Илин Вэй

Из Юэяна они вышли в самый тёмный час, словно преступники — они и были преступниками. Сяо Синчэнь стал преступником. Сюэ Ян — что ж, ему не впервой было нарушать законы, его совесть не тяготило убийство. Возможная погоня не слишком заботила его, шагал он легко и уверенно вёл Сяо Синчэня за собой. — Они решат, что мы ушли вниз по реке — там большой порт и дорога на Цинхэ, затеряться легче лёгкого. Гонцов всегда в первую очередь отправляют туда, но на всякий случай постарайся пока не высовываться, хорошо, даочжан? К следующему новолунию уже не о чем будет волноваться. Сюэ Ян говорил с ним, будто с хорошим приятелем, он и мысли не допускал, что Сяо Синчэнь может оставить его, а их прежняя договорённость — потерять силу. Будто между ними ничего не изменилось… Нет, Сяо Синчэнь чувствовал на себе внимательный взгляд и напряжение, которого раньше не было. Шли молча, и молчание ощущалось не неловкостью, не грузом — настороженностью. Как будто и Сюэ Ян присматривался к нему и оценивал вновь, строже, чем при первой встрече. Словно решал, чего стоит Сяо Синчэнь как подельник, ведь в преступном мире тоже не каждый «достоин» и не каждый «способен». Ноги сами собой понесли Сяо Синчэня вперёд: быстрее, прочь от места, где он опозорил своё имя, от человека, который вынудил его это сделать. — Эй, даочжан, будешь так бежать — ещё немного, и я останусь без присмотра, возьму, да и убью кого-нибудь ненароком. Знаешь, как оно бывает… — Ты! Сюэ Ян нахально улыбнулся, но внимательный и совсем не весёлый взгляд ощупывал Сяо Синчэня и выхватывал каждую деталь. Оставалось только молча развернуться и пойти дальше, запретив себе мечтать о том, чтобы встать на меч. В ту ночь им не удалось уйти далеко: силы Сюэ Яна иссякли задолго до рассвета. Он молчал, конечно, и продолжал упрямо идти, делая вид, что у него всё хорошо, а если он и утомился, то только немного — хватит и короткой передышки, чтобы восстановить силы. Ложь. В слабом свете молодого месяца Сяо Синчэнь видел немного, но точно слышал, как шаги становятся неаккуратными и громкими, а нога цепляет траву. И разве можно было не услышать, как потяжелело дыхание от едва заметного подъёма. — Привал, — сказал Сяо Синчэнь, а Сюэ Яну хватило наглости ещё и усмехнуться. С тем же невозмутимым видом он свернул на звериную тропу, которую не пойми как разглядел в сумерках, и по ней, петляющей и изрытой, начал продираться прочь от дороги. Ветки и корни делали путь почти непроходимым, но Сюэ Ян всё равно лез вперёд, пока не нашёл подходящий для отдыха пятачок, который и поляной-то назвать было сложно. — Отдыхай, даочжан. Он вздохнул и разбил лагерь — Сюэ Ян, конечно, не помогал ему даже для виду, но так и Сяо Синчэнь устроил спальное место лишь для себя одного, — и после этого занялся очищающими ритуалами, в которых успел стать мастером. Он в самом деле многому научился за последнее время: прорезать ровный круг на жалком клочке земли среди травы, без ошибки подбирать и изменять заклинания и талисманы для очищения, быстро восстанавливаться в короткой медитации и осознавать пределы своих сил и возможностей. Узнал он и о том, что бывает, когда упрямство пациента доводит до пределов терпения и злит так, что хочется ударить и вбить хоть немного смысла. Когда-нибудь, когда всё закончится, эти знания и чувства помогут ему в сложном деле управления школой. Ведь не может же быть так, чтобы такая жизнь была для него навсегда? Но пока он не знал, как жить дальше. Всё, на что он прежде полагался, на глазах рассыпалось или оказывалось бесполезным. Оставалось идти с Сюэ Яном по одной дороге, останавливаясь после пары часов пути, избавлять его от скопившейся тёмной энергии и снова идти дальше. Чувствовать пристальный взгляд непривычно молчаливого Сюэ Яна, путаться в мыслях и снова идти, идти, идти вперёд. За шесть дней они удалились от города на дневной переход — и крестьянин на гружёной телеге одолел бы больше. Больше они не выступали в ночь, но Сюэ Ян по-прежнему предпочитал сумерки яркому солнцу, выбирал тёмные тропки, старался скрываться среди подвижных теней. В этой полутьме каждый шорох казался звуком погони или возмездия, и первые дни тревога оставляла Сяо Синчэня совершенно без сил. Прежде они останавливались где понравится — в деревне или на открытой поляне, где их мог заметить кто угодно. Тогда их костёр горел в ночи для каждого, они