***
Когда десять лет назад на месте военного объекта образовался кратер, маленький Дазай Осаму понял, что это конец. Он держался за руку своей самой обычной матери влажными пальчиками и смотрел в рябящий экран старого телевизора. Зернистый диктор в неестественно ярких оттенках нервно и запинаясь — какой ты к чёрту профессионал — рассказывал про «трагедию, унёсшую жизни по меньшей мере десятка человек». Мама Дазая Осаму тогда что-то невнятно пробормотала, но восьмилетний ребёнок вряд ли понял её. Взрослый Дазай, вспоминая, готов поклясться, что слышал это. «Поделом им всем» Он, будучи ребёнком, поднял голову и тихо переспросил, что же сказала мама. И тогда тёплые сухие руки обернулись вокруг его груди, а сладкий нежный шёпот осел на встрёпанной тёмной макушке: — Ничего, солнышко. Не хочешь посмотреть мультики? Кажется, сейчас должны показывать «Юнико». Тогда он согласился и, положа руку на сердце, решился бы посмотреть мультик про единорога и сейчас. Вместо этого, однако, значимо подросший и осиротевший Дазай Осаму очнулся в пропахшем лекарствами помещении. Рядом с ним, держа тонкое забинтованное запястье, сидел молодой мужчина с длинными и чёрными как смоль волосами. Худое лицо и яркие глаза — первое, что увидел Дазай, и он запомнил их навсегда. — Ты жив, какой сюрприз, — сказал мужчина и с сожалением вздохнул. — Теперь у меня будут проблемы. — Зачем Вы тогда меня спасали? — просипел Дазай, шевеля отёкшими пальцами. Те плохо поддавались командам и едва ли сгибались, но он упорно разминал руку, пока её не сжали сильнее. — Считай это порывом внутренней доброты, о которой я не подозревал, — ответил врач и добавил, глядя в карие глаза: — Мори Огай. Он был странным. Выглядел как обычный человек и на самом деле никогда им не являлся. Тонкий и высокий подпольный врачеватель носился за юной блондинкой-помощницей как приклеенный, стенал за своим столом, расписывая истории болезней, и пытался советоваться с ребёнком. Дазай, сидя в углу на кушетке, только молчал и смотрел, как Мори Огай пытался играть в мирного жителя. Элиза, блондинка, надувала губы и отмахивалась от своего поклонника, а потом пристраивалась на постели Осаму, чтобы доверительно сообщить: — Ринтаро абсолютно не умеет вести себя по-взрослому. Ей было девятнадцать, и она не повзрослела ни на год, оставшись юной и пугающе красивой. Дазай этому не удивлялся, потому что однажды вовсе не случайно прикоснулся к матовой белой коже девушки и с замиранием сердца увидел, как весь её тонкий стан вспыхивает бледно-голубым. Элиза рассыпалась волшебным снегом, упав под ноги Дазаю, а он только повернул голову на застывшего Мори и произнёс: — Есть что-то ещё. Что ты скрываешь? Когда тело Элизы вернулось в приемлемый вид, Огай, сюсюкаясь, попросил её не обижать «глупого мальчишку». Казалось, что его способность даже не оскорбилась. Напротив — она заинтересовано посмотрела на Осаму, обошла его по кругу и опасливо ткнула пальцем в плечо. Ничего не произошло, и девушка схватила его за предплечье, затянутое свежими бинтами. — Только кожа, — понятливо протянула она и махнула ладонью на Мори. — Он носит перчатки, чтобы никто не видел его рук. Ладони Мори были покрыты нарывами и язвочками. Ошмётки эпидермиса слоились с его пальцев струпьями и оседали на жёсткой ткани перчаток, которые Огай натягивал после демонстрации. Дазай пожал плечами: не самый ужасный дефект, с которым он сталкивался. К тому же, его можно скрыть и не беспокоиться, что ребята из Отлова перехватят тебя где-то за углом. Однажды на глазах Осаму Отлов спеленал молодую женщину, у которой росли цветы прямо из груди. Её жалко не было, каждый сам за себя. Но, оказывается, есть такие странные, как Мори Огай. Те, которые собирают под своим крылом одиночек-эсперов. Мори никогда не делился своими мотивами, только загадочно улыбался и просил Дазая «не вести себя безрассудно». Деталями любила делиться Элиза. — Он создал меня по образу своей мёртвой