budapest.

flashback.

Марк — ученик четвёртого курса,  самого престижного, который только можно было найти в Будапеште, университета, устраивал поистине потрясные тусовки. Знаете, это тот тип людей, которые получают свою славу ровным счетом ни за что. Просто есть он, Марк, и все его знают. Знают, что этот парень сын богатейших родителей, что они позволяют ему все, что только можно, а сам он, в свою очередь, разрешает все нам, людям, время гулянок которых разрешено строго до наступления темноты, а про все остальное родители и слышать не хотели. Кто-то их строго настрого слушается. А кто-то я. Убегает от родителей с окна первого этажа в самом что ни на есть откровенном наряде, ухватившись за руку отчаянного парня бандита, у которого под мышкой ящик крепкого алкоголя, а в карманах, если хорошо пошарится, наверняка найдутся самокрутки и зиплоки с самым разным содержимым. Сказка, а не взрослая жизнь. Как только мы добрались до места назначения, я едва не опешила от увиденного. В этом районе мне бывать не доводилось: мои родители хоть и имели склад наличных у себя под рукой, но в целях безопасности предпочли более незаметное жилище, которое явно не подходило под стандарты этого богатого района с его шикарными особняками. Мне пришлось остановиться на пару минут, чтобы прийти в себя от масштаба вечеринки, ведь музыка приглушенно грохотала ещё издалека, а сейчас она бьет прямиком по барабанным перепонкам. Во дворе дома куча людей, я едва успеваю заприметить бассейн и диджея на балконе второго этажа, как меня за руку тянет Гриша, заставляя двинуться с места. — Там будет кто-то из твоих друзей? Или может быть, знакомых? — Спрашиваю я у Ляхова, пока мы окольными путями идём к дому. Вижу, как у того моментально загораются глаза, когда зрелище вечеринки становится для нас доступным во всей красе. — Там все мои знакомые. — Лаконично отвечает тот, что заставляет меня на секунду задуматься о том, а правильно ли я сделала, что пошла туда, мать твою, с Ляховым.  — О’кей. И что мы будем делать там с твоими знакомыми? В голове я уже строила план событий, на случай, если Ляхов вдруг захочет провести время только со своими друзьями, а мне предстоит великая задача не спится и круто провести время. По правде говоря, оставляла я этот план на самый крайний случай, потому что  рассчитывала на то, что я и Гриша всегда будем вместе. — Мы? — краем глаза замечаю, как губы Ляхова дергаются в ухмылке. — Малышка, у нас с друзьями есть тут кое какие делишки. Справишься одна. Последняя фраза, очевидно, прозвучала больше как утверждение, чем вопрос, что привело меня в панику. Почему-то. Я любила вечеринки. Чувствовала себя в них как рыба в воде. Но, знаете, если посмотреть на то, что творилось в этом доме, а затем перечислить те места, куда я ходила обычно…в общем, это реально небо и земля. К тому же, если следовать логике, Марк — четверокурсник, а значит, и большинство приглашенных на вечеринку тоже взрослые. Я не особо доверяла себе, будучи под градусом и взрослым парням.  Наверное, Гриша почувствовал, как я предостерегающе сжала его руку своей, а потому вдруг остановился и приподнял мой подбородок, заглядывая мне в глаза. Черт, его глаза. Я совсем забыла о том, что буквально час назад он крайне бессовестно ворвался в мою комнату и также бесстыдно прижимал меня к письменному столу. Вдруг все, что он говорил, перестало иметь какой-либо смысл. Я молилась, чтобы мое лицо не залилось краской, потому что в голове крутился тот самый момент, когда мы оба находились непозволительно близко к друг другу, а потом…Черт, я едва ли приструнила  свои руки, которые так хотели прижать его ещё ближе к себе, стянуть эту чёртову футболку и пройтись по его потрясному телу. Даже не спрашивайте, откуда я знаю, что оно потрясное. Статус друзей позволял нам с Гришей многое.  