Born to fight

      Ева стоит в гараже чуть поодаль, наблюдая за возящимися с машиной механиками. Двигатели уже запущены, и здесь так громко, что сложно слышать даже собственные мысли. Наверное, сейчас это к лучшему. Женщина делает глубокий вдох, пытаясь сосредоточиться на ощущениях.        Этот уик-энд точно станет последним.        Она ведь уже смирилась с ещё недавно казавшейся дикой мыслью о том, что больше никогда не сядет за руль машины Формулы-1. Что больше не ощутит ни этот момент перед стартом, когда весь мир буквально замирает и концентрируется в одной единственной точке – на стартовых огнях, ни всплеск адреналина, когда огни гаснут и ты срываешься с места, за секунды разгоняясь до скорости, которую нормальные люди сочтут самоубийством. Она смирилась с тем, что её жизнь станет на порядок скучнее, потому что такие эмоции невозможно испытать где-либо, кроме гоночной трассы. Но теперь, когда Ева снова чувствует педаль газа под своей ногой, это не сразу начинает казаться привилегией. Она то ли в ужасе, то ли в восторге: каждый поворот и ускорение заставляет сердце биться всё быстрее, а на торможениях захватывает дух от перегрузки. Но всё вокруг начинает казаться таким живым и насыщенным, как будто она оказывается вне времени – в моменте, у которого нет ни начала, ни конца. Реально только одно бесконечное мгновение, замкнутое в шестикилометровом круге быстрейшей трассы на земле – Монцы. Этот трек не просто так называют Храмом скорости, и это одновременно лучшее и худшее место, чтобы вернуться за руль машины Формулы-1 спустя полгода без тренировок. Бесконечные прямые не требуют много технических навыков и дают возможность хоть немного выдохнуть перед связками поворотов, но они же просто убивают тело перегрузками, очень близкими с пределами человеческих возможностей. Шея начинает деревенеть круге на пятом, но боль – ничтожная плата за то, чтобы снова чувствовать себя настолько живой на пересечении звенящего напряжения, смертельной опасности и эйфории.       К началу второй тренировки идея спонтанного возвращения за руль перестаёт казаться романтичной, обретая все краски изощрённой жестокости. Боль пропитывает каждую мышцу, становится почти осязаемой, и любое движение делает её всё нестерпимее и ярче. Сфокусироваться на машине становится сложнее с каждым поворотом, и где-то в середине круга Еве каждый раз кажется, что он станет последним. Одновременно контролировать тысячу лошадиных сил, входить в повороты по идеальной траектории, думать о поставленных командой задачах, и всё это в условиях сверхчеловеческих нагрузок… Но кто-то ведь до сих пор не считает гонки спортом.        Во время первого сезона Оксаны она всё пыталась понять, как у этой девчонки из Формулы-3 получилось вот так вот сходу запрыгнуть в эту лодку, опередив при этом толпу опытных пилотов, как будто они ей не ровня. Ей не нужно было много времени, чтобы освоиться, привыкнуть к абсолютно новой машине и почувствовать себя уверенно – она всегда была уверенна, потому что следовала своим природным инстинктам и ничего не боялась. У Евы так никогда не получалось: она тщательно готовилась к каждой гонке, редко игнорировала унылое изучение данных и знала наперёд, что делать в любой из ситуаций, которые могут возникнуть на трассе. Таланта у неё было ничуть не меньше, но больной перфекционизм и помешанность на контроле никогда не позволяли полностью положиться на своё чутьё. Поэтому сейчас, когда она первый раз за полгода села за руль, надуманная утром уверенность быстро развеивается. Она знает об этой машине всё, но на самом деле не знает ничего. Все цифры и графики в голове смешиваются в сплошную пелену, которая переплетается с тем самым чемпионским перфекционизмом и мешает сделать самое главное – довериться себе.        