Безответный возраст

      Кроме неплохого Нового года похвастаться было больше нечем. Второго января Диме пришлось вернуться домой, и он стал главным героем отцовских пыток. Тот, конечно, решил, что сын был нигде иначе как на своих «пидорских блядках».        Да если бы! Да знал бы он, как сын мечтал познать хоть немного той любви, о которой мечтал перед сном! С тем, о ком мечтал перед сном...        Все его мысли занимал Кирилл Олегович. И выйти на учебу двенадцатого числа было сродни празднику. Там они моментально окунулись в еще более упорную подготовку к олимпиаде. Целыми днями торчали в кабинете психологии, и это только усугубляло положение подростка.        Первая любовь — такое прекрасное чувство, говорили они... Нет! Нет-нет-нет, и еще раз нет!!! Это больно! Ужасно! Отвратительно!        Он хотел плакать вдали от психолога. Хотел рыдать в его присутствии. Внутренне корчился от боли, когда тот кидал ему бутерброд. Он ведь не мог признаться ему в своих чувствах. Не только из-за того, что опять боялся быть отвергнутым. Скорее, этого он боялся меньше всего. Он боялся навредить самому мужчине. Разбирая уроки психологии, дома изучая гомосексуальность с этой стороны, он вдруг до конца понял, насколько серьезными могут быть обвинения в его сторону. Эту любовь стоило запечатать семью печатями, закрыть под замком, смять и уничтожить.        И тут, как гром среди ясного неба, прямо посреди их занятия...        Появилась мама.        — Здравствуйте, Кирилл Олегович! — она улыбнулась ему и зашла без приглашения.        Психолог кинул на нее взгляд, а потом сразу посмотрел на присмиревшего Диму, что замер от ужаса. О нет. Она пришла все ему рассказать! Все испортить!        — Здравствуйте... — он начал листать журнал, ища список родителей.        — Ирина Романовна, — прежде чем он нашел ее имя, она услужливо представилась сама.        — Ирина Романовна, да. Знаете, посещение родителей у меня по совершенно иному расписанию... — Кирилл Олегович тактично попытался ее выставить, но она уже села рядом с Димой.        Как же ужасно. Как она могла с ним так поступать? Мальчишка сжал в руках ручку до треска пластика и сжал зубы, едва ли не до скрипа.        — Я спросила у директрисы, она разрешила зайти к вам во время Диминых занятий, — маму совершенно не смутила попытка выгнать ее. — Я хотела... Поговорить о Диминой... Проблеме.        Кирилл Олегович нахмурился. Он посмотрел на замершего школьника, потом на нее, и вдруг сказал:        — Дмитрий, пожалуйста, выйдите из кабинета.        Дима выскочил оттуда как ошпаренный. Не зная еще хорошо это или плохо, но он выскочил лишь услышал эту просьбу. Но уже у двери, закрыв ее, замер в осознании. Он выгнал его чтобы... Чтобы что? Что он будет ей такое говорить, что не терпит детских ушей? И мальчишка прижался ухом к двери.        — Какая именно Димина проблема вас интересует? Возрастной кризис, который дается ему тяжелее сверстников? Кризис личности или может профессии? — деловито говорил психолог, но Дима слышал, он сдерживал злость. — Или же вас волнует кризис в ваших отношениях с сыном? Его отношений с отцом? Оценки? Постоянные мысли о суициде?..        — Что вы такое говорите! — изумленно вздохнула мама.        — То, что я вам уже говорил. Снимать его с крыши — не моя работа. Ваша обязанность, как родителей, не допускать такого даже в мыслях! — Кирилл Олегович рыкнул на нее. — Я уже говорил вам, ваше поведение уничтожает психику ребенка!        — Это все глупости, он привлекает к себе внимание! Все это из-за...        — Он не привлекает к себе внимание, Ирина, очнитесь! Ваш сын, только за время общения со мной, дважды серьезно пытался покончить с собой! Боюсь представить сколько таких эпизодов было в прошлой школе! — в кабинете что-то громыхнуло.        — А вы не кричите на меня! — возмутилась мама.        — А вы слушайте меня!        — Это ваша работа! Ваше поведение меня возмущает!        — А меня возмущает мать, которая не способна выполнять свои обязанности!        — Да я что ли виновата, что он педераст?!  Вот и все. Дима там и осел на колени под этой дверью. Он не мог остановиться слушать, но и стоять на ногах уже не мог. Она сказала. Она сказала ему! Какой ужас, какой позор. Кирилл Олегович молчал... В кабинете звучало только жалобное всхлипывание матери.  