Но я его тень нарисую по памяти снова хоть тысячу раз

Идея действительно идиотская и пустячная, но Кэйа не может позволить себе не ухватиться даже за самую мелкую соломинку, потому что это – его промах, и, если бы он раньше заметил, что что-то не так, если бы придал больше значения… Голова ноет, но он только фыркает и продолжает решительный путь на винокурню. Он хотел бы сказать «домой», но это не будет правдой, это больше не его дом, даже если Аделинда все эти годы была рада его видеть и ухитрялась заставить выпить с ней чаю и съесть хоть пару пирожков или тарелку супа, когда дела заносили его в их края. Кэйа надеется, что и сегодня она без вопросов пустит его в библиотеку, когда он постучит в дверь и скажет, что ему почему-то дико захотелось перечитать старую книгу сказок, которую она когда-то читала двум очень маленьким мальчикам на ночь. Винокурня все так же, греется под солнцем, спокойная и уютная, не такая суетная, как город, но все еще родная. Слишком много в ней воспоминаний, о том, как летом они проводили здесь много времени в детстве, лазали по деревьям, купались в ближайшем озере, сидели на крыше или читали в библиотеке. Много хороших воспоминаний. Перед тем, как поднять руку и постучать, Кэйа делает пару глубоких вдохов, как перед прыжком в воду, как всегда, опасаясь и надеясь на что-то, чего он сам не мог для себя сформулировать. Три легких стука, у двери всегда кто-нибудь да есть, а если ему не ответят, он пойдет к задней двери на кухню, где наверняка будет кому ему открыть и сунуть в руку наспех сооруженный бутерброд. Идти к задней двери не приходится, дверь открывается чуть ли не сразу, и Кэйа застывает с дежурной улыбкой на губах, думая о том, что это все – сцена из дурацких инадзумских романов, которые так любит читать Джинн, не говоря никому, но он не раз и не два заглядывал в ее ящик в поисках печати или еще какой-то мелочи, чтобы не знать. На пороге стоит Дилюк, собственной персоной, как всегда великолепен и одет по-домашнему. Голые руки в коротких рукавах черной рубашки, игриво не застегнутой на верхнюю пуговицу, видимо, по случаю особенно теплой погоды, или Кэйе только кажется, что жарко после холодной ледяной горы. Буквально мгновение выражение лица Дилюка – расслабленное и приветливое, он явно ждал кого-то другого, кого-то, кто был бы не_Кэйей, и оно мгновенно сменяется на его обычное мрачное и раздраженное лицо. – Сэр Кэйа, – звучит недовольно, холодно, неуютней, чем в пещере у Альбедо, – чем обязан? Кэйа надевает улыбку, как броню, как щит и латы. Видимо, сегодня – такой день, не лучший, не тот, в который он сможет получить хотя бы задумчивое хмыканье или ироничное фырканье. О, он выучил уже весь спектр звуков, которыми Дилюк выражает эмоции, за неимением возможности наблюдать на его лице ничего, кроме мрачно сдвинутых бровей. – Мастер Дилюк, меня привело совершенно официальное дело ордена, – Кэйа думает, стоит ли ему предпринять попытку просочиться мимо, или лучше не рисковать, – Очень жаль, что не получилось заранее прислать письмо и предупредить, но мне необходимо ненадолго воспользоваться вашей библиотекой, там должна быть одна книга, которая, возможно, может спасти одну жизнь. На удивление Дилюк не иронизирует и не смотрит подозрительно, а только кивает, даже не споря. Кэйа, признаться, не ожидал, был готов отстаивать свое право, как официального лица, воспользоваться всеми необходимыми возможностями в такой критической ситуации. Поэтому он тоже ничего не говорит, когда его пускают внутрь. – Какая книга тебе нужна? – Кэйа напрягается, ожидая… чего-то, того, к чему за последние пару лет он уже успел привыкнуть. Но Дилюк просто переходит на чуть более неформальный тон, не более. – Не так давно в библиотеке делали перестановку, Аделинда решила устроить весеннюю уборку, так что все стоит не совсем на своих местах. – Уборку, ясно, – кивает Кэйа, отмечая стопки книг, лежащих там и тут по углам, видимо, утащенных Дилюком для каких-то целей, но не убранных обратно. Лиза бы его убила. И Крепус бы не оценил этот бардак. Но теперь Дилюк – хозяин дома и может обращаться со своими книгами так, как ему заблагорассудится. – «Сказания и мифы Сумеру», помнишь… – Кэйа хочет добавить: «Помнишь, мы читали в детстве», но осекается. Не стоит. Кэйа думает о том, что «все не совсем на своих местах» это для Дилюка, для Кэйи наверно все давно не на своих местах, за четыре года уборку делали не раз. Но Дилюк кивает и, Кэйа не уверен, что ему не померещилось, слегка улыбается. – Да, сейчас найду, я, кажется, видел ее где-то недалеко. Библиотека на винокурне, конечно, не такая большая и