Ева выбирается из машины, потратив на это куда больше положенных пилотам восьми секунд. Она не вспомнит, когда последний раз чувствовала себя настолько отвратительно физически; последние капли энергии неумолимо растворяются в нахлынувшей усталости, оставляя за собой ощущение полнейшего изнеможения. Брюнетка проходит мимо увлечённых обсуждениями инженеров, разминая затекшую шею. Кто-то аккуратно останавливает её за плечо, и Ева быстро жалеет, что резко оборачивается. Тело как будто прожигает электрическим разрядом от шеи к плечам, и боль с новой силой медленно растекается по спине горячим свинцом.       Еве стоит огромных усилий спрятать гримасу за кривой приветственной полуулыбкой в адрес босса «Мерседес», но она со спорным успехом справляется. Тото знает гонщицу слишком давно и хорошо, чтобы задавать вопросы вроде «Как ты?», которые всё равно останутся без честного ответа. Поэтому он сразу даёт понять, что врать ему нет смысла:       — Ты только на морально-волевых держишься?       Ева закатывает глаза. Какой же невыносимой иногда бывает проницательность её бывшего начальника. Он видит всё и всегда рассчитывает на безусловную искренность.        — Давай обойдёмся без светских бесед? — Ева складывает руки на груди, намекая, что не шутит. Она всегда могла позволить себе немного большего в общении с австрийцем – ни у кого из присутствующих не хватило бы наглости в подобном тоне отвечать начальнику. Как минимум, из уважения. Но их отношения уже давно перешли из разряда рабочих в дружеско-семейные с уровнем доверия, близким к абсолютному. Поэтому Тото дипломатично отступает, что совсем несвойственно суровому боссу, а Ева про себя благодарит его за это. — Буду на брифинге через десять минут.        — Нет уж, тебе нужен отдых и хороший массаж, — мужчина нарочно чуть сильнее сжимает плечо гонщицы; она инстинктивно пытается избавиться от неприятных ощущений, только доказывая правоту руководителя. — От хорошо настроенной машины не будет никакого толка, если ты завтра не сможешь встать с кровати.        — Буду на брифинге через десять минут.        После контрастного душа на минутку кажется, что стало лучше, но эфемерное облегчение рассеивается слишком быстро. Тело вспоминает, как изощрённо сегодня над ним поиздевались, и возвращает Еву в реальность заново стягивающей мышцы болью. Брюнетка кидает взгляд на отражение в глянцевой дверце чёрного шкафа. Она снова в гоночной форме и снова одна, только уже не на своём месте. В этой комнате всё так же светло и почти просторно, к стенам намертво прибиты всё те же снимки в рамках без стекла, но теперь она здесь всего лишь гость. Брюнетка грустно усмехается своему двойнику из Зазеркалья и выходит за дверь. Когда чьи-то руки закрывают её глаза, Ева не вздрагивает и не ругается. Она почему-то уверена, что хорошо знает имя единственного человека, который может себе это позволить – и не важно, что этот человек сейчас должен быть на другом конце Европы. Она напоказ неспешно разворачивается, предсказуемо натыкаясь на улыбающуюся Оксану.       — Привет! — девушка выглядит слишком уж жизнерадостной. Настолько, что в искренность её эмоций сложно поверить. Улыбка быстро сползает с лица блондинки, когда она видит, что между лёгким удивлением и усталым безразличием в глазах Евы даже не промелькнула радость. Оксана про себя огорчается, потому что где-то в глубине души рассчитывала, что они просто бросятся друг другу в объятия и растворятся в долгом поцелуе, как в одной из глупых мелодрам, которые обе ненавидят.        — Что ты тут делаешь? — спрашивает Ева. Не то чтобы она была совсем не рада увидеть девушку посреди моторхоума «Мерседес» в этот ужасно, просто кошмарно тяжёлый день, но выходка Оксаны в отцовском доме ещё слишком свежа в памяти. Где-то в глубине души ей тоже безумно хочется сделать вид, что ничего не было, но проучить Оксану пока хочется чуточку больше.        — Это вместо «Привет, как долетела?» или «Я так рада тебя видеть, любимая», — блондинка начинает по привычке острить, но тут же одергивает себя. За два часа в воздухе у неё было время обдумать этот диалог. И первое, что она решительно запретила себе делать, – вести себя как типичная Оксана. Хватит того, что она уже наступила на эти грабли в Лондоне. — Я подумала, что вам не помешает мнение лидера чемпионата, чтобы настроить машину, — девушка улыбается, но всё же возвращается к серьёзной линии, — а ещё, что я не должна была бросать тебя одну из-за того, что боюсь показать кому-то свою слабость. — Оксане всё так же почти физически сложно произносить вслух эти слова, признавать свои ошибки и извиняться. И в этом мире есть всего один человек, ради которого она готова перешагнуть через собственное эго. — Прости, что я была эгоистичной идиоткой и...        — Замолчи, — Ева ожидала от девушки чего угодно: что она будет до победного делать вид, как будто ничего не произошло, попробует перевести всё в шутку, решит воспользоваться каким-то психологическим приемчиком с сеансов… Но точно не того, что она вдруг начнёт вести себя как взрослый человек и извинится. Она из вредности мучает опешившую Оксану молчанием ещё несколько бесконечно долгих секунд, но потом всё же сдаётся: — Давай, обними уже меня.        Ева даже не подозревала, насколько важным может оказаться простое присутствие француженки рядом, а Оксана не представляла, насколько сильно на самом деле хотела здесь быть. Шутки с командой на серьёзных брифингах; поджидающие около моторхоума болельщики и журналисты, норовящие получить заветную подпись на своей кепке или пару слов для жаркого заголовка; вечно гудящий паддок, наполненный улыбками и сплетнями… Кто бы что ни говорил, но этот мир невозможно забыть и с ним очень сложно расстаться, не оставив там часть себя, на месте которой навсегда останется пустующая дыра.        — Знаешь, ещё утром я была абсолютно уверена, что справлюсь, — Ева уже битый час настойчиво пытается уговорить себя подняться с неудобного дивана всё в той же комнатке на втором этаже моторхоума, но двухчасовой брифинг окончательно отобрал у неё все остатки сил, а попытки физиотерапевтов сотворить чудо не увенчались успехом. — Сейчас я уже ни в чём не уверена.       Оксана расположилась на кресле у окна, через боль едва сжимая самый мягкий эспандер. По священному указу Мэган, ей нужно сделать это всего тридцать раз, но каждый из них ощущается отвратительной пыткой. Причём прежде всего страдает призрачная уверенность в том, что она будет в отличной форме к началу второй половины сезона через месяц. Весь день она носила на лице блестящую маску непоколебимой беспечности с наклеенной на неё улыбкой – для всего мира Оксана Астанкова должна остаться всё той же будущей чемпионкой без грамма сомнения в своём будущем успехе. Никто не должен знать, что на самом деле ей хочется лезть на стену от душащего бессилия и деструктивного страха грандиозного провала.        — Ты боишься? — Оксана переводит взгляд куда-то в темноту, потому что никто из них не посчитал жизненной необходимостью включить свет, когда солнце окончательно скрылось за горизонтом.        Фонарь на улице всё же освещает лицо девушки, и Ева цепляется взглядом за упрямую морщинку между бровями – раньше её там не было, просто кто-то постоянно хмурится. Оксана вообще, кажется, за последние недели стала на пару лет взрослее. В глазах потускнел живой огонёк, а на лице отпечаталась внутренняя тоска. Как будто вместе с гонками у неё отобрали всякий смысл существования – то, что делает её собой. Она часто теряется в мыслях, уставая собирать осколки своего прежнего неуязвимого образа, дарившего когда-то такое приятное ощущение защищенности.       — Разбиться насмерть? Нет. — Ева усмехается, как будто действительно произнесла что-то забавное. Гонщики вообще странно относятся к смерти – то ли философски, то ли чересчур легкомысленно. — Не справиться и подвести тебя и команду? Безумно.        