Звёзды на твоих погонах

Каждое утро в их заведении начиналось одинаково: подъем, построение, зарядка, утренний туалет, завтрак, построение, занятия, обед, физподготовка, полтора часа свободного времени, которое уходило на уроки, ужин, построение, вечерний туалет и отбой. Ничего нового, равно как и ничего старого. Петя с таким расписанием просто не вывозил. И пусть он был весьма неглупым и довольно спортивным мальчиком, всё равно жизнь его не готовила к такому. Хотелось, как раньше: полежать на кровати в любое время дня и ночи, надеть хоть что-нибудь кроме злоебучего кителя или военной спецовки. Хотелось есть, что он хочет и когда он хочет, и ещё много тысяч всего другого. Ему хотелось к своим пацанам, которые его понимают, с которыми у него есть общие интересы, о чем поговорить и что покурить. Он впервые заскучал по Нине, которая ему всё так же исправно звонила, реже, конечно, у неё ведь тоже началась учёба, да и он не балду гонял. Хоть что-то хорошее успел сделать, так что теперь даже не страшно умирать после какого-нибудь кросса или марш броска. Пускай девственниками умирают другие, но не он. Задумавшись о девственности и смерти, Хазин совсем упустил из виду то, что в казарму пришли старшекурсники. — Эу, сос, чё нужно сказать? — окликнул Печку какой-то коротко стриженный парень, пиная тумбу, на которой тот стоял. — Здравствуйте… бля, не то. Здравия желаю! — отдав честь, Степан приложил руку к фуражке и выровнялся. Кто-то из пацанов прыснул со смеху. Петя тоже не сдержался. — «Дежурный по роте, на выход», надо говорить, бестолочь, — беззлобно ответил парень, которого смех так и не пробрал. Видимо, вспомнил себя несколько лет назад. — Так это, я ж дежурный, — не понял Стёпа. — Тормоз, ты — дневальный! — Дежурный по роте, на выход! — заорал Перепечко, увидев открывающиеся двери. Старшаки стояли к ним спиной, поэтому появление офицера оценить не смогли. — Так-то лучше. — Смирно! — громовой голос здесь, похоже, действовал на всех одинаково. Петя поймал себя на мысли, что уже начинает побаиваться. — Так, Хазин, строй взвод, — Василюк стал спасением для Печки, избежавшего идиотского разговора с командой «оловянных солдатиков». Старшекурсники застыли, словно статуи, при виде офицера-воспитателя. — А вам, гаврики, вольно. — Взвод, выходи строиться! Василюк куда-то отлучился, и один из старшаков отвесил Пете лёгкого толчка в плечо. — Ты чё, предупредить не мог, что он сзади стоит? — Так вы ж не спрашивали, и он только что подошёл, — дурачка врубил. Притом настоящего, да так натурально, что и не придраться. Петя усмехнулся своим мыслям. Правду говоришь — не верят, пиздишь — тоже, как здесь общаться-то вообще? Когда все построились, стало ясно, добром тут и не пахнет, пахнет только строевой, забитыми мышцами и ужасной крепатурой. Хазин мириться с таким положением дел не желал. В конце концов, ноги у него одни, как и руки, да и он был у себя один. Как-то пару лет назад в школьном театре на каком-то новогоднем утреннике ему довелось сыграть бабу-Ягу. Ему не очень понравилось, конечно, зато литературу закрыли, ещё и худрук местного детского театра в восторге была, в кружок их домашней самодеятельности зазывала. Петя, может быть, и пошёл бы, вот только отец и так его пиздил частенько за любую оплошность, не хотелось ему отгребать ещё и за творчество. — Ну что, гаврики, готовы? — товарищ майор не успел ещё даже озвучить куда, к чему, на глазах уже целого взвода разворачивалось представление. — Ай-яй-яй! Ой! — Петя потихоньку оседал, скручиваясь в три погибели. Ребята напряглись, но кидаться на помощь никто не спешил. — Хазин, что случилось? — Не знаю, ай-ай-ай, товарищ майор, живот что-то