роскошная, как в ордене, зато в ней полно редких книг, которые Крепус привозил из поездок, зная о любви Кэйи к чтению и прививая эту любовь и родному сыну. И в библиотеке ордена Кэйа «Сказания и мифы» найти так и не смог, а раз уж они решили начать с дендро, то более чем логично было поискать в книге, которая полностью посвящена региону под властью дендро архонта. Не заказывать же книгу в Академии Сумеру… Начиная с того, что у них нет на это времени. Дилюк подходит к одной из полок, задумчиво перебирает корешки длинными пальцами, а Кэйа садится за стол и замирает, наблюдая, даже голова начинает меньше болеть. В голове проносятся образы давно ушедшего – как Дилюк, еще совсем мелкий и нескладный, но очень уверенный в себе, сажал более легкого Кэйю себе на плечи, чтобы достать до самых верхних полок, ведь там обязательно должно было быть что-то страшно интересное, раз эти книги стояли так высоко. Каково же было их разочарование, когда они нашли там пособия по разведению винограда и экономике. Книжки были не страшно интересными, а страшно скучными, видимо, за что и были сосланы так далеко. Кэйа выныривает из воспоминаний, когда перед ним ложится книга в потертой, но все еще яркой обложке. Такая же, как он помнил. Кажется, он даже может услышать голос совсем юного Дилюка, читающего название. – Вот, держи. Реальный Дилюк не уходит, садится в кресло для чтения, в котором Крепус любил посидеть с книгой и бокалом вина. – Останешься? – Кэйа подозрителен, стоит признать, но он уже отвык от такого вот Дилюка. – Хочу узнать, найдешь ли ты то, что ищешь, – пожимает тот плечами. – Тебя не потеряют? – Кэйа улыбается, чуть расслабленней. – Ничего, нужен буду – найдут, – и Дилюк откидывается в кресле и берет со столика какую-то книгу с закладкой, явно начатую когда-то давно и заброшенную. Кэйа тихо хмыкает и погружается в чтение. Где-то на краю сознания он помнил что-то такое, что было в одной из сказок, про обиженное божество и смертельные цветы… Кэйа листает книгу, он не помнит точного названия и не может найти просто по оглавлению, так что быстро пробегает взглядом страницы, но не может удержаться, бросает взгляд из-под ресниц. Любуется. Дилюк – спокойный, не смотрит в его сторону, читает, чуть хмурит брови, и от этого жеста у Кэйи сердце сводит болезненной судорогой, хочется то ли подойти, погладить по лбу, разгладить эту складку, поцеловать между бровей, чтобы перестал хмуриться, зарыться руками в живой огонь, непокорные, по-домашнему растрепанные волосы... То ли сказать какую-нибудь глупость, чтобы уголок рта дернулся в скрываемой улыбке, а взгляд на секунду мазнул в его, Кэйи, сторону. Может, все потеряно, может, не вернуть того, детского, почти священного, светлого и трепетного, от чего у Кэйи ноет в груди. Кэйа помнит и этот зал, и помнит, как они читали книги вместе, склонившись над страницами, и как Дилюк лежал, раскинувшись как морская звезда, на ковре, пока Кэйа читал вслух с не слишком артистичными интонациями, но достаточно четко и бодро. Или как сам Кэйа, наоборот, сворачивался калачиком под боком у Дилюка, а тот читал ему вслух, понижая голос и стараясь передать всю атмосферу сказки. Теперь Кэйа сам умеет рассказывать сказки и страшные истории так, чтобы дети прятались под одеяло, но сверкали оттуда заинтересованным взглядом (Альбедо ругается, что его истории только будоражат Кли, а не помогают ей засыпать, но разве хорошая сказка не должна быть захватывающей?) Это – теплое, как осеннее солнце. В голове Кэйи – сплошной пожар. От яркого, горячего, обжигающего, по ночам, когда он задыхается от фантазий и снов, плещет в лицо холодной водой, до мира, выцветающего в сгоревшую бумагу, огонь сожрал все краски, оставил только оттенки серого там, где была яркая иллюстрация, и теперь только тронь – все рассыплется пеплом. То, что есть сейчас – угли под золой. И Кэйа голыми руками разгребает эту золу, теплая ли? Горячая? Есть ли надежда? И дует на угольки, завороженно наблюдая, как белый и черный окрашивается алым – краешек рта дергается в улыбке. Он, наверное, просто не умеет сдаваться, да? Это Рагнвиндры научили его этому. Не сдаваться, идти вперед, делать то, что считаешь нужным... Крепус бы похвалил его? Кэйа рад что не узнает ответ, его страшно узнавать. Но в этом причина, по которой он в первые дни не вскрыл себе вены. А еще не хотелось расстраивать Джинн, конечно же. Она еще не успела в нем разочароваться. В отличие от Дилюка, Кэйа знал, что в ту ночь, до того, как он сказал роковое «нам надо поговорить», до того, как все разбилось, он видел, как Дилюк дернулся к нему, позвал по имени, вдруг ставший снова