Девушка снова переводит взгляд на едва различимую в темноте Еву, через силу тепло улыбаясь. Ради неё можно приложить ещё немного усилий и снова поиграть в уверенность.       — Конечно, ты справишься, у тебя нет других вариантов.        — Жаль тебя расстраивать, но у меня много вариантов, — шутить над собственными проблемами – единственное, что всегда помогало Еве не рухнуть в отчаяние. Так почти любая катастрофа начинала казаться просто большой проблемой, а проблема – решаемой задачей.        Оксана по-прежнему не сильна в поддержке и мотивации, хотя пора бы этому уже научиться – она всё же лидер чемпионской команды. Но ей всегда кажется, что слова сделают всё только хуже, превратив расплывчатую проблему в евиных мыслях в ту самую настоящую катастрофу. Собственно говоря, пару дней назад в Лондоне девушка уже доказала, что лучше бы ей заниматься гонками, а не соваться в психологию. Но она всё-таки обязана предпринять попытку избавиться от опасного сомнения, зародившегося в извилинах Евы – ради её собственного блага:       — Помнишь, что ты мне сказала перед первой гонкой? — губы Оксаны вздрагивают полуулыбкой, когда в голове всплывают теперь кажущиеся такими далёкими моменты.        Честно говоря, Ева не помнит, но признаваться в этом упущении желанием не горит, поэтому просто молча ждёт продолжения.       — У тебя не будет ещё одной первой гонки, получи удовольствие, — тогда в ответ на эту банальность Оксане хотелось только неодобрительно фыркнуть, но сейчас она даже слишком хорошо понимает смысл этих слов. — Так вот. У тебя не будет ещё одной последней гонки, получи удовольствие.        — И когда ты стала такой мудрой? — Ева наконец-то героически заставляет себя принять вертикальное положение, когда желание поцеловать девушку чуть перевешивает мольбы организма не шевелиться ещё часов двенадцать. Она протягивает Оксане руку, но та поднимается сама, вложив свою ладонь в евину только для вида.        — У меня был хороший учитель.        Просто получи удовольствие. То ли у себя в голове, то ли из уст Оксаны ещё раз слышит Ева на стартовой решётке, где уже выстроились двадцать пилотов, каждый из которых хочет только одного – несмотря ни на что прорваться как можно ближе к заветным лидерским позициям. Вчерашний день прошёл в смутной пелене, натянутой отвратительной смесью повисшего над паддоком напряжения, физической боли и волнами накатывающей тревоги. Благо, что из-за первых двух раздражителей фокусироваться на третьем возможностей у Евы было немного. Утром казалось, как будто её пронзили металлическим прутом, который вместо позвоночника держит разваливающееся тело в вертикальном положении – двигаться как раньше оно не может, только предпринимать мучительные попытки функционировать. Но у орды медиков и физиотерапевтов «Мерседеса» всё же получилось привести потрёпанный непривычными нагрузками организм в боевую готовность, и после парочки волшебных уколов за несколько минут до начала квалификации первые круги даже были почти приятными. К решающему же моменту роль лучшего обезболивающего сыграл старый-добрый адреналин, неизбежно заполняющий вены на немыслимых скоростях этой трассы.        В свои лучшие годы Ева точно смогла бы найти пару возможностей проехать круг ещё быстрее, на шажок приблизившись к пределу возможностей этой потрясающей машины. Но после первой из финальных попыток обе «Феррари» под возгласы ликующих итальянских трибун остались впереди «Мерседесов». Не удивительно, эта трасса всегда подходила красным, а поддержка болельщиков как будто добавляла их моторам пару десятков лошадиных сил. Но чемпионский характер Евы никогда не позволил бы хоть на секунду засомневаться в том, что она может лучше – если не победить соперников, то хотя бы проехать круг быстрее своего бывше-нынешнего напарника-неудачника. Её всегда забавляло, как Ричард злится на свою собственную никчёмность. В