До самого неба

      Гарри приземлился посреди гостиной, морщась от боли. Хорошо хоть не расщепило. Он отшвырнул «Молнию» в сторону и осторожно выпустил из объятий Гермиону, внимательно изучая её лицо. Растрёпанная, в пятнах сажи от взрыва и с глубокой царапиной на щеке. Её зрачки всё ещё были немного расширены от страха, возбуждения и пережитого шока. В остальном же подруга выглядела вполне сносно. Они снова выкарабкались, отделавшись малой кровью.       — Ты с ума сошла?! — прогремел он, убедившись, что она в относительном порядке. — Зачем ты кричала мне под руку? Ты чуть не погибла!       В его теле всё ещё клокотал тот самый монстр: смесь ярости, гормонов и некоторого извращённого удовлетворения. Всё кончено! Главное, Гермиона здесь, в безопасности, остальное не имело никакого значения. Но она была на волосок от гибели, он чуть не потерял её. Этого не должно повториться. Никогда. Больше. Не должно.       — Но ты… это… — испуганно заикалась она, растирая запястья, ещё ноющие от недавнего перетягивания верёвками, — это же Непростительное, Гарри! — в голосе сквозила паника.       — Да к чёрту всё это! Я всё равно убил их! Всех! И проклятого Треверса найду и прикончу! Какая, к Мордреду, разница Авада это или Сектумсемпра?!       Она отшатнулась, с робостью уставившись на друга. Борясь с собой, не до конца осознавая, что же произошло и как теперь существовать с осознанием этого. Гермиона была счастлива, что он жив, они живы… Но вместе с тем её охватывал панический ужас от того, что произошло. Гарри спалил замок с находившимися там живыми людьми. И самое страшное, не сожалел об этом, не мучался муками совести, да и вообще — нездоровый блеск его глаз пугал её.       Девушка опустила глаза на его руку, всё ещё сжимающую в кулаке узловатую рукоятку из бузины.       — Гарри, что это за палочка? Это…       — Да, та самая, — швыряя инструмент на диван, подтвердил он.       — Но где ты…       — Мерлин, Гермиона! — все эти лепетания начали казаться Гарри чересчур наивными.       Он сделал свой выбор. Переступил через собственные установки, нарушил тысячи правил, совершил непоправимое… Но, если бы это повторилось, он бы поступил так же. Вспоминая тот ужас, который он испытал, увидев Гермиону в руках этих ублюдков, Поттер ни о чём не жалел. Его почему-то мало волновал планируемый ими ритуал с его участием, но похищение подруги оказалось последней каплей.       — Да, я стащил эту палочку из гробницы, потому что у меня должен был быть хоть какой-то план! И да — я хотел применить Непростительное и сделал бы это, если бы ты не отвлекла меня!       — Но почему, Гарри?! — её глаза наполнились слезами. — Ты же даже во время войны не хотел убивать?       — Потому что я был наивным малолетним идиотом, надеявшимся на торжество Света и собственную удачу! На Дамблдора, Орден и мудака Снейпа! А по итогу остался жив только благодаря чудесному стечению обстоятельств! Это, по-твоему, отличный план, Гермиона? Мы давали им бесконечные вторые, третьи и четвёртые шансы и что имеем? Продажный Аврорат, закрывающее глаза на беспорядки Министерство, попытки возродить Волан-де-Морта?!       Она молчала, нервно заламывая руки, не имея аргументов возразить, но и не в силах согласиться. Внутри неё всё переворачивалось. Благодарность за спасение, эйфория от того, что Гарри больше не угрожает опасность, смешивались в жуткий коктейль с неприятием действительности, запахом огня и смерти. А ещё она пугала саму себя. Где-то глубоко Гермиона понимала, что испугалась не самой Авады, выпущенной в Долиша, а того, что её друг применит Непростительное. Неужели сама смерть, пусть и врага, вселяла в неё меньший ужас, чем нарушение закона? Ведь за подобное грозил Азкабан.       