budapest.

Сколько бы Гриша не возвращался в этот город, тот всегда встречал его проливными дождями длиною в ночь, свежестью и вечерней суматохой. Минуло много лет с тех пор, как Ляхов покинул это место, обещая никогда не вернуться назад. Безжалостно разорвал все нити, что связывали его с заживо похороненными чувствами. От них, кажется, не осталось ни следа, но уродливый рубец на душе от старых ран реагировал на это место так, как реагирует старый шрам на погоду. Он затягивается, выдыхая едкий дым. Нет приступа кашля и кома в горле, он давно уже курит, зная, что ему только станет хуже от этого. Но он упрямо продолжает, в надежде убить скуку и печаль, что отравленной стрелой впилась в мертвую душу. Прямо, блять, депрессия в ноль лет, какая-то. Стошнило бы от себя три тысячи раз, но держит на поводке лишь то, что НИКТО другой об этом не знает. Маленькая поправка. Уже знают. И черт бы его побрал лететь в эту Венгрию. Да и хуй с ним, поехал. Но зачем-то потащил с собой других. Может, где-то глубоко внутри себя Ляхову было необходимо, чтобы кто-то разделил с ним этот момент? Спиной Гриша чувствует чье-то тепло. Ринна аккуратно берет его под руку и кладет голову ему на плечо. Одета совсем легко, так что капли дождя уже успели проникнуть на ее открытые участки тела, что зашлись мурашками от холода. Но так и стоит с ним. Разделяет его внезапно навалившуюся тоску, о причине которой даже не подозревает. — Гришань. Я че-то тут не вижу надписи "бордель, казич или все в этом духе".Ты че тут встал как вкопанный, холодно ебать. Влад подает голос первым. Выкидывает уже пустую пачку венгерских сигарет в урну. Гриша замечает это и вдруг четко осознает. Надо, блять, что-то покрепче. Срочно. Только бы уйти, убежать, прогнать прочь эти блядские мысли, что сейчас врезались в его голову еще острее, впились как шипы, которые достать теперь — никак. В этом было его спасение. И в этом же разрушение. Как палка от двух концов. Только вот он был готов на любую разруху, лишь бы спастись от нее. Тут же он резко понимает Артема с его сопливой, драматичной хуйней в виде текстов его песен. — Сука, в Будапеште обычно не так холодно. Охуенную погоду выбрали. Короче, парни, здесь мой дом типо. Ну, бля, бывший уже. Какие-то черти поселились. Но здесь я провел такое ебейшее детство, вы бы знали ребятки. Гриша треплет Ринну по волосам, а та шутливо отпихивает его от себя. — Вот и поддержка тебе блять. Спасибо, Гришань. Парни смеются. Атмосфера кажется чуть менее напряженной. Гриша толкает Артема в плечо, когда видит, как из его дома выходят новые жильцы. Они между собой перешептываются, шутят какие-то смехуечки про что-то типо "Ну бля там ты бы смотрелся лучше. Весь такой гроза района, ебать." и опять заходятся смехом. Отпускает. Немного. — Ну да, это вам не криминал в России. Здесь пиздец как серьезно было. — Даю сотку баксов на то, что у твоей матери на заднем дворе был закопан автомат. Чтобы тебя пристрелить. Гриша улыбается. — Не, матушка не смогла бы. Но я точно знаю, у кого он был закопан. Да что там блять, у них в туалете висел набор целый, ебать. Пила да автомат, — Ляхов махул рукой в сторону дома, что стоял совсем рядом. В груди что-то опять кольнуло. — Соседи мои. Там мужик был, охуит.... Фразу Ляхов обрывает на полуслове. Пока он поворачивался к парням, чтобы подойти к этому самому дому, не увидел главного. А когда заметил, едва ли не попрощался с жизнью. Облокотившись о крыльцо, на пороге дома стоял он. Ее отец. Грише тут же захотелось провалиться сквозь землю. Или блять, бежать его обнимать. Или спросить, а нет ли вашей дочери дома? Хотелось все сразу. Но сил хватило лишь на то, чтобы стоять на месте и по тупому пялиться на него. Пока парни и Ринна не знали, то ли бежать, пока этот странный тип не достал тот самый автомат из туалета, то ли... что? — Григорий. Погостить приехал, что ли? Вопреки самым хуевым его ожиданиям, мужчина улыбнулся такой теплой улыбкой, что Ляхов тут же понял, от кого она это все-таки унаследовала. Ей всегда хватало лишь взгляда, улыбки и Гриша тут же ощущал себя как дома. Где все знакомое, родное, теплое, любимое. — Да мы... — он замялся, нервно поправляю и без того идеально сидевшую на нем кепку, — Погостить приехали с ребятами, что ли... Эээ, ну, того самого короче. Отдыхаем. А тут я вспомнил про дом родной, ну почти родной, ну я же жил здесь раньше. И это самое, экскурсию проводил и тут...вы. Вот... все что ли, — вместо конструктивной речи взрослого мужчины из уст вырвался набор случайных фраз маленького ребенка. Ляхова словно бы в подростковый период окунуло. Когда он от ее отца кипятком ссался, да только не понять было, от восторга или ебейшего страха. Ее отца Гриша уважал. И боялся. Больше чем кого-либо на свете. Потому что вместе с ней они такие штуки прокручивали, что узнай бы ее отец о том, что зачинщиком всегда был Гриша, вместо пугала на заднем дворе на штыре непременно висел бы сам Ляхов. Но если не брать в расчет то, что ее отец, местный(и не только) бандит, всегда на него косо поглядывал, особенно когда заподазривал, что его дочь опять не ночевала дома, иногда все же парнишку он ждал у себя больше, чем саму дочь. Бывает, сядут в гостинной, и Гриша как будто чувствовал, что с собственным отцом разговаривает. До того они были похожи. Бывало что и в школу ее отец за их двоих ходил, потому что Гришина мать горькими слезами обливалась из-за очередной его выходки. Ляхову было пиздец как стыдно, но на следующее утро стыд почему-то всегда пропадал и истерики матери как-то сами собой забывались. С ее отцом было по другому. Они вместе с ней знали: если в школу вызывают ее батю, пизда всему. Прячься не прячься. Не поможет. Но по приходу домой он никогда не ругался. Не орал. И даже не бил. Просто садился на диван и подзывал этих оборванцев к себе. И говорил. А после его слов у них двоих пропадало желание творить всякую хуйню на очень долгое время. И ему не было бы сейчас так стыдно, страшно и неловко перед ним, если бы не та роковая ночь, когда ее отец клялся пристрелить Гришу, если тот еще раз подойдет к его дочери. В ту самую ночь он говорил с ней последний раз. Та самая ночь послужила для них концом. — Не видел тебя с вашего отъезда, — мужчина спускается с крыльца и протягивает руку Грише, — Добро пожаловать домой, парень. Ляхов пожимает его руку. Думает про себя, что не так все страшно, как он себе представлял. Ну, мало ли, собак на него спустит. Или и вправду прибьет. Но годы прошли. Вся жизнь прошла. — Меня зовут Александр. Гриша был соседом нашим, дружил с моей дочкой, — в знак приветствия всем остальным он просто машет рукой, пока до парней и Рины, видимо, доходило в чем все-таки дело. — Пошлите, угощу вас чем-нибудь. Как раз познакомимся, а Гриша расскажет, когда успел вырасти до такого красавца. Я же тебя еще совсем малым помню. Сорванцом. Мужчина хлопает его по плечу и призывает остальных к себе в дом. Гриша с места не двигается, будто вкопанный, а в голове осознание того, что сейчас происходит. Охуеть. Охуеть. Просто охуеть. Он сейчас войдет в дом, в котором провел все свое, блять, детство. Вместе с ней. А что если она там...? — Ну что, Гришань. Пойдем, расскажешь,что у тебя такого происходило в Будапеште, — смеется Рина, а Гриша замечает, как она переглядывается с парнями взглядами, пока те игриво прикусывают губы и шевелят бровями. Суки, издеваются. — Ща за порогом останетесь. Baszd meg. Ляхов ругается на своем родном языке, но непрошенную улыбку сдержать не может. Сам в ахуе от того, что сейчас происходит. Стоит на пороге и понимает .В каком-то смысле он возвращается домой. *** Холодные капли дождя неприятно бьют по лицу, пока она смотрит на тёмное небо. Но будто бы это ее не волнует. Может, хоть так она что-то почувствует. Чувство злости в конце концов тоже чувство. От холода ее передергивает. Алкоголь, что грел ее все это время, свое действие прекращал. Из кармана куртки она выуживает почти пустую пачку сигарет. Как там пел Лизер? «Пачка сигарет в моем кармане заставляет жить меня этот день?» Последний год этой строчкой она и живет. Затягивается слишком сильно. На какой-то момент в глазах темнеет. Выкурить почти всю пачку за пару часов для неё не ново, но каждая даётся все тяжелее. В день ее отъезда из Венгрии шёл дождь. Дождем город ее и встретил. Все воспоминания о прожитых годах здесь почти стёрты из ее памяти. Намеренно. Забыть. И больше никогда сюда не возвращаться. Своё обещание она не сдержала. Но смотреть на фотографии семьи и ощущать где-то внутри себя пустоту было ещё больнее. — Лис. По стаканчику виски? Дверь бара открывается и ее давний друг бармен одергивает ее из непрошенных мыслей. Соглашается моментально. К отцу почему-то идти не хочется, хоть и приехала она именно к нему. Она вроде дома. Но по прежнему хочется д о м о й. — Только пообещай, что это будет последний стакан, — она улыбается и проходит внутрь помещения, снимая с себя капюшон, — иначе как обычно под конец здесь останемся только мы вдвоём. А нет. Ещё мой опустевший кошелёк. Алек, мужчина средних лет, но до жути хорошо сохранившийся, харизматичный, обаятельный, и остро нуждающийся в советах по поводу его отношений с вечно бунтующейся дочерью, был