Но я его тень нарисую по памяти снова хоть тысячу раз

Барбара обеспокоена, но старается этого не показать, она улыбается Курту так же, как всем жителям Мондштадта – тепло, с искренней заботой. Без капли брезгливости касается его вспотевшего лба. Рядом стоит миска с водой, и в ней – мокрая тряпка, которой Курт обтирает лицо, но вода уже нагрелась. – Что ты чувствуешь? Можешь мне рассказать? Только не волнуйся, мы обязательно разберемся! Кэйа морщится и ненавидит себя за этот жест, когда снова слышит этот кашель. Плохой кашель, стал гораздо хуже, у Курта словно хлюпает что-то в груди, звучит, как если бы ему пробили легкое. Первая пойманная сестра только взглянула на Курта, и через минуту уже послали за Барбарой. Кэйя был без понятия, что они там увидели, он не целитель, но выглядело плохо. Курта трясет, он прижимает к груди руки, согнувшись, а Барбара осторожно гладит его по плечам. Когда он заговаривает, его голос – тихий и хриплый, едва разобрать. И не поверишь, что пару часов назад собирался идти на тренировку. Хотя и вряд ли дошел бы. – Сладость. – Что? – Барбара удивленно оглядывается на Кэйю, но он только кивает, подтверждая, что слышал то же самое. – Сладость? Курт стискивает дрожащие пальцы на одеяле, ему больно, и это читается очевидно, но он искренне пытается объяснить. – Когда я кашляю, во рту становится сладко, словно язык посыпали сахаром. Барбара снова касается его лба, и Кэйа видит, как немного расслабляются его плечи. Пусть окончательно помочь она не может, но ее сил явно хватает на то, чтобы облегчить боль. Кэйа отталкивается от стены, на которую опирался, и подходит ближе к кровати. – Думаю, теперь мне стоит рассказать об этом Джинн и Лизе. – Курт бросает на него одновременно несчастный и виноватый взгляд, и Кэйа улыбается в ответ. – Джинн будет полезно переключить голову. Так что тебе придется немного потерпеть, пока лучшие рыцари ордена найдут лекарство, справишься? К тому же, ты в такой очаровательной компании. Курт слабо улыбается: – Конечно, капитан, – и его накрывает новый приступ кашля, настолько сильный, что Кэйа придерживает его за плечи, а Барбара взывает к своей стихии. У больного кожа горячая, почти раскаленная, его трясет, от него пахнет потом, болезнью и – Кэйа готов поклясться – кровью. И чем-то парадоксально сладким, запахом, который совершенно не ожидаешь почуять. Не духи, а что-то легкое, цветочное. И это странно. И это все выглядит не лучшим образом. Курт хватает полотенце, оставленное у его кровати, и прижимает ко рту, и когда кашель стихает, Барбара не дает ему сразу свернуть полотенце, ласково, но настойчиво притягивает его к себе. Вначале в глаза бросаются только самые плохие признаки – красное на белом, кровь отлично видно, не спрячешь, но потом… – Что это?.. – Кэйа подается вперед, пытаясь рассмотреть грязноватый комок. Красный – это кровь, но есть еще белый и желтый, словно кто-то прожевал бумажный лист, или, может быть, это похоже… – Это лепестки. – Барбара выглядит растерянной, даже испуганной. Она, снова отринув брезгливость, подносит полотенце чуть ближе к лицу и вдыхает. – Это лепестки цветка-сахарка. И Кэйа понимает, что это был за сладкий аромат, который он никак не мог определить. Точно. Так пахнет на полях, когда цветет сахарок, настолько сладко, что его можно найти ночью в темноте только по запаху… – Барбара, если ты не против, я попросил бы, чтобы ты составила мне компанию. Нам действительно стоит навестить Джинн, – он ободряюще хлопает по плечу растерянного Курта, – это интересно. Не скучно, по крайней мере. Мы разберемся с этими странностями, не первая и не последняя, так ведь? Курт неуверенно кивает, и Барбара подхватывает: – Да! Старшая сестра…. То есть, действующий магистр обязательно разберется. Я вернусь, как только смогу. Пока я попрошу кого-нибудь приглядеть за тобой и передать лекарство, которое облегчит кашель. Они покидают комнату, госпиталь, собор, но перед уходом Кэйа быстро и незаметно касается миски со свисающей из нее тряпкой, охлаждая воду до температуры горного родника. *** – Хорошо. – Джинн трет переносицу, приводя мысли в порядок. – Кэйа, расскажи, пожалуйста, максимально подробно, что именно тогда произошло. Он кивает и вспоминает. Совершенно