***
На улице уже темно, давным давно солнце зашло за горы. Звезды, ярко светящиеся над головой, словно рассыпанные по небосводу бусы, а луна — блестящий аметист. В деревне слышен гул, это веселятся военные. Они тоже люди, им свойственны подобные безвольности, вроде криков и дружно спетых песен, которые они принесли с собой прямиком с Родины. Карл уже не помнит, третья ли это рюмка или все же десятая. Да уже и всё равно. На душе после алкоголя стало легче, свободнее. Будто мужчина забылся на короткий промежуток времени, оставляя позади всё, что беспокоило его до пьянства. Хайзенберг не был из ряда пьяниц, ни за что бы не стал упиваться до чёртиков, но лёгкое опьянение порой даже лечит, ублажает душу, а на лице играет легким жаром и едва заметным румянцем, когда в тебя попадает очередная рюмка чего-то крепкого. Там было человек тридцать, все на улице около дома одного из деревенщин. Стол уже давным давно уставлен пустыми бутылками, пустующими банками солений и прочего. Карл, как глава всея табуна, уселся на лавочке посередине, а все остальные обхватили его с двух сторон, качаясь то влево, то вправо, крича на всю деревню очередную песню с радостными пьяными воплями. Кажется, что Хайзенберг был единственным здравомыслящим там, помимо ещё пары ребят, которые по той или иной причине отказались от лишней стопки. С Карлом давно такого но было, он и не помнит, когда в последний раз было настолько хорошо. Чувство, когда душа уходит куда-то ввысь, а тело проситься в пляс. И под действием алкоголя тот позабыл, что как-то нужно прощаться с этой местностью, отрывая её от сердца навсегда. Вечно он хмурый ходит, весь такой из себя задумчивый и серьёзный, но стоит оказаться немцу в окружении таких же радостных идиотов, как он сам, так тут же его душа открывает врата для тех, кому не воспрещён вход в сердце. Военные, закончив орать свою песню, сели все около стола. Кто-то уже вырубился, кому-то нехорошо. Хозяин дома, рядом с которым происходит весь этот хаос, принёс ещё какие-то настойки и медовуху — последнее, что было. А Хайзенберг, взяв бутылки в руки, сначала сам сделал глоток прямо из горла, а после, со скривлённым от странного вкуса лицом, пустил напитки по кругу, делясь со своими товарищами. — ОЛАФ, ЧЕ ТЫ ПРИСОСАЛСЯ?! ПЕРЕДАВАЙ ДАЛЬШЕ! — возмущённо слышно вдали. — Я не понял, а Йозеф где? ЙОЗЕФ! А Йозефа нигде нет за столом, малец повалился спать прям на крыльце дома. Карл, заметив, что рядом пустоголового друга нет, обернулся назад, где и заприметил валяющегося мужчину, который ещё и похрапывал во сне. Карл лишь усмехнулся, вновь заострив внимание на общей массе, решая дать напившемуся в хлам сокоманднику отдохнуть. Только вот, как им нужно будет выезжать завтра, когда все его военные целиком и полностью погрязнут утром в такую чудесную вещь как похмелье. Но стоит помнить, что пьяный военный — опасный военный. Всегда у него найдётся револьвер за пазухой и граната в кармане. Осознание пришло, увы, слишком поздно, когда один из мужчин достал свой пистолет. — Эй! Полóж взад! — крикнул Карл, заметивший оружие у сослуживца в руках. — Пауль, кому говорю! — Не ссы ты, Хайзенберг! — пьяным голосом произнёс мужик, крутя револьвер у себя в руке, разглядывая того, словно впервые видя подобную побрякушку. — Положи ж ты, пока не поздно! — взвёлся Карл, выходя из-за стола, едва ли не падая от внезапно навалившейся слабости. — А то что?! — ВЫЗОВИ ЕГО… НА ДУЭЛЬ! — крикнул не пойми кто из компании. Пьянка зашла слишком далеко. Дело так не должно идти, вдруг что, отвечать за это генералу Хайзенбергу. Что, если этот придурок набедокурит, причинив вред селянам, размахивая тут дулом пистолета. Карл решил во что бы то ни стало забрать у профана пистолет и дать тому в челюсть для профилактики, чтоб