Born to fight

— Оксана, — голос Доктора Грант выдёргивает девушку из четвёртого измерения надоевших мыслей, в которых она неосознанно утонула чёрт знает сколько секунд или минут назад. Ей так хочется перестать думать, анализировать, невольно представлять следующий день, неделю, месяц – просто выдохнуть и довериться судьбе. Почему это лишь звучит так просто? Оксана ответственно пытается смириться со своей нежеланной ролью наблюдателя, научиться воспринимать это время как способ перезагрузится перед решающей битвой и думать обо всей остальной ерунде, которую отчаянно пытается внушить ей психолог. Но с каждым приездом в уже почти ненавистный медицинский центр мечта о скором возвращении на трассу начинает казаться всё более далёкой, уже почти достигнув горизонта событий.  Девушка переводит взгляд с эфемерной точки в пространстве на лицо Мэган. Она, как обычно, филигранно контролирует каждую эмоцию на своём лице, но в глазах всё равно мелькает беспокойство. За Оксану волнуются все. И это раздражает почти так же сильно, как и мысли о собственной беспомощности в этом сценарии. Звонки Тото – чётко по графику в 17:30, воодушевлявшие истории от Мэган, даже искренняя поддержка Евы. Всё превратилось в раздражающий белый шум, от которого нельзя ни избавиться, ни спрятаться. Даже послать к чёрту никого из них нельзя.  — Выдохни, это просто иголка, — выдаёт Мэган, ободряюще касаясь предплечья своей пациентки.  Внутри Оксане почти смешно, но в реальности она только с ироничной ухмылкой вскидывает брови. Кажется, это последнее, что её может испугать, с учётом неумолимо продолжающей переворачиваться с ног на голову жизни. На второй план отошли все былые заботы, казавшиеся важными проблемы и даже рожденная в детстве глубокая неприязнь к больницам. Хотя все эти стерильно-белые двери кабинетов, за которыми тебя всегда ждёт неприятный сюрприз, даже у взрослой и, казалось бы, уже давно ничего не боящейся Оксаны по-прежнему вызывают стойкое и ненавистное ощущение неизбежности.  — Если хочешь, чтобы наш идеальный план лечения сработал, ты должна быть со мной честной, — Мэган проговаривает каждое слово так, как будто пытается объяснить арифметику первоклашке.  — Тогда, возможно, не такой уж он идеальный? — парирует Оксана, но, натолкнувшись на взгляд строгой учительницы, мимолётно закатывает глаза и вымученно кивает. — Что случилось? — Мэган считала беспокойство Оксаны примерно в первую минуту сегодняшней встречи. Было достаточно взглянуть на её напряжённую позу, а пара отпущенных не к месту колкостей и враждебный настрой, бессознательно скрываемый за острым юмором на грани катастрофы, только дополнили картину. Доктор Грант всё же измеряет пульс на тонком запястье, чтобы убедиться в своей правоте, и ловит на себе холодный взгляд.  Оксана злится. Возможно, в последнее время слишком часто и иногда неуместно. Её бесит, а иногда пугает вся эта поддержка, забота, которую все вокруг считают себя обязанными проявлять. А бесконечные вопросы о самочувствии и, тем более, сочувствие не вызывают внутри ничего, кроме тщательно подавляемой ярости. Жалость – отвратительное чувство. От неё не бывает пользы, только гнетущее ощущение своей никчёмности с лёгким привкусом безысходности.  И если бы Оксане не был нужен лучший спортивный врач в Европе, этот диалог с Мэган закончился бы уже давно. Хотя за последние недели она отлично научилась держать себя в руках, когда хочется бросать плохо стоящие предметы в окно или собеседника. Поэтому она перебирает в голове десяток саркастичных ответов, но вместо этого откидывается на спинку стула и театрально готовится загибать пальцы: — Хорошо, выбирай. Я устроила себе огромную проблему в самый неподходящий момент карьеры и теперь скорее всего не выиграю титул, ради которого пахала всю свою жизнь. Вместо того чтобы готовиться к гонкам, я провожу каждый божий день в этом месте, хотя всем сердцем ненавижу больницы. А моя девушка не может сидеть здесь и держать меня за руку, потому что проводит по двенадцать часов в Брэкли, чтобы… — Оксана неожиданно даже для самой себя запинается, даже в своих мыслях. — Чтобы что? — нет, Мэган не хочет сделать Оксане ещё больнее. Но ей уже точно пора перейти от гнева к депрессии, за которой должно наконец последовать принятие. — Давай, скажи это.  — Чтобы сесть за руль моей машины и выступить в моей гонке, — чеканит девушка, надменным взглядом вцепившись в Мэган. Невероятно, но чуда не случается – сердце по-прежнему сжимается от одной мысли об этом. Хотя Ева Поластри за рулём её машины – это куда лучше, чем… Да кто угодно. Единственное, что Оксана боится признавать, – Евы рядом правда катастрофически не хватает. Не её умения невовремя толкать вдохновляющие речи, а заметных только им двоим взглядов, объятий, в которых можно на секунду раствориться, вскользь сцепленных пальцев и её руки на оксаниной коленке, когда это больше всего нужно. А ещё её строгих взглядов в адрес людей, переходящих грань дозволенного. Еве всегда хочется её защитить, даже когда сама Оксана злится и подчёркивает, что совершенно в этом не нуждается. Но сейчас она была бы совсем не против позволить брюнетке осадить возомнившую себя психологом Мэган. Обычно для этого ей достаточно просто поднять глаза.  Оксана выпрямляет спину, одергивая себя от желания сложить руки на груди в защитной позе и дать женщине ещё один повод для поверхностного психоанализа: — Может перейдём уже от психологии к медицине? Губы Грант растягиваются в сдержанной полуулыбке. Оксана слишком сложна и интересна, чтобы её не анализировать. Прошёл уже почти месяц, но Мэган до сих пор каждый раз удивляется, насколько сильно эта особа меняется, когда рядом нет Евы. Надевает свою броню, не подпуская никого на расстояние атаки. Защищается, даже когда никто не думает ей навредить. По привычке.  Оксана чуть заметно вздрагивает, когда запястья касается холодная салфетка с антисептиком, и настороженно наблюдает за методичными действиями врача. Ей всегда нравилось смотреть за профессионалами – каждый шаг до миллиметра отточен годами практики; ничего лишнего, никаких мыслей – только исключительная точность и чистое мастерство. Это одна из причин, почему ранним утром перед гонками она сидит на трибунах, завороженно смотря за работой механиков в гаражах команд. Это почти медитация. — Расслабься, — говорит Мэган, хотя это никогда не работает. — Сделай глубокий вдох, будет неприятно.  Девушка игнорирует просьбу и морщится, когда иголка вонзается в её и без того не прекращавшее ныть запястье. Чёрт, это и вправду больно, но уже не впечатляет. Слишком многое произошло с ней за последние недели. — Да-да, я знаю. Потерпи, — голос Мэган до тошноты спокойный, но – сюрприз! – это ни капли не спасает от медленно растекающейся по всей руке горячей боли.  Оксане так надоело терпеть. И жалеть себя тоже надоело. Когда-то ей казалось, что самый страшный исход – это поражение. Душащее и необратимое осознание того, что она могла лучше, но не сделала. Но нет, оказалось, куда страшнее сжирающее изнутри чувство беспомощности и несправедливости. Холод, страх, бессилие – мрачное трио, составляющее серую палитру безысходности. Вчера она была неприкосновенной, а сегодня смотрит на свой мир из-за стекла, безо всякого шанса повлиять на сюжет истории. Всё, что раньше имело смысл, теперь неотвратимо и предательски быстро рушится. Видимо, так ощущается отчаяние? Ночами становится только хуже. Она с завистью к самой себе пытается вспомнить, как умудрялась уснуть во время получасового перелёта или облокотившись на стену в гараже команды. Бессонные ночи тянутся бесконечно долго, а все дурацкие советы из интернета оказываются такими же бесполезными, как и звучат. Действующая на нервы стрелка часов, ноющая рука в неудобной лонгетке, переполняющие голову мысли из серии «а что если» – всё снаружи и внутри как будто в сговоре со вселенной мешает ей забыться хотя бы в дрёме.    