помощницы и с характером старого друга, — сказала она как-то. Звучало смиренно и ровно, и почему-то в тот момент Дазай почувствовал родство с этой несуществующей девушкой. — Он бы хотел поменять распорядок, — сообщила Элиза в другой раз. — После того, как нас всех объявили вне закона, Ринтаро только и бредит тем, чтобы собрать как можно больше одарённых возле себя и устроить бунт. — Не получится, — веско возразил Дазай и задрал голову, чтобы посмотреть, как быстро плывут по небу тяжёлые тучи. Собирался дождь, а они с Элизой сидели на крыше заброшенной больницы — пристанища Огая. — Я слышал, они решили перестроить тюрьму в место, где будут содержать и изучать отловленных эсперов. Ходят слухи, там уже есть те, кого пытают. Сомневаюсь, что с их оснащением правительство не найдёт способа противостоять кучке одарённых. Элиза одёрнула край медицинского халата, поднявшись. Каблуки её туфель прощёлкали по крыше. — Ты так в этом уверен, потому что твой дар не может дать боевой отпор, — раздался голос над макушкой Дазая, и тот задрал голову сильнее, чтобы смотреть Элизе в глаза. — Мы станем сильнее. Ринтаро ищет тех, кто захочет присоединиться. И у него есть люди на примете. Однажды Дазай проснулся в своей комнате при больнице и обнаружил в коридорах пожилого мужчину с аккуратной седой бородкой. Дедуля подслеповато прищурился и достал скрюченными пальцами очки из нагрудного кармашка. Водрузив их на нос, снова посмотрел на Осаму и спокойно сообщил: — Рюро Хироцу. Он был первым эспером, который встал на сторону Мори. Откуда его выловил врач — вопрос века, зато в преданности Хироцу сомневаться не стоило. Возможно, думал тогда Дазай, старик настолько прикипел к Огаю, потому что тот регулярно колол Рюро обезболивающие, которые помогали облегчать страдания. Хироцу мог сместить движущую силу любого предмета, вплоть до летящего в него человеческого кулака, а его дефектом были выкрученные неестественно конечности. Смотрелось омерзительно, а ощущалось, наверное, и того хуже. Дазай, у которого с болью были особенные отношения, только кривился и уходил из палаты, когда Огай приступал к процедурам. Потом, немногим позже, Элиза притащила в их больницу женщину с удивительно яркими волосами. Незнакомка в окровавленной одежде была похожа на растоптанный цветок: остатки былой красоты налицо, но искромсанное тело едва ли поддавалось восстановлению. А когда Огай попытался снять её накидку, из спины женщины вырвались на волю стилеты. Их было десятки, сотни, и сложились они в крылья, опасно закачавшись возле замершего Мори. — Не подходи ко мне, — сказала одарённая, сверля врача ледяным взглядом. Из цветка она превратилась в загнанную лисицу, угодившую в капкан: умирающую, но всё ещё готовую разорвать глотку любому приблизившемуся. Дазай не поверил тогда, что её можно будет приручить. Он стоял в тёмном углу старой палаты, сложив руки на груди, и наблюдал. В голове было много вариантов развития событий, Осаму давал примерно три процента вероятности на то, что представившаяся Озаки Коё согласится сотрудничать с Мори. Гораздо больше уверенности было в том, что она разорвёт тело врача на лоскуты, а спасшийся Исповедью Дазай ускользнёт из больницы, окончив свой путь на дне Ооки. — Я бы не стала его убивать, — честно призналась Коё, грустно улыбаясь. Они пили чай в коморке на первом этаже больницы, когда Дазай спустя много дней рассказал о своих мыслях в тот вечер. — Это был рефлекс моей способности. — Почему не появился Золотой Демон? — спросил Осаму. — Она выполняла приказ. Я сказала не трогать тех, от кого демоница не чувствует угрозы. Лезвиям в моём теле на приказы, увы, плевать. Озаки тихо засмеялась и налила ещё чаю в кружку Дазая. Чаинка всплыла вертикально и закачалась на поверхности мутной зеленоватой жидкости. Осаму удивлённо моргнул и поводил чашкой в своих пальцах. Знак удачи? В такой момент? На удачу он не рассчитывал, зато испытывал какое-то странное сочувствие