***
Гриша сидит на ступеньках крыльца и давится быстрыми затяжками. Курит не из желания, а чтобы пережить стресс. Вот пиздец. Попал. Просто попал. Отец ее махнул рукой и сказал, что не знал о приезде. То ли сорвал, то ли специально устроил встречу. Ушёл из дома в ту же минуту как она поднялась наверх. Разрешил всем остаться. У Гриши нервы на пределе. Его друзья смотрят на него как на сумасшедшего. Типа, че за хуйня сейчас произошла? А Ляхов и сам не знает. Безобидная поездка превратилась в портал к прошлому. Ира в доме обеспокоенно ходит туда сюда, чем раздражает парней. — Сядь уже, — бросает Влад. Они сейчас в доме хер пойми у кого, странная девка, с которой двадцать минут назад обнимался Гриша, ушла с концами. И Ляхов туда же. — Вы в курсе, кто это? — садится Рина. Губы у неё искусаны. Переживает за Гришу искренне, потому что впервые видит его таким. — Не. Но девка симпатичная. Владу прилетает по руке от Иры. Козел. — Вы же друзья его, какого хрена? Должны знать. — Один черт знает че у Гришани в бошке. Без обид. — Ну да. Может он ее трахнул и бросил. Или она его. — Завались, бля. Борщишь. — В дом заходит Гриша. Все разом замолкают. Гришу раздражают все. Хочется разъебать тут все до щепок, уничтожить к чертям этот проклятый дом. Чтобы с утра проснуться и в голове не саднили болезненные мысли про неё. Какого, блять, хера, она его вдруг так заботит? Съебалась куда подальше и не дала возможности для объяснений. На него смотрели как на собаку, что забралась ночью на пастбище и разорвала невинную овечку. Нихуя она не была невинной. Почему-то сейчас Грише вдруг понадобилось объясниться за события минувших дней. Прям пиздец как захотелось. Поставить точку между ними и выкинуть нахер ее из головы, чтобы при следующей встрече у него вдруг не подкосились ноги. Как будто он не переебал дохера девушек, а все это время хранил память о ней. Сраный стыд. — Я пошёл, разберусь. Торчите тут и не вякайте, задрали. Ляхов впервые замечает к себе такое пренебрежение к своим друзьям. Но сейчас его все это не заботит. Сейчас он поднимается на второй этаж, а каждая ступенька будто в голову воспоминаниями херачит и он буквально врывается к ней в комнату, чтобы поскорее все закончить. А ее там нет. След, блять, простыл. — Вот сука, — ругается Гриша. Ушла через их окно, как же. Старается не оглядывать ее комнату, в которой он когда-то был. А там все по старому, как будто десять лет не проходило и он все тот же молодой пацан, с охуительными амбициями и охренительной соседкой напротив. Гриша спускается вниз. Лихорадочно думает, куда она могла пойти. Она всегда была ебнутой на голову. И похоже, это не никуда не ушло. — Гришань, я бар нашёл тут, — начинает Влад и тут же заканчивает. Следом от Иры звучит, — ну ты долбаеб что ли? А Грише в голову ударяет мысль. Конечно, она в баре. В том баре, где она протирала жопу каждый день, заигрывая со своим другом барменом. Каждый раз Грише хотелось влететь туда и набить этому мудаку лицо. Чтобы с ней он больше не смог говорить. « — С чего, я, блять, не могу туда ходить, а? — Нехер тебе там делать». Зачеркнуть это и иметь ввиду то, что он не хотел видеть ее с ним. Из уст так и рвалось «ты моя», но слова так и остались запечатаны где-то глубоко внутри него. Друзья не могут позволять себе подобное. И он не стал. Но каждый раз злостью давился, когда видел ее за барной стойкой. Руки в кулаки сжимались и хотелось убить ее. За то, что она раз за разом растаптывала весь его напускной образ бэд боя.***