таким юным, что и не вспомнишь, что уже несколько лет как капитан. Заплаканные глаза, кромка крови под ногтями, поникшие плечи. «Кэйа?..». Дилюк хотел, наверняка хотел тогда обнять его, почувствовать, что он не один, разделить с ним этот ужасный момент, свое, их общее горе, спрятать лицо ему в шею, немного, пару минут побыть слабым. Он ждал, что Кэйа даст ему это, то, что было так необходимо в тот момент – немного защиты, дома, тепла, поддержки, своей силы, своей веры в него… Все разбилось, когда вместо объятий Кэйа отступил на шаг от протянутых рук и произнес то страшное «нам надо поговорить». Поэтому Кэйа не винил его, не обвинял никогда, и понимал откуда это… Принимал это все. Например, то, как Полуночный герой холодно спрашивает его «что ты тут делаешь?» над останками лагеря ордена бездны, а Кэйа любуется своим мечом и переливами лунного света на клинке, стараясь не вздрагивать от шагов за своей спиной – таких знакомых. «Свою работу». Кэйа не боится Дилюка, просто… Неуютно. Скептическое хмыканье. «Я никогда не врал тебе – он взмахивает своим мечом, немного красуясь в лунном свете – Может, скрывал, не говорил правду, но никогда не врал. Не веришь? Я не удивлен». И Кэйа не винил его… У Дилюка был повод быть недоверчивым. Кэйа моргает. Внимательней вчитывается в страницу, понимая, что, наконец, нашел что искал. *** Как и все сказки, эта начинается поэтично: «В далекие времена, когда город Сумеру был лишь зыбким миражом, жила богиня, чье дыхание – жизнь, чьи шаги – звонкий родник, чей смех – зеленый оазис среди песков.» Кэйа понимает, если он верно помнит сюжет этой страшной, как положено, сказки, то это то, что ему нужно. Крепус не очень любил читать им именно эту историю, сетуя на ее плохой конец, так что сюжет Кэйа помнил смутно, память не удержала все прочитанные сказки, но прочитав первые строчки, он понял, что сможет хоть что-то тут отыскать. «И любил богиню король, жестокий бог солнца и песков, чьи волосы алели, словно кровь…» Кэйа украдкой кидает взгляд на Дилюка, размышляя о том, что ему бы подошла такая роль – жестокого, но прекрасного бога с кроваво-алыми волосами. Только вот сам Кэйа не очень похож на чудесную богиню цветов. Тут уж скорее подойдет маленькая Флора. «Но богиня не замечала жарких взглядов короля, ей милее были прогулки с подругой – богиней всего растущего, мудрой и спокойной. И взревновал король, и алый туман застил ему глаза, и прокричал он в небо: – Раз не любишь ты меня, так пусть же дыханием твоим станут цветы, которые ты так лелеешь, пусть же кровью твоей станет древесный сок, и станешь ты землею, на которой прорастут эти цветы!» Кэйа ребенком ежился, читая эти строки. А сейчас это очень похоже на то, что происходило с Куртом. Кто знает, может дальше и остальные части проклятия воплотятся в жизнь. Он захлопывает книгу, и Дилюк поднимает на него взгляд. – Нашел то, что искал, – Кэйа улыбается, чувствуя, как внутри что-то легонько тянет под любопытным взглядом. Иногда Дилюк выглядит еще таким юным. – Могу я одолжить ее ненадолго, мне надо показать ее Лизе… Звучит как оправдание, и Кэйа замолкает, а Дилюк лишь кивает, даже не двигаясь с места. В его глазах – разочарование? Кэйа не может понять, верно ли он читает его эмоции. Его Алый король куда как более сдержан, чем тот, который из сказки. По крайней мере теперь. – Хорошего вам дня, мастер, – Кэйа отвешивает шутливый поклон и, наконец, удостаивается тихого фырканья, – можете не провожать, я знаю дорогу. На пороге он сталкивается с Аделиндой, которая, не слушая возражений, сует ему в руки кулек с чем-то очень вкусно пахнущим. Кэйа колеблется лишь мгновение, после чего наклоняется и целует ее в щеку, удостаиваясь удовлетворенной улыбки и теплого взгляда. В кульке оказываются свежие пирожки, и Кэйа б не удивился, если б кто-то сказал ему, что Аделинда испекла их, пока он сидел в библиотеке. Эта женщина обладала своим собственным магическим даром домашнего уюта, не иначе. Пирожками он, конечно, поделится, наверняка никто из тех троих, кто сейчас в ордене корпит над книгами и не подумал о том, чтобы взять себе обед. А после следует проведать Курта, понять, сколько у них еще есть времени. Но сперва – указать на след Сумеру. *** В библиотеке Кэйа находит только Лизу и Альбедо, рядом с обоими – горы книг и чашек из-под кофе, Альбедо что-то выписывает на листок, а Лиза периодически вызывает в воздухе очередную магическую формулу, чтобы тут же с недовольным вздохом ее развеять. Столько умных книг, а ни в одной, судя по всему, пока не нашлось ничего полезного. Кэйа со своей книгой сказок чувствует себя неуместно и, как обычно, в