по отношению к Коё. Он бы тоже хотел уметь управлять последствиями Исповеди, но, как и Озаки, смирился с ними, возненавидев своё тело за проклятие. Однажды Мори Огай решил, что Дазай может помочь. Искать искалеченных эсперов и тащить их в больницу становилось слишком муторно, да и мало кого после Коё удалось привлечь на свою сторону. Осаму слышал только, что Огай нашёл какого-то юношу в очках, который вроде как способен узнавать всю историю предмета, который подержал в руках. Забавно, но никак не поможет против армии правительства и тюремщиков. А фонд для содержания и испытания эсперов, судя по слухам, продолжал отстраиваться. — Нам нужно ускорить темпы, но оставаться осторожными, — сказал Мори, аккуратно убирая из вены Осаму иглу катетера: он только что закончил очищать юный организм после попытки наглотаться ядов. — Дазай-кун. Ты ведь сможешь поучаствовать? — Не вижу выгоды для себя. — А стать полезным обществу? Это ли не выгода? — Общество только и мечтает от нас избавиться, — вяло протянул Дазай и отмахнулся от чужой руки, когда Огай приблизился со шприцом витаминов. — Иначе уже давно пошли бы протесты. Сколько там этому закону об эсперах? Почти шесть лет, Мори-сан. Что-то я не видел толпы горожан, которые бы лезли на баррикады ради нас. Мори негромко вздохнул и передал замершей рядом Элизе полный шприц. — Не хочешь ради общества — и ладно. Но представь, сколько одарённых пострадают впредь, если мы ничего не сделаем. Йокогаме придётся считаться с нами, Дазай-кун. — Ты, Хироцу, Коё и какие-то люди, о которых я только слышал, — протянул с иронией Осаму. — Негусто для противостояния, знаешь ли. К тому моменту, как ты соберёшь достаточно, я уже коньки отброшу. Всё-таки направляясь по наводкам в гнилой и пропахший мертвецами район Сурибачи, Дазай вспоминал, как Мори ему вдогонку бросил, что умереть не позволит. Как нагло и несправедливо. Не будь Осаму интересно, куда заведёт Огая его авантюра, можно было бы прямо тут разбежаться и нырнуть головой с крыши на землю, аппетитно хрустнув шейными позвонками. Дазай не сильно поменял своего мнения и потом: он так ничего полезного и не нашёл и до самого вечера прослонялся по району, огибая мутные компании и явно враждебно настроенные кордоны Отлова. Собираясь уже развернуться и поискать ближайшую удобную крышу, Осаму столкнулся нос к носу с совсем юной девчушкой. Её неестественно розовые волосы мазнули по лицу Дазая, и он уныло фыркнул сам себе: обычный человек. — Смотри куда идёшь, — прошипела встречная. — У тебя проблемы, Юан? — спросили откуда-то справа, и как по команде между кособоких и обшарпанных домов появились подростки. Все в обносках и с грязными лицами, они приближались к Дазаю, ведомые мальчиком с седыми волосами. — Эй ты! Хочешь проблем? — Ничуть, — отозвался сухо Осаму, прислушиваясь к внутреннему колокольчику. Тот оставался нем, когда защитник Юан схватил Дазая за грудки и тряхнул. — Прошу прощения. Просто мимо проходил. Мальчишка сверлил Осаму взглядом, от которого тому было ни горячо ни холодно. Судя по тому, что воинственный молодой человек не заметил припрятанного под плащом пистолета, подросток был так себе противником. — Ладно, вали. И больше не попадайся нам на глаза, — грубо отпихнув от себя Дазая, мальчишка величаво махнул ладонью, и стайка беспризорников утянулась за ним вглубь района. Убежавшая следом Юан совсем не громко, но отчётливо сказала своему покровителю: — Я никогда не видела этого чудика здесь. Может, стоит сказать Ч… — Не стоит, — одёрнул её юноша. О загадочном «Ч» Дазай узнал несколько позже. А следом за ним потянулась череда удивительных событий, как будто у «Ч» была особенная способность: притягивать к себе странных людей со странным прошлым и несчастливым настоящим. Дазай, конечно, знал, что у «Ч» не было такого дара. «Ч» был другим.***