По пути к бару проклинает самого себя и чёртову страну, в которую ему приспичило полететь отдохнуть. Сидел бы себе на студии с пацанами, трахал тупых девок и ни о чем не заботился. Свалилась на голову, чертила. Уже у входа слышит, как она смеётся. Точно там. Точно с ним. Внутри него до этого спящий вулкан готов извергнуться самой обжигающей лавой. Вот она, сидит за стойкой, возле неё опустевшая бутылка коньяка и рядом ещё с пятерку пустых шотов. — Раньше тебя с пива воротило, — усмехается он и садится рядом. Она кидает на него взгляд, явно нетрезвый. Не говорит ничего и утыкается в барную стойку, издавая измученный стон. — Уйди, — слышится приглушенно. — Нет. Мы уйдём отсюда вместе, — отрезает Гриша. Кивает знакомому бармену в знак приветствия и тот разводит руками, уходит протирать стаканы и в баре больше никого не остаётся. Она поднимает на него глаза. У Гриши в сердце что-то ёкает. Они красные, такие, как у человека, который без остановки пускал слёзы. Пустые, стеклянные, не выражающие ничего, кроме дикой усталости. — Ты пьяная. Пойдём, — мягко он ее берет за локоть, но она отворачивается. Опасно косится на неустойчиво высоком стуле. Отказывается на него смотреть, с ним говорить. У Ляхова от злости зубы сводит. Заебало. — Тебе бы по хорошему за такие выкрутасы мозги на место вправить, — шипит ядовитой змеей Ляхов. — Да что ты, блять. Героем заделался? Десять лет назад этим и не пахло нахер, — она взрывается гневной тирадой. Не переиграешь меня, сука. Гриша озлобленно рычит и тащит ее с этого места прочь, пока она матерится на всех языках мира и пытается залепить ему пощечину. Как же, блять, не переиграет. Сейчас он ведёт, счёт 1:0.***
Входная дверь захлопывается с оглушительным грохотом. Девичье тело придерживает ее, в попытках заслонить свою обитель от непрошеного гостя. Не заходи. Не заходи сюда. Задерживает дыхание и прислушивается к шагам. Тишина. Он ушёл? И голова сейчас будто раскалывается надвое, создаёт две, абсолютно противоположные друг другу личности. Одна срывает голос, крича бежать. Она главная. Просит уйти, уйти пока не поздно. От него. Неужели он тебе все ещё нужен? Разве ты не понимаешь? Он в прошлом. Вторая заперта где-то далеко, скребёт ногтями душу и жалобным голоском говорит — вы нужны друг другу. Он же никуда не ушёл. Когда вы попрощались, ты все ещё несла его образ у себя в голове. И носишь до сих пор, просто не знаешь об этом. Дверь распахивается и ей приходится отойти в сторону. Терпению Гриши приходит конец. Оно разорвалось, как гитарная струна, и ударило по вискам яростью. — Хватит выебываться, слышишь? Мне нахер не нужны твои выкидоны. Кидает Ляхов ей в след, пока та поднимается на второй этаж. Его слова заставили ее остановится. — Да что ты? — От выпитого в организме не осталось и следа. Злость отрезвляет. — А мне нахер не нужен здесь ты. Слышишь? Проваливай. Подходит к нему, вопреки страху, что Гриша сейчас здесь что-нибудь разнесёт. В юношестве он не отличался сдержанностью. Хотя она не знает его. Какой он сейчас. Перед ней уже чужой для неё человек. — Зачем ты приехал? Пришёл в мой дом? Кто тебя просил? Кто, Гриша? Тот отстраняется резко, теряется, как будто его кто-то наотмашь ударил. Его имя не просто вылетает с ее губ, она выплевывает его, будто это самое мерзкое из ругательств. — Просил? — Резко перебивает Гриша. — Я, блять, понятия не имел, что здесь будешь ты. Я не слежу за твоей жизнью. — И правда, — в ее тоне начинает сквозить сарказм, — десять лет назад ты за ней тоже не следил. С чего бы тебе это делать сейчас? До этого момента Ляхов и не подозревал, что слова могут причинить боль, но эти вонзились в него словно нож. Больно было так, словно его пронзили насквозь. Выпотрошили и выкинули. Нет. Он должен заставить ее передумать. Переосмыслить. Та ночь не должна предопределять их. — Это. Все. Произошло. Не. По. Моей. Вине. — Каждое его слово отделяется шагом. Он приближается, до тех