обычная вылазка, он справился бы и один, но немного практики и полевой тренировки не помешает тем, кого не увел Варка – а в основном это неопытные новички. Все было под контролем, немного слаймов, потом – лагерь хиличурлов. Тут данные разведки подвели, он не ожидал, что в лагере окажется маг бездны, да еще и с поддержкой, но один маг не представлял из себя проблем. Все выглядело… Подконтрольным. Никто не должен был пострадать. Но Кэйе пришлось подстраховать одного из рыцарей (тот удивленно распахнул глаза, когда чуть ли не ему в лицо из груди хиличурла выскочило лезвие меча, а капитан весело рассмеялся и крикнул «не зевай!»), когда Кэйа почувствовал… Странное. Обычно он не любил дендро элемент, крио плохо с ним справлялся, но это не делало Кэйю беззащитным. Однако что-то в элементальной силе было не как обычно, не простые лозы, вырывающиеся из земли, угрожающие оплести ноги, захватив в ловушку, давая возможность чужому топору снести тебе голову, с огромными шипами, разрывающими кожу до мяса, если зазеваешься, к этому он привык. Странная зеленая волна сорвалась с руки мага бездны и полетела в Курта. Через мгновение Кэйа оказался между своим подопечным и магом бездны, и еще спустя долю секунды между ним и зеленной волной вырос щит, переливавшаяся на гранях ледяная стена, яркая под солнечным светом, не раз спасавшая Кэйе жизнь. Вот только в этот раз Кэйа удивленно смотрел, как зеленая волна проходит сквозь грани льда, не встречая препятствий и ударяясь ему в грудь, и услышал, как за спиной испуганно вскрикнул Курт, и… Ничего не произошло. Совсем ничего. Кэйа не почувствовал боли, он вообще не почувствовал, чтобы что-то произошло. Маг бездны смеялся, но недолго, выпад, лед и меч оборвали его веселье, и Кэйа подумал, что, наверно, его щит поглотил урон, а зеленый свет был просто оставшимся от элемента следом, какой бывает от сильных всплесков энергии, и иногда по нему даже можно отыскать источник силы, но сам по себе он безопасен. В конце концов, у Кэйи не было монополии на эффектные трюки. Кэйа рассказывает все во всех подробностях, как помнит. – Дорогуша, ты идиот, – Лиза хмурится, – сколько ты собирался вообще ни о чем не рассказывать? Кэйа поднимает руки, сдаваясь без боя. – Виноват. Но план был – где-то до конца жизни? Мне не показалось, что это стоит твоих волнений. Джинн говорит спокойно, но Кэйа внутренне вздыхает. Она злится, он видит это по тому, как сверкают ее глаза и по хмурой морщинке между бровей. Хорошо, она имеет право. Он накосячил. Из-за того, что он промедлил, рыцарь их ордена кашляет кровью в госпитале. Его ошибка. – Что ж, очевидно, ты был неправ. Но теперь уже ничего не изменить. Как ты себя чувствуешь. Кэйа пожимает плечами. – Никаких изменений, как обычно. Лиза подходит и кладет ему руку на лоб, но у него и правда нет никаких следов лихорадки, только голова побаливает, но такое случалось и раньше, не редкость. – Наверно, тебя и правда защитил глаз бога, везунчик, – она не обвиняет его, никто из присутствующих не говорит вслух, что из-за его промедления Курт потерял слишком много времени, но Кэйа все равно чувствует желание напиться. И, возможно, утонуть в фонтане. Было бы славно. Хотелось бы красивые похороны, – я пороюсь в книгах. Думаю, можно начать с дендро элемента, и, очевидно, что это какое-то проклятие. Джинн кивает, и Кэйа читает на ее лице облегчение. – Да, спасибо. Мы будем ждать новостей. Барбара переминается с ноги на ногу. – Я побуду с ним и пошлю кого-нибудь сообщить, если что-то изменится! Джинн снова кивает. – Да. Давайте будем действовать по этому плану, - она кладет руку сестре на плечо, одновременно подбадривая и утешая. – И, Барбара, попроси сестер пока не распространяться обо всем этом, хорошо? Пока мы не выясним, что именно случилось, лишняя паника нам ни к чему. Барбара кивает, выглядя поникшей, а Кэйа улыбается ей. – Отличный план. Он чувствует себя бесполезным и ненужным, неспособным ничего сделать для того, чтобы все закончилось хорошо. Отвратительное чувство. Надо повидать Альбедо, как только он слезет со своей ледяной горы. Или наведаться туда самому. Как же хочется напиться. *** Солнце проходит свой путь по небу и садится за горизонт. Кэйа сидит в таверне, лениво тянет