прихватило. — Рожаешь, что ли? — шутка, прозвучавшая от офицера-воспитателя с невозмутимым лицом, могла быть началом конца. Ребята заржали, да чё уж там, Петя сам был на шаг от того, чтобы не разъебаться. От Василюк, шутник херов, кто ж так делает-то! Это не по правилам, совать свой нос в чужую постановку. — Товарищ майор, ну правда, не до смеха, резануло так, что аж в глазах потемнело, — Петя вспоминает, как в детстве корчил больного, чтоб в школу не идти. С матерью всегда срабатывало, а вот отец пихал ему в рот угля или обезбола, а потом пинка под зад. Однажды, правда, на приступ аппендицита так же поступил, зато потом Петю почти две недели не шпынял, когда классуха позвонила, чтобы сообщить, что сын его прямиком на скорой с урока был отпущен. — Так, все на строевую, а Хазин — в медпункт. — Есть, товарищ майор, — картина умирающего у Пети в этот раз получилась, что надо, можно было смело претендовать на Оскар. Вот только, стоило Василюку уйти вместе со всем третьим взводом, как дневальный на тумбочке единственный заценил воинственный танец с повиливанием бёдрами от суворовца, которого «болезнь подкосила». Да, в каком-то смысле Петя действительно был болен, но на данном жизненном этапе врачи поставили бы только один диагноз: банальная симуляция! В медпункте всё же пришлось показаться, для проформы, иначе проверить могут ведь на раз-два. А так, считай и не соврал. У доктора был — был! Полегчало — полегчало, значит никаких доёбок. Когда лекарь местного разлива сунул ему градусник в руки, а сам вышел, Петя не удержался, температуру до тридцати семи и двух нагнал, так, для убедительности. В окно полез смотреть как-то машинально, как на улице по плацу его товарищи выхаживали. Красиво маршируют, только толку-то от этого? Дисциплина ведь не так нарабатывается. От этого марширования только крепатура развивалась и рвотный рефлекс. — Трофимов, носок тянем, носок! Давайте хотя бы круг нормально пройдём — и на обед с чистой совестью! — мотивация у офицера-воспитателя была так себе, на троечку, разве что для Перепечко, который остался на тумбочке стоять. — Блин, заколебал, — Трофимову не в кайф строевая подготовка, ноги гудят, ещё и голова раскалывается теперь, вот только почему-то в медпункт всех за раз не отправляли. Сегодня куш сорвал Хазин, и Саше почему-то казалось, что есть в этом подвох. — Видал умника? Самый деятельный, блин, от училища откосить не вышло, так теперь от строевой отмазался… — Сань, да отцепись ты от него, — Дима Дубин был гораздо спокойнее товарища и открытого негатива не выказывал, хотя и дружелюбия тоже. Держал нейтралитет. — Сдался тебе этот Хазин? Тем более, урод уродом, а может, реально поплохело. — Поплохело, говоришь? Окна медпункта видишь? — Трофим кивает, а Игорь только мимолётный взгляд туда бросает, не участвуя в беседе приятелей. И правда, Хазин там красуется в своем кителе с иголочки. Довольной улыбкой кривляется, пока они тут со строевой ебутся. «Засранец», — одними губами шепчет Игорь, а Петя только шире ухмыляется. Вот только в расчет никто не берёт, что Василюк, как офицер, не только за ногами их следит. — Так, что за разговоры? Чем вы там любуете… — и взгляд офицера сам собой на Хазина наталкивается, который, идиот или нет, сразу ретируется. Пал Палыч только губы поджимает и кивает каким-то своим мыслям. — Взвод, стой, раз, два. Равняйсь, смирно! Вольно. Направо, — команды выполняются беспрекословно и четко, сплоченно, коллективно. Да… до синхронности им ещё далековато. — На обед шагом марш. После обеда все снова собрались на построение, энтузиазма у суворовцев было, конечно, не так много, но ведь их никто и не спрашивал. — Ну что, Хазин, поделишься с