ответ на собственное смущение широко улыбается. – Я принес обед! Дайте угадаю, никто из вас не догадался пойти и купить что-нибудь, чтобы поддержать в себе силы? Альбедо поднимает на него пустой взгляд, смотря неодобрительно, но пирожок принимает без возражений. Лиза же улыбается в ответ и благодарит за заботу. – А что это у тебя в руках, дорогуша? – цепкий взгляд библиотекаря сразу отмечает книгу, которую Кэйа держит подмышкой. – Всего лишь одна моя идея, я даже не уверен, что в ней есть хоть какой-то смысл. Кэйа не успевает продолжить, когда Лиза ловко отбирает у него книгу и, закусывая пирожком, начинает листать прямо в воздухе, быстро пробегаясь по строчкам взглядом. – Хм, интересно, как вообще эта книга попала сюда, их осталось не так и много, и я даже не представляю, кто в Сумеру решился продать одну из них чужестранцу, – бормочет Лиза себе под нос, продолжая листать, пока не натыкается, судя по всему, на ту самую легенду-сказку, которую Кэйа и хотел ей показать. Может дело в том, что Кэйа оставил там закладку перед тем как войти? – Знала я, что это все звучит слишком знакомо. Она посылает Кэйе воздушный поцелуй, который тот шутливо ловит. – А Джинн не будет ревновать? – Ох, сладенький, она не такая скорая на суждения, как некоторые, – фыркает Лиза и еще раз внимательно перечитывает текст. – Когда я еще училась в Академии, среди молодых студентов ходила легенда, даже скорее страшилка о том, что есть такое проклятие безответной любви, и что если ты влюбишься, но это будет не взаимно, то тело твое превратится в цветущий сад. Я тогда думала, что это лишь детские глупости, слишком уж невероятно звучало, а оно вон как оказалось – древнее проклятие, древнее самого Сумеру. Откуда только этим прихвостням Бездны знать о таком… Лиза замолкает, задумчиво водя пальцем по строчкам. Кэйа и Альбедо напряженно смотрят на нее, ожидая итога. Лиза кивает и захлопывает книгу, которая плавно опускается на поверхность стола. – Если верить той старой страшилке, то излечить от этого проклятия мог только поцелуй истинной любви. Кэйа не может сдержаться и фыркает так, что аж в горле першит, а Альбедо только слегка улыбается, не дождешься от него никогда нормальной реакции. – То есть нужно найти принцессу для поцелуев? – Кэйа все еще веселится. – И ничего смешного. – Лиза пожимает плечами. – Это пока наш единственный план, стоит попробовать, если не поможет – продолжим искать дальше. Лиза выглядит непривычно грозно, и у Кэйи фантомно покалывает кончики пальцев. Он прекрасно знает, что их библиотекарь может быть очень убедительна, если ей это нужно. И иногда гораздо разумнее просто согласиться с ней. – Ну что же, тогда мне стоит сходить к Курту и расспросить его, кто же ему настолько мил, что он готов сам стать вазой для букета, – Кэйа пожимает плечами. – Иди, – кивает Альбедо и возвращается к книгам, – а мы пока разработаем план «Б». В конце концов, пиро может оказывать на дендро угнетающее влияние… Кэйа шутливо салютует им рукой, не дослушав, и направляется в собор, благо идти совсем недалеко. *** Кэйа слышит этот звук еще на входе, и пробегает длинный коридор за несколько секунд, распахивая дверь в палату. Это не кашель даже, а страшный, булькающий хрип, а потом – тишина, и это гораздо страшнее. У постели уже двое – Розария с абсолютно спокойным лицом и железной хваткой, держащая Курта за плечи и придавливающая его к матрасу, не давая дергаться, и Барбара, руки которой светятся голубым светом ее элемента, но это явно плохо помогает. На всю комнату удушающе сладко пахнет сахарком, и в это вплетается тошнотворный запах крови. Кэйа кидается к ним. – Что случилось? Почему ему стало хуже? Барбара почти плачет, но держит себя в руках, продолжая пытаться помочь. – Эти растения… Они продолжают расти! Я не могу ничего сделать, они мне не поддаются, я могу облегчить боль, могу пытаться заживить раны в легких, но ничего не могу сделать с самим проклятием! Оно словно только питается моим гидро элементом! Я боюсь даже касаться самих цветов! Курт задыхается, и Кэйа это видит. Он выгибается на кровати, и, если бы не Розария, его бы било в конвульсиях так, что досталось бы и склонившейся Барбаре. Он смотрит на Кэйю покрасневшими глазами, умоляюще, а Кэйа знает этот взгляд. Так смертельно раненые воины просят своих друзей добить их, прервав мучения. У Курта синеют губы, и от лица, сначала покрасневшего, отливает кровь. – Он умирает, – Розария констатирует очевидное, – если не сделать что-нибудь прямо сейчас, он – труп. У Розарии своеобразное представление о чувстве такта. Впрочем, это только подстегивает Кэйю. Он решительно