Но иногда я задумывалась, а можно ли назвать нас друзьями. Или сколько мы ими пробудем. Почему-то каждый раз, когда я говорила своим родителям о том, что я иду гулять с Гришей, моим другом, Ляховым, то они давились тихими смешками за моей спиной. По началу, я не понимала, в чем дело. Ведь это же Гриша. Тот самый смазливый мальчуган, в вечно потертых/порванных штанах, с хер пойми какой дневной давности футболкой, на лице у которого вечно какие-то царапины, а на коленях синяки. Гриша не умел разговаривать, не используя в своей речи матерные выражения, у него напрочь отсутствовали джентельменские качества и был повышен риск оказаться в самой что ни на есть уебанской ситуации, из которой выход был дай бог в скорую неотложной помощи. Гриша жил мечтами о лучшем будущем, в котором он был неебаться какой репер, жил в самом престижном районе Москвы, имел кучу денег и каждый день баловал свою мать подарками. А еще Гриша Ляхов имел какой-то свой, природный шарм, который действовал на всех представительниц женского пола безотказно. Если поставить того же самого Марка, богатого, красивого, умного, и рядом окажется Гриша, угадайте, к кому выстроятся в очередь девушки? Конечно же, к Грише. И, в общем-то, я иногда и сама переставала понимать, почему мы с ним все ещё дружим. А в последнее время он начинал проявлять признаки совсем не дружеской активности. Не то чтобы я дура и не знаю что такое связь между парнем и девушкой, но поведение Ляхова меня иногда смущало. То ли это мы так прибились к друг другу за все эти годы, что стёрли между собой какие-либо границы, то ли… — Малая, ты че загрузилась. — Ляхов шутливо треплет меня по волосам и тут я понимаю, что втупую пялюсь на него не меньше пары минут. Тут же становится так не по себе, что свалить захотелось моментально.  — Ничего, — невнятно бурчу я и по привычке одернув своё платье, иду в сторону дома. Меня опять останавливает рука Ляхова, подхватившая меня под локоть. — Слушай, малая, ты же не в первый раз на тусовках. Просто не борщи с алкоголем и не разговаривай с дохуя взрослыми мачо. Я сделаю все свои дела и потом вернусь к тебе. Поняла? Ляхов целует меня в лоб. Я собираюсь с силами и направляюсь внутрь самого настоящего чистилища. Музыка бьёт по ушам, битами ударяясь о перепонки, сносит тело волнами, заставляя покачиваться ей в такт. В воздухе накурено — не продохнуть — и пахнет потом, смоляным дымом и дешевой водкой. Лёгкие сжимаются не пропуская кислород, хотя здесь его и было не так уж и много.  Глаза слепит свет от светодиодов, не давая возможности разглядеть лица людей, ну и плевать. Плевать на всех, сейчас меня волновало головокружение из-за которого я не могла сделать и шагу, казалось, что толпы людей просто швыряют меня к выходу. — Смотри куда идёшь, сука, — швыряю я очередной девчонке, что слишком нагло пыталась протиснуться почему-то именно возле меня к столу с напитками. Очевидно она не поняла. Здесь было слишком громко для того, чтобы услышать хоть что-то, что тебе говорят. Или даже орут. Нервы были на пределе уже который час. Как только мы зашли сюда, Ляхов тут же исчез, испарился, словно бы он и не входил в дом вместе со мной. Тусоваться — круто, но только когда в этой толпе накуренных людей есть хоть одно знакомое лицо. А поскольку таковых не имеется, то тусовка превращается в стремление как можно больше выпить и натворить лютую херню.  Угадайте, что собралась сделать я, если в ближайшее время не найду чертового Гришу Ляхова? Я пытаюсь протиснуться через толпу неадекватных парней футболистов, что встали в круг и как сумасшедшие двигались под музыку, не давая пройти к напиткам. Громко выругавшись, пытаюсь удержать ткань платья на своих бёдрах, потому что при таком тесном контакте с кем-то, она постоянно поднималась вверх.  — Надо было слушать Гришу. Черт бы его побрал. Наконец, когда цель была достигнута, я облегченно выдыхаю. Двигаюсь к столику с ягодным пуншем, но на моем пути вдруг оказывается двухметровый верзила. — Эй, малышка. — Звучит его ужасно гнусавый, пьяный голос где-то сверху. Приходится задрать голову, чтобы посмотреть на его лицо. «Фу, блять.» — Малышкаааа. — Он явно далеко нетрезвый, потому что едва держится на ногах, шатаясь из стороны в сторону. — Почему ты здесь одна? Может, составить тебе компанию? — Ты знаешь Гришу? — В отчаянной попытке я спрашиваю у него имя человека, который один здесь не вызывает у меня отвращения. Тот парень не слышит и лишь глупо улыбается, поэтому я пытаюсь перекричать толпу ещё раз. — Гриша Ляхов. Ты знаешь его? Знаешь, где он сейчас? Он наверняка услышал меня, потому что мне показалось, что я сорвала себе все голосовые связки. Тупорылый верзила ухмыляется, но по прежнему не отвечает. — Пожалуйста. Мне очень срочно нужно узнать где он. В голове мысли крутятся вихрем, но одна из них выпадает из общего ряда, бьет по голове так отчаянно, что ее невозможно выбросить и забыть. Гриша обещал прийти. Обещал забрать. Он ведь знает — дом полон неадекватных, незнакомых мне людей,  одно неверно принятое решение и последствий не избежишь. Он не может просто укурится где-то и забыть про меня. Не может, черт его дери. — Гриша, говоришь, — пьяный футболист, кажется, на какую-то минуту теряет ко мне всякий интерес. Ну, до тех пор, пока та самая длинноногая блондинка в короткой юбке, которая отшивалась у столика с алкоголем, не ушла, виляя своей пятой точкой. Тогда все его внимание вновь обратилось ко мне. Вдруг мне стало неимоверно тошно от происходящего.  — Я его видел, — говорит мне парень и я тут же перестаю думать о чем-либо другом. Гриша здесь. Он не ушёл. Но потом я замечаю и ещё кое-то. Нездоровый блеск в глазах верзилы, и он исходил явно не от количества выпитого алкоголя. Где-то внутри зародилось беспокойство, шепчущее мне на ухо уйти. Но было поздно.  Футболист наваливается на меня своим грузным телом и его лицо теперь находилось в опасной близости от моего. Морщусь. Собираюсь отвернуться от него и уйти восвояси самой продолжать поиски, но парень слишком грубо хватает меня за челюсть, поворачивая лицо куда-то в сторону. Нет. В эту же секунду я забываю обо всем. О парне, что может раздавить меня одной рукой, едва ли я скажу неправильное для него слово. О том, что куча людей вокруг смеются, орут, танцуют под музыку, подходящую только для кислотных ребят. О том, что я собиралась круто провести время здесь и повеселиться с Ляховым. Гриша. Вот он, здесь, целый и невредимый. Сидит на диване в окружении парней.  Одна беда была. На его коленях удобно размещались близняшки Хорватц. Обе прильнули к нему, обвивая своими руками его шею, улыбались во все тридцать два и строили ему глазки, пока Ляхов что-то увлечённо рассказывал им.  Я ненавидела их. И он знал это. Они всегда портили мне жизнь одним своим присутствием. Я рассказывала об этом Грише три тысячи раз. И каждый из разов оканчивался фразами: «Да что ты так паришься об этих курицах? Посмотри на них. Страшные, как черти, стервы. Увижу, что они тебя обижают, отпизжу, и не посмотрю, что это девки. Все равно тупые.» Это были его фразы. Его.  Как он мог? Одна из них тянется к косяку, который он раскуривал. Но Гриша тянется к близняшке сам, закуривает и выдыхает дым в ее раскрытые губы. И целует.  У меня  перехватывает дыхание. Злость разливается по телу, как раскалённая сталь. Медленно и мучительно, обжигая каждый сантиметр тела, заменяя собой кровь. Вдруг все остальное перестало иметь для меня значение. Как будто кто-то применил эффект замедленного движения.  Люди снуют туда сюда, но все мое внимание на него. Видеть, как его рука сжимает бёдра одной из близняшек, оказалось мучительно тяжело. У меня закружилась голова.  Затошнило. Я сглотнула, пытаясь подавить раздирающие душу чувства, природу которых сама не могла определить.  И в этот момент он поворачивается, словно ощущает мое присутствие. Я сама не замечаю, как подхожу к нему в упор, но перед собой вижу лишь туман. И когда глаза обретают ясность, я вижу, как Гриша смотрит на меня красными глазами. Его взгляд словно обращён не ко мне, а к какой-то одной точке, конечный путь которой я так и не смогла понять. От Гриши пахло алкоголем и травкой, и я  кривлю нос. Никогда ещё не видела Гришу настолько пустым. Он расплывается в глупой, кривой улыбке. — Детка. Я, знаешь, я… — пока он пытается связать между собой два слова, я вижу, как руки девочек достигают его паховой области. Отворачиваюсь, чтобы не видеть эту картину. — Я занят, в общем-то. Но тебя могут удовлетворить мои друзья, так что не расстраивайся. Первые десять секунд я стою в немом шоке, пытаясь сообразить, что ему ответить. — Сделать… что?  — Да, парни, вы же не против залезть под ее короткое платье? — Я слышу громкий мужской гогот и вздрагиваю. — Ты же для этого так вырядилась? Мозг все ещё отказывается воспринимать то, что говорит мне Гриша. Вроде бы открывает рот он, но голос совсем не родной. Гриша не мог так сказать.  И я переспрашиваю что он имеет ввиду, будто пытаясь доказать самой себе, что я ошиблась.  — По-моему, он только что назвал тебя шлюхой, — говорит одна из близняшек, накручивая на палец прядь его волос. Ее смех подхватывают и остальные. Все летит к чертям. — Гриша… — отчаяние так и сквозит из моих уст. — Я не понимаю, о чем… Меня прерывает этот голос. Вновь чужой. — Ты услышала, вроде. Или тупой прикидываешься?   Слова блондинки прокручиваются в головне словно заевшая пластинка. Он назвал тебя шлюхой. Меня? Шлюхой? Готова поставить  все на то, что эти близняшки занимаются такими вещами, о которых я слышала только издалека. Да, я не могла похвастаться такой уж невинностью. Я курила, много пила, прогуливала школу, не появлялась ночью дома и совершала те вещи, которые не стоило делать подростку. Но я явно не раздвигала ноги перед каждым вторым, как это делали они. И уж кто-кто, а Гриша Ляхов определённо знал все подробности моей постельной, и не только, жизни. Поэтому вместо того, чтобы расплакаться и убежать, как полагалось любой оскорбленной девчонке, я вдруг почувствовала, как меня настигает желание ударить его чем-то тяжелым. Растоптать. Уничтожить.  Я не могла простить ему его слова, его поведение, не могла списать это все на перебор с алкоголем и наркотическими веществами. В голове не было мыслей, лишь только эхом отдавалось: «Шлюха. Шлюха. Шлюха.»  И где-то сквозь этот гул я слышала, как его друзья один за одним пускают унизительные шутки в мой адрес.  И вдруг Гриша Ляхов за одну минуту превратился из лучшего друга в предмет моей ненависти. — Сукин сын, — я сказала это так громко, что все его друзья вдруг затихли, — ты ебаный сукин сын. Каждое мое слов было пропитано ядом — если бы до них можно было дотронуться, не сомневаюсь, вы бы умерли сразу. И лекарства от этого яда нет. Для Гриши Ляхова больше не было прощения. Но ему, знаете ли, было наплевать. Даже когда под мою руку попался пластиковый стакан с алкоголем, который я выплеснула ему на лицо. Тогда остатки спиртного с его губ следовали близняшки. Он лишь ухмылялся и смотрел на меня невидящим взглядом. Даже когда один из его друзей буквально втолкнул меня в круг, в котором сидели они. Пытался задрать мое платье, опозорить прилюдно. Шлюха. Шлюха. Ты шлюха. Кричали они. Гриша улыбался. И все ещё смотрел. Даже когда спустя полчаса после того, как я привела свои нервы в порядок и собиралась уходить с этой сраной вечеринки, а меня затолкали в комнату его типы и насильно вливали в меня тонны алкоголя. Они не остановились даже тогда, когда в меня уже ничего не вмещалось и все содержимое тут же выходило из моего рта наружу. Тогда меня били по щекам и орали: «Неужели ты не можешь вобрать в себя больше, шлюха?». Потом я мало что помнила. Но мне напоминали об этом каждый день. В каждом сраном телефоне была фотка с девчонкой, с размазанной тушью по всему лицу, что стояла на коленях и…в прочем, думаю, вы сами все поняли. Об этом узнали все. Одноклассники, друзья, родители. И, конечно же, об этом знал он. Я больше не произносила его имя вслух.  Он перестал существовать для меня в ту самую ночь. Я не знала, как вернулась оттуда или кто меня вернул домой. Помню, как просыпаюсь на своей кровати, в своей комнатке и воспоминания ударили в голову в ту же секунду. И пока я бежала в уборную, потому что мне в прямом смысле стало тошно от случившегося, в мою комнату зашёл папа. Молча протянул мне телефон с фотографиями и в этот момент для себя я умерла. Поставила себе памятник и окончанием моей жизни обозначила дату этой ебаной вечеринки.  