нами бесценным опытом, как при помощи довольно хорошей актерской игры обвести вокруг пальца взвод и своего офицера-воспитателя? — Сука, — едва слышно отозвалось где-то сзади, в затылок. Благо Василюк не услышал или, по крайней мере, сделал вид, что не слышит. — Чего молчим, Хазин, смотри, твоим товарищам уже не терпится узнать рецепт! — Ну, а что говорить, товарищ майор, я не совсем понимаю, при чём тут актёрская игра? Эх, Петька, Петька, в актерское тебе надо было идти, а не в этой перди гнить, глядишь, через пару лет мог бы косить миллионы где-нибудь на сцене или на съемках в кино. — Ну что ж, суворовец Хазин, раз актёрская игра тут ни причём, тогда слушай. За проявленную находчивость и смекалку объявляю вам благодарность и назначаю вас заместителем командира взвода, — речь майора была настолько пламенной, что у Пети язык отняло. Больше было похоже на какую-то говённую шутку, вот только на календаре не первое апреля, да и офицер-воспитатель вроде как не клоун. Взвод освистал его не в самых благих намерениях. Видимо, не одному Хазину эта идея казалась абсурдом. — Не слышу бодрого ответа, — Василюк, тем не менее, решил пойти до конца, а Петя, всё ещё пребывая в состоянии шока, переспросил: — Так, а… чё отвечать-то? — М-да, — Василюк покачал головой, понимая, что вице-сержант у него тот ещё кадр. — Что обычно отвечают, получая благодарность? — Рад стараться, товарищ майор! — Стараться, Хазин, ты будешь на уроках, а здесь ты проявил лучшие качества своего характера. Посмотрим, какой из тебя замкомвзвода получится. Взвод, разойтись. Ребята разбрелись, Василюк удалился к себе в кабинет, один Петя остался на месте, как статуя, не понимая, что это вообще сейчас такое было. Позади раздался шепот: — Какого хрена он его назначил? Это не вице-сержант, а пародия на суворовца! — Ну да, весело теперь нам заживется с таким-то «начальством»… — Гром, он тебя хвалил на строевой, на физподготовке, и по успеваемости… Мы думали, он тебя назначит! Петя на Игоря обернулся, но тот ничего не ответил. Прошел мимо и Хазина, и товарищей своих, расположение покидая. Те, недолго думая, переглянулись и ринулись за ним, а Пете досталась только кучка неодобрительных взглядов на прощание. Да уж. Теперь его ждёт реальное веселье.

***

Физкультура. У Пети никогда не было проблем ни с этим предметом, ни с лидерством. В школе он имел особый авторитет, ему слово лишнее сказать боялись, и каждая воля Хазина считалась в коллективе негласным законом. Теперь же Петя столкнулся с неуважением, хамством и, наверное, откровенной травлей — словом, оказался на месте тех, с кем сам себя вёл подобным образом. За прошедшие два дня, которые он «вживался в роль вице-сержанта», Петя отчётливо понял одну вещь: никто не любит приближенных к начальству, будь то коллеги или сокурсники. В классе, группе или взводе зачастую могут за спиной обсуждать старосту или вице-сержанта, Пете же все устроили что-то типа молчаливого бойкота. При Василюке ему слова кривого не скажут и ответят то, что Хазин хочет услышать, зато стоит ему самому попытаться что-то узнать или спросить, как включается режим массового оглушения. Серьёзно, Петя ещё никогда не видел, чтобы так мастерски изображали проблемы со слухом на вопросы «кто-то решил задачу по физике?», «сколько времени?» и тому подобные. В данный момент, если бы его спросили, с чем ещё он наблюдает проблемы во взводе, Петя не задумываясь сказал бы, что со зрением. Потому что в тот момент, когда все ребята уже минут десять гоняли мяч, Хазин пытался включиться в игру и несколько раз специально оказывался там, куда выгодно бросать, чтобы его команда попала в кольцо, но пас ему ещё ни разу не отдали. Нервы