отодвигает Барбару, и седлает Курта, садясь на его бедра и прижимая своим весом к постели. Касается пальцами шеи, сердце заполошно бьется. Но времени совсем мало. – Не заставляй меня сейчас мерзко шутить, – Розария все еще прижимает плечи больного к постели. – Сдержись. И дай мне кинжал, – Кэйа протягивает руку, ни на секунду не сомневаясь, что у Розарии есть с собой клинок. В ее костюме спрятано гораздо больше, чем можно представить при первом взгляде. – Спасибо. Держи его крепче. Барбара, пожалуйста, сосредоточься и не дай ему умереть от потери крови, сможешь? Барбара, почти такая же бледная, с трясущимися губами, кивает. И Кэйа режет горло Курта. У того от боли распахиваются уже было закатившиеся глаза, и Кэйа краем глаза видит в них панику, ужас, боль и благодарность. От этого почти передергивает, но Кэйе не до собственных чувств. – Нет, – бормочет он под нос, – нет, еще рано. Не вздумай. Барбара шепчет молитву, и только ее присутствие не дает Курту сразу же умереть от болевого шока и минуту спустя – от потери крови. Кэйе кажется, что он возится вечность, но он понимает, что, наверное, время идет для него иначе, пока он нащупывает пальцами тонкие стебли, пока вытаскивает их, не слишком резко, чтобы не сломать, но не слишком медленно, пока он не вытаскивает эту перепачканную в крови зелень из чужого горла. Курт не мог дышать, потому что стебли проросли ему в горло, перекрыли легкие, и у Кэйи против воли в голове встает картинка того, как должен выглядеть финал – мертвое тело, с цветами, проросшими изо рта, наконец, распустившими свои бутоны окончательно. Кэйа усилием заставляет себя не думать, отбрасывая зеленые стебли на пол, пока не может больше нащупать ничего. – Барбара! Сейчас! Она лучший целитель, которого знал Мондштадт, и ее сила на самом деле невероятна. Только поэтому Курт выживает, пока она делает, что может. Окончательно исцелить его не получится, но края раны прижимаются к друг другу, кровь останавливается, и Кэйа убирается подальше от постели, не мешая служительницам храма бинтовать чужое горло. Кэйа открывает окно, сладкий запах цветов невыносим, и замечает, что испачкал кровью раму, замечает, что у него в крови руки, и что в левой он все еще сжимает одолженный кинжал. Неприятное зрелище. Надо найти воду и привести себя в порядок… Кэйа чувствует, что у него стоит ком в горле и пару раз кашляет в кулак. Барбара смотрит на него и неуверенно кивает на лежащего без сознания Курта. – Это… Даст ему немного времени… Но, я боюсь, совсем немного. Кэйа кивает ей. – Мы успеем. Спасибо. Мне нужно задать ему пару вопросов. Это, возможно, спасет ему жизнь. Барбара кладет ладонь на лоб больному и качает головой. – Сегодня он не очнется. Приходи завтра, – Кэйа приподнимает бровь, и Барбара сурово хмурится на него, напоминая, что не за красивые глазки и чудесный голос получила свою должность, – он доживет до завтра. Приходи. Кэйа кивает. Розария подходит к окну, и он протягивает ей кинжал, все еще перепачканный в крови, на что она кривится и демонстративно берет его двумя пальцами. Кэйа виновато улыбается. Надо было найти какую-нибудь тряпку. – Прости. Она фыркает. – И не такое бывало. Но с тебя выпивка. – Разумеется. Кэйа отмывает руки и думает, что у Розарии, все же, очень своеобразное чувство такта. Например, обнаружив его в лесу посреди ночи над трупом с перерезанным горлом, она максимально тактично закурила, философски посмотрела на валяющееся в траве тело и спросила: – И как ты собирался прятать труп? Кэйа тогда задумчиво убрал меч, и покосился на Эроха. На его труп, точнее. Это оказалось легче, чем он думал. Но не принесло радости, на которую он надеялся. Он чувствовал себя так, словно сделал противную, грязную, но необходимую работу. Лучше бы этого избежать, но что поделать, да? – Прекрасная ночь, сестра, очень подходит для прогулок, такие яркие звезды! – Розария сделала затяжку, продолжая смотреть на него. – Признаться честно, я не продумал этот момент, план был несколько… Спонтанным. Розария выразительно хмыкнула. Да, план был спонтанный, лучше не скажешь, даже она не ожидала, что после изгнания из ордена, Эрох решит покинуть город так скоро. Может, что-то подозревал. Может, понимал. Может, даже был не таким идиотом, каким казался, и не хуже Розарии видел, как Кэйа смотрел на него после того, как Дилюк покинул город. Не то чтобы Розарии было дело, но, когда кто-то смотрит с явным желанием убить, это интригует. А когда из городских ворот сначала выходит предполагаемая жертва, а потом с городской стены незаметно на планере спускается тень… Розария не смогла отказать своему любопытству. Кэйа