Там я похоронила свою прошлую жизнь. Но для меня не было ударом то, что обо мне думали. Я не переживала о слухах, которые пускали по всей школе и едва ли не по всему городу. Меня не волновало то, что я столкнусь ещё когда-нибудь с этими парнями или хоть с кем-то, кто был на этой вечеринки. Нет.  Потому что через месяц мой отец собрал мои вещи и я покинула этот город. Навсегда. Гриша Ляхов был единственной причиной, которая разбила мое сердце на сотню маленьких кусков, таких, что их больше нельзя было склеить даже самым прочным клеем.  С той самой ночи наши пути разошлись как две параллельные прямые. Без надежды на пересечение, потому что это было не писано в правилах. Правилах жизни. Он пытался, правда пытался связаться со мной всеми возможными способами. Пытался пролезть в окно, выжидал целыми днями меня у крыльца, пытался угадать момент, когда отца не будет дома, чтобы взломать замок и войти в дом. Слал мне письма через телефон, почту, доставщика газет, оставлял их прикреплёнными к подоконнику. Кричал по ночам под моими окнами.  Только окна я закрывала и зашторивала, поменяла номера и социальные сети. Все письма, которые приходили от его лица, сжигались либо отцом, либо мной. Я не посещала занятия, избегала своих друзей и знакомых, не выходила на балкон, не гуляла по улицам. Избавилась от всего, что мне напоминало его присутствие в этой квартире. Я больше не хотела знать, что он когда-либо присутствовал в моей жизни. Но в день своего отъезда я увидела его. Впервые за месяц с той ночи.  Тогда на улице шёл дождь. Это была самая мрачная погода за все мое проживание в Будапеште. Отец выкатывал мои чемоданы на улицу. Меня ждала машина, которая отвезёт меня в аэропорт. А оттуда я должна была уехать в Лос Анджелес. В новую жизнь. Без него. Я вышла на крыльцо дома, надвинула на голову капюшон и прикрылась зонтом. Я боялась увидеть его. Не хотела. Все это время я старательно выкидывала из головы его образ, его шутки, его разговоры со мной обо все и ни о чем, его поразительный смех, тёплые, заботливые руки, его глаза, губы, то, как он смотрел на меня, то, как касался меня.  Я знала, что где-то там, за толстым слоем моей ненависти к нему, в глубине все ещё кроется надежда на наше с ним спасение. И в том момент, когда я думала об этом, я увидела его. На противоположной стороне дороги.  Тогда я поняла, что он все ещё родной для меня. Как бы горько это не признавалось. И он стоял, под дождем, весь промокший и замёрзший, цеплялся за последнюю возможность увидеть меня. Поговорить. Я шла к машине на негнущихся ногах. Дрожала, то ли от холода, то ли от волнения и страха. Перед тем, что будет. Он шёл ко мне навстречу. Преградил мне путь к двери. Его холодные, но  по прежнему ласковые пальцы приподняли меня за подбородок. В его глазах — мольба, сожаление, раскаяние. Крошечная надежда. Страх, что я уйду. — Прости. — Шепчет он дрожащим голосом. Когда наши губы встречаются, я чувствую, что он вкладывает в этот поцелуй всю нашу  с ним жизнь. Это прощание. И мы оба это знали. И в тот момент застывший вулкан во мне с грохотом треснул, и потекла лавина жгучей обиды, злости и бессилия, напалмом полыхающая в крови. Где-то внутри я кричала. Почему ты оставил меня в ту ночь. И эта лавина выгорела. Превратилась в  раздражающее чувство досады. В тот день я видела Гришу Ляхова в последний раз.    В тот день никто из нас не хотел прощаться с друг другом, но оба сделали свой  выбор.  Когда я уезжала из Будапешта, казалось, прошла вечность, а следом за ней пыла вторая. Я чувствовала, как внутри меня что-то трескается. Оказывается, не так просто отказаться от прошлой жизни, чтобы с легкостью войти в другую. Никогда не бывает легко.  Мы любили друг друга. И прежде чем я это понимаю, по моей щеке скатывается слеза. 