впредь знал. — ГЕЛЛЕР, ОТДАЙ СЕЙЧАС ЖЕ! ЭТО ПРИКАЗ! — велел Хайзенберг, протянув руку, шагая к Паулю, который себя уже контролировать не в силах, выпил слишком много. — ТЫ БОИШЬСЯ?! — раздался хохот из-за стола. Карл, не обращая внимания на посторонние действия, решительно двинулся в сторону стрелка. Выхватить пистолет у него оказалось не таким уж и простым заданием, ведь действия пьянчуги весьма непредсказуемы. Сейчас он по голубям стреляет, а через мгновение людям вышибает мозги. — ХАЙЗЕНБЕРГ, ОТБЕРИ ЖЕ У МЕНЯ! ДАВАЙ! — дразнит его мужчина, перехватывая револьвер из одной руки в другую. Тревожным звонком стало то, что Пауль положил палец на курок, держа дуло по направлению к себе. Генерал остановился на месте, выжидая момент, когда схватить невежу будет более удобно. Пауль словно утихомирился, громко выдыхая обжигающий воздух, а Карл своим суровым взглядом мониторит то бушующих на заднем плане ребят, то до чёртиков пьяного Пауля Геллера. И тут, прям когда Карл сделал шаг, пьяницу кто-то толкнул в спину, после чего раздался громкий выстрел, сопровождающийся вонючим столбом дыма. И тут затихли все, взгляд направив на Хайзенберга, который подошёл к идиоту и схватил того руками за воротник, едва ли не поднимая того ввысь за глотку. Но вдруг стало так жарко по всему телу, слабость окатила немца, нападая резко из-за спины, прям как маньяк, решающий напасть неожиданно. И в глазах потемнело, миллионы зайчиков заплясали перед Карлом прежде чем он понял — попали в него. Руки отпускают ворот виновника торжества, спускаясь к правому боку. Желтая от грязи рубашка внизу обрела красный оттенок, кровь хлынула не сразу, но стремительно. Ладонь, прижавшаяся к ранению, мгновенно вымочилась в алой жидкости, а мозг отказался воспринимать всё происходящее в качестве реальности. Вокруг началась суета, эхом раздавались голоса. Не до конца понял Карл, что бочину ему травматом прострелил его же товарищ по их общей ошибке. Продолжив стоять, словно вкопанный, Хайзенберг перевёл взгляд на всех мужчин которые дружно буравят его взволнованным и ошарашенным взглядом, пуще взора Димитреску, ей богу! Боль, эту боль Карл бы не перепутал ни с чем, жгучая, пронизывающая вплоть до пальцев на ногах. Всё ещё не дошло, что это всё взаправду. Хайзенберг, скривившись, злостно посмотрел на ошарашенного своим поступком стрелка, что вот-вот да и упадёт то ли от ужаса после содеянного, то ли от пошатнувшегося после принятого алкоголя разума. — ХАЙЗЕНБЕРГ! — крикнул кто-то сзади голосом полным страха, — ТЫ ЖИВОЙ?! — Карл! — КАРЛ! Генерал, чуть ли не падая, плюхнулся на скамью, откинувши голову назад. Тут-то и дошли до него отголоски боли, в глазах поплыло, а возгласы летали эхом. Мужчина сделал глубокий вдох, ощущая на себе добрый десяток глаз, испуганно таращившиеся на него. — Я убил его?! — послышалось от Пауля. Мужик уронил револьвер на землю, впадая в ступор. — ЗАВАЛИ СВОЮ ПАСТЬ, УЁБОК! ТЫ ЧУТЬ НЕ УБИЛ ЕГО, ДУРНАЯ ТВОЯ ГОЛОВА! Кто-то из военных подошёл к Паулю и ударил того, началась драка на фоне и без того бушующего хаоса. Тут дерутся, а тут. человек умирает. К Хайзенбергу подбежали его сослуживцы, петушащиеся вокруг. Кто с водкой, кто с какой-то тряпкой. Карлу бы хотелось набить морду виновнику торжества, но эта чертова слабость и боль. Стало больно дышать, говорить. Думать стало сложно. — ЁБАННЫЙ В РОТ, КАРЛ! — ХАЙЗЕНБЕРГ, ПРИЁМ! — мужчину огрели тряпкой по лицу, после чего он взвёлся, хватаясь руками то за стол, то вновь придерживая рану. — Не кричите, блять! И так все уже знают, что мы тут… — Заткнись, Хайзенберг! — товарищ раненного командира взял какую-то невзрачную тряпку и, брызнув на неё алкоголем, приложил к брюху генерала. — Глубоко же тебя… — Но не насмерть же! Жить будет! — ТА ТЫ ПОСМОТРИ НА НЕГО! — НЕ ПИЗДИТЕ, А ЛУЧШЕ ДАЙТЕ ЕЩЁ ВОДКИ! Хайзенберг, выражая абсолютно ноль эмоций, вслушивается во всё это, стараясь не уснуть. Почему они так кричат, оставили бы его вместо оров. И тут в голову стукнуло — как же служба, позиции и долг? С прострелянным боком это не дело, он скорее будет обузой для войска, чем главарем. — Держи, — протянули Карлу рюмку коньяка, — для храбрости. Хайзенберг схватил чекушку и разом всё выпил, морщась от боли. Неприятно малость, но ему не привыкать. Шрамы на его теле также появились не самым приятным образом, каждое ранение в его жизни было огромной и захватывающей историей, напоминающей скорее какой-то боевик или былину сумасшедшего. — Может отвести Карл к той, из замка?! — донеслось со стороны. — МЫ СДЕЛАЛИ ВСЁ ВОЗМОЖНОЕ! — Водкой обработать и тряпку приложить, знаешь ли, так себе. Помрет ещё, этого нам не хватало! — сказал другой военный, опустошая очередную рюмку водки. — Не помрет, никто от этого ещё не умирал. — Умирал! Ты Джозефа забыл?! — вспомнил паренёк, вероятно, про усопшего в бою друга. — Умер от заражения… — Выстрел в спину, кровища было… — с ностальгией вспоминает мужчина, сидящий за столом около Карла, которому сейчас явно не до поминок давным-давно умершего товарища. — ЗА ДЖОЗЕФА! — поднял ввысь рюмку абсолютно пьяный солдат, позабыв про генерала, помощь которому сейчас куда нужнее, чем тост, поднятый в память об погибшем сослуживце. — А НИЧЕГО, ЧТО ХАЙЗЕНБЕРГ СЕЙЧАС КОПЫТА ОТКИДЫВАЕТ?! И гул перекраситься, все снова приковали взгляд к немцу. Даже пьяный Йозеф проснулся, попятившись неуверенной походкой в сторону всего этого кипиша. Карл, в свою очередь, вновь откинул голову назад, прижимая к себе компресс из водки, коньяка и прочего дерьма, которое только нашли. Помочь ему, конечно, никто тут не сможет, поскольку, что смогут сделать пьяные в хлам мужики? — Идти можешь? — подошёл к Карлу сослуживец, взявши того под плечом. — Как видишь, блять… Пауль, — крикнул Хайзенберг, не обращая внимания на жгучую боль, — я бы накостылял, однако, текущее положение не позволяет! Живи, придурок… — Потом с ним разберёшься, тоже мне, мстить тот собрался. Тебе бы в госпиталь по-хорошему. В паре километров от сюда городок есть… — ЗАВАЛИСЬ! — нагло перебил генерал, — Лишнее слово… И вырву тебе гланды! С госпиталем уж как-то сам разберусь. — Молчи уже, горе-генерал… И тут Карл хлопнул мужчину по затылку, да с такой силищей, что даже и не подумаешь о том, что Хайзенберг сейчас еле плетётся. Вечное ноющая рана, ещё и с инородным телом внутри, отдаёт режущей болью в виски, оттуда переноситься в каждый уголочек тела. Скрашивает всё лишь опьянение, именно оно спасает, словно зализывая рану. Карл прекрасно знал, что такое настоящие травмы, ему-то не привыкать, ведь он военный. Ошибся, допуская сию безвольность своим «подопечным». Виноват, да. Не нужно было напиваться, не стоило лезть к вооруженному оружием товарищу. Пострелял бы по голубям, ну, ладно. А вместо голубя сегодня Карл… Осталась лишь надежда на то, что прийдя в замок, его не выкинут, не станут добивать. По-любому хозяйке не понравится подобное в её доме, запачкают ей кровью диван, зальют спиртом винтажные ковры, ей оно и подавно не надо. Поможет ли ему Альсина? — вопрос хороший. Скорее нет, чем да, но шансы есть. Она ведь не тиран, не безжалостная, хотя, порой доказывала обратное.***