вино и слушает, что происходит вокруг. Кто-то поссорился с женой, кто-то кому-то задолжал денег, ах, вы слышали, красотка Анели подарила Гансу цветок… Обычные разговоры обычных жителей, спокойные и мирные, бесполезные, но успокаивающие. Поскольку ничего стоящего внимания вокруг не происходит, Кэйа думает, что, может, сегодня вечером стоит расслабиться. Может, стоило украсть Розарию из собора? Впрочем, может и нет. Ведь за стойкой снова маячит раздражающее, алое, яркое, привлекающее внимание. Мастер Дилюк сегодня в таверне, и Кэйа ловит себя на том, что взгляд постоянно соскальзывает в ту сторону. И к ломоте в висках, преследующей весь день, добавляется привычный укол в груди, фантомная несуществующая боль. Но Кэйа, конечно же, в порядке. Так что он искоса наблюдает за Дилюком и думает, что, наверно, Дилюк искренне любит «Долю ангелов», если он вообще не разучился еще любить, потому что выглядит он… Более расслабленным, чем обычно. Чем обычно в последнее время. Кэйа тоже любит «Долю ангелов». Пьяный искатель приключений затевает с кем-то слишком громкий спор, настолько на повышенных тонах, что у Кэйи ломит виски, и он косится в сторону Дилюка. Тот недовольно хмурится и случайно ловит его взгляд. «Помочь?», Кэйа приподнимает брови, указывая взглядом на дебошира. Чуть дергается подбородок в отрицательном жесте, «не надо». Кэйа улыбается, «ну как знаешь». Впрочем, помощь и правда не требуется, заметив, что на него смотрят, искатель сам понижает голос, все же всем известно, что закатывать драки в «Доле ангелов» очень, очень плохая идея, особенно, когда ее хозяин за стойкой, а капитан кавалерии посматривает на тебя с любопытством. Кэйа пьет вино и вдруг вспоминает отвратительный, до ужаса реалистичный сон, приснившийся ему на прошлой неделе. Как раз на полнолуние. Молодые девушки на винокурне в его детстве шептались, что сны на полнолуние вещие. Кэйа любит страшные сказки, но рад, что слышал эту байку, не от, скажем, Моны. Тогда имело бы смысл беспокоиться, что даже небо желает ему смерти. Потому что во сне его убили. Он не назвал бы это «убийством», потому что для того, что ему приснилось есть красивое, даже романтичное слово «казнь». Звучит гораздо лучше, чем убийство, придает всему происходящему какой-то налет… Чести, что ли. Благородства. И театральности, а театральность была ему по вкусу. Кэйа во сне не помнил, как к этому пришло, он просто знал, что все правильно, но, как это часто бывает во сне, это было и не важно, важна была только картина в моменте, во сне своя логика, ведь правда? Так что Кэйа чувствовал, что все правильно и улыбался. Мондштадт был залит солнечными светом, яркий, летний, пахнущий вином и цветами, свежий, такой же, как и в реальности. Кэйа во сне закрыл глаза и втянул воздух полной грудью, наслаждайся этим запахами, как и всегда. И открыл глаза. На площади перед собором, конечно же, никогда не было виселицы. Не на памяти Кэйи, но она была, и он стоял на ней, как на сцене, и все глаза города, были прикованы к нему, и Кэйа рассмеялся, подумав, что он обожает чужое внимание, и ему нравится эта сцена и чувство свободы, которое она дарила. Он не пытался сбежать. Все во сне запрещало это. Он был одет просто, сапоги, штаны, обычная рубашка, от привычного шика не осталось и следа, и, естественно на поясе не висело глаза бога, кто бы оставил глаз бога преступнику? Руки были связаны за спиной, так что он не мог поправить волосы, упавшие на лицо, и только когда мотнул головой, откидывая челку с глаз, понял, что, во-первых, видит мир обоими глазами и от этого, с непривычки, кружилась голова, а во-вторых, шея ощущается голой, без привычной длинной пряди, только коротко остриженные волосы немного колят кожу. Во сне он не помнил, кто это сделал, но это было неважно. Важно было то, что город, его город, знает. Знает все и отвергает его, и это было правильно, предсказуемо, и теперь, когда ему нечего было скрывать, так легко и свободно… В груди только болело. Но он знал, что это ненадолго. Толпа иногда переставала быть однородной, и он видел лица. Джинн, с холодным, отрешенным взглядом, о, мне так жаль, Джинн, правда, я хотел бы помочь, Эмбер плакала, не стоит, оно того не стоит, Эола обнимала Эмбер, и он не