улыбался. И Розарии нравилась его мертвая улыбка. Он казался сильным… Для сломанного. Она это уважала. – Что ж, сестра, и что нас ждет дальше? – Хотя, возможно, он слишком много болтал. – Моя исповедь вам вряд ли необходима, проводите меня прямиком в орден? «Сдашь меня?» – спрашивал он своей расслабленной позой – «я не буду сопротивляться». Розария кинула сигарету в траву и потушила носком ботинка. А потом труп начал замерзать. Кэйа на секунду удивленно приподнял брови, но присоединился, и они оба подождали, пока труп не промерз полностью, после чего Розария достала копье. Вблизи не было хоженых охотничьих троп, разбитый и разделанный, абсолютно неузнаваемый труп грудой мяса валялся на траве. Розария и Кэйа, уставшие, спрятали под камень все, что можно было опознать – одежду, сумку. Кэйа молчал, когда Розария вытащила из сумки чужой кошелек и высыпала мору на ладонь, хмыкая. Дальше обо всем позаботится лесное зверье. Волки, кабаны, мясо не пропадет, да и искать особо не будут, сказано же – уехал из города. Кэйа посмотрел на небо. – Скоро пойдет дождь. – И славно. Дождь смоет лишнюю кровь. Мало ли какой труп лежит в лесу. Мало ли кому не повезло. Бывает всякое. Кэйа нарочито-вежливо поклонился Розарии, словно приглашая ее на танец на каком-нибудь дорогущем приеме. – Прекрасная дама позволит проводить ее до города? Она хмыкнула. – Но с тебя выпивка. Он кивнул, и они пошли вместе. – Разумеется. *** Обычно Кэйа приходит в таверну позже, ближе к вечеру, когда туда стекаются путники, желающие дать отдых ногам, разные темные личности, предпочитающие проворачивать свои дела под покровом ночи и местные выпивохи, которых Диона уже успела выгнать из «Кошкиного хвоста», но не желающие оканчивать вечер так рано. Но в этот раз дверь распахивается чуть ли не посреди дня, и Кэйа входит с широкой улыбкой, насквозь фальшивой, и до ужаса напоказ расслабленный. Дилюк почти готов спросить, что случилось, но за его спиной видит мрачный взгляд сестры Розарии, и тут же хмурится. А Кэйа прямой наводкой проходит к лестнице наверх, даже не поздоровавшись, и вот это уже действительно странно. Второй этаж, как обычно, днем пустует, посетители предпочитают не ломать ноги на лестнице и взять заказ с собой или выпить его за столиком на улице, если все места внизу заняты. И обычно Кэйа предпочитает сидеть внизу, слушать разговоры людей, а не прятаться от всех. Розария подходит к стойке и без удовольствия смотрит на Дилюка, от нее пахнет кровью, и тот думает, хочет ли он знать, почему? – Графин одуванчикового вина и 5 порций шашлычков. – Решили напиться посреди дня? – Дилюк не может оставить это без внимания, его беспокоит, царапает изнутри то, как часто он видит Кэйю в своей таверне. Это, конечно, не его дело, но… – Мастер Дилюк, прошу не комментировать мой заказ, – Розария ловко подхватывает графин и два бокала. – Это наше дело, чем мы хотим заниматься посреди дня. Вы не наш работодатель. И она уходит наверх, плавно покачивая бедрами. Дилюк провожает ее взглядом. Розария ему не нравится, от нее тянет опасностью, холодом и смертью, он никак не может понять, что Кэйа вообще в ней находит, они же совершенно разные… Дилюк осекается, этот новый Кэйа, которого он все никак не может понять, которого совсем не знает, вполне может находить приятной такую опасную компанию. Дилюк не знает, что связывает этих двоих, и даже если эти мысли тлеют, обжигая изнутри, это действительно не его дело. Когда шашлычки готовы, он отправляет их наверх с официантом, хватает и того, что он постоянно ловит себя на том, что смотрит наверх. Что-то происходит в ордене, в городе, и Дилюк думает, наверное, спроси он напрямую, Кэйа ответит. Расскажет все. Он, наверное, и спросил бы, приди Кэйа один. От стойки не видно никого, и разговаривают наверху так тихо, что слова теряются в гуле постепенно наполняющейся посетителями таверны, но Дилюк просто не может перестать смотреть, не совсем понимая, что же хочет увидеть. Розария еще дважды спускается за добавкой, а Кэйа так и не показывается в зале. Постепенно темнеет, а потом и ночь опускается на город, последние выпивохи выкатываются из таверны, шатаясь и напевая какие-то не слишком связные песни. Дилюк понимает, что в таверне тихо, и что двое наверху тоже уже какое-то время не разговаривают. Он отпускает официанта и поднимается наверх. Кэйа спит на столе, уронив голову на руки, и кажется вымотанным, и даже при его смуглой коже – бледным, а Розария сидит рядом, положив ладонь ему на спину, и жует незажженную сигарету, ее взгляд блуждает по предметам вокруг, ни на чем конкретно не останавливаясь. Но пришедшего она