Леди Димитреску как обычно проводит время за писаниной и документами, звонками и письмами. Бытиё её однообразное и весьма скучное, пусть оно и не такое, как у других. К примеру, кто из обычных людей будет разгуливать по саду или часами разогревать голос в оперном зале, после чего, отбирая бутылки люксового вина в огромных подземельях собственного замка. Звучит, словно мечта любого, кто мечтал оказаться в сказке о графинях, аристократии и неписаной роскоши. Альсине можно позавидовать, у неё ведь весь мир под ногами с её-то состоянием. Имя, деньги, что может быть краше? Однако, как же можно завидовать, когда никто не знает, что именно творится на душе у грозной мисс Димитреску. Спустившись по лестнице, ведущий в главный зал, Альсина, уставши от работы и непрекращающейся головной боли, воссела на кресле, закидывая голову назад. Оказавшись одной, она размякла и расслабилась, думая о своём. О том как же устала… Устала от однообразия, от невозможности заниматься любимым делом из-за войны. Хотелось гастролей, песен, общества, что подходит ей по интеллектуальному уровню. Время идёт, Димитреску не молодеет. Она всё ещё та восхитительная женщина, яркая личность, но ей далеко не двадцать лет, чтобы метаться туда-сюда с постоянными концертами и записями. Ей сорок, она одна одинешенька, живущая во время всемирного кризиса на фоне зверств, совершающихся Германией. И как бы себя Альсина не старалась не жалеть, временами получалось плохо. Вспоминая довоенные времена, по которым так скучала Альсина, становилось горестно, но так приятно… Время, когда она была нужна кому-то, ей не приходилось мириться с давящим со всех сторон одиночеством… Воспоминания, содержащие людей, которых, увы, вдруг безжалостно забрали. Аж слёзы наворачиваются, ведь как бы ты не мирился с потерей, её уже ничем не восполнить. И шрамы на душе никогда не зарастут, раны могут только затянуться, однако напоминание останется с тобой навеки. Как бы ты не рыдал ночами, сколько бы фотографий не пересматривал и в каких количествах бы не проклинал этот гнилой мир с его подлыми законами. Как бы ты не винил себя в произошедшем, терзая собственную плоть годами… Женщина, сделав глубокий вдох, постаралась забыть о всём, что только что вновь посетило её голову. Она так делала всегда, пыталась забыть, чтобы не было так больно вспоминать. Старалась, очень старалась занять себя чем-то в подобные моменты. Будь то чтение книги или игра на рояле, при которой душа покидала тело… Или будь то разговор с кем-то, например, с Хайзенбергом, которого сегодня почему-то не наблюдается. А ведь он обещал прийти пораньше. Ну и черт бы его побрал, тишины никогда не бывает много! И тут что-то дернуло госпожу Димитреску резким хлопком. Её очень бесило хлопанье дверей, ведь это признак невоспитанности и. вандализма! Альсина повернула голову в сторону входа в зал, в ожидании пришедшего. Она даже не стала садиться более элегантно, как делала это раньше, всё так же сидит на кресле, будучи словно прикованной к мягкой спинке. Её ногти сжимали подлокотники, а в глазах было видно раздражение, ведь кто посмел хлопнуть дверью?! Альсина как только услышала эти шаги, сразу поняла, что они принадлежат тому, кого видеть ей бы не хотелось. Ну, как, она не скучала за Хайзенбергом, в точности наоборот, отдыхала от его вечного ора. Осознав, что её спокойствию пришёл конец, дама тяжело вздохнула и стала ждать, когда же перед ней восстанет её благоверный. Интересно, а что на этот раз ляпнет невежа вместо приветствия? Как только открылась дверь, Альсина обомлела: стоит Мари, держа Хайзенберга под рукой, рубашка его порвана, вся в кровищи. Он выглядит так, словно дрался с демоном или побывал где-то на кровавой бойне. А служанка испуганно смотрит то на госпожу, то на раненого генерала. Женщина ошарашено взглянула на мужчину, не покидая своего кресла. Альсине попросту нечего сказать, что всё это значит? Карл же, кое-как костыляя около гувернантки, зашёл и даже не хлопнул дверьми, смотря на Альсину таким взглядом, будто его потоптало стадо быков. — Господи! — ахнула она, рефлекторно кладя руку себе на грудную клетку. — Карл, как это понимать?! — Димитреску встала