Они молчали до тех пор, пока она не перестала ныть.  — Ориентация вашего сына называется «гомосексуальность». А «педераст» — это оскорбление, причем жаргонное. Не надо оскорблять его, вы же его мать, — Кирилл Олегович заговорил очень спокойно. Дима прильнул к двери всем телом и не мог поверить в то, что он слышит. — Вы хотели обсудить именно это? Вы это назвали «проблемой»?        — Да, — всхлипнула мама. — Может, вы посоветуете нам какого-то специалиста чтобы он прописал таблетки от этого?        — Не существует таблеток от гомосексуальности.        — Мы с мужем думаем отправить его в Суворовское училище. Там-то ему точно мозги на место поставят! — продолжала мама.        — Если вы хотите уничтожить его психику, продолжайте в том же духе, — терпеливо отвечал психолог. — В Суворовском училище повезет, если ему не отобьют те самые мозги, которые вы собрались исправлять. Ирина Романовна, скажите мне, вы уже совсем взрослая женщина... Ребенок ведь был желанным?        — Конечно! — мама воодушевилась. — Я пять лет пыталась забеременеть! Прошла сложнейшее лечение, три операции! Димочка был очень желанным ребенком, не передать на каком небе мы были от счастья...        — Так что изменилось-то сейчас? Почему он стал вдруг нежеланным? И нелюбимым?        — Наоборот! Мы очень сильно его любим, еще больше, чем раньше! Мы хотим ему добра, а пока он будет засматриваться на мальчиков, из него ничего не получится...        Какая жалкая ложь. Они совсем не любили его. Только гнобили и предавали день за днем.        — Почему вы считаете, что его ориентация определяет его как личность? — Кирилл       Олегович опять закипал от злости.        — Как же? Мальчик с мальчиком — это ненормально! Тем более в его возрасте!        — «В его возрасте»? — психолог удивленно повторил за ней последние слова. — Простите за столь откровенный вопрос, но... Когда у вас первый сексуальный опыт?        — В семнадцать! — гордо ответила мама.        — А когда вы впервые об этом задумались? Хотя бы примерно.        — Лет в... двенадцать... — было слышно, по голосу, как она стушевалась.        — Так чем Дима отличается от вас? Он подросток. Он претерпевает сложные процессы становления мужчиной, гормональные перепады и познает свою сексуальность...        — Сексуальность?! Что вы такое говорите?! — в ужасе вскрикнула мама.        Диме стало за нее стыдно. Даже он знал, что значило это слово в таком контексте.        — Понятно. Вам самой нужны уроки полового воспитания, прежде чем вас можно будет подпускать к собственному сыну, — Кирилл Олегович обреченно вздохнул.        — Вы что, проводите моему сыну уроки полового воспитания? — настороженно спросила она.        — Я учу вашего сына психологии и ничему больше. Я не выхожу за рамки моей компетенции.        — Вы сами заговорили про сексуальность!        — Это научный термин, и он с вашими мыслями не имеет ничего общего.        — Вы посоветуете нам врача или нет? — строго рыкнула мама. Кажется, ей надоел этот разговор.        — Ваш сын не болен, ему не нужен врач. У него нет диагноза и его ориентация — не болезнь! То, что с ним происходит это нормально, — Кирилл Олегович был разочарован, это неприкрыто сквозило в его голосе.        — Нормально?! Да вы сам педераст, раз так говорите! — мама завопила в ответ.        И это Дима уже не смог вытерпеть. Нет! Только не Сахарова! Он не такой! Он нормальный!!!        — Не смей оскорблять Кирилла Олеговича! — с этим воплем он ворвался в кабинет и даже забыл закрыть за собой дверь. — Это я пидарас, а не он! А ты лучше заткнись и не позорься, тупая дура!        Дима выкричал это и тотчас убежал, лишь бы никто не видел его слез. Он видел взгляд психолога, полный испуга и ужаса, но не смог остаться. Он бежал прочь от кабинета, совсем не замечая, что вокруг была куча народа. И все слышали его вопль отчаяния.        Школьник выбежал из школы в одной форме и убежал на парковку, где за своей машиной обычно и курил неуловимый курильщик Сахаров. Это было место, где его точно не стали бы искать.        Он осел там на корточки, обняв свои колени. Опять заплакал. Опять ничтожный и ненужный.        И в этот раз за ним никто не бежал, поскальзываясь и падая в снег.