Коридоры Югэна похожи на кишечник страшного зверя из сказок. Бесконечно длинные и запутанные, с множеством бесполезных поворотов, ступенек и дверей, которые ведут даже в тупики. Дазай не знает наверняка, что за ними скрывается, но уверен: как минимум половина помещений здесь нужна просто чтобы заставлять заключённых эсперов теряться. Тем не менее Дазай как и во все предыдущие разы водит взглядом по однотипным дверям с номерами, подмечает мельком расположение точек видеонаблюдения и места, куда для входа необходимы кодовые числа. Это фиксирование происходит машинально, и Осаму в голове продолжает выстраивать карту местности скорее по наитию — просто потому что иначе не может. Его ведут двое охранников: один из них был приставлен к Дазаю с самого начала, второй — кто-то абсолютно незнакомый, из чего он делает вывод, что в этом есть своя схема. Высокий и широкоплечий, с крепкими пальцами, держащими Дазая за плечо, должен запоминать повадки пленника и выцеплять малейшие отличия в поведении. Тот, что худее и ниже на полголовы, сменный, создаёт дополнительную мощь их маленькому отряду и нужен для поддержки. Сам Осаму, продолжая ровно шагать, думает, что эти меры ни к чему — он всё равно не собирается куда-то бежать и с кем-то вступать в схватку. Когда один из тюремщиков коротко машет двумя пальцами и ускоряет шаг, Дазай понимающе сбавляет его, чтобы выстроилась колонна. Ровно друг за другом, они поднимаются по лестнице на этаж выше. В первый такой поход Осаму чувствовал, как ему в спину тычется дуло Фамаса, готового выпустить в незащищённое тело короткую очередь, если Дазай сделает лишнее движение. Теперь же его просто аккуратно, почти невесомо, касаются пальцами где-то пониже лопаток. И лучше бы всё-таки автомат, чем это — от чужих прикосновений хочется передёрнуться, что может быть расценено как провокация. Лестница длинная, по её стенам разбросаны точечные светильники, один из которых раздражающе мигает. Чтобы уберечь себя от подступающей тошноты, Дазай упирается взглядом в спину сопровождающего перед ним. Его всё ещё по-своему забавляет тот факт, что местная охрана не носит бронежилетов — только куртки из плотной синей ткани, такие же жёсткие на вид штаны, заправленные внизу в тяжёлые сапоги на шнуровке. На поясе сотрудника Югэна болтается рация, и у Дазая появляется почти противоестественное желание вытянуть вперёд руку и сдёрнуть аппарат с чужого ремня. Просто так, потому что захотелось. Вместо этого Осаму держит руки по швам и ступает с лестницы на ровный пол, где кордон тут же перестраивается как прежде и проводит Дазая к уже знакомой двери. От неё веет могильным холодом и неприятностями, от чего в желудке начинает неприятно скручивать и тянуть. Дазай хорошо помнит тот первый раз, когда он очутился здесь: тогда гигантская железная пластина с цифровой панелью, сканером для пропусков и табличкой, испещрённой иероглифами, показалась ему какой-то глупой пародией из фильма. Словно сейчас Дазая проведут внутрь, где окажется секретная лаборатория с кучкой спятивших учёных, пытающихся клонировать или воскрешать людей. — Заключённый прибыл, — громко и отчётливо произносит сотрудник безопасности, когда двери со скрежетом разъезжаются в стороны после приложенной им карты. Впрочем, Дазай оказался не так далёк от правды, потому что его и правда тогда привели в лабораторию. Невысокие потолки со слепяще белыми лампами, ровно выложенная плитка под ногами, прозрачные стены-перегородки — в вытянутом на просто безумную длину помещении пахло стерильностью и металлом. По узким переходам снуют люди в одинаковых светло-голубых халатах и медицинских шапочках: у кого-то в руках гигантские стопки документации, другие несут ровно выставленные в штативы пробирки. Они едва ли говорят друг с другом при встрече и даже лишними взглядами не обмениваются, проносятся по коридорам быстро и безмолвно, но, когда охрана проводит Дазая дальше, замирают ненадолго, чтобы потом тенями заскользить дальше. Осаму успел запомнить путь к нужному месту за те три раза, что был здесь, и сейчас его мало даже