Выходит, она не такая уж «белая и пушистая», каковой хочет казаться? Не такая хорошая и правильная, какой считала себя? Во всех есть тёмная сторона, пусть даже очень глубоко запрятанная… И Гермиона Грейнджер не была исключением, как бы не старалась отрицать этого. Смогла бы она убить человека, если бы он угрожал жизни Гарри? Смогла бы хладнокровно выпустить в него леденящий луч Авады? Она не хотела отвечать на эти вопросы даже мысленно, потому что смертельно боялась правды.       — Они же давно сбежали… Почему именно сейчас? — слова отказывались складываться в связанные предложения, но Поттер понял вопрос.       — Потому что сейчас они тронули тебя! Я… К чёрту! — гневно вырвалось у него, и он в два шага оказался рядом.       Гарри не был силён в признаниях, красивых оборотах и ухаживаниях за девушками. Его не учили романтике, не объясняли, что значит любить, а его идеалом были отношения родителей, которых он не помнил, а лишь слышал о них от посторонних людей. Он не разбирался в женской психологии и чувствовал себя слоном в посудной лавке, когда речь шла о любви. Да что говорить, он и себя-то толком не понимал. До недавнего времени.       Он не умел говорить, но мог показать. Его ладони обхватили её лицо, сильно и требовательно, и он накрыл её рот своим, не давая ей отстраниться или возразить, не оставляя выбора. Настойчивые губы смяли её мягкие неистовым напором. Язык нагло толкнулся в рот, вырывая из девичьей груди слабый стон и заставляя замереть.       Гарри много раз представлял, как поцелует Гермиону в первый раз. Как трепетно проведёт пальцем по высоким скулам, утонет в шоколадном взгляде и нежно, невесомо коснётся сладких губ… Как даст ей право решать самой… Как будет сдерживать своё неистовое желание, дабы не напугать…       Всё пошло прахом. Рассыпалось и разлетелось, переплетаясь с молекулами воздуха, наполнявшего комнату. Планы рухнули, сражённые сиюминутно вспыхнувшим возбуждением, овладевшим его разумом, забурлившем в каждой клетке тела. Такая знакомая, такая родная и живая, главное, живая… Он мечтал поцеловать её в первый раз, а целовал так, как будто целовал в последний. Нетерпеливо и нескончаемо. Отчаянно и голодно. Исступлённо и самозабвенно, утопая в собственных ощущениях, не сравнимых ни с чем другим испытанным до этого.       А когда губы Гермионы оттаяли и задвигались в такт с его, когда нежный язычок робко вступил в борьбу с его собственным, мир Гарри покрылся новыми сияющими оттенками. Краски заплясали вокруг, словно на палитре художника, нашедшего своё вдохновение. Подруга прижалась к нему ладонями, цепляясь за крепкие мужские плечи, дабы устоять на ногах.       Он отпустил её спустя целую вечность, чуть отступая назад, не сводя взгляда с опухших зацелованных губ.       — Я люблю тебя, — вот так просто.       Всего три слова. Три главных слова, вырвались из горла, закружили в воздухе, заставляя её расширенные от возбуждения глаза предательски заблестеть.       — Гарри, я… — мысли путались, сталкиваясь друг с другом и рассыпаясь на части, так и не успев окончательно сформироваться. Слишком много событий, впечатлений и ощущений вылилось на неё за один день.       — Не говори ничего, ладно? — он напоследок погладил её по щеке. — Ты не обязана, понимаешь? Я пойму, если ты до сих пор любишь Рона или кого-то там ещё, я готов остаться твоим другом, если это всё, на что я могу рассчитывать. Я понимаю, что сегодня напугал тебя и, наверное, разочаровал… Да, я изменился, Гермиона. За этот год, за последнюю неделю, которую провёл с тобой и за сегодняшний день в частности. Я не убийца и не собираюсь им становиться. Но я буду всегда защищать свою семью. А ты — моя семья, независимо от того, в какой роли ты будешь присутствовать в моей жизни, — закончив, он развернулся и направился вверх по лестнице. — Пожалуйста, не покидай пока дом. Здесь хорошая защита и мы в относительной безопасности.       Она машинально кивнула, переводя взгляд на свои ладони, и только сейчас заметила на одной из них кровь. Мерлин! Она совсем забыла, что Гарри ранен!       — Гарри, твоё плечо! — крикнула она вослед. — Надо обработать бадьяном! Я могу…       — Я сам, Гермиона, — устало махнул он, почти добравшись до своей спальни. — Лучше бы тебе не трогать меня сегодня. Как видишь, моя выдержка слегка хромает.       Хлопнула дверь, скрывая его от её глаз, оставляя наедине со своими внутренними демонами, которых и у Гермионы Грейнджер было предостаточно. Она устало опустилась на диван, придвигаясь к теплу, исходящему от камина, заботливо затопленного Кикимером. Взгляд упал на лежащую рядом узловатую палочку. Дар самой Смерти. Он пугал её. Казалось, эта штука может влиять на мага, пользующегося ею.       Хотя, может, это всё её глупые домыслы? Гермиона, кутаясь в собственные хрупкие плечи, устало уставилась на языки пламени. Её знобило не от холода, а от нахлынувших ощущений. По-хорошему, надо было бы принять душ и лечь спать, но вряд ли ей сегодня удастся уснуть. Прошедший день навсегда разделил её жизнь на «до» и «после».       Её кровь ещё кипела, а пальцы дрожали. Гарри своим внезапным поцелуем снёс последние преграды, разбил все возводимые годами стены, обнажив её душу, оставив её совершенно беззащитной перед его проницательным взглядом, перед его требовательными губами и огнём его страсти, перед произнесёнными словами. Такими простыми и вечными. Желание защитить, оберегать, быть рядом все эти годы, невзирая ни на что, не пугаясь никаких опасностей и отказываясь от семьи, было обусловлено не дружбой, за которую она так мастерски прятала свои чувства… Вовсе не дружбой.       Гермиона Грейнджер, как оказалось, была величайшей обманщицей, которой удалось обмануть всех, даже себя саму. Или только лишь себя… Возможно, приступ ревности Рона тогда, в палатке, был не таким уж беспочвенным.       Она закрыла глаза. Тени от ресниц заплясали по щекам. Сложно. Всё было слишком сложно. Впервые Гермиона по-настоящему боялась. Боялась изменений, произошедших с лучшим другом, того, что случилось сегодня и последствий всего этого. История с Пожирателями и Авроратом не была закончена, и кто знает, как она обернётся для Гарри. Боялась собственных чувств, которые были такими прекрасными с одной стороны и абсолютно неправильными — с другой. Её грызла совесть от того, что она приехала сюда по просьбе Джинни, негласно пообещав помочь ей, а вместо этого сама оказалась в объятиях Гарри. Ну или почти оказалась… Её пугали изменения, произошедшие в друге и собственная реакция на них. Но больше всего её ввергало в ужас осознание того, что она оправдывала убийство и даже испытывала некое облегчение от того, что Малфой и Крэбб больше не причинят вреда её другу. Это претило всем её ценностям и установкам, всей её человеческой натуре, но, тем не менее, всё было именно так.       Она медленно прошла на кухню, заварила травяной чай и откопала в кладовой запасы бадьяна, которым обработала пораненную щёку. Потом поднялась к себе, где, обнаружив на тумбочке свою волшебную палочку, почувствовала себя почти счастливой. Гермиона думала, что больше никогда не увидит её.       Сдёрнув с себя пропитанную гарью и пылью одежду, она быстро приняла душ и завалилась в холодную постель. Она хотела смыть с себя сегодняшний кошмарный день. Бесконечно длинные часы плена в холодном подвале замка, когда все внутренности сжимались от страха (вовсе не за себя), услышанные обрывки фраз Пожирателей, где они делились планами о том, что сделают с ней, едва закончат ритуал. Вместе с этим благодарность накрывала её, словно тёплым одеялом. Ведь если бы Гарри не спас её… О том, что могло бы произойти, думать не хотелось.       Наверное, последователи Волан-де-Морта заслужили свою участь. Друг был прав. Никакие вторые, третьи и четвёртые шансы не делали их лучше и не приближали к свету, они лишь дальше погружали их во мрак. Это был их выбор, их решения и их заслуженный конец. У Гарри действительно не было выбора. Или ей просто хотелось так думать, потому что иначе её сердце разорвалось бы на куски.       