сдали сами собой, когда вместо него, стоящего прямо у кольца, Трофимов развернулся и бросил мяч стоящему сзади Перепечко, который из своих пяти попыток ни хрена не попал в кольцо. Вот ни разу. — Народ, вы охренели? Я вам тут чё, для красоты стою?! Но ответа, как он и ожидал, не последовало, в отличие от мяча, который прилетел Пете аккурат прямо в нос. Послышался хруст, Хазину казалось, что его слышали все присутствующие на поле, а не только близ стоящие ребята. Хлынула кровь, заляпывая прыткими алыми струйками тактическую форму. Печка только губы поджал, еле слышно выдав тихое: — Ой. Петю повело, всё-таки удар был со всей Стёпкиной дурью сделан, ещё и в голову пришёлся. Хазин держался стойко, за нос только ухватился в надежде, что так не вся кровь вытечет. — Стоп-игра! — прокричал громогласно откуда-то сбоку старшина. Пете показалось, прошла целая вечность, но на самом деле это всё произошло будто в замедленной съемке, полминуты максимум. — Хазин, ты как, живой? — Да х… Так точно! Пете хотелось огрызнуться, зашкериться, но он вовремя себя одернул. К разбитому носу можно было схлопотать ещё и наряд вне очереди. — Кровь… Так, дуй в медпункт. Гром, проводи Хазина! — Петя возразил бы, если бы не дикая боль в носу, мешавшая толком говорить в данный момент, а Игорь, поначалу стоявший в ступоре от приказа, только через секунду раздуплился. — Есть! — Перепечко, ты как умудрился так? Не видишь, что ли, куда бросаешь? — старшина переключился на Стёпу, который и сам такого поворота не ожидал, но какую там взбучку ему устроили, Петя не услышал, потому как они с Игорем уже покинули спортзал. По коридорам шли быстро. Хазин уже видел, что кровь с его пальцев капает на пол, а Игорю не хотелось с ним ни говорить, ни нянчиться. Поэтому, когда добрались до двери медпункта, он сыронизировал: — Вот медпункт, товарищ вице-сержант. Дуй. — И без тебя бы дорогу нашёл. — А я бы тебя сам провожать и не вызвался бы. Фраза, брошенная Громом на отъебись почему-то задела Петю так, будто ему плечо кто-то ржавым гвоздём пропорол. Неприятно. Он же не настолько говно-человек, но и сочувствия от Игоря ему не надо, перебьётся. Ввалился Петя в медпункт почти с ноги, хорошо, что Гром предварительно хотя бы постучал да дверь открыл, чуть пинка под зад не дал, чтобы Хазин на пороге не мялся и кровью на пол не капал. — Явление Христа народу, ты откуда такой красивый? — спрашивает медсестра, быстренько усаживая Петю на кушетку, тут же латексные перчатки на руки натягивая. Кровь всё же одинокими капельками начала капать на пол. — С физкультуры, — смущённо ответил Петя. — Так, иди к умывальнику, аккуратно нос промой холодной водой и кровь с рук смой, а я пока турунды подготовлю. — Кого? — не понял он, но к раковине всё же подошёл, пачкая окровавленными руками ручку крана. — Турунды, ватные штучки такие. Промыв нос, Петя уселся обратно на кушетку, задрав голову повыше. Всё-таки кровь ещё не до конца остановилась. Медсестра вставила ему в нос вату и села за стол заполнять какую-то карту, видимо, о посещении медпункта. Петя настроился на тишину, но его настиг вопрос: — Как умудрился нос разбить, боец? — На мяч налетел, — особые детали хотелось опустить. Во-первых, он не был настроен на то, чтобы жаловаться женщине, да ещё и при Громе, который фактически на ушном висел за дверью, а во-вторых, правда же. Но медсестре, похоже, этого было мало: — Сам или помог кто? — Это здесь причём? — У нас, как я посмотрю, там уже очередь, — дверь внезапно открылась и на пороге появилась знакомая женщина. Та самая, которую Петя уже знал по прохождению медкомиссии. — Знакомые лица! Не ожидала увидеть тебя здесь так быстро. Что произошло? — На