беспокоит то гадкое ощущение, поселившееся на уровне кишечника. Он игнорирует и царящий в лаборатории холод, и стреляющие по нему взгляды — идёт вперёд и проходит мимо десятка небольших помещений с гудящей аппаратурой и гигантскими картотеками. Нужная дверь со вставкой матового стекла шипит и сдвигается в сторону. Вновь оказавшаяся на спине Дазая ладонь мягко подталкивает его вглубь комнаты: небольшой полутёмной операционной, где уже суетятся двое в халатах. — Заключённый прибыл, — повторяет один из охранников и замирает вместе со своим напарником возле автоматически закрывшейся двери. — Прекрасно, мы как раз всё подготовили, — отзывается пожилой врач и жестом подзывает к себе Осаму. — Ложитесь на кушетку. Его голос звучит миролюбиво и даже ласково, так мог бы разговаривать с маленькими детьми педиатр в местной поликлинике, вот только Дазаю уже восемнадцать, а седой мужчина перед ним вот-вот примется творить всякие ужасы с подопытным телом. С последнего посещения этого места ничего не изменилось. Дазай отстранённо сканирует взглядом стены с ровно выставленными секретерами, заваленный бумагами стол, устеленную одноразовыми больничными пелёнками кушетку, куда его просят опуститься. Девушка-ассистентка, едва Осаму оказывается на положенном месте, споро принимается щёлкать тумблерами на машине, нависающей над лицом Дазая. Отсюда она напоминает барабан револьвера, в котором зажигаются яркие лампочки, отчего Осаму прикрывает веки и коротко вздыхает. Хоть бы в этот раз всё быстро прошло. Он устал и хочет спать. — Начинаем со стандартной процедуры, — раздаётся нежный баритон седого педиатра, и машина над головой Дазая мелодично щёлкает. — Объект на рассмотрении: Осаму Дазай, восемнадцать лет, мужчина. Классификация уровня опасности: Дзуйхицу. Классификация обнаруженного дара: оборонно-защитный. Действие дара: нивелирование любого эффекта иных даров, без исключений на сегодняшний день. Проявленный дефект: теряемая материальность тела при соприкосновении с иными носителями даров. Объект, подтвердите верность утверждений. — Подтверждаю, — безэмоционально отзывается Дазай. Он без сопротивления позволяет врачу вытянуть вбок его правую руку, с которой чужие пальцы в перчатках сматывают слои бинтов, оставшихся после прошлых опытов. Осаму не нужно смотреть в сторону, чтобы понять, какая картина открывается учёному. Худое бледное предплечье, изрытое старыми диагональными шрамами от лезвий, а поверх них — многочисленные крошечные точки уколов. Ассистентка по команде вводит в одну из них тонкую иглу, быстро и профессионально, почти безболезненно. — Протокол эксперимента №189. Тестирование эффекта дара при введении в кровь объекта образца И-34. Едва по тонкой трубочке капельницы стекает жидкость и ныряет через катетер в вену, Дазай жмурит веки сильнее и выдыхает как можно медленнее. Он не ощущает никакого эффекта от неизвестного И-34, зато отчётливо чувствует её. То, что он назвал Исповедью, потому что последствия от неё — то, как сам Осаму ощущает себя изнутри. Кажется, будто его кровоток забивается ледяными осколками. Рука от запястья до плеча немеет практически мгновенно, словно он опустил её в холодную воду и решил остаться в таком положении навсегда. Пальцам становится больно, стынут мышцы и покрывается мелкими мурашками кожа. Когда обжигающий мороз перебирается с руки на ключицу и ползёт вверх по шее, Дазай сипло вздыхает сквозь зубы: трахею сжимает стальной хваткой, в мозг стреляет вспышкой, и на мгновения Осаму кажется, что всё его тело прошили насквозь железным штырём. Прибор над его телом истерично взвизгивает, когда Дазай инстинктивно сжимает кулаки и выгибает спину, пытаясь как можно скорее прогнать из тела то, что ощущается как близкая смерть. — Объект, продолжайте лежать спокойно, — миролюбиво и ласково цедит педиатр, пока Осаму пытается дышать через скованные льдом лёгкие. — Ассистент, записывайте. Электролитный баланс… В какое-то мгновение