видел ее лица, потому что она прятала его в волосах подруги, слава Архонтам, он не видел Кли, зато видел яркое пятно, как костер, как кровь, невозможно было не заметить, он притягивал взгляд, как ни старайся отвернуться, фонарь в ночи так же манит, нельзя проигнорировать. Дилюк смотрел на него, закусив губу, с огнем во взгляде, таким яростным, что Кэйа подумал, что он, наверно, сжег бы его сам. Не то чтобы он не пытался, но все же, у Дилюка была складка между бровей, и он сжимал кулаки, как всегда очарователен в своей слепой ярости. Кэйа во сне почувствовал легкость, когда ему на шею накинули петлю, улыбнулся и прокричал в толпу, но одному человеку: – Прости, солнышко! Не скучай! Доски провалились под ногами, Кэйа вздрогнул и проснулся от чувства падения, с болью в груди и влажными от слез ресницами, и еще долго не мог уснуть, плескал водой в лицо и пил вино, сидя на подоконнике, рассматривая полную луну. Отвратительный сон. Кэйа делает глоток вина, чтобы смыть неприятное воспоминание, и прекрасное вино не доставляет ему должного удовольствия. Липкий сон прицепился как волчий крюк, и всплывает постоянно некстати. Разговоры в таверне – обычные, среди посетителей тоже нет никого интересного, и Кэйа понимает, что вряд ли выловит этим вечером какую-нибудь полезную информацию. Стоит пойти домой. Настроения пить как-то совсем нет. Он подходит к стойке расплатиться, пока Дилюк наливает кому-то напиток, между монетками короткая записка – координаты, где местные охотники видели фатуи. Кэйа хочет выспаться в своей постели, и если Дилюку некуда девать силы и нравится бегать по ночам, пусть развлекается, к тому же… Всегда можно рассчитывать на ответную «услугу». Дилюк мог быть невыносим, но это не означает, что их интересы в отношении города не совпадали, пусть Дилюк и говорит, что не верит в чистоту намерений Кэйи. Не привыкать. Подобные вещи – разговор, обмен информацией, любое взаимодействие – уже совсем неплохо, на фоне… многого, что успело между ними произойти. Кэйа в хорошие дни считал, что это, несомненный прогресс и тропинка к налаживанию новых мостов, взамен сожженных. В хорошие дни Кэйе казалось, что стена между ними – хрупкий лед, толкни посильнее, расколется, сломается, рассыплется осколками. В плохие дни казалось – Дилюка даже не видно за толщиной льда, не растопить, не сломать никогда. В ужасные казалось, что лед и правда совсем тонкий, но не под рукой, под ногами – неверный шаг, надави, ошибись – сломается, треснет, провалится под ногами, одно неверное движение – и тебе конец, ты захлебнешься в холодной, темной воде, течение утащит тебя на дно, и ты больше никогда не всплывешь к воздуху и свету. Вдруг его руки, оставляющей горстку моры на стойке, касаются пальцы, даже через перчатку – теплые, и Кэйа чувствует, как, несмотря на усталость, по загривку пробегают мурашки. У Дилюка всегда были горячие руки, об него было так приятно греть пальцы, а Кэйе постоянно было слегка зябко, особенно в детстве. Ему не хватало этого, и прикосновения были… Редкими. Кэйа на секунду думает плюнуть на все и остаться в таверне до закрытия. – Уже уходишь? Кэйа удивленно вскидывает брови. – В каком смысле? Дилюк морщится, словно сказал что-то глупое или лишнее. Вероятно, именно так он и считает. – Один бокал для тебя нехарактерен. Кэйа расплывается в очаровательной улыбке, головная боль вдруг становится не такой сильной, а в голос просачиваются еще более мурлыкающе и бархатные интонации, чем обычно. – Ах, ты хотел, чтобы я составил тебе компанию? – Кэйа опирается на стойку, нагнувшись ближе. – Одно твое слово, и я останусь, как же можно устоять перед твоим обаянием? Дилюк издает тот восхитительный, многократно отрепетированный звук, между хмыканьем и фырканьем, которым он обычно старается показать, как Кэйа его раздражает. Иногда, когда его удается смутить, или, когда он раздражен, он даже похож на человека, и, если бы не усталость, Кэйа точно бы остался. Потому что лучше этого было только зрелище, когда Дилюк теряет контроль, наверно самое завораживающее, что Кэйа видел, и иногда ему казалось, что сгореть в вырвавшемся огне не такая плохая судьба… Пока он не просыпался от ночного кошмара с огненным фениксом, отпечатавшемся на внутренней