годы их совместной работы шансы оказаться впереди ему выпадали нечасто: когда Ева ошибалась или на её пути вставали технические проблемы. Он никогда не упускал возможности упомянуть о своём превосходстве, как только оказывался на пару десятых быстрее в квалификации или финишировал выше в гонке. Не важно, что случалось это от силы пару раз за длинный сезон. Ричард наверняка надеялся стать лидером «Мерседес», когда чемпионка мира объявила о завершении карьеры, но в игру вступила Оксана, и в итоге в жизни несчастного поменялся только человек, которому он вечно проигрывает.        Последний круг складывался как нельзя лучше: отличный выход из медленного поворота после прямой, из-за которого весь уик-энд Ева теряла десятую на круге, великолепный быстрый затяжной поворот и позднее торможение на ещё одном медленном коротком. По собственным ощущениям, к середине дистанции она не допустила ни единой оплошности, как будто не было никаких перерывов длиной в полгода. Но как только она успевает про себя восхититься хорошим началом, голос гоночного инженера в наушнике всё рушит:       — Ева, красные флаги в третьем секторе, тормози.        — Чёрт побери! — гонщица едва сдерживается, чтобы не использовать слова повыразительнее, но всё же тормозит свою экспрессию. — Что там?       Сэм отвечает не сразу – видимо, советуется с Тото – но после настойчивого напоминания Евы всё же продолжает:       — Ричард разбил машину в Параболике.        В голове женщины пазл мгновенно складывается, но она всё же задает риторический вопрос:       — Он же впереди в протоколе? — Еве не нужно слышать ответ, чтобы понимать простое уравнение: этот идиот угрохал машину ради того, чтобы она не смогла закончить круг и опередить его. Какой же придурок.        И сейчас этот придурок стоит бок о бок с ней на стартовой решётке, поглядывая в зеркала заднего вида. Ему плевать на команду и борьбу с «Феррари» в чемпионате – он хочет любой ценой хоть раз в жизни победить Еву на трассе, и плевать, если это закончится катастрофой. Это понимают абсолютно все вокруг, поэтому напряжение в гаражах «Мерседеса» достигает апогея, когда пелотон выстраивается по местам после круга прогрева.        — Можно я уйду, а вы мне потом расскажете? — нервной шуткой пытается разрядить обстановку Тото, на лице которого обычно невозможно прочитать ни единой эмоции в момент, когда загораются стартовые огни.        Оксана не может заставить себя шагнуть вглубь гаража, где около десятков экранов концентрируется скопление лучших умов Формулы 1. Она издалека смотрит на один-единственный, на котором 20 машин готовы сорваться с места, с трудом заставляя себя не отводить взгляд.       Ева может разучиться справляться с перегрузками и перед поворотами тормозить на пятьдесят метров дальше остальных, но одну суперсилу у неё не отнять – это реакция на старте. Поэтому когда она вжимает газ в пол на пару десятых секунды быстрее Ричарда, защищать третью позицию в первом повороте приходится уже ей. Но второй пилот «Мерседеса» не собирается сдаваться, заставляя весь гараж команды в унисон задержать дыхание. Ева борется не за себя, а за Оксану, потому что каждое отобранное у Ричарда очко может сыграть решающую роль в исходе битвы за чемпионство. А Ричард… наивно думает, что эта победа поможет ему вырасти на пару сантиметров в глазах всего мира – ему до дрожи в коленях надоело проигрывать женщинам. Оксана выдыхает только когда Ева оказывается впереди, отбив абсолютно беспринципную атаку, чудом не закончившуюся столкновением. Она успокаивает себя одними лишь фантазиями о том, как здорово бы было разбить нос этому слабоумному идиоту, забыв о своей больной руке и правилах этикета.        Что ж, это будет долгая гонка.       