Дазай перестаёт слышать обманчивый голос учёного и скрежет аппаратуры. Его мозг, до этого полный вяло текущих и ровных мыслей, взрывается от острой боли. В висках бешено стучит заледеневшая кровь, впивающаяся в сосуды иглами и разрывающая их на кусочки. Переносица, глазницы, челюсть — каждая косточка, каждый бесполезный хрящик в голове Дазая хрустит и рассыпается в пыль под давлением, за закатившимися глазами бушует мороз, сковывающий клетки. Дышать становится практически невозможно, и когда Осаму машинально втягивает воздух полной грудью, то понимает, что не может выдохнуть назад. Всё его тело, застывшее и умирающее, кричит от боли, покрываясь изнутри сантиметрами льда. Такого не было на прошлых опытах, и бездумной волей Дазай молится, чтобы сегодняшний стал последним. Ему мерещатся крик и отзвук падающих на пол предметов, чьи-то грубые руки хватают Осаму за плечи, и под их пальцами ставшая снегом кожа сползает, обнажает выжженные холодом мышцы и кости. В этот момент Дазай больше, чем когда-либо до этого хочет умереть — просто лишь бы избавиться от проклятой Исповеди, сжигающей его тело изнутри. И на фоне этой безумной агонии, которая длится, кажется, долгие часы, он вдруг вновь начинает ощущать свою руку. Ту, из которой жестоко выдернули катетер, едва не раскроив вену. Ту, с которой начинался эксперимент. Незнакомые прикосновения настолько неожиданные, они заглушают вой промозглого ветра, выламывающего Осаму последние минуты. Ему всё ещё ослепительно больно, но помимо боли теперь он чувствует то жуткое — момент, когда его тело начинает исчезать. Его органы просто растворяются в самих себе, а оболочка остаётся целой, и только на тыльной стороне ладони есть странное давление чужих пальцев. Не человек. Эспер. Дазай цепляется за них как за спасательный круг: что угодно, любая пытка, пусть даже эти ненавистные касания — лишь бы не то, что творится с его телом прямо сейчас. Если таинственный одарённый пришёл его убить, прекрасно, если он хочет спасти, чтобы Осаму продолжил гнить в камере Югэна, — тоже подходит. Просто пусть всё прекратится хоть как-то. В собственном обречённом безумии Дазай едва не пропускает проблеск осознанности. Его не просто трогают за руку: как будто бабочка задевает его крылом, мягкие подушечки незнакомых пальцев водят по коже. Черта с засечкой, крючок, завиток, полоска… «Прости» Дазай проваливается в спасительную тьму.***
— Осторожно, ты сейчас голову себе раскроишь. Не надо было тебе столько пить, Дазай. — Ауч. Спасибо, конечно, за заботу, Одасаку, но не хватай меня больше за руку. — Извини. Я иногда забываю, насколько ты это не любишь. — Дело не в том, что я не люблю. Знаешь, я был бы не против, будь у меня возможность так безнаказанно кого-то трогать. — Дазай. Ты можешь не отвечать, если это больная тема, но… — Спрашивай уже, не чужие люди. — Если кто-то из одарённых будет продолжительное время прикасаться к твоей голой коже, что случится с телом? — … — Прости, я не… — А вот не знаю, Одасаку. И, честно говоря, не горю желанием узнавать. Давай сойдёмся на том, что, если я буду выбирать, каким способом уйти из жизни, распад на молекулы из-за Исповеди точно будет самым последним в списке. Первое, что чувствует Дазай после пробуждения, — желание умереть. Слепящий свет лампочки под потолком заставляет его тут же закрыть глаза. Грудная клетка тяжело поднимается и опускается, дрожат кончики пальцев и губы, но Осаму уверен — он жив. Медицинская кушетка под спиной сменилась на до боли знакомый тонкий матрац, а под головой лежит худая подушка, пахнущая потом. Это больше не лаборатория, всего-то камера Дазая, куда его, видимо, притащили после экспериментов. Следом за осознанием приходит и другое: немилосердная чесотка в том месте, куда воткнули иглу, ощущение распухших губ, которые Дазай в беспамятстве терзал зубами. И последнее воспоминание. Осаму подносит дрожащую ладонь к глазам и крутит её перед собой, но никаких следов там