помогали людям без оглядки. Всё это заботило Сяо Синчэня — не Сюэ Яна. Он и шёл-то просто так, привычно оставаясь настороже: вслушивался, всматривался, внюхивался, изучал следы. И теперь, развалившись в центре очищающего круга, он рассуждал, что скоро можно будет расслабиться: ведь если за пару-тройку дней их не нашли, то дальше и не найдут, и дорога до Илина будет прямой и спокойной. Как Сяо Синчэнь мог ему верить, как мог оставаться так же спокоен, если в каждой тени он видел своего обвинителя! Он отвернулся от огня — от Сюэ Яна — и погрузился в медитацию. И едва не рассмеялся, когда услышал обиженный шёпот: — Мне что, надо было пощадить этого черепашьего сына? Сюэ Ян и обижался искренне, как человек с чистой совестью, его не волновало собственное преступление, не касались чужие тревоги. Сяо Синчэнь до сих пор не понял, как такое возможно и как ему дальше общаться с Сюэ Яном. Как прежде — немыслимо. Но тогда оставалось молчать всю дорогу и говорить с ним как с преступником? Но разве он судья? На его собственных плечах лежала та же вина, пусть и меньшей мерой. Как подойти к такому Сюэ Яну? Тот же сам делал их существование невыносимым! Он то злился без причины, то становился непривычно молчалив, то начинал болтать о какой-то ерунде. Словно в первые дни, он отказывался медитировать. Теперь Сяо Синчэнь понимал, отчего Цзычэнь ругался на упрямого осла — сам Сяо Синчэнь тогда справлялся с ним без особого труда. Сюэ Ян поддавался ему? Может быть. Но где теперь взять терпения и сил? Сяо Синчэнь не выдерживал, пытался понять, раз за разом спрашивал и себя, и его: почему? И не получал ответов. Если Сюэ Ян так гордился и не видел беды в своём преступлении, если думал, что совершает достойное дело, то почему хотя бы не рассказал заранее? — Твои же мудрецы говорили, что благородный человек прежде осуществляет задуманное, а потом уже говорит об этом. Я так и сделал, а ты недоволен, даочжан. И Сяо Синчэнь замолкал, потому что — Сюэ Ян цитировал Конфуция? Откуда?.. — Чего ты так смотришь? Лань Ванцзи мелкому по сто раз талдычил, тут не хочешь — запомнишь. Сяо Синчэнь фыркнул и одёрнул себя. Ведь ещё недавно думал, что никогда больше не сможет смеяться над этими простыми шутками. Представилось, как строгий Лань Ванцзи пытается наставить и самого Сюэ Яна — конечно, без толку. Сюэ Ян постоянно удерживал внимание Сяо Синчэня на привязи. Он не давал отвлечься, не позволял помедитировать и не думать ни о чём, не позволял прийти к какому-то решению, не позволял… Когда Сяо Синчэнь пытался с ним спорить, он мог вдруг со смехом сказать: — Но я-то не благородный муж. — И Сяо Синчэнь снова терялся и не понимал, что ответить. Тогда, выходит, он низкий человек? Но как-то в Сюэ Яне сочеталось звериное с человеческим, в нём осталось и стремление к правде, и отчасти добросовестность, и странная рассудительность, и, быть может, едва теплящееся человеколюбие. Многие бы сказали, что Сюэ Ян такой от рождения, что корень его бед — в грехах прошлых жизней. Или Чан Цыань тогда колёсами своей телеги перемолол не только руку, но и кусок души Сюэ Яна. Мудрецы говорили, что надо смотреть на причины, по которым человек совершает свои поступки. Сяо Синчэнь смотрел — и не мог оторваться. Смотрел день за днём, но никак не мог понять, что за человек Сюэ Ян. Его взгляд: он и правда бывал недобрым, опасным — и весёлым. Губы: порой Сюэ Ян думал о своём, и они кривились в привычной и злой ухмылке, он облизывался, предвкушая что-то. Движения: резкие и злые, но почти всегда уверенные и ловкие. И рука. Как-то Сяо Синчэнь загляделся на неё, забылся, а когда Сюэ Ян поймал его взгляд, стащил перчатку и сунул руку ему под нос: — Ну давай, смотри! Вблизи рука выглядела ещё хуже, чем тогда, в ночном свете. Сяо Синчэню не привиделись ни шрамы, ни перетяжки, ни изуродованные кости. Удивительно, что Сюэ Ян мог двигать ей так, что увечье не бросалось в глаза — и чего это ему стоило. — Хорошо поработал твой драгоценный Чан Цыань? Ну, говори, что я должен был сделать с ним взамен? Ох, Сяо Синчэнь хотел обнять Сюэ Яна, взять искалеченную руку в свою и согреть. Этому порыву бы он не поддался, но как не думать о том, через какую боль Сюэ Ян разрабатывал едва зажившую руку, как стискивал зубы ночами, когда кости ныли на погоду, на рост, просто так. То, что чувствовал Сяо Синчэнь, было большим, чем просто сострадание.