На точно такой же машине Ричард бессилен против сосредоточенно летящей вперёд Евы. И он загоняет себя в яму только глубже, быстрее убивая шины своими взбалмошными попытками догнать соперницу и отставая всё больше. За двадцать кругов до финиша Еве кажется, что эта гонка уже длится вечность, и команда только подливает масла в огонь, когда заминка на пит-стопе сводит на нет почти всё её преимущество. Эта борьба окончательно выходит из-под контроля, потому что, снова оказавшись в зоне атаки, Ричард зубами вгрызается в последний шанс. Женщина предусмотрительно не слишком сильно сопротивляется на входе в быстрый поворот, чтобы захватить преимущество на выходе и снова оказаться впереди. Но достигшего предела соперника это не устраивает, и в следующий раз он действует ещё жёстче, не оставляя второй машине места в узком вираже. Переднее крыло Евы оказывается под колесом этого идиота, рассыпая обломки по трассе. Ричард явно уже минут пять слышит в своем ухе гневный голос с австрийским акцентом, но ему плевать. Он пытается атаковать на прямой, и теперь у его целехонькой машины есть преимущество. До финиша осталось всего полкруга, и с каждой секундой ситуация всё больше начинает походить на безумный триллер. Ричард пытается обойти подбитую машину внутри поворота, но в следующий момент просто исчезает. Испаряется как дурацкий клоун из кошмаров, оставаясь маленькой удаляющейся точкой в евиных зеркалах.       — Кажется, он напоролся колесом на твоё поломанное крыло, — не сильно тщательно скрывая удовлетворение в голосе, докладывает Сэм.        — Кажется, карма всё же существует, — усмехается Ева, тут же представляя, как Тото швыряет наушники в стену, наблюдая за откатывающимся в протоколе Ричардом. Важные для «Мерседеса» очки утекают сквозь пальцы, в то время как оба пилота «Феррари» уже пересекают финишную черту первыми. Ева добавляет искренне: — Мне жаль, что мы потеряли столько очков.        Оставив машину возле цифры «3», Ева оглядывается на радующуюся толпу в цветах «Мерседеса» – кажется, никто здесь не болел за своего действующего пилота. Первым она видит Тото. На его суровом лице всегда сложно разобрать эмоции, но сейчас они слишком уж отчётливо проступают через натянутую холодность. Брюнетка не вспомнит, чтобы хоть раз босс смотрел на неё вот так – он практически разочарован, и от этого взгляда по спине пробегают мурашки.        — Злишься? — Ева спрашивает в лоб, чтобы знать, как себя вести. Её кто-то обнимает, но яркое празднование вокруг, кажется, чуть меркнет и становится на пару тонов тише.        — Злюсь, — отвечает Тото честно, тем не менее сдержанно обнимая брюнетку – заботливо и аккуратно, чтобы не сделать ей больно. — Но ты вела себя гораздо разумнее своего напарника, так что спасибо за это.        — Я не могла просто уступить ему место, ты же знаешь.        — Ты не сделала ничего плохого, — мужчина легонько хлопает Еву по спине, прежде чем отстраниться. — Поздравляю. Ты заслужила подняться на подиум ещё разок, чемпионка.        Австриец напоследок тепло улыбается Еве, давая понять, что не она была причиной его враждебного настроя. Выражение лица мужчины вмиг меняется на то леденяще холодное, когда он сталкивается взглядом с топающим с конца ряда припаркованных болидов Ричардом. Тото не нужно пытаться перекричать толпу, чтобы гонщик понял, что шутить сегодня никто не будет. Поэтому, приблизившись, он только кивает головой в сторону моторхоума. Там, вдалеке от камер и журналистов, босс команды «Мерседес» уж точно не будет ограничивать себя в эмоциях и выражениях, красноречиво высказав всё что думает об эгоистичных выходках пилота.       Ева наконец-то выбирается из настойчивых объятий родной команды, чтобы добраться до самого важного человека в этой толпе. Оксана, в отличие от своего начальника, напрочь забывает о хрупкой физической форме женщины и крепко прижимает её к себе. Но Ева уже не обращает внимания на то, что тело в тысячный раз за день пронзает разрядом боли. Куда важнее чувствовать, как руки Оксаны обвивают её шею после долгого поцелуя. Им уже давно плевать, что четыре камеры вокруг транслируют на весь мир то, что раньше было личным и тайным. Смириться с этим ещё год назад оказалось лучшим решением, потому что ещё пару часов ждать возможности остаться наедине стало бы настоящей пыткой.        — Это самое безумное, идиотское и романтичное, что для меня делали в жизни, — шепчет девушка на ухо, и на удивление, сквозь шум паддока Ева отчётливо слышит каждое слово.        Прыгнуть в самолёт через два часа после подиума и отправиться подальше от гоночного безумия, окутавшего Италию после триумфа «Феррари», было двояким решением. По прилёту в Лондон атмосфера праздника вмиг улетучивается, оставляя за собой только дымку ностальгии. Англия кажется какой-то непривычно тихой и чёрно-белой после сюрреалистичной реальности Монцы, взрывавшейся всеми красками. В Лондоне час-пик, и жизнь течёт своим чередом. Люди в плащах куда-то спешат под фонарями, освещающими моросящий мелкий дождь, нервные водители сигналят в пробках, как будто их суета может изменить ход вещей, а Биг-Бен сообщает о наступившем новом часе. О том, что она действительно совсем недавно гоняла в Италии, Еве напоминают только изнывающие мышцы. Кажется, что всё это было просто причудливым реалистичным сном – одним из тех, с которыми не хочется расставаться под трель будильника.        Оксана уснула у неё на плече, как только они перебрались из самолёта на заднее сиденье чёрного Мерседеса, оставив Еву наедине со своими мыслями. Ехать от Хитроу до её особняка на машине до нелепого долго, поэтому времени на совсем ненужные размышления становится слишком уж много. В голове стихийно кружатся отчётливые образы и взрываются неуловимыми оттенками контрастные эмоции. Закрывая глаза, Ева по-прежнему видит перед собой серебристый нос машины и исчезающий на скорости мир вокруг, слышит трибуны и рёв турбины сзади и, кажется, даже до сих пор ощущает вибрацию и запах плавящейся резины. Остатки адреналина и возбуждение медленно растворяются, а на их место приходит зияющая пустота – та, которую она пыталась заполнить последние полгода после слов «Моя карьера в Формуле-1 закончена». Тогда этот шаг казался абсолютно верным и необходимым, но проживать стадии принятия от этого не стало проще. И сейчас она в своём прогрессе наверняка откатится куда-то на ступеньку с торгом.        — Просыпайся, — хоть будить обворожительно дремлющую Оксану совсем не хочется, Ева рада, что этот бесконечный путь домой наконец-то заканчивается.       Оксана нехотя отстраняется и заметно меняется в лице, взглянув на евин особняк, без света внутри похожий на дом из фильмов ужасов. Улыбнувшись водителю, который на прощание ещё раз поздравляет её с подиумом, Ева мельком обращает внимание на странное поведение девушки. Она устало отмахивается от своих наблюдений, списывая всё на знакомую апатию, часто наступающую по окончанию сумасшедших гоночных уик-эндов. Но, переступив порог дома, Оксана сама начинает разговор, пока не стало слишком поздно:       — Слушай, у меня есть для тебя… — девушка тщательно подбирает слово, но не придумывает ничего лучше, — сюрприз. Назовём это так.        — Ты ведёшь себя так, как будто это плохой сюрприз, — шутит Ева, совершенно не напрягаясь от загадочного вступления. Эмоции у неё закончились примерно двадцать четыре часа назад – в ходе бурного обсуждения на брифинге выходки Ричарда в квалификации. Оксана в ответ только нервно усмехается, добавляя:        — Я импульсивно сделала одну глупость и понятия не имею, как ты на неё отреагируешь, — оформить кашу из мыслей в своей сонной голове в связный текст оказывается не такой уж простой задачей. — Возможно, ты разозлишься и какое-то время будешь меня ненавидеть, но есть шанс, что тебе понравится.        — Ничего на свете не заставит меня тебя ненавидеть, — вместо того чтобы первым делом начать выпытывать подробности, говорит Ева, небрежно швыряя сумку на пол. Она скорее заинтригована этой игрой, чем опасается исхода – вряд ли Оксана сделала что-то действительно ужасное. — Что ты натворила?       Француженка неспешно снимает кожаную куртку и аккуратно ставит обувь на полку, хотя с самого детства вечно ленилась это делать, несмотря на замечания сначала мамы, а теперь – Евы. Оксана не знает, как ещё потянуть время, но ей просто до чёртиков страшно приближаться к тому, что нависло над головой тяжеленной чугунной наковальней по возвращении в этот дом. И если эта махина раздавит её к вечеру, винить придётся только себя.        — Пойдём, — блондинка, откуда-то набравшись уверенности, направляется в темноту дома и наощупь находит нужную дверь в конце длинного коридора.        — Ты что, разбила мою машину? — осознав, что они направляются в гараж, спрашивает брюнетка со смешком, мол, «Ничего страшного, это просто деньги».        Получить ответ Ева не успевает, потому что дверь перед ней открывается и датчики движения зажигают свет под высокими потолками. Холодные яркие лампы освещают стоящие внизу машины, отражаясь причудливыми белыми линиями в начищенных капотах и крышах. Честно говоря, иногда брюнетка завидует самой себе, утром пытаясь выбрать между Кёнигсеггом, МакЛареном, Феррари и парой-тройкой Мерседесов на все случаи жизни. В Монако становится ещё сложнее, потому там на подземной парковке её ждёт ещё более впечатляющая часть коллекции. Раньше единственным ярким пятном в этом истинно лондонском гараже была вызывающе-красная Трибуто, но сейчас в глаза бросается нечто изумрудное и до боли знакомое.        — Это то, о чём я думаю? — Ева переводит взгляд на девушку, как будто нарочно стирая с лица любые отголоски эмоций, по которым можно определить реакцию.       — Ты сказала, что я могу делать с этой машиной что угодно, — Оксана почему-то решает, что самое время начать оправдываться, пока женщина неспешно спускается вниз. — Но ты ведь на самом деле ты не хочешь расставаться с Мустангом. Ты любишь эту машину, но тебе слишком больно на неё смотреть, чтобы просто поставить к себе в гараж и кататься по выходным, — девушка берёт с полки ключ и спускается за Евой. — Я подумала, что было бы здорово добавить этому старому зверю немного современного шика, и по-моему матовый зелёный – твой любимый, и кованые диски ему очень идут.        Оксана не сильно связно поскорее вываливает на женщину все свои мысли и затихает, безуспешно пытаясь разгадать, что скрывается под недоумением на её лице. Но Ева просто продолжает молча разглядывать новый облик старого знакомого автомобиля, прислушиваясь к себе.        — Кстати, это просто плёнка, так что если тебе не нравится, можно вернуть всё как было и поставить её обратно в гараж твоей маме, — блондинка ключом открывает двери, с некой гордостью демонстрируя переделанный тёмный салон, которому тоже добавили «современного шика» карбоновыми вставками и лаконичными зелёными акцентами. — Но сначала взгляни на это.        Ева ещё раз пробегает взглядом по агрессивным линиям кузова этого произведения искусства. Великолепный Мустанг манит сесть за руль и как в старые добрые времена насладиться звуком американского мотора, которому раньше всегда удавалось подарить ей ни с чем не сравнимое ощущение безусловной свободы. Под новой яркой обёрткой всё тот же отцовский автомобиль, одного взгляда на который недавно было достаточно, чтобы старые раны снова заныли, но Ева не может отделаться от чувства, что это совершенно другая машина. Если Оксана пыталась придать этому прозаический смысл, превратив этот раритет с долгой историей в символ новых начал, то похоже, у неё это вышло. Хотя, как всегда чересчур самонадеянно и на грани провала.        Женщина наконец-то переводит взгляд на блондинку, и сердце сжимается от того, насколько Оксане искренне важен успех этого рискованного плана.        — Кажется, это то, что нужно.