In Fine Mundi

Шаг. Шаг. Ещё один. Едва не упасть, споткнувшись о свалившийся под ноги мусор. Замереть, чувствуя, как горячий воздух лижет лицо и выжигает глаза. Мир перед Дазаем полыхает. Мир, ужатый до размера комнаты. Он мог бы обойти её за секунды, провести запачканными пальцами по стенам, растереть между подушечками белую крошку, мазнуть ими по чужому лицу, стирая алые следы. Но вместо этого Дазай стоит на месте и чувствует смесь восторга и первобытного ужаса, над которыми ледяными отростками довлеет страх. Дазай не боится ЕГО, он боится, что ОН умрёт. В комнате, куда он вбежал, срывая дыхание, теперь живёт Бог. Его искажённое уродливое лицо проступает кровавыми пятнами на бледных скулах, рвётся струйками с порванных губ, выдавливает из глазниц яркие глаза и заменяет их белыми мутными яблоками. Бог издаёт вопль, с каким могли бы умирать миллиарды людей единовременно, и это его смех, скрашенный украденным голосом. Тонкие руки в разорванной робе гнутся во все стороны, хрустят сломанными костями и воздевают к потолку пальцы, облитые мерзким и густым. Из грудной клетки плещет жаром, и даже Ад был бы холоднее. Дазай смотрит, замерев, и не может оторвать взгляд, когда Бог замечает его и скалится так широко, что превращает чужое красивое лицо в маски драматичных театров. В нём скорбь и ярость, страсть и ненависть, сожаление и обещание скорой смерти. Когда на запятнанных ладонях густеет тьма и в ней пропадает сама реальность, Дазай вспоминает себя и того, кто находится по ту сторону мира. Оцепенение спадает с него, звеня об пол железными кольцами, и Осаму вытягивает вперёд руку. Его узловатые тонкие пальцы выглядят как обезображенные фаланги трупа. Неестественно. Мертво. И только Бог здесь жив. И только Он здесь мёртв уже несколько долгих мгновений. По щекам Дазая течёт горячее. Он готов поклясться, что это кровь лопнувших сосудов: она такая же солёная, когда попадает ему на губы. Осаму бездумно ведёт языком по коже и понимает, что кровь не должна быть настолько жидкой. Ему больно и впервые настолько страшно. Теперь его больше не отделяют стёкла и стены, теперь его никто не может удержать, и прекрасная женщина не остановит его, немо покачав головой. Теперь Дазай может тянуть руки к Богу и прикасаться к нему, и Бог его услышит. Но много ли людей в этом мире, представ перед Ним, захотят посмотреть немного дальше? Как шкатулка с секретным дном, поверх которого блестит золото. Как красочный и завлекающий веб-сайт с обнажёнными леди, за спинами которых прячутся лица насильников. Как испещрённая алыми символами кожа, под которой бьётся изумительно красивое и самое живое на свете сердце. Дазаю не нужен Бог, ему нужен тот, кто стоит за ним. Только его не смогут услышать. Дазай хочет свою исповедь, хочет высказаться и облегчить страдания, выдернуть с того света умирающего в агонии. Но Исповеди не существует. Больше нет. Чуя Накахара сгорает в огне Порчи, и Осаму Дазай больше не может его спасти.