стороне век. – Мне все равно. – Дилюк снова надевает свою маску, и Кэйа чувствует, как боль колет в висок, и решает, что все же сегодня ему и правда стоит уйти раньше обычного. Он дарит Дилюку еще одну улыбку, для него – не жалко, он не жадный. – Что ж, тогда хорошей ночи, мастер Дилюк! В спину ему несется снова то раздраженные фырканье, и Кэйа искренне гордится собой, потому что не оборачивается взглянуть еще раз, когда закрывает за собой дверь. *** Год назад. Мастер Дилюк вернулся в город. Кэйа узнает об этом, конечно же, одним из первых. Юный Рагнвиндр вернулся. Эта новость бьет в живот, сердце на секунду останавливается, а потом начинает биться сильнее, и улыбка Кэйи на секунду стекленеет, теряет свой блеск. Он моргает и возвращает себе контроль. – Вот как?.. Что ж, думаю это неплохо, – голос не дрожит, и Кэйа переводит дыхание. Мастер Дилюк вернулся. Дилюк. Вернулся. Живой. Кэйа, оставшись один в своем кабинете, поднимает руку к глазам и видит, что она дрожит. У него подрагивают пальцы, и он никак не может унять эту дрожь. Дилюк вернулся. Кэйа прикрывает глаза и глубоко дышит, чтобы не сорваться, не кинуться искать, не убедиться своими собственными глазами – да, живой. Он глубоко дышит, пока сердце, глупое, влюбленное, любящее, не успокаивает свой бег, пока не перестают трястись руки. Он думал, что он почти в порядке. Бывали хорошие дни, и их было немало, когда он почти (вранье) не думал о Дилюке. Не цеплялся взгляд на патруле за крышу винокурни. Не будил запах печенья, тянущийся из чьего-то окна, воспоминаниями об Аделинде и теплом молоке на ночь. В такие дни Кэйа был веселым, острым на язык, почти счастливым. Он улыбался городу, он впитывал все, что город мог ему дать – смех в таверне, похлопывание по плечу в ордене, улыбки в «Хорошем охотнике», цветок, подаренный юной девушкой, которая, краснея, убежала, а Кэйа заткнул ароматную сесилию себе за ухо. В такие дни вино было вкусным, смех – легким, а вылазки в окрестности будоражили кровь, удачные миссии оставляли чувство победы, нужности, важности… Благодарность Джинн, поцелуй в щеку от Кли, запах книг в библиотеке у Лизы, шуршание страниц в лаборатории Альбедо. Бывали плохие дни. Когда он не чувствовал вкуса вина, пил и не чувствовал себя пьяным, когда шутки становились острее, злее. Когда от чужого клинка, стрелы он уклонялся в последний момент, испытывая не азарт, а разочарование. Когда по ночам он, как в детстве, сворачивался на холодной постели, грея пальцы о чужой глаз бога. Когда алый свет в глубине мерцал, мерк, бледнел, Кэйа глотал слезы, шептал молитвы всем семи презираемым архонтам, умолял, сжимая последнюю нить их связи, умолял выжить и вернуться. Не важно, как. Однажды он не выдержал. Вернулся на винокурню. Сорвался, не смог, не удержался… Тот же запах, бабочки по ночам – яркими пятнами порхают среди лоз, выпечка у Аделинды все такая же вкусная, книга у кровати… Недочитанная, с закладкой из листа винограда. Книгу он не взял, залез под кровать, вытащил шкатулку. Никто не открывал, в комнате не было пыли, но на крышке – пыль. И тонкий волос, обвязанный вокруг, если бы открыли – был бы порван, но нет. Никто не трогал. Шкатулку Кэйя унес с собой, сбежал из такого родного, любимого, пропитанного счастливой памятью места – слишком больно. Аделинда обнимала его за плечи, а он чувствовал себя преступником, вором, забравшимся в чужое окно… Это все – больше не его. Он изменился. А Дилюк мог бы быть здесь, но где его, демоны его побери, носило? Однажды, от злости, Кэйа бросил Альбедо: – Надеюсь он сломает себе шею где-нибудь в Натлане! – Злость, обида, ненависть, возможно – на самого себя, но легче было думать, что на Дилюка, щекотали горло и вырвались злыми, необдуманными словами. Альбедо поднял голову от своего альбома. – Правда? – Он смотрел слишком серьезно и спокойно, и Кэйа не мог прочитать, о чем он думал. – Если бы Рагнвиндр погиб, тебя бы это обрадовало? Кэйа слишком хорошо представил себе это. Где-то в своих бесконечных странствиях Дилюк, наконец, находит противника себе не по силам, тем более так, без глаза бога, и воображение рисует его – мертвым, изломанным, где-нибудь в грязи, куда оказавшийся не по зубам враг столкнет ненужное тело, в придорожной