мяч, говорит, налетел, — ответила медсестра. Капитан Мамина усмехнулась, глядя на Петю. — Точно налетел? Значит, зрение я тебе всё-таки не до совершенства исправила? Или теперь у тебя проблемы с реакцией? Вице-сержант. Если не ошибаюсь, первый курс и третий взвод, да? — Петя и забыл, что лычки и на форме были, а на вопрос только кивнул. — Быстро тебя твой офицер-воспитатель повысил, за какие заслуги? — Вот сами у него и спросите. Откуда мне знать, что ему там переклинило?! — вспышка гнева подкралась незаметно, Пете казалось, что над ним даже здесь откровенно издеваются, но в следующую секунду сомнения развеялись, стоило Маминой посмотреть на него вполне серьёзно. — Послушай, мальчик, майор Василюк, к твоему сведению, офицер и я, если ты всё ещё не разглядел погоны, тоже. Выражаться о тех, кто старше тебя по званию в негативном ключе, особенно если человек этого не заслуживает, явно не стоит. — С удовольствием бы вылетел из училища за отсутствие хороших манер. — Мне так и доложить твоему командиру? Петя не знал, в самом ли деле на него донесут, да ему особо и не было дела. Что так, что так — пофигу. — И меня в угол поставят, да? — со смешком, хотя в голове внутренний голос уже диктовал, что нельзя так, по своим правилам и меркам судить и разговор вести в подобном ключе. Не с этой женщиной, которой похрен на его грубость и хамство, она с ним в словесную перепалку играет, но не разжигает, а только подавляет интерес. Как бы показывая: мал ты ещё, Петя, и в хамстве не дорос до уровня, который следует замечать адекватным взрослым тётенькам, или уж тем более обижаться. — Нет, почему же, существуют и другие меры воспитания. Нос твой, конечно, не тронут, но лишить увольнения, звания вице-сержанта или наградить нарядом вполне могут. «Этого добра нам не надо, пускай только лычки дурацкие снимут с меня», — подумал Петя. Мамина всё же сжалилась над горемыкой и, махнув на него рукой, покачала головой и вышла, предварительно узнав у медсестры фамилию суворовца. Что-то Пете подсказывало, что доноса на него ему всё-таки не избежать, но, что уже сделано, то сделано. Медсестра вытащила из морозильника гипотермический пакет со льдом и протянула Хазину разом с обычным белым вафельным полотенцем. — Держи, горе луковое, приложи, так кровь быстрее остановится и гематомой не зальёт. — Да ладно, это всего лишь мяч. — Ты с медсестрой ещё спорить будешь? Приложил холод и сиди тихонько, пока я бумаги заполню! — шикнула на него медсестра и вернулась к своим бумажкам. — Вы б хоть меня посмотрели, вдруг у меня сотрясение и мне в больницу надо, — зачем-то выпалил Петя тоном самой натуральной язвы. — А тебе что, в больничку захотелось? Или, может, в изолятор? — Ну если там лечат под вашим персональным наблюдением, то, наверное, не стану рисковать здоровьем, — да уж, язвительные фразочки никогда не оставят Петю без своего участия в его речи. Медсестра, впрочем, на него только хмыкнула, спустя минуту проронив: — Значит, сможешь смело идти дальше на уроки! Дверь закроешь с той стороны, — и, как бы не особо дожидаясь эффекта выздоровления, кивнула на полотенце. — Что расселся? Или тебе красную дорожку постелить к выходу? — А у вас она чё, есть? Борзеть надо в меру, поэтому Петя ретировался быстрее, чем медсестра успела ему что-то зарядить в ответ. Была б Мамина в этот момент ещё рядом, вряд ли он вышел бы просто так из кабинета, а это, видать, подчинённая её. Гром всё так же сидел в коридоре, правда теперь к нему присоединились ещё двое — Трофимов и Перепечко, горе-забивной, мать вашу. — Ну, ты как? — спросил Степан. — Ваши молитвы явно не сработали, живой. — Прости, я не специально, правда, — Печка замялся, стушевался