настоящее время.

Ей казалось, что земля ушла из под ног. Остановилось время и кто-то вернул ее назад, в юношеские годы, когда этот человек приходил к ней домой каждый вечер. Но сейчас ей за 25.  Детство прошло. И он не мог находится у неё дома. Быть может, это привидение? Каспер, мать его? Отголосок прошлого? Может, стоит закрыть глаза и когда она их откроет, его уже здесь не будет? Она так и делает. Жмурится со всей силы, но когда ее веки распахиваются, он все ещё здесь. Живой. Настоящий. Грише кажется, что это все не по настоящему. Что это будто мираж. Словно он вколол себе смертельную дозу наркотического препарата и сейчас, перед смертью, ему кажется то, чего в реальности нет. Но она реальна. Стоит, как вкопанная, в глазах отражается отчаяние, а руки сжаты в кулак. Чтобы никто не видел, как они дрожат. Гриша видит, как переглядываются его друзья в немом недопонимании. Все внимание сконцентрировано на ней. Но его зрение расплывается, в голове белый шум, такой, как при падении в обморок. Тело движется словно само по себе. В тишине гремит противный скрип старого стула. Пока он шёл к ней, чувствовал, будто идёт на расстрел. Добровольно. Вот она, сейчас приставит дуло к его голове и пуля пронзит его голову.  Нетвердая походка закончилась. Они стоят так рядом, что воздух в грудной клетке заканчивается.  Вот они. Оба здесь. Будто не расставались друг с другом на чертов десяток лет.  У неё буквально подкашиваются ноги. Вдруг, предмет детской любви, ненависти, обиды на долгие годы, стоит перед ней. В ее доме. Она не верит своим глазам. Кажется, что она дотронется пальцем, и его изображение растворится в воздухе. И следом она понимает, что если так и произойдёт, то это добьёт ее. Окончательно. И она поддаётся вперёд. Что-то внутри неё кричит не делать этого, развернуться, уйти. Оставить прошлое в прошлом. Но руки не слушаются, словно тянутся к чему-то  жизненно необходимому, безмолвно говорят ей: «Мы не можешь существовать без этого». И она обнимает его. Сгребает в объятия и прижимается так тесно, будто боится, что вот вот, и он уйдёт и успокаивается только тогда, когда Ляхов обнимает ее в ответ. — Я скучала, — шепчет она так тихо, чтобы услышал только он. И замирает. В груди сердце подпрыгивает и будто на секунду останавливает свой никогда непрекращающийся ритм.  Скажи тоже самое. Скажи. — И я. — выходит хрипло и тихо. Губами мажет по ее шее, и зарывается лицом в ее волосы.  Проходит пять минут, пока они оба понимают, что это реально. Друг от друга отлипают нехотя. И вдруг оба понимают, что утеряно слишком многое. Что детская дружба так и осталась там, далеко за их спинами. Что ее ненависть по отношению к нему, которой она давилась слишком долгое время, оставила на ее душе такой отпечаток, который не стереть ничем. Он вбит наглухо. Саднил и болел, как старый перелом во времена непогоды, напоминая о событиях минувших дней. Та ночь все ещё стояла перед ними невидимым забором. И никто из них не мог его преодолеть. — Ты здесь надолго? — разрывает тишину ее тонкий, неуверенный голос. — Нет. Проездом.  — Что ж. Тогда я пошла. Была рада повидаться, Гриша. Его имя слетело с ее губ и врезалось в сердце Ляхова острым клинком, раскроило надвое бьющийся орган. «Все нормально, — напомнил себе он. Ничего не изменилось. И биться головой об стенку прошлого бессмысленно. Теперь мы друг для друга чужие.» — И я был рад, Алиса. Она молила Бога за то, что он произнёс это в тот момент, когда она была повёрнута ко всем спиной. Обида захлестнула ее с головой, как самая сильная волна, из-за подступающих слёз защипало где-то в носу. Капля за каплей они скатывались по ее щеке. Не для этого она забывала его столько лет. Не для того, чтобы он одним своим появлением, в один удар разрушил ту многовековую стену, что она так старательно выстраивала между ними. И больше всего она боялась, что не начнёт строить ее вновь.