канаве. Глина и земля испачкают яркие волосы, а в глазах потухнет пламя, и он будет смотреть мертвым взглядом в небо, и никого не будет рядом, чтобы закрыть ему веки… У Кэйи по спине пробежала дрожь, сердце укололо, захотелось достать чужой глаз бога, увидеть ровный свет, прикоснуться, убедиться – жив еще. Он покачал головой и ответил тихо: – Нет. Я хочу, чтобы он прожил долгую и счастливую жизнь. Кэйа не смотрел в сторону Альбедо и не заметил, как тот, услышав ответ чуть вздохнул и кивнул самому себе, смотря на поникшие плечи. – Ясно. – Альбедо вернулся к альбому. Когда глаз бога мигал и почти затухал в руках, Кэйа клялся, что падет на колени перед любым архонтом, если так будет нужно, только живи, пожалуйста, я умоляю тебя, ты же сильный, живи, не хочешь прощать – не прощай, не хочешь разговаривать – не важно, сжигаешь мои письма – плевать! Не захочешь меня никогда больше видеть – хорошо, только не умирай. Только живи. Вернись домой живым. Я прошу тебя, Люк, пожалуйста, пожалуйста… Кэйа думал, что отлично справлялся с плохими днями. А потом они встретились. Поздоровались. Губы сами сложились в ставшую за годы привычной улыбку. – Мастер Дилюк. Он повзрослел. Изменился. Кэйа видел – мир переломал его, сломал его детскую, непосредственную невинность. Дилюк больше не смотрел на мир, как на волшебное сокровище. Дилюк не улыбался. Это было больно. Кэйя ненавидел себя за то, что не смог сохранить незапятнанным то дорогое, прекрасное, невинное что было в Дилюке до. -Сэр Кэйа. Но он остался собой. Как бы не ломал его этот жестокий, несправедливый, грязный мир, Дилюк оставался собой, и Кэйа узнал огонь в его глазах и жесткий, несгибаемый стержень внутри. Правила изменились, и образ рыцаря перестал ассоциироваться у Дилюка с правильным путем, путем героя, но это не значило, что он перестал быть героем. Кэйа узнал в этом новом, мрачном, отстраненном Дилюке – Дилюка. Его Люка. И это было еще больнее. Он тщательно выбирал самую уродливую вазу. Он был так зол, когда купил ее. Ох, знал бы ты как я был зол. – С возвращением. Я рад, что ты вернулся. Я рад, что ты жив. Но, проклятье, как же ты делаешь мне больно. Кэйа научился снова. Он научился улыбаться другим, и он учился улыбаться Дилюку. «Налейте мне вина, мастер Дилюк!». Он выучил новую улыбку. Когда-нибудь он научится даже улыбаться самому себе в зеркало и верить. Кэйа мучительно плакал в своей комнате, впиваясь зубами в запястье, оставляя багровые следы, но не чувствуя боли, тем же вечером. Он был так счастлив его снова увидеть. Ему было так больно видеть его снова. А потом Кэйа попробовал назвать его по имени. «Дилюк». Без «мастер». И его не поправили. И Кэйа попробовал снова. И снова. Может быть, сожженные мосты можно отстроить снова? Пусть не те же, новые, но все же?.. В конце концов тогда, несколько лет назад, он пообещал Джинн, что попытается. Кэйа всегда улыбался, завидев Дилюка. «Нальешь мне вина, Дилюк?». И его не поправляют. *** Кэйа любил читать, любил писать и любил приводить мысли в порядок. Список подозрительных гостей города? Список подарков на ближайшие дни рождения знакомым? Список необходимых закупок для нужд ордена? Никаких дневников, конечно же, не ему вести дневники, какой смысл? Он бы все равно не посмел быть откровенным с бумагой, а если снова врать, то теряется вся идея. Перо немного подрагивает в руках, и Кэйа хмурится, отпивает еще из бокала рядом, он не помнит, какой по счету и начинает. «Дорогой Дилюк, я все так же ненавижу тебя.» Руки снова подрагивают, и Кэйа прокручивает в голове все то, что хотел бы сказать. Что не скажет. Ну, может быть, когда-нибудь… Надежда умирает последней, и, пожалуй, ее смерть мучительна и длинна. Она бьется в агонии, и милосердней было бы добить, но Кэйа все не может решиться. «Я все так же люблю тебя. Видел тебя сегодня в городе, ты даже поздоровался со мной, это было весьма вежливо. Я рад, что ты вернулся, рад, что ты жив, и, вроде бы, цел. Насколько я могу судить. Стал только таким серьезным, просто ужасно! Впрочем, судя по всему, я теперь компенсирую нашу веселость, разве нет? Тебе не стоит так много хмуриться, ты знаешь, что от этого появляются морщины? Я ненавижу тебя за то, что ты вернулся. Когда ты сбежал, я