пор пока не берет ее лицо в свои руки. Она сейчас — как загнанный зверёк, такой маленький, по сравнению с огромным хищником напротив. Но несмотря на верную смерть, все равно борется до последнего, не позволяя оставить себя в проигравших. Оставляет за собой последнее слово. — Я бы, блять, все вернул, слышишь? — Шепчет он ей в губы. На этот раз она не отстраняется. — Я никогда бы не пошёл на эту сраную вечеринку, никогда бы не оставил тебя там одну. Грише каждое слово даётся с трудом. Столько лет он не позволял себе никаких эмоций в отношениях с девушками. Столько лет убеждал себя, что ему должно быть похуй. Его не заботит. Это всего лишь игрушки. На одну ночь, поиграйся и выкинь. Он был закрыт для них. Но что-то ему подсказывало — не скажешь все сейчас, упустишь навсегда. Гриша больше не хотел упускать. — Если бы я знал, что потеряю тебя в ту ночь, я бы сделал все…чтобы этого не допустить. Его искреннее признание отдаётся в голове гулким эхом, словно кто-то ударил в грузный колокол. Она не выдерживает. Раскалывается надвое. Присутствие Гриши убивает ее, медленно, но верно. — Десять… — начинает она, но ее голос вдруг срывается. — Десять сраных лет прошло, Гриш. — Я знаю. — Нет. Не знаешь. Все уже упущено, понимаешь? Все прошло. Позабыто. Не позабыто. Она нагло врет. Но проще соврать ему, чем признаться самой себе, что это не так. — Нам больше не нужно выяснять что-то. Я… — В этот момент она отстраняется от него, потому что его лицо слишком близко. Так нельзя. Так она не сможет. — Я простила. Но я не хочу тебя видеть. Это…просто…бессмысленно. Она отступает. Гриша впервые чувствует такое бессилие, оно на куски разрывает. — Я думаю, тебе пора уходить. Гриша, прощай, правда. Пока. Она отворачивается от него и кусает губу. Никогда до этого не понимала, как ее можно прикусить до крови, но словно сейчас нашло озарение. Прикусывает так сильно, чтобы не заплакать, потому что вот-вот и сильная девочка растает, как кусок льдинки. Внутри оживет та, которая нуждается в нем. — Нет. — Голос Ляхова срывается на рык, а руки хватают ее тонкие запястья. Он разворачивает ее к себе слишком круто, от чего она теряется. — Ты не сбежишь от меня сейчас, ясно? Хуй там плавал, малая, — он вовлекает огненный янтарь ее диких глаз в ожесточенную дуэль со своим, полным ярости, взглядом. — Мы от друг друга десять лет бегали. А сейчас ты моя, глупая, моя. Я тебя, блять, не отпущу. Признание слетело с губ и массивным камнем устремилось прямиком ей в лоб. Она проиграла. Наконец она признаёт это, потому что отнекиваться уже бессмысленно. Проиграла. Но это не обидный проигрыш. Она складывает своё оружие перед достойным соперником. И вдруг внутри моментально стало так тепло. Словно свечка, погасшая в темноте, внезапно зажглась в ее груди. Рука осторожно рассекает воздух и робко, ищуще, касается грудной мышцы, пальцами скользит по ткани футболки. И Гриша почувствовал, как там, под ее нежными пальцами, собирается в тугой комок застывший воздух и с шумным толчком покидает саднящие легкие. Гриша не понимает, что происходит. Чувство такое, что будто художник на новой работе начал рисовать старое произведение. И вот кисть скользит по мольберту, мазком за мазком рука по памяти рисует то, что было давным давно. Ляхов не помнит, когда испытывал такое чувство, что он вот-вот взорвется от переполняемых его эмоций. Обычно все не так. Совсем. Обычно он пользуется, принимает, берет, но никогда не отдаёт. Обычно это все секс и не более. Обычно это заканчивается той же ночью, где и было начало. Но это его. Все-таки такое родное, что аж до боли во всех костях в теле, до такой ломоты, что вынести это тяжело. Она все ещё думает, что он нереален. Что не может быть так, как