И пока мозг искал оправдания или объяснения, пока её рациональная часть складывала в определённую схему всё произошедшее, её душа шла трещинами и рассыпалась, словно древнейший фарфор от неаккуратного обращения. Её волновали раны Гарри, хотя мозг и квалифицировал их как неопасные, ей хотелось оказаться рядом, заглянуть в его глаза и дать те ответы, которые он не требовал, но ждал.       Всё встало на свои места, как будто к сложному конструктору нашлась понятная инструкция. Она не просто так месяцами не прощала Рона, изводила его, искала новые и новые поводы для обид. На самом деле Гермиона осознала, что просто не хотела с ним мириться, не хотела вступать в отношения и давать обещаний. Вся неуверенность и неготовность объяснялась одним простым предложением — она не любила Уизли.       Та выдуманная влюблённость была её щитом, её защитной реакцией. Гарри не видел в ней девушку и считал её сестрой. Вот она и отгородилась от этого. Выдумала себе романтического героя, отдала нести это тяжёлое бремя Рону и пыталась слепить из него второго Гарри. Но Рональд не был Гарри. И не был в этом виноват. Виновата была она одна, позволяя себе всё больше заблуждаться… Ведь именно поэтому разрыв отношений с Уизли практически не тронул её. Конечно, девичье самолюбие было немного уязвлено, но не более. Она не рыдала в подушку ночами, не умирала от любви, не теряла аппетита и интереса к жизни.       То ли дело Гарри… Ему не требовалось становиться лучше, чтобы быть для неё идеальным. Не нужно было стараться превзойти себя или следовать каким-либо инструкциям. Он уже был таковым в её любящих глазах. Был всегда. Даже тогда, когда она ворчала на него за безответственное отношение к учёбе, сердилась за учебник Принца или раздражалась из-за его одержимости Малфоем. Даже когда он спалил этот чёртов замок, не на шутку пугая своей бескомпромиссностью.       Её глубокая любовь отличалась от той, о которой в женской спальне трещали Лаванда, Парвати и другие девчонки. Гермионе была чужда чрезмерная «розовая мишура» — так она мысленно называла всё то, о чем мечтали сокурсницы. У неё не заплетался язык, не отключался мозг, не останавливалось сердце и не подгибались колени. Она не мечтала о глупых валентинках, сладостях или украшениях. Баллады и стихи её тоже не особо трогали. Она откровенно считала парней, занимающихся подобной ерундой, немного странными.       Гермиона Грейнджер не наделяла друга идеальными чертами, она просто принимала его полностью, со всеми достоинствами и недостатками, силой и слабостью, победами и ошибками. Ей не нужен был «герой Магической Британии», «Избранный» или «Мальчик, который Выжил». Ей достаточно было простого парня, который мог ошибаться, испытывать страх, быть потерянным… Она ничего не желала так сильно, как быть рядом, оберегать и вселять надежду. Быть хотя бы маленькой частью его жизни…       Но у неё была и своя жизнь. Свои цели, мечты, амбиции, идеалы. Слишком гордая, чтобы быть за кем-то и слишком умная для многих, Гермиона являла собой яркую личность, не способную быть чьим-либо приложением. Без сомнения, столь же яркой личностью был и Гарри.       Два лидера. Имели ли они шанс длительное время уживаться под одной крышей, стать гармоничной парой, построить семью? Девушка знала, что в мире магглов каждый второй психолог назвал бы их союз гиблым делом, а их характеры несовместимыми. Но что знают какие-то там психологи о восьми годах дружбы, близости и поддержки? О жертвенности, отваге, чести и готовности спасти любой ценой? Об умении говорить без слов и понимать по взгляду? Наверное, ничего, раз делают столь глупые и поверхностные выводы… Совсем ничего…       Хаотичные мысли так и бродили по извилистым дорожкам её мозга, не давая уснуть. Но усталость взяла своё, адреналин растворился в крови, постепенно веки становились всё более тяжёлыми, будто наливались свинцом. И ближе к утру Гермиона всё же погрузилась в желанную дрёму, давая своему организму необходимый после столь утомительного дня отдых.