нет. И всё же он готов поклясться, что это было реально — кто-то не из лаборатории писал ему на руке извинения. Учёный-педиатр, ассистентка с иглами, старый и новый охранники — все они обычные люди, Дазай же чувствовал именно эспера в то мгновение. Нет ничего удивительного в том, что в Югэне могут работать одарённые. Те, кто был приближён к правительственным структурам до взрыва в военном квартале и появления на его месте трущоб Сурибачи, мог вполне продолжать работать благодаря старым заслугам. Осаму моргает и потирает наново забинтованное предплечье. Он не может вспомнить состояние кожи того, кто к нему прикасался. Насколько тот эспер молод? О том, что Дазай едва не умер на кушетке в лаборатории, он предпочитает не думать. Его никогда не пугала смерть, даже наоборот — её объятия манили, ведь окружающий мир бесполезен, а там, за завесой, наверняка есть нечто, что может развеять скуку. Ну или на худой конец Дазай просто бы сбежал от опостылевшей жизни. Но одно дело втихую ковырять лезвиями запястья где-то на окраине Йокогамы и совершенно другое откинуться в лапах учёных, к которым Осаму попал из-за предательства друга. Дазай в красках может представить, как его тело после смерти с чисто прагматическим интересом начинают потрошить, чтобы расфасовать органы по баночкам, а кровь слить в пробирки для будущих экспериментов. Даже если учесть, что после смерти никакой Исповеди Югэну не достанется, человеческая тушка вполне здорового и молодого мужчины всегда пригодится. Гадостная картина. Умирать в тюрьме не хотелось. Окошко в двери внезапно щёлкает, и из-под него выдвигается узкая полка, на которую водружают поднос с едой. Судя по составу тарелок — вода в пластике, тарелка риса с мясным соусом и яблоко, — Дазай провалялся в отключке до самого ужина. Воду из бутылки он сливает в туалет, полощет тару и заливает обратно проточную — лучше хлорка и тяжёлые металлы, чем то, что ему потенциально могут подсыпать сюда. Карри отправляется в унитаз следом, а яблоко Дазай берёт в руку и подбрасывает его, наблюдая. Вверх-вниз, вверх-вниз. С виду обыкновенный фрукт, блестящая красная кожица с мелкой крапинкой, сухой хвостик. Поднеся яблоко к носу, Осаму принюхивается: пахнет садом, аппетитно и безопасно. Он раскалывает плод ударом о стену и задумчиво таращится в сочную мякоть, истекающую соком. Мори однажды проводил ликбез о том, как определять, отравлена ли вот такая пища, и если Дазай будет упорно ждать, то, возможно, сможет съесть что-то кроме вчерашних хлебцев. — Вам есть резон меня травить вот так? — спрашивает Дазай у невидимых наблюдателей и поднимает голову, чтобы посмотреть на висящую над дверью камеру. — М?.. Он машинально стискивает в пальцах хрустнувшую бутылку, когда понимает, что зелёный огонёк видеонаблюдения перестал мигать. Горит ровно и бесперебойно. Осаму хмурится. — Просто глюк? Огонёк на долгие секунды продолжает оставаться безмолвным, а затем вдруг начинает моргать снова. Короткая вспышка. Короткая. Длинная. Короткая. Короткая. Прежде лампочка камеры никогда так себя не вела, и Дазай с замиранием сердца всматривается в зелёную точку, теперь уже точно передающую послание азбукой Морзе. Длинная. Короткая. Длинная. Короткая. Короткая. Короткая. Длинная. «Этаж»? Мякоть разбитого яблока темнеет, наливаясь желтовато-коричневым оттенком, и Дазай понимает, что никто его травить в этот раз не пытается. Он поднимает один из кусочков и забрасывает его в рот, улыбнувшись краем губ. «Этаж выше. Через два часа. Правый коридор от лестницы. 105. Осторожно» Внезапно, сегодняшний день полон сюрпризов. Если бы Дазай вёл дневник, то обязательно бы рассказал на страницах о том, как встретил предателя, едва не погиб на операционном столе, получил записку с извинениями на коже от неизвестного эспера, а теперь ещё и маленькое задание, переданное ему кодом. Возможно, раковине-моллюску придётся подождать, если она тоже хотела, чтобы Дазай повесился на её краю.