весь, голову склонил. Ему было неловко, что так всё получилось, пусть даже и с Петей, с которым у них даже приятельских отношений не было. Хазин же был вице-сержантом, это было что-то другое, но всё равно про уважение. — Конечно, не специально, ты же даже в корзину попасть не мог, — Петя в шутку пихнул его локтем, чтобы тот чуть расслабил булки и понял, скандал разводить никто не будет, равно как и драку, да и Хазину было в душе очень приятно, что с ним всё-таки хоть кто-то разговаривал после нескольких дней бойкота. — Зато в нос тебе попасть всё-таки смог! — отчего-то весело ответил Гром и таким же жестом подпихнул Стёпку с другой стороны, приободряя. Сашка, что шел чуть позади звонко рассмеялся. А вот Петя, услышав реплику, вовсе не испытал желания посмеяться. Какая-то внутренняя обида на Грома, что тот так бессовестно разрушил первый момент потепления в отношениях Пети с кем-то из коллектива, затопила душу, и слова вырвались сами собой: — У кого тут голос прорезался, наш неудавшийся вице-сержант высказался? — Игорь на долю секунды помрачнел, Стёпа с Сашей переглянулись, а Петя смотрел прямо на того, кто ему портил всё с первого дня в Суворовском. — Что, Гром, не получилось лычки прицепить? Тебя, видишь ли, хвалили, то тут, то там, а назначили почему-то меня, хотя изначально мы с тобой оба в обезьяннике лавки задницей шлифовали. Хазин наслаждался эффектом. Впервые, кажется, за последние дни ему удалось добиться молчаливого поражения со стороны Игоря, который, опять же, ничего не ответив, просто ускорил шаг и исчез с радаров, повернув за угол. Трофимов направился следом за приятелем, ожидая, что и Перепечко последует. — Чего стоишь, автограф ждёшь? — Петя усмехнулся, без злобы уже и не желая как-то задеть, но Степан по-серьёзному обиженно спросил: — Зачем ты так? — и, всё-таки не дожидаясь никакого ответа, ринулся следом за ребятами. Петя усмехнулся, поймав себя на мысли, что эффект от наслаждения поражением Грома уже не тот. А значит, в этом нет смысла. — Игорь! — крикнул негромко Трофимов, догоняя Грома в коридоре, так, чтобы сильно внимание не привлекать, ведь напороться на преподавателей или кого-то из офицерского состава было раз плюнуть. — Да стой ты, Гром! — Чего? — Игорь скорость приспустил, остановился, чтобы товарищи его быстрее нагнали. Ноги-то длинные, шаги тоже не маленькие, ребята за ним просто не успевали. — Не принимай близко к сердцу, ты же видишь, он не вице-сержант, а просто гандон штопаный, — возмутился Сашка, нагоняя Игоря в коридоре. Сзади, за ними где-то семенил Перепечко. — Сань, да я не принимаю ничего, забыли. — Теперь понятно, чего это вы на присяге на плацу сцепились. — Игорь, ты, получается, ещё до поступления знал этого московского мажора? — спросил запыхавшийся Печка. — Ну знал, и что? Мне это, как видите, особой радости не приносит. И вообще, парни, давайте закроем тему наконец, назначили его и назначили, флаг ему в руки, пускай руководит, — Гром развернулся, не намереваясь больше выслушивать каких-то лозунгов поддержки в свою честь, оставляя позади шокированных приятелей. — Трофим, ты чё-т понял? — Печка, тебе ж сказали, тема закрыта, с расспросами ты не по адресу явно. К вечеру тот самый негласный бойкот для Пети был снят, уже за ужином к нему снова относились стабильно-нейтрально, только особенно преданные и озлобленные громовские псы всё так же воротили от него нос. Хазин больше не зарывался, то ли разбитый нос стал для него каким-то условным стоп-сигналом, то ли просто заебался это всё тащить на себе. Очень сильно хотелось позвонить Нине, услышать её нежный, трепетный голос, послушать как у неё дела. Да и пацанам стоило бы