знаком с ней с ее пелёнок. По началу приходить в его бар и напиваться до чертиков было неловко. По началу она называла его дядей Алеком. По началу она слезно умоляла его не рассказывать все ее отцу и просила отмазать, когда подолгу задерживалась за барной стойкой. Потом она уже не заметила, как обрела в этом баре свой второй дом. Как приходила туда каждый день, до школы, вместо школы и после школы. Как долго выслушивала лекцию о том, что нельзя приводить сюда «всех своих малолеток» и просить налить им за ее счёт, а потом просить у папы денег и пытаться закрыть счета. Не заметила, как Алек стал ее лучшим другом, хоть и годился он ей в отцы. Связь они поддерживали и после ее ухода из города. Первым делом после прилёта она приехала сюда. — Девочка, ты за несколько лет сколотила такое же состояние что и у меня, только я добивался этого всю свою жизнь. Я что, не могу рассчитывать на хорошие чаевые? Алек подмигивает ей и взъерошивает ее волосы. Ставит перед ней два стакана виски, из одного отпивает сам. Она вытаскивает из кармана купюры и зажимает их меж двух пальцев. — Тогда сделай так, чтобы было быстро и наверняка. Купюры были кинуты на стол. — Тяжелый день? — мужчина окидывает ее изучающим взглядом, но глаз она не отводит. Кидает на него свой взгляд, холодный и пронзающий насквозь. — Жизнь. Алек, ты же все знаешь. Ну нахуя эти вопросы. Просто налей покрепче и все. —Я прекрасно понимаю. Но прекращай. Ты даже ни с кем не увиделась, а уже ведёшь себя так, будто все здесь ненавидишь. Она нехотя посмотрела на Алека, после чего натянула дежурную ухмылку. — Не слышу плеска алкоголя в стакан, Алек. Он тяжело вздыхает. Приходит понимание того, что хер он ее выведет на чистую воду. Точнее, заставит подтвердить ее, потому что на самом деле он давно уже вывел. Просто она ещё этого не знает. — С меня двойной виски, а ты рассказываешь о том, что тебя беспокоит. Сейчас. Алек ставит на стойку стакан и взяв с полки бутылку виски десятилетней выдержки, ловко подкинул её и поймав другой рукой, поставил на стойку. Наливает двойную порцию виски и кидает два кубика льда. Ставит стакан перед ней, но стоило ее руке потянуться к нему, как мужчина отодвигает его дальше. — Сначала - рассказываешь. — Сначала я пью. Не будь мудилой. Она привстает с барного стула и отбирает стакан. Выпивает залпом и замирает на какое-то мгновение, ощущая, как горячая жидкость приятно разливается по горлу. Внутри вновь теплеет. Закуривает сигарету и морщится от дыма, что резко ударил в нос. Первые пять минут она просто молчит. Мужчина не торопит. Знает, что для неё это табу. А рассказывать ему ещё тяжелее. Ведь о них он знает все. И почти что уверен. Венгрия в целом вся о нем. И каждый раз, когда в ее Лос Анджелесе просили рассказать про Будапешт, первой мыслью в ее голове был он. — Мне страшно, Алек. Первое время я бежала от этого нехотя. А потом так, будто впереди меня финишная черта, которая приведёт меня к первому месту. А позади был ад. Именно так я себе это представляла. Вернуться сюда, все равно что вернуться в ад. Но меня что-то потянуло и я подумала, почему бы и нет. А сейчас думаю, что нахер мне это надо. Но я уже пообещала отцу, что приду, — она горько усмехается и тушит окурок в остатках виски. Алек приподнимает брови. — Варварски. — Знаю. Я пойду, Алек. Перед смертью не надышишься. А время уже почти полночь, я оттягивала как могла. Она тянется к нему и оставляет короткий поцелуй на его щеке. На прощание оставляет на столе крупные купюры и говорит ему, что это на чай. Алек негодует. Дряной девчонке лишь бы позабавиться над кем-то. *** Она поднимается на крыльцо когда-то родного дома. Чувства внутри настолько смешанные, что выделить главенствующее невозможно. Руки пробирает мелкая дрожь, когда она достает ключи, чтобы открыть дверь. А теперь ее потряхивает всю. Стоп. В доме слышатся голоса. Отец редко звал к себе кого-то домой. Учитывая его образ жизни. Обычно он собирался с друзьями где-то вне, в баре у Алека, как правило. Прислушивается. Да ну нахуй. Не может этого быть. Не может. Не может. Один из голосов кажется ей до жути знакомым. Нет, это не может быть он. Кто, сука, угодно. Но только не этот человек. Не сегодня. Не у отца в доме. Не тогда, когда в город приехала она. Но его смех она узнает везде. Открывает дверь. Тихо, чтобы никто не услышал. Сердце не то что чечетку отбивает. Оно танцует всевозможные танцы мира. Сука. Сука. Сука. Ключи падают на пол. Первым она замечает его. Не отца, не рядом сидящих. Его. Он тоже смотрит на нее. И оба не верят своим глазам. В ее гостинной сидит сам Гриша Ляхов.