с кресла и быстро подошла к Хайзенбергу, который ухватился рукой за стену, дабы не свалиться на пол. — Что стряслось, какого черта произошло?! — Мисс Димитреску… — робко проговорила Мари. — Мари, неси спирт и вату с бинтами… Поживее! — велела Димитреску. На великое удивления Карла, Альсина не стала выгонять его прочь. Даже поинтересовалось о случившемся. Мари довела мужчину до дивана, куда тот мгновенно повалился, ощущая помимо боли взгляд хозяйки, прибывающей в шоке. Альсина расправила плечи, пробегаясь взглядом по виду немца. Эта кровь, грязь, всё слишком напоминает ей о том, что бы та предпочла впредь не вспоминать. Тем не менее, дама стала около раненого гостя, стараясь узнать от него хоть что-то. Хотя, она сама уже кажется догадалась. — Я задала вопрос, Хайзенберг, будь добр, отвечай! — Не видишь?! — грубо бросил Хайзенберг. Он отбросил тряпку, от которой несло водярой и прочим, рана кровоточит не меньше, чем пол часа назад. Такое ощущение, как будто сейчас ты упадёшь в обморок прям тут. И это касалось не только Карла. Альсина сама, словно бледная поганка, стояла около мужчины, сочувственно, но одновременно признательно глядя на того. Ну, до момента, пока Хайзенберг не начал хамить ей. — От тебя несёт, как от… — скривилась Альсина, откровенно насмехаясь нас Карлом и его беспомощностью перед ней. — В прочем и не важно, что произошло, объясни… — Давай не сейчас, ладно? — Хайзенберг ответно взглянул на Альсину, от чего в душе что-то щёлкнуло. Никогда прежде он не видел от неё сочувственный взгляд, не ощущал ничего подобного. Если бесчувственная тварь способна выражать милосердие и сострадание.? Хотя, да, как когда-то Карлу поведала Мари, госпожа Димитреску — чистейшей души человек. Возможно, конечно, наврала, ведь боится графиню, но почему-то именно сейчас до немца дошло в чем проявляется её доброта. Если это можно назвать добротой. — Уж не думала, что впустила на порог пьяницу… Никогда не находила подобных выродков достойными моего внимания… Альсина поправила длинную темно-красную юбку, которая покрывала её ноги до щиколоток, приседая на диван около Хайзенберга, складывая руки в замок на коленах. Мужчина в очередной для себя раз признал, что красоте этой женщины нет придела. От неё веет летящим парфюмом с нотками роз и фрезий… Да она сама словно цветок, такая же чудесная. — Ой, ну не начинай, а! — возмутился Карл, откидывая голову назад. — И так хреново. — Карл, я же не дура, не пудри мне мозги. От тебя пасёт дешевым самогоном неизвестного происхождения, у меня уже голова кружится от этих благовоний! — Альсина отвернулась, словно стараясь набраться свежего от стоящего вонища воздуха. — Я и не говорил, что ты дура! — бросил Карл, усмехнувшись сквозь боль. — А ты у нас эксперт в алкогольных вопросах, да? — По крайней мере, я не напиваюсь до беспамятства и не творю всякую ахинею по пьяни… — фыркнула аристократка, всё ещё сверля Карла взглядом, а в частности, его ранение. — А я не псих и не сумасшедший! Чёрт… — схватился Карл за бок, чем вызвал у мисс Димитреску невеликое беспокойство на её лице. — Карл, лучшее время, чтобы замолчать, не кажется? — Альсина, — он точно хотел что-то сказать, однако женщина смирила его убийственным взглядом, попутно перебивая грубым образом. — Да замолчи ты уже, Хайзенберг! Альсина уже и стала подумывать, с чего бы это она проявляет жалость к этому мужлану, которого бы и сама прикончила с большущим удовольствием. Неужели её сердце смиловалось при его виде, но почему, за что Карл заслужил жалости? Ведь Димитреску как никто другой желала подобным ему, как она считала, фашистам скорейшей гибели, мучительной и страшной. Резон та предпочла бы оставить при себе, не оправдываясь за собственные чувства ни перед кем. Закаленная суровой