***

      Её разбудило завывание ветра. Голые ветви одиноко стоящего около дома дерева изредка хлестали по стеклу спальни, отчего казалось, что кто-то скребётся в окно. Светало. Выходит, проспала она совсем недолго. Гермиона осторожно выскользнула из-под одеяла, нырнула в пушистые тапочки и лениво побрела в ванную. Раз уж нормально уснуть не получается, можно принять бодрящий душ и заняться чем-нибудь полезным. Например, почитать что-нибудь… Или придумать, как выпутываться из всего того, во что они с другом снова оказались втянуты не по своей воле. Вопрос с отношениями она решила отодвинуть немного на «потом». Ей всё ещё не до конца верилось в услышанное признание. Вдруг Гарри отойдёт от вчерашних эмоций и вообще пожалеет о сказанном? Может, это был какой-то гормональный порыв, не более? От этих мыслей внутри всё болезненно сжалось, скрутилось в тугой узел, словно протестуя.       Гермиона набрала в грудь побольше воздуха и выдохнула, стараясь успокоиться и выкинуть из головы всё лишнее. От напряжения разболелась голова, она сжала виски ладонями и поморщилась. Резким движением распахнув дверь, шагнула в ванную. Гигиенические процедуры должны взбодрить её и привести в порядок.       И вдруг замерла как вкопанная, уставившись на запотевшие стенки душа, за которыми явно кто-то был. Вернее, кто-то определённый, ведь никого другого там просто не могло быть. Девушка видела силуэт через мутное стекло, слышала монотонный шум воды, стекающей по телу и разбивающейся на миллионы капель о плиточный пол. Эта «музыка» заворожила её.       Гермиона понимала, что должна убраться отсюда как можно скорее, что Гарри, вероятно, просто забыл запереть дверь, но ноги будто приросли к полу и не слушались её, не давая сдвинуться с места. Мысли вышибло из головы, а из-под ног ушла поверхность, даруя ощущение невесомости, перемещая её в другое измерение.       Гермиона просто стояла, словно порабощённая заклятием «Ступефай», а сердце грохотало внутри словно колёса летящего по рельсам Хогвартс-Экспресса. Она не заметила, как стих шум воды и ванную комнату наполнил, отражаясь от зеркал, стук её сердца.       И вот мучительно медленно одна из створок ползёт в сторону, и у неё практически не остаётся времени на побег, чтобы улизнуть незамеченной. Мозг паникует и трубит в горн, а тело… тело не слушается. Не хочет бежать.       Где-то глубоко внутри она понимает, что хочет быть пойманной, застуканной на месте преступления, хотя через мутное стекло и невозможно ничего рассмотреть. Хочет иметь смелость не отводить глаза, как когда-то в палатке, когда приходилось переодеваться в одном помещении, не слишком заботясь о стеснении. Хочет… Она просто хочет убедиться, что с другом всё в порядке и нечего больше бояться. Так ведь?       «Глупая, ты ещё не поняла, что врать себе бессмысленно?»       — Гермиона? — разрезает воздух.       Голос Гарри звучит удивлённо и слегка озабоченно, и она, кажется впервые за несколько минут, выдыхает, наблюдая, как резко дверь кабины возвращается назад, и из небольшой щели между створками торчит лишь мокрая взъерошенная голова.       — Я… дверь… ты не запер дверь, — с трудом вырывается у неё.       Щёки пылают и так хочется спрятать взгляд, уткнуться в носки своих пушистых тапочек, но вместо этого она погружается в тягучую зелень его глаз, находясь будто под гипнозом. Тонет в них, начинает задыхаться, но не может прекратить это безумие, переходящее все рамки приличий, все границы многолетней дружбы.       — Э-э-м, да… наверное… — сглатывает он, смутившись, — ты не подашь мне полотенце?       Гермиона, выйдя из транса, кивает. Хватает первое попавшееся полотенце с вешалки и делает шаг вперёд, ещё один и ещё… Протягивает ему…       Отпустить, развернуться и бежать… Нестись, что есть силы, будто за тобой гонится толпа Пожирателей или лично Волан-де-Морт. Но тонкие пальчики судорожно впиваются в махровую ткань, будто это спасительный плот посреди океана. Она снова сталкивается с ним взглядом и понимает, что пропала.       От себя не убежать! Не спрятаться в фальшивых выдуманных влюблённостях, не отгородиться стеной рационализма. Не обмануть… не заткнуть… не заставить тело не чувствовать…       Те несколько секунд, которые она провела в свободном полёте, прощаясь с жизнью, волшебница молила Мерлина лишь об одном — чтобы Гарри выкарабкался. Любой ценой. ЛЮБОЙ!       — Гермиона? — небольшая хрипотца в голосе друга свидетельствовала о возбуждении и сводила её с ума.       И, собирая в кулак всю гриффиндорскую храбрость, она скинула с ног тапочки и шагнула в кабинку, аккуратно протискиваясь в приоткрытые створки.