есть сейчас. Но она касается его и забывает об этом. И впервые в жизни, осознает, что видит перед собой не задиристого темноволосого идиота, а сильного и привлекательного мужчину. Она никогда не вела себя так с мужчинами. Всегда появлялась ночью и уходила до рассвета, оставляя после себя приятное послевкусие на вечеринках. Нигде не задерживалась и не позволяла себе думать слишком много о тех, с кем проводила время. Перед Гришей она словно вновь предстала той девчонкой. К черту все. Они оба друг другу нужны. Ляхов сдаётся первым. Он целует ее жадно. Несдержанно. Грубо проникает в ее рот языком. Задевает ряд зубов. Проскальзывает по небу. Подчиняет ее язык. Исследует. Поглощает. Лишает ее кислорода и себя заодно. Нет сил сдерживаться, перед ним находилось то желанное тело, которое, к тому же, практически не сопротивлялось и лишь сильнее подогревало интерес одним своим видом. Перед ней не мальчишка, и поцелуй вовсе не ребяческий. По телу все так же бежит табун неконтролируемых мурашек от прикосновений, совсем как раньше. Но теперь, его руки, сильные, мужественные и одновременно такие нежные, сводили её с ума. Гриша же не мог отвести от нее взгляда, попутно плавно путешествуя руками по ее телу, позволяя себе дотронуться до оголенных участков ее кожи. Он впервые видел ее такой и это запретное желание к девушке, которая когда-то была его маленькой девчонкой-соседкой, а сейчас стала настоящей женщиной, затуманило его рассудок. Он хотел её всю, без остатка. Он хотел ощущать каждую часть её тела, как она трепещет в его руках, как она стонет, не в силах сдержать удовольствие. И когда он кусает ее губы, оттягивает и мучает до покраснения — она задыхается, но отвечает на поцелуй, стонет так протяжно, что у Ляхова вконец срывает крышу. Ломает все тормоза, без возможности остановится. — Ты моя, блять. — рычит он в её губы, и она внезапно оказывается прижата к стене. Не то чтобы она была против. Особенно когда Гриша утыкается в её изгиб шеи и целует, кусает, посасывает, - а его пальцы движутся под ремень джинс, неторопливо, но твёрдо, и от одной мысли о его руках там ее начинает бить дрожь. Ее тонкие пальцы ворошат его непослушные тёмные волосы, зарываются в них на затылке, оттягивают. Она стонет и откидывает голову назад, подставляя шею и грудь под град быстрых нетерпеливых поцелуев. Несколько шагов назад, как в танце танго, и она вскрикнула, почувствовав, что её, подхватив под ягодицы, посадили на холодную поверхность стола. Её тонкие пальчики лихорадочно заскользили по футболке, приподнимая ее, наконец дотрагиваясь до горячего тела, ведёт ладонями по его торсу, очерчивая рельеф мышц. Сегодня он только ее. Гришу от прикосновений тряхнуло, будто его до этого девушки вовсе и не касались. Но это его девушка. Он позволяет себе сходить с ума. Нетерпеливо врезается в ее распахнутые бёдра, за ягодицы пододвигает ещё ближе, ещё теснее, будто пытаясь слиться в одно. Оба пытались как можно скорее избавить друг друга от одежды, дорожащими от адреналина в крови пальцами. Она расправляется с его футболкой первой, стягивает бесцеремонно и едва не охает, когда видит охапку татуировок на теле. Но страсть не позволяет уделить внимание каждой, она думает, что сделает это после и впервые оставляет на его шее след от зубов, игнорирует его недовольный хрип. — Это месть. Я все ещё ненавижу тебя, Гриша Ляхов. — Шепчет она в его губы, смотрит в глаза и понимает, у обоих играет нездоровая страсть. Гриша ухмыляется. Той ухмылкой, которую она всегда любила. По которой скучала. — Ненавидишь? — повторяет он с рваным вздохом, пока его пальцы находят молнию на ее штанах. Она расстегивается с характерным звуком. Хитрый прищур. Он проскальзывает под ткань штанов и белья, горячим языком ласкает мочку ее уха и с издевкой повторяет. — Скажи, что ненавидишь меня. Сейчас. Но она не может. Вместо ответа она двигает бёдрами, захлебывается новым стоном, теряясь в ощущениях, что приносят его пальцы, проникая во влажную плоть. 