реальностью, дама уже свыклась с вечной ненавистью в сторону Германии и всех населяющих её людей, но тогда почему она сейчас помогает одному из них? Отговорки по типу «Он не такой, он другой» и быть не могло потому, что она себе заверила ещё давным давно, что не бывает хорошего фашиста. Хоть и Карл твердил и твердит по сей день, что он им не был, не есть и ни за какие гроши не станет. Тут прибежала Мари со своей паникой. Её маленькие ручонки держат поднос с бинтами, ватой и различными бутылочками с медикаментами. Девчушка несколько раз чуть ли не споткнулась, на что хозяйка лишь покачала голов, закатывая очи. Гувернантка поставила всё на стол около дивана, боязно смотря то на мисс Димитреску, то на господина Хайзенберга. Девушка взяла бутылочку со спиртом, чуть ли не роняя её в очередной раз на пол из-за вечно трусящихся ручонок. Альсина предпочла повернуть голову в сторону, подпирая подбородок пальцами, смотреть на происходящее ей не хотелось. Но, как только она поняла, что за ней ничего не происходит, та вновь повернулась обратно, пристально наблюдая за происходящим, стараясь глазами избегать крови. Карл приподнял рубашку, оголяя своё накачанное тело. Весь его правый бок был в крови, что так и хлынет из ранения, его рубашка уж точно отправится в мусорное ведро, а штаны навсегда оставят на себе пару кровавых пятен в знак напоминания об ошибке. Мари как стояла перед генералом, так и стоит. Словно вкопанная, не зная ни что делать, ни что говорить. Лишь трусливо дрожит её дыхание и ручки, держа вымоченную в спирте вату. Альсина заметила неудачные попытки гувернантки предпринять хоть что-то и сделала тяжелое решение, от которого может многое перевернуться с ног наголову. Женщина встала с кресла, расправляя юбку, раздраженно посмотрела на Мари и протянула свои бледные руки к вате, забирая её у служанки со словами: — Зря стоишь, милая, давай лучше я… Как она обращалась к служанке… Дорогая, милая, все эти ласковые словечки так грели, её нежный и спокойный говор несравним ни с чем. Но как же её боится служанка. Как только Димитреску взяла у Мари медикаменты, то девушка тут же отошла в сторону и столбом стала, склонив головушку вниз, стоя в ожидании поручения. Альсина растеряно помяла вату в руке, а затем, села около немца, заправив свободной рукой спадающие локоны за ухо. И Карл, сидящий рядом, скривился от приливающей боли, слишком долго тянут они время, словно мучая его. Будто Альсине мило глядеть на медленные мучения. — Мари, ты свободна, — холодно сказала Альсина, не смотря на свою служащую. А Мари, послушно кивнув, тут же удалилась из виду, но до выхода дойти не успела, ведь мисс Димитреску продолжила свою речь очередной просьбой, — но, будь добра, закрой везде окна, холодом аж пробирает. — Да, мисс Димитреску! — послышалось со стороны. Графиня, сделав вдох, мгновенно провернула всё происходящее у себя в голове. Она, Альсина Димитреску, сейчас помогает тому самому немчуге, от которого у неё так часто раскалывается голова. Разве не было бы лучше, если б он захлебнулся в собственной крови, ведь этого так поначалу хотелось. Но по неизвестной причине, внутренний голос подсказывал, что следует помочь. В который раз она уже выручает мужлана, однако, зачем? Её бледные руки подрагивают, участилось и её дыхание. Карл это довольно быстро заметил, хоть ему и не до разглядываний было. Он всё ещё слегка пьян, вся информация воспринимается под более веселым углом, чтоли. Под действием алкоголя порой вещи вокруг кажутся менее трагичными, это некий секрет пьяниц, ведь будучи выпившим ты уже не хочешь рвать на голове волосы, не желаешь разодрать кого-то просто потому. И тем не менее, это не оправдание пьянства, а всего факт. И ведь правда, был бы Хайзенберг не подвыпившим, то чёрт знает, как