набрать, пожаловаться на жизнь, может даже стребовать встречу или подбить кентов, чтобы ему придумали план побега. Хотелось даже позвонить отцу и высказать ему всё, что он думает. Видимо, так сказывались отсутствие нормального общения и прессинг. Уже ночью, после отбоя, Петя решился на вылазку в туалет, потому что только там среди ночи он мог побыть один и не вызвать подозрений. Прихватив с собой книгу по физике, которая перед контрольной ему ну совсем никак не шла, телефон и заныканную сигарету со спичками, проскользнул в коридор, быстро засеменив к толчку, чтобы дежурному не попасться. Уж если поймают, так он хотя бы возьмёт от жизни всё. В расположении было тихо. Петя шёл, прислушиваясь к собственному гулкому сердцебиению и мирному тиканью стрелок на часах. Коридор, ещё коридор, и снова поворот — вот, наконец-то он здесь. Включив свет, Хазин прошел к подоконнику. Оглянулся на кабинку, подумав, может, стоит там пересидеть? Совместить приятное с полезным. Усмехнулся от своей мысли, а после всё-таки взял телефон. Если уж звонить отцу, то это первое дело. Потому что после того, как они посрутся, Пете явно захочется выпустить пар с сигареткой. Гудки шли медленно, но Петя знал, что Хазин-старший в это время ещё не спит. Он обычно только со своей работы домой добирается, порог квартиры переступает, а потом на кухне ждёт, пока мать разогреет ужин. И сейчас по времени должно было быть как раз пребывание на кухне. Может, сидит и смотрит на телефон, думая: брать или не брать? У Пети в голове живо нарисовалась картина, как мать укоряюще смотрит на отца и требует: «Ну что сидишь? Возьми трубку, или я сама отвечу!» А отец рукой машет: «Ага, щас! Буду я его приучать к материнской юбке и груди, он уже взрослый!» На лице снова появилась усмешка. Петя подумал, что стоит как-то сказать отцу о том, что при всём своём авторитете и наводящем страхе, он для сына как раскрытая книга, чьи действия и слова можно предугадать на раз-два за годы совместного проживания и наличие кровных уз. — Алло, — звучит из динамика чёрной блатной «Моторолы», Пете даже на секунду кажется, что отец там репетировал, как пожёстче трубку взять. Кажется, настроение медленно, но верно катится куда-то в ебеня с каждой секундой этого долбанного разговора. — Привет, Юрий Андреевич, как жизнь? — почему-то язык у Петьки не повернулся сказать привычное «отец» или «папа». — Надо же, кого я слышу, Свет, смотри кто звонит, — на заднем плане слышится какое-то шуршание, возня, мать спрашивает «кто», а Петя даже не сомневается, что отец специально делает всё так, чтобы отвязаться от него. — Чё, ябедничать звонишь, а, сынок? У Хазина как-то даже воздух весь разом из груди растворился, даже слова сказать не получилось, закашлялся. — Рассказать тебе хотел… о жизни. — О жизни? — философски интересуются в ответ, и Петя слышит, как в голосе нотки начинают звенеть, ядом пропитываясь. — А ты о ней многое знаешь, сопляк? «Что ты сразу заводишься с пол-оборота?!», — голос матери долетает. — Я у тебя ещё забыл спросить, как мне разговаривать! — А ты спроси, может, и правда что-то подскажут. Например, у меня спроси, как я здесь, в этом гадюшнике, куда ты меня засунул, — Пете так и хочется в стороне не остаться, свои пять копеек вставить, потому что уже выше крыши его это всё заколебало. — Не хочешь спросить? Ну тогда сам расскажу. На каждом шагу строят нипочём, ещё и гробят, сегодня вот, в медпункте сказали, у меня нос сломан, прикинь? Ты как вообще, калекой-сыном готов похвастаться перед сослуживцами? — Рот закрой! Строят тебя, говоришь? Правильно делают! Нос сломан? Бедный, посмотрите на него, ничего, переживёшь! Ты этим самым носом дрянь всякую нюхал, а