2:0. Она опять проиграла. Ляхов то ли растягивает удовольствие, то ли издевается над ней. Двигает пальцами так медленно, что ей хочется выть. Но ее рот как назло накрывает его ладонь. Молчи. Безмолвно приказывает. И все, что ей остаётся, в отместку провести ногтями по затылку, опускаясь к спине. Ей невыносимо хорошо, но болезненно тянущее чувство внизу живота не даёт покоя. Так жарко, что хочется снять с себя всю одежду как можно скорее, но Ляхов медлит, наслаждается ее мучениями и вовсе убирает руку. — Ну же. Почему ты не говоришь, малышка? — Хрипит Ляхов и издевательски смеётся. Она кусает его за пальцы, и он одергивает руку, чтобы в следующую секунду впиться в ее губы горячим поцелуем. — Ты сукин сын. — Отстраняется она, впиваясь в него помутнённым от возбуждения взглядом. Гриша лишь хмыкает. — Но этот сукин сын заставляет тебя стонать. Одним резким движением он укладывает ее лопатками на стол и утробно рычит, когда провокационно ерзает под его тяжестью. Быстрыми, отточенными движениями снимает с неё всю одежду, обводит ладонями ее талию, бёдра, возвращаясь к груди, лаская пальцами и языком, от чего она отчаянно цепляется руками за его плечи, обставляя на них красные полосы. — Я убью тебя, если ты сейчас что-нибудь не сделаешь, — сквозь зубы цедит она, когда Гриша мучительно медленно оттягивает ее сосок зубами. — Сделаю что? — Снова издевка. Он смотрит на неё снизу вверх, но взгляд все равно властный. Она от бессилия хочет убить саму себя, потому что его руки замирают у неё на груди, ничего не делая. Она смотрит на него жалобно, почти умоляюще, но Ляхов не преклонён, выжидает, пока она окончательно признаёт поражение. Она притягивает его за волосы к себе и останавливает в сантиметре от своих губ. Сейчас между ними стёрты все границы, все правила, остались только они вдвоём, сгорающие от жажды заполучить друг друга. — Да трахни меня уже, наконец. В голосе не просьба, приказ, а потому, когда Гриша собирается что-то сказать, она предостерегающе сжимает его волосы. Грише Ляхову этого, в принципе, достаточно. Одним непринуждённым движением он избавляет себя от последней детали одежды. Разводит руками ее колени и прижимается вплотную. Она чувствует, как отзывается его тело, чувствует его возбуждение и бесстыдно разводит колени ещё шире, позволяя его плоти коснуться ее. И он, одним медленным, но верным движением наконец заполняет ее. У неё в голове столько колкостей крутится, но сейчас она забывает все, о чем думала раньше. Из неё вырывается только стон, заглушаемый чужим ртом, что впечатался к ее собственному. Ляхов знает что делать, как доставить удовольствие. Резкое отточенное движение, резанувшее по рецепторам удовольствия, наполнило ее до предела, и она забывает как дышать, откинув голову назад, услышав и его еле удерживаемый в себе стон. Гришу от удовольствия разрывает, такое у него впервые. Хочет сделать все аккуратно, но она словно подначивает, шепчет в его губы, просит быть быстрее, и Ляхов в какой-то момент перестаёт себя сдерживать. Толкается быстрее и жёстче, и она поддаётся, подстраивается под его ритм. Ее спина с каждым толчком проезжается по столу, остро, больно, но это не чувствуется, внутри такой спектр удовольствия, что оно заслоняет собой все. Сейчас они — единое целое. События прошлых лет напрочь стёрлись, исчезли, не оставили после себя и следа, открывая дорогу к ним новым. И от этого так невыносимо хорошо, что казалось, лучше момента в