надеялся, что ты вернешься. Джинн говорила – тебе нужно остыть, и я ей даже верил, думал – да, тебе нужно остыть. Нужно дать тебе время. Я и дал – отпустил… Не то, чтобы у меня было право тебя останавливать. Но я думал – поносишься по полям, проветришь свою горячую голову, и я попробую еще раз. Смешно, правда, я почти убедил себя в этом! По крайней мере, это помогло не сойти с ума поначалу. Ах, Дилюк, я такой идиот! Впрочем, ты не лучше. Я говорил себе – он скоро вернется, да, конечно. Так проходили дни. Недели. Месяцы. И в какой-то момент я обнаружил, что могу дышать, такое странное чувство, я словно задержал дыхание до твоего возвращения, но ты не вернулся. И вместо того, чтобы задохнуться, я позволил себе вдохнуть. Ха-ха, наверно, это не тот вариант, который ты бы предпочел? Хотя, я не знаю. Я думаю, ты хотел убить меня. Я думаю, если бы ты хотел убить меня, ты бы не остановился. Проклятье, я так запутался! Знаешь, оказалось, я могу дышать без тебя. Это казалось почти нереальным в первое время, но… Джинн нужна помощь, и, знаешь, врагам города абсолютно плевать на мое разбитое сердце, так грубо с их стороны, ты не находишь? Оказалось, что после того как ты исчез, в мире еще есть краски, я думал, он совершенно выцвел, но потом увидел яблоко на лотке – такое красное, а потом – астру на чьем-то балконе, и, знаешь, оказалось, что без тебя небо все еще синее. Оказалось, что у еды все еще есть вкус, оказалось, что вкус есть у вина. Оказалось, что воздух пахнет сладко, когда цветут сахарки, оказалось, что город полон звуками. Смейся, если еще не разучился, я не сразу это заметил. Я был уверен, что я в порядке. Спустя три года я был уверен, что справился, что смог собрать себя заново. Я люблю этот город, знаешь? Люблю его всем сердцем, и это одна из причин, почему я здесь. Ты, наверно, удивился этому? А, впрочем, ты не выглядел удивленным. Хотя, возможно, ты стал лучше себя контролировать… Я не знаю. Впрочем, я уверен, что ты шпионил за мной. Может ты разозлился, что я все еще тут, а? Наверно так. О, может ты правда был зол? Знаешь, меня бы это даже обрадовало… Я отвлекаюсь. Продравшись через эти три года, я был уверен, что был в порядке. Знаешь, ну почти. Может немного больше вина, чем следовало, может не самые лучшие ночи изредка, но зато больше никаких раскрытых в последнюю секунду планеров. Я молодец, да? Не думай, что я жду похвалу от тебя, она не нужна мне, просто… Я справился. А теперь ты вернулся, и я в который раз осознал какой же я лжец. Впрочем, и это для тебя не новость, так ведь? О, это так иронично… Я думаю, что напьюсь. Не в твоей таверне, конечно же, ах, ты вернулся, и теперь «Доля ангелов» полноценно твоя. Думаю, раз я еще жив, у тебя хватит воспитания не выгонять меня. Но нет, у меня есть отличный план напиться дома, когда никто не видит, это хорошо продуманный план, я, пожалуй, возьму у Джинн выходной. Это будет максимально жалко, потому что я проходил через это три года назад, и сейчас, я чувствую, не стало легче. Думаю, что это будет жалко и стыдно. Хорошо, что никто не увидит. Хорошо, что ты не узнаешь. Я ненавижу тебя, за то, что ты вернулся. Ненавижу себя, за то, что ждал твоего возвращения. И, пусть будут прокляты архонты, которым я молился эти три года, я рад, что ты снова здесь. С возвращением домой, мастер Дилюк, Всегда искренне ваш, сэр Кэйа Альберих.» Кэйа заканчивает письмо, бросает перо в чернильницу, осторожно дует на бумагу, трижды складывает, и, подойдя к камину, бросает в огонь. Альбедо поднимает голову от своего альбома, и смотрит долгим, неодобряющим взглядом. Кэйа улыбается. – Считаешь, я жалок? Я как влюбленная юная девица. Но я не отправляю письма, которые не пишу трезвым. – Ты склонен к театральности. И, за исключением девицы, характеристика вполне верна. – Возможно, так было бы легче. Как думаешь, из меня бы вышла красавица? Альбедо тихо фыркает. – Тебе не мои комплименты нужны, так что успокойся. – Он мотает головой в сторону, где тихо сопит Кли, она уснула на диване, и Кэйа, взглянув за окно, понимает, что уже глубокая ночь. Он осторожно поднимает ее на руки, чтобы отнести в кровать, и Альбедо благодарно кивает. – У нас всех еще есть время. Кэйа ценит возможность находиться в этом