, а там и в кожу с волосами въелся. Ехать им предстояло отнюдь не мало. Его бы точно вывернуло. А меж тем, наконец сойдясь во мнениях, 10 июля уж Тайный совет громом с трибун столичных провозгласили Джейн королевой. Тут же прокламации Кранмер от лица её писать стал. С девчонки - лишь подпись. Лишь пару штрихов пера. И она это сделала. Ещё раз, ещё и ещё. Всё подписала. Однако не оттого, что стояли у неё над душой. Истинно протестантские мысли были заложены в те воззвания. Как же леди Грей могла их не подписать? Свой долг, свою обязанность она видела в этом. Представилась ей возможность проявить себя в вере своей. И не пыталась она отречься от сего дарования судьбы. Как завещал Иаков: "Смиритесь пред Господом, и возвысит он вас". Иже решила новая государыня, раз выпала ей такая доля, сложа руки не сидеть, а с честью и достоинством принять да исполнить сею роль. Грозовое облако, движущееся с востока, становилось всё чернее и страшнее день за днём. Собранный 12 числа в Лондоне отряд уже был разбит к 14 числу. Кто-то погиб, кто-то перенял сторону Марии. Сидя постоянно в Тауэре то ли пленницей, то ли владычицей, девушка не могла видеть в полной мере всего, что творили высокопоставленные от её лица. Хотя ей неустанно твердили о преданности всех присягнувших, Джейн всё больше и больше в этом сомневалась. Однако только лишь к 17 числу она подкрепила свои сомнения действиями, взяв под личный контроль стражу Тауэра и объявив о наборе войска, которое она смогла бы поистине наречь своим именем. Да откуда ж ей было знать, что было уже поздно?! Отряд Марии тогда уж набрал невероятную мощь и как никогда решительно подступал к Лондону. Вот на что способна одна только вера народа. Уму непостижимо! Этими настроениями заразили ополченцы и столичный народ. И до сего люду дело особо не было до Грей, а теперича вовсе она стала никому не нужна. Никто из сторонников её больше не поддерживал. Все перестали нуждаться в юной безвестной девице, едва ли способной усидеть на троне, когда в город въехала полновластная королева, которую принцессой никто не посмел бы уже называть. Но, честно говоря, именно в тот момент Джейн смогла выдохнуть со спокойной душой. Больше от неё ничего не требовалось. Её путь подходил к концу. А путь Марии только начинался. Расцветал новым днём. Возвеличивался в ликовании, встречающей её, толпы. С этого мгновения много чего переменилось и, женщина чувствовала, что много чего ещё должно было перемениться теперь. Кстати, также глубоко сие ощущение залегло и в её верном спутнике. Новое начало столь же явственно расстилалось и перед ним. С лёгкой улыбкой и полный железного умиротворения милорд ехал вперёд. Виделось, Тю́хе сулила ему самое что ни на есть светлое будущее, да такое, будто бы это он собственными руками изваял её статую во граде Антиохия. Эту войну они выиграли, он выиграл. Да сохранил их Бог и вас пусть сохранит!***