бы он вёл сейчас себя. — Блять… — мужчина, словно мало дитя, закрыл глаза руками, почувствовав жжение в боку. Больно было до жути, именно этого Карл и ожидал. Приятно точно не было бы. — Может я сам, а то че ты со мной как с дитем? — Сам ты только невесть-что по пьяни творить можешь, — ответно отрезала Димитреску. Альсина подняла на него свои голубые очи, стараясь в лишний раз не смотреть на кровь. Хайзенбергу та готова отпустить пощечину за его бессмысленное нытьё, которым он на ситуацию никак не повлияет. Потому, что нечего было ему ввязываться в невесть что, а затем и втягивать в это графиню. Неужто этому невеже так нравится её задирать, он будто питается её злостью. Сам выпивает все соки, а потом называет Альсину вампиршей, ну как это понимать?! И теперь расхлебывает снова Альсина, в очередной раз выручая сего профана. Не её бы милосердие и сострадание к таким лицам, каким был Хайзенберг, то тот бы, вероятней всего, оказался утонувшим в канаве где-то за деревней. — Пиздец, мадмуазель, не дави так сильно! ПОПРИДЕРЖИ КОНЕЙ, ЕБАТЬ! — крикнул Карл, дёрнувшись от не самых приятных ощущений. Такое нахальство леди Димитреску сопроводила недобрым взглядом, но продолжила промывать рану немца. Женщина с отвращением кинула окровавленную вату на поднос и взяла ещё, не жалея вбухивая больше спирта. Карл посчитал, что так будет удобнее, кряхтя, стянул с себя рубашку, кинув её на диванную спинку. Он уселся так, что капли крови попали на дорогие ткани, но как только генерал это приметил, то тут же прикрыл собой следы преступления, чтобы не получить по щам от хозяйки за испорченный диван хрен знает какого века. Как только дама повернулась обратно с вымоченной ватой, та приложила её к увечью Карла, а он уже привычно скривил физиономию, вызывая на лице графини едва заметную усмешку. Карлу подумалось, что помимо сумасшествия, Альсина ещё и является жуткой садисткой, раз ей так нравится смотреть на боль, что она причиняет ему. — Не смешно! — проворчал Хайзенберг, недовольно терпя аккуратные, но такие неприятные экзекуции. — Я молю тебя… Альсина, душа моя, не дави ж, СУКА! Чёрт! После того, как женщина услышала то самое «душа моя», сказанное, безусловно, лишь в шутку, на лице вырисовалось её известное всем недоумение, момент, когда дама вздымает брови, ошарашено выжигая дыры в собеседнике. В качестве мести, женщина выбрала не самый лучший способ выразить своё изумление. Дама резко надавила на рану немца, от чего он чуть ли не взлетел прямиком в потолок. — Будешь бранью грязной разбрасываться, пощады не получишь… — Альсина покачала головой, поджимая темные, будто цвета спелой черешни, губы. Карл лишь хмыкнул в ответ, ну, а что ему оставалось делать? Ему так пришлись по душе плавные и аккуратные движения Альсины, то как её пальцы обхватывают вату, бинты. Да, конечно, графиня малость брезгует, без этого никак. Не для аристократии это занятие, раненных излечивать. Однако Димитреску решила, что будет куда лучше ей самой помучать немца, чем это будет небрежно делать её несчастная служанка. Мари вот-вот бы и бахнулась в обморок от вида крови и мяса, а вот Альсина… Ей и не такое пришлось в жизни повидать, были времена куда похуже и на порядок плачевнее. И по сравнению с тем, с чем приходилось ей столкнуться когда-то, рана мужчины казалась всего-то царапиной. Когда пришло время наложить повязку, дама взяла длинные бинты в руки, сосредоточено посмотрев на Хайзенберга, который, как оказалось, едва ли не уснул. А не он ли тут пять минут назад умирал, показывая то как на деле ему плохо?! Мисс Димитреску раздраженно глянула на простофилю, стукнув того рукой об его ногу, приводя этим действом того в чувства. Карл резко вскочил, поднимаясь повыше, дабы сквозь себя обмотать повязку. Альсина молча