Оксана подходит к завешанному тёмными шторами окну, впуская в спальню свет уличных фонарей. Как же ужасно тихо. Окутанный флёром приватности закрытый пригород слишком далёк от неспящего Лондона. Она никогда не понимала – почему все вокруг так ненавидят шум города? В Ницце она всегда открывает окна настежь, смотрит, как темнеет небо над вечно бурлящим жизнью побережьем сорока этажами ниже. Так куда проще позволить себе мысль о том, что несколько часов мир сможет вращаться и без неё.  Евы до сих пор нет. Только два часа назад высветившееся на экране телефона сообщение: «Ложись спать, я ещё в Брэкли», как всегда с «Люблю тебя» в конце. Оксана неосмотрительно забыла про почти паталогическую гиперответственность семикратной чемпионки, когда настойчиво просила её вернуться за руль машины «Мерседес». Да, она может просто приехать в Италию и насладиться гонкой, воспринимая это, как поездку в Диснейленд. Но это же Ева, и она будет ненавидеть себя ближайшие пару жизней, если подведёт команду.  Гонщица пробирается в дом глубокой ночью – так тихо, что её возвращение выдаёт только сквозняк между открывшейся дверью и окном. Она гасит ночник в спальне, заботливо поправляя одеяло, сброшенное Оксаной в попытке найти удобную позу. Девушка улыбается, оборачиваясь раньше, чем Ева как сон растворится: — Привет.  Брюнетка не отвечает, у неё не осталось сил на разговоры – их сегодня и так было слишком много. Она молча целует слишком бодрую для четырёх часов ночи девушку и садится на край кровати, то ли спрашивая, то ли утверждая: — Снова не спишь? Оксана неспешно тянется за ещё одним поцелуем – удостовериться, что это точно не сон: — Снова возвращаешься домой под утро?  Ева безвольно идёт на поводу у своего желания прилечь рядом на секундочку, хотя пять минут назад мечтала о горячем душе. Оксана всем телом прижимается, как будто боится, что брюнетка исчезнет, а она снова останется наедине с этой нескончаемой одинокой ночью. — Всё хорошо? — Ева не в силах вести серьёзные беседы, но чувствует себя обязанной спросить. Она и так чувствует себя виноватой, что буквально оставила Оксану одну в, возможно, самый сложный период её жизни. Да, пускай она сама настойчиво просила брюнетку сесть за руль и тысячу раз повторила, что справится. Да, пускай она уже давно большая девочка, которую весь мир считает неуязвимой, бесчувственной, почти железной. Но даже самым сильным из нас иногда нужно снимать броню, чтобы не сломаться под её тяжестью.  — Нет, — Оксана говорит правду, потому что с Евой нет смысла врать, — но я справлюсь.  Ну вот, опять. Она не готова пересчитывать тараканов в своей голове. Точно не сейчас, когда бессонница добавляет каждой проблеме пару десятков очков драматизма. Ева прекрасно знает, насколько сильно не хочется произносить вслух то, о чем больно даже думать. На ней лежит ответственность; она боится нечаянно перешагнуть эту тонкую грань, потому что точно должна остаться единственным человеком, рядом с которым Оксана может чувствовать себя спокойно. Брюнетка душит в себе желание настаивать, убеждать или учить. Она просто позволяет девушке прижаться к себе ещё сильнее и обнимает крепче.  Когда встающее солнце будит вечно сонный пригород, в котором будто замерла жизнь, мир остаётся прежним. После чашки отвратительно крепкого кофе в голову заглядывает почти забытая мысль о том, что у каждой безысходности есть конец. Вместе с ней просыпается и та, что с рожками и трезубцем – ни черта у тебя не получится, это всё ещё катастрофа. Но сегодня в Лондоне светит солнце, и почему-то отчаянно хочется верить, что в конце всё будет хорошо. А если сейчас плохо, то может это ещё не конец?