замечает сразу, взгляд становится колючим, даже менее дружелюбным, чем, когда они только заявились сегодня в «Долю ангелов». – Таверна закрыта, – Дилюк запинается об этот взгляд, не зная, что еще стоит сказать. На самом деле, он и не может вспомнить, чтобы Кэйа вот так засыпал в таверне. Многие, но, пожалуй, Кэйа был из тех, кто, даже выпив немало, держался на ногах… – Хорошо, мы уходим, – Розария кидает пожеванную сигарету на тарелку и уже собирается закинуть руку Кэйи на свое плечо. – У меня в мансарде есть кровать, я могу одолжить ее на ночь, – Дилюк пожимает плечами, стараясь звучать буднично. Розария смотрит на него с прищуром, будто прокалывает взглядом насквозь, открывает рот, чтобы что-то сказать, но тут Кэйа вздрагивает, хмурится, но не открывает глаз, наверно, просто реагирует на знакомый голос, и произносит еле слышно, но отчетливо в тишине пустой таверны: – Люк… Дилюк резко выдыхает, взгляд Розарии становится еще более колючим и неприятным. – Ни я, ни он не доверяем вам, мастер Дилюк, в достаточной степени, чтобы оставаться тут на ночь. Я отведу его домой, можете не волноваться. И она тянет Кэйю за руку, забрасывая ее себе на плечо. Кэйа сонно моргает глазом, мажет взглядом по Дилюку, будто не замечая, а потом улыбается Розарии. – Рози, куда мы теперь? Она вздыхает, но не злобно, скорее расстроенно и устало. – Домой, я отведу тебя домой, у меня еще много работы. – Хорошо, – Кэйа покладисто кивает и не сопротивляется, когда Розария медленно ведет его к выходу. У самой лестницы она оборачивается, бросает на Дилюка еще один колючий взгляд и говорит: – Спокойной ночи, мастер Дилюк. После чего аккуратно спускается вместе со своим драгоценным грузом. Внизу хлопает закрывающаяся дверь, и Дилюк остается в тихой таверне совершенно один. *** Ночная прохлада отрезвляет, помогает прийти в себя, и Кэйа просыпается. Заверяет Розарию, что он в порядке и точно-точно не свалится в фонтан, где утонет и испортит репутацию ордена. Она не выглядит убежденной, но покидает его. В свою квартиру Кэйа возвращается далеко за полночь, открывает дверь, проходит и падает на широкий диван в комнате, которая давно превратилась во что-то вроде его второго кабинета. Стол завален бумагами, полки – книгами, но не слишком аккуратно, книги лежат на столе, на столике у этого самого дивана, стопка – на полу. Он тихо смеется. Как у Дилюка. Он пытается вспомнить, нет ли тут чего-то из библиотеки ордена, что он мог забыть вернуть, но не помнит. Плевать. Ему сейчас все равно. Голова болит, хотя он не может понять, правда ли столько выпил. Он не зажигает свечи, зачем, ему нравится уютная темнота, а звезды сегодня такие яркие над Мондштадтом… В Мондштадте всегда много света. Светлый город. Чистый. Радостный. Не без своих секретов, но… Кэйа любит этот город. А Дилюку нужно будет вернуть книгу… Голова немного кружится, и мысли все в приятной дымке, заглушающей даже боль. Она помогает не чувствовать все слишком остро, сглаживает углы, делает все немного нереальным. Кэйа любит это ощущение. Можно представить, что ты просто спишь, и все что вокруг – всего лишь сон. Может быть скоро он закончится, и ты проснешься, как бывало сотни раз, от яркого солнца, бьющего в окна, от свежего ветра, заглянувшего в комнату. От того, что чужие волосы, яркие, огненные, щекочут нос, потому что вечером он снова пробрался в чужую комнату и заснул в чужой постели. Им казалось, что никто ничего не замечает, но сейчас Кэйа думает, что Крепус все знал… И слепой бы заметил… «Доброе утро, солнышко, как спалось?» А Дилюк, домашний, утренний, засыпающий на ходу, бурчит и прячет голову под одеяло, только волна волос остается на подушке, но надо растолкать, скоро молодому капитану нужно быть на службе, и Кэйа просунет руки в одеяльный кокон, чтобы прижать прохладные пальцы к чужому, теплому животу… Кэйа смотрит в потолок невидящим взглядом и чувствует, как остро, до боли, ему хочется тепла. Хочется согреться. Освежающий ветерок из окна вдруг кажется холодным сквозняком. Рядом с Дилюком никогда не было холодно. Раньше. А Кэйа думал, что он не боится холода. Легко было не бояться, когда всегда рядом есть дом с горящим камином и горячим чаем, а если нет, то по щелчку чужих пальцев загорится костер, и пусть волосы и одежда пропахнут дымом, но Кэйа все равно протянет руки к огню, слишком близко. А если нет, то теплые руки лягут на плечи, притянут, обнимут, Дилюк засмеется, поцелует в лоб, посмотрит – тепло, радостно, и мир замрет вокруг. Не думай об этом, говорит себе Кэйа. Нельзя. Не сейчас, не здесь, не в таком состоянии. Нельзя… Можно контролировать дела, но нельзя