я тебя теперь жалеть должен?! — Да, должен, должен! Ты отец мне или кто вообще? Я сын твой, вообще-то, мне кажется, я твоего такого отношения не заслужил! — в сердцах выпаливает Петька и уже тянется к сигарете, но потом что-то вовремя его одергивает, останавливает, лучше поговорить, а потом уж пар никотином спускать. — Когда кажется, креститься надо, сынок! Я из тебя, блять, человека сделать пытаюсь, пока ты окончательно всё не просрал, время пройдёт, ты мне ещё спасибо скажешь. — Ты, Юрий Андреевич, сам либо крестик сними, либо трусы надень, тоже мне, праведник нашёлся! Я тебе этого никогда не прощу, понял? — Вот как заговорил? А я твоего прощения и не жду, поумнеешь и сам приползешь, убедишься, что отец был прав! Гудки обрываются, разговор закончен, Петя, не высказав последнего слова, со всего маху костяшками о подоконник прикладывается, восклицая шипящее: — Сука! Вот теперь и перекурить можно. Кончик сигареты поджигает, никотином подпитывается, прям аж в глотку вдыхает, чтоб запекло, жечь начало. Покашливает, в уже приоткрытое окно сизый дым выдыхает и пепел стряхивает на выступ небольшой. Дал же Бог отца!.. Петя почти уверен, что у Хазина-старшего идентичные мысли в прямо противоположном направлении, но пофигу. Хрен редьки не слаще, и в этом парень убеждается, когда мысль о наряде его посещает вместе с внезапно образовавшимся поблизости офицером-воспитателем. — Так, это ещё что у нас за перекур с построением в туалете, Хазин, ты очумел? — Да. Кантемиров, откровенно говоря, даже прифигел. Нет, он всякое видел, разных детей пришлось обучать, но чтоб так. — Что «да», Хазин? — Есть наряд вне очереди, товарищ прапорщик, можно я докурю? — Петя смачно затянулся и выдохнул сизый дым в окно, за пару тяг докуривая сигарету и выбрасывая окурок в окно. — Слышь, сынок, долго ты ещё из себя будешь клоуна корчить? — добродушно спросил Кантемиров, привалившись к подоконнику рядом с Хазиным. По сердцу как-то больно черкануло брошенное чужим человеком «сынок»… — Пока меня из вашего цирка не выгонят, — честно ответил Петя, усмехнувшись, откуда силы-то взялись вообще? — Лично я бы тебя даже на порог сюда не пустил, — устало произносит, словно бы вся его усталость в этом подростке заключается. Но Петя ещё по факту даже не старался кому-то проблем приносить. — Значит, у нас с вами одни интересы, товарищ прапорщик, — Хазин усмехается, позволяя себе пренебрежительный тон врубить, а Кантемиров улыбается. И в улыбке этой мелькает что-то, что должно бы насторожить, но Петя по тормозам влупить уже не может, злость кипит внутри, на отца, на училище это, и на всё, что происходит с его жизнью. — Вижу, ты парень с юмором. «Ага», — в мыслях проносится вместе с кивком. — Надеюсь, моя шутка тебе тоже понравится, — вот только Петя не смог в должной степени оценить юморной посыл, скорчившись от боли, когда в одну секунду ему в ребро прилетело. Дыхание перехватило, он схватился, пытаясь как-то нормализовать состояние. Если отец ждёт от него «спасибо», то хрен ему, а не благодарность сыновья! — Вы чего, совсем уже? Да я, да я отцу позвоню! — Петя ляпает первое, что в голову приходит, а самому так тошно становится от своего же пиздежа и от того, что отцу он на хрен не упал. Он уже своё дело сделал, спихнул его и рад. Иван Адамович только в улыбке добродушной растянулся, а затем ответил: — Слышал я, как ты с ним разговаривал, Хазин, и поверь мне, с его позволения я могу воспитывать тебя так, как посчитаю нужным, чтобы ты мужчиной вырос. — Спасибо, без вашей помощи вырасту, — огрызнулся Петя, учебник с подоконника подхватил, да в казарму двинулся, как ему в след прилетело: — Два наряда вне очереди, Хазин! — Есть!