жизни больше и не будет. Ляхов целует ее опухшие губы, забирается языком в рот, исследует там всё с тем же остервенением, как сейчас вколачивается в ее тело, не оставляя ей ни малейшего шанса на спасение. — Моя. — Повторяет Гриша и она вдруг понимает, этого слова достаточно чтобы заклеймить ее навсегда. Она готова умереть прямо здесь и сейчас, чтобы не мучиться от желания разрядки. Она крупно вздрагивает, прижимаясь всем телом к Ляхову, будто бы он мог уйти, и он с удовольствием ловит губами ее последний стон. Тело под ним дрожит в преддверии оргазма, и он сжимает ее бедра сильнее, с силой вбиваясь внутрь обжигающего жара. Он следует за ней, через несколько секунд, и практически падает, утыкаясь носом в изгиб шеи на некоторое время. А потом отстраняется, чтобы покрыть поцелуями дрожащие плечи, огладить талию в успокаивающем жесте. Она нашла своё успокоение в нем, также, как и он нашёл его в ней. На несколько минут в комнате воцаряется тишина. Оба застыли, не находя подходящих слов для случившегося. Ляхов целует ее в лоб. Совсем как раньше. Но сейчас у неё в мыслях теплится только хорошее и она устало прикрывает глаза, позволяя себе растворится в некогда ненавистном ей человеке.***
Утро наступает так резко, что как только она распахивает глаза, ей кажется, что она спала и вовсе. Тяжелит наваривается на веки, разливается по всему телу и она не сразу понимает, что находится в своей кровати. На ее талии тяжелым грузом лежит мужская рука и ей требуется какое-то время, чтобы понять — рядом с ней лежит Гриша. Воспоминания о ночи вспыхивают в ее голове так ярко, что от них никуда не деться. Его лицо безмятежно лежит у неё на плече, волосы совсем растрепались, придавая Ляхову ещё более неаккуратный вид. На неё находит осознание того, что произошло. Вот они ссорятся, вспоминают обиды прошлого, а потом наслаждаются друг другом, будто в первый и последний раз. Последний. Можно ли это считать ошибкой? Нет. Вдруг она понимает, что продолжение их истории не будет. Она аккуратно скидывает его руку, боясь разбудить, но Гриша лишь что-то бормочет во сне и обнимает подушку, заставляя ее пропустить очередной флэшбек, ведь так он делал раньше. Вот же он, здесь, лежит рядом. Наконец между вами улеглась та буря, что длилась целых десять лет. Начался штиль. Останься, прижмись к нему и когда он проснётся, вы перепишите свою историю. Но почему-то она не могла этого сделать. И она встаёт. Подходит к окну на цыпочках, накидывая на голое тело фланелевую рубашку из своей дорожной сумки. Распахивает окна, ощущая, как капли дождя оседают на волосах и лице. Холодный воздух приводит ее в чувства и заставляет мыслить ясно. Случившееся ночью, это просто поток страсти и ненависти, выхлоп всех эмоций, что накопились за эти годы. Они поставили точку в том, что между ними когда-то произошло. Они нужны были друг другу. Но только лишь этой ночью. И от осознания всего этого на душе становилось так тошно и мерзко, хоть стреляйся. Она накидывает на себя вещи, что находит в сумке, двигается тихо, потому что понимает — разбудит Гришу и тогда точно не сможет уйти. Дрожащими пальцами набирает сообщение отцу и просит купить билет на ближайший самолёт. Отец. — Ты убегаешь, но не решаешь свои проблемы, милая. — Нет, я не позволяю случиться ещё одной ошибке. Они не совершили ошибку этой ночью, нет. Но если она останется, все выльется именно в это. Она смотрит на мирно сопящего Гришу и чувствует, как подбородок подрагивает от желания расплакаться. Знает — Гриша не простит ее за это. Ровно также, как и она никогда не простит себя. И она покидает комнату. Так, как делала это всегда и со всеми. Когда мужчины просыпались с утра и понимали — она ушла. И больше не вернётся.