контролировать мысли. Дилюк иногда теперь смотрит… Иначе. Словно замечает, словно видит, словно Кэйа что-то значит. Словно он не пустое место, или надоедливое насекомое. Не так, как тогда, когда вернулся, и Кэйа почти отшатнулся от пустоты и безразличия в его взгляде. А может Кэйа себе это придумал. Сочинил сказку, как сочиняет их для Кли, только для самого себя, хорошую сказку, со счастливым концом, в которой Дилюк его все еще… В которой он что-то значит в его жизни. Кэйе хочется тепла, и алкогольная дымка делает все нереальным, и рука тянется к штанам, надавить на пах, погладить, застонать… Кэйа ненавидит себя за это. «Не думай». Он каждый раз клянется, что не сделает этого снова, и каждый раз знает, что лжет сам себе. Стоило выпить еще больше. Возможно, стоило утонуть в фонтане. Он хочет коснуться его волос, обнять, спрятать в них лицо, вдохнуть их запах. Поцеловать, гладить по щекам и целовать снова. Он хочет быть нежным, он хочет, чтобы Дилюку было хорошо. Вряд ли Дилюк будет хихикать, как раньше, если целовать его шею, прижимаясь губами туда, где бьется пульс, он скорее будет молчать и жмуриться, но Кэйе так хочется это увидеть… Однажды кто-то из клиентов неловко задел локтем бутылку, что стояла на стойке, и Дилюк резко дернулся, поймал, со спокойным лицом вернул ее на место. А Кэйа сидел рядом и благодарил архонтов за то, что Дилюк на него не смотрел. За то, что никто не смотрел. Потому что капитан Кэйа дернулся, отшатнулся от резкого движения, потому что по шее пробежала волна мурашек, и сердце забилось сильнее… Кэйа до сих пор видит в кошмарах огненную птицу, срывающуюся в полет. И это пугает его. А еще его пугает, что это ничего не значит. Пальцы расстегивают застежки, ночной воздух касается горячей кожи, и Кэйа стонет в воздух, запрокинув голову, касаясь себя в медленном, мучительном ритме. Это ничего не значит, и Кэйа знает это. И хочет этого. Все что угодно, кроме равнодушия. Поэтому Кэйа раз за разом раздувает угли, не зная, что получится в итоге – теплый огонь в камине, или пожар, который сожжет его целиком. Посмотрим, Люк? Только смотри на меня. Замечай меня. Кэйа хочет этого. Дилюк изменился за эти четыре года. Стал выше. Еще сильнее. Внутренне изменился. Кэйа искренне гордится им, он стал взрослее, увереннее, мудрее. Кэйе больно за него, он видит, как разбился в дребезги его черно-белый, светлый, наивный, но прекрасный мир. Кэйа знает, что сам помог ему разбиться. Это было так эгоистично. Это не новые мысли, они бегают по кругу, и из этого круга не получается вырваться. Кэйа кусает запястье, двигая второй рукой, и ему нужно больше, гораздо больше, чем это. Прости меня, Люк, прости меня, мне так жаль… Он хочет этого. Хочет, чтобы его схватили за горло, прижали к стене, чтобы целовали грубо, настойчиво, чтобы от укусов расцветали на коже синяки, он хочет этого так сильно, что у него прямо сейчас слабеют и разъезжаются колени, но ему все равно. Кэйа хочет, чтобы Дилюк был – таким. Пожар, который невозможно остановить, но Кэйа бы и не пытался. Он хочет сгореть в этом огне, целиком и полностью, ах, ему так мало всего, он такой жадный, он хочет всего больше… Кэйа почти безумно смотрит в пространство невидящим взглядом, спина выгибается в пояснице, он хрипит, ритм сбивчивый, болезненный, а второй рукой Кэйа крепко, то теней перед глазами, то роя черных мух, сжимает свое горло. Он хочет, чтобы Дилюк был груб, хочет, чтобы тот сделал больно, и от ярких картинок в его воображении – горячие руки, тихое рычание, его имя, сказанное непривычным, низким, хриплым голосом, прямо над ухом, его собственный крик, слезы, наслаждение – Кэйа доходит до пика, до мучительной разрядки, не приносящей удовлетворения, но необходимой, чтобы просто дышать дальше. Он смахивает чистой рукой слезы, давая себе передышку, минуту, всего минуту можно ни о чем не думать, голова – пустая, легкая, потолок слегка покачивается перед глазами, и он чувствует себя усталым, тянет в сон… Через пару минут Кэйа глубоко вдыхает прохладный воздух и встает с дивана. Надо привести себя в порядок и поспать хоть несколько часов перед завтрашним днем. Он клянется не делать так больше, зная, что это вранье. Так многие из его собутыльников на утро клянутся ни брать больше в рот ни капли вина до конца жизни и точно знают, что в этом обещании нет ни капли правды. Кэйа криво улыбается себе в зеркало, осматривая пятна на шее. Сойдут к утру. Хотелось бы, чтобы нет. Но эти желания, как и прочие, не имеют никакого значения. А холодная вода смоет пот и слезы с разгоряченного лица и поможет уснуть побыстрее. И, может быть, на утро станет легче.