доме, потому что с Альбедо почти не надо играть. Он тихо вздыхает. – Когда-нибудь придется сделать выбор… Альбедо провожает его взглядом и качает головой, поражаясь, как Кэйа ухитряется находиться в иллюзии, что его выбор еще не сделан. *** Кэйа не боится холода, не тому, кто может вырастить ледяную стену выше своего роста, бояться какого-то снега, но на пике ему неуютно, не от температуры, а от самой атмосферы этого места, от давящей ауры спящего под снегом и льдом мертвого дракона. Альбедо как-то водил его посмотреть на все еще бьющееся, горячее, ярко-алое сердце, знакомил, так сказать, с семьей. Кэйа тогда не испугался, нет, в своей жизни он видел и кое-что похуже, но то, какой тоской и болью веяло от этого места, заставило его поежиться и побыстрее убраться оттуда. С тех пор ходить на пик стало еще неприятнее, поэтому он старался подгадать момент, чтобы увидеться с Альбедо в его лаборатории в ордене, или просто в городе, а не карабкаться по скользким тропинкам на эту забытую архонтами гору. Но отчаянные ситуации требуют отчаянных мер, и вот он – на пике, вздрагивает от отвращения и неприязни, спешит на яркий свет в пещере, которую Альбедо гордо зовет лабораторией. – И как ты тут себе все еще не отморозил? – Начинает без приветствия, так у них повелось. – Я могу контролировать температуру своего тела, чтобы подстроиться под температуру снаружи, – Альбедо выглядит холодным и безэмоциональным, но Кэйа видит сарказм под этим всем, – а еще тут горят костры. Кэйа хмыкает и с размаху садится на стул, не спрашивая разрешения и перекладывая на стол бумаги, которые Альбедо провожает цепким взглядом. – Когда-нибудь я научу тебя нормально шутить. Альбедо дарит ему еще один нечитаемый взгляд, молча прося переходить к делу и не отвлекать его от очередного Очень Важного Эксперимента. – Курт… подхватил что-то странное, и я подумал, что ты мог бы что-то об этом знать. Можно перевести как «это настолько странно, что наверняка связано с кхемией или еще каким угодно каэнским дерьмом, в котором ты разбираешься лучше всех, кто на данный момент находится в доступе», Альбедо замечательно умеет переводить с кэйевского на тейватский, когда хочет, конечно. Поэтому он вздыхает, подтаскивает второй стул, садится напротив и кивает. – Рассказывай. И Кэйа рассказывает, про дендро мага, про странное свечение и про лепестки цветка-сахарка, как и про то, что лечебная магия Барбары не дала никакого эффекта. На этом глаза Альбедо чуть заметно расширяются, о невероятных способностях юной настоятельницы нельзя было не знать, некоторые верили, что она и мертвого воскресить сможет, если приложит чуть больше сил. В ответ на короткий, но насыщенный рассказ Альбедо качает головой. – Прости, ни о чем таком я не читал и не слышал, вырастить в теле человека растения – не хитрая задача, но для этого нужны семена и, вероятно, специальное зелье, я читал что однажды в легких человека проросла ель и даже горох, такое возможно при вдыхании семян… – Альбедо замолкает, видя во взгляде Кэйи неясное удивление. – Я к тому, что человеческое тело подходит для такого, но я не знаю ни об одном заклинании, которое бы вызывало такой эффект само по себе. К тому же, мало прорасти в легких, растениям требуется свет, чтобы полноценно вырасти, не говоря уже о цветении… Так что это точно не естественный случайный процесс. Кэйа досадливо цокает и трет лицо, Альбедо вздыхает и окидывает свою лабораторию взглядом. – Я мог бы помочь Лизе в ее исследованиях, возможно, вдвоем мы найдем ответ быстрее. В ответ на эти слова Кэйа вскидывается и смотрит на него с благодарностью. – Спасибо, правда, ты очень поможешь! Альбедо досадливо качает головой. – Скажешь спасибо, когда мы найдем решение. – Тогда скажу еще раз, мне не жалко, – фыркает Кэйа и встает со стула, как всегда – быстрый, порывистый и решительный, будто постоянно куда-то бегущий. – У меня тоже есть одна идея, не думаю, что выгорит, но просто сидеть и ждать я не могу. – Да, ожидание – не твоя самая сильная сторона, – кивает Альбедо, а Кэйа смеется в ответ и тут же исчезает в снегопаде снаружи. Альбедо еще раз тоскливо оглядывает свое логово, потом выключает горелку, которая так и не пригодилась, и собирается, чтобы спуститься с горы.