приложила кусок марли к ране, а сама, вооружившись большими ножницами, вручила генералу моток бинтов. — И всё же, мне не совсем ясно, — патетично заявила графиня, закрывая банку вонючего йода, от запаха которого хотелось повалиться на пол, — совсем мозги отстрелял? Быть может, тебе их вправить? Что на милость нужно было делать, чтобы явиться с лишним отверстием в теле? — Долгая история… — на выдохе сказал Карл, с болью проматывая вокруг себя длинные бинты, от которых пахло лечебницей и лекарствами, запах, напоминающий военный госпиталь. — Что же, я вся во внимании. Мне очень интересно, что на этот раз, — леди помогла мужчине с повязкой, туго завязывая её у него на животе. Да так туго, что аж с треском! Вот-вот да и гляди порвёт несчастную марлю, силища в аристократке хоть отбавляй. — Ну, решили мы, значит, отметить последний день тут, а кто знал, что один еблан пистолет у себя за пазухой держит. Начал выпендриваться он, а потом уже, сама понимаешь, если, конечно до тебя дошло… — Хайзенберг поправил сальные волосы, поднимая серьезные глаза на Альсину, которая в душе смеётся над нелепостью рассказа гостя. Какая же дурость вся эта ситуация! — Кстати, — резко и громко хлопнул по лбу немец, — радуйся! — С чего бы это? — Альсина облокотилась на спинку дивана, сложив на груди руки, думая, как бы поскорее сменить одеяние на чистое, то, что без этого отвратного и затхлого запаха спирта. Гадость! — Я ж завтра своих пиздюков должен был проводить на фронт, ну, и сам должен был с ними отправится. Говорил же, помнишь? Конечно же Альсина помнила, не выпускала этого из головы. И двоякое чувство не давало ей спокойно жить. Если посмотреть с одной стороны, то наконец с уходом Хайзенберга прочь, та обретёт спокойствие и головные боли вслед за ним бы ушли. Но с другой, стало бы скучно без их вечных перепалок, без пререканий и нечастых невзрачных комплиментов Карла, который явно время от времени старался быть обаятельным, словно стараясь приковать внимание к себе любимому. Да только жаль, что Димитреску не велась. И всё же, привязанность штука смешная. И даже госпожа Димитреску сумела привязаться… Да, как бы трудно не было принять тот факт, как бы Димитреску не карала себя за то, что впустила Хайзенберга к себе. Ей стоит смириться с тем, что без него её жизнь прежней не станет. И что только есть в этом грубияне, хаме, несносном мужлане и, в конце концов, в этом немчуге с замашками невежи, которого свет ещё не видывал? Всё оказалось не так уж и плохо, как представляла себе Димитреску. Карл нашёл в ней что-то, что уже много лет никто разыскать не может. Он отыскал в её истерзанном сердце драгоценность. Как говорится, искал медь, а нашёл золото. — Допустим. И вот только как ты собираешься с простреленным… — То-то же, дорогуша! — нахально перебил генерал, улыбаясь даме. — Никуда я не денусь, уж извиняй. Ты влипла! — засмеялся мужчина сквозь боль, что мешала заржать во всё горло. Альсина патетично закатила глаза после услышанного. Да как только Карл ещё и может хамить, когда его тут выручают. Графиня могла бы и этого не делать, но зачем-то помогла. Было бы плачевно, если б немец помер от её халатности, истекая кровью прямо на дорогих диванах её замка. — Напишу письмо в начальство позже, а сам завтра попрошу его передать через товарищей… И с госпиталем решить бы что-то, ведь, с куском металла в брюхе мне жить безрадостно прийдется… — рассказывал о своих планах Хайзерберг, мечтательно предвкушая себе дальнейшие приключения в поместье Димитреску. Он повернулся лицом к Альсине неприлично близко, меж ними никогда прежде не было такой близости. И всё бы ничего, но вот только этот абсолютно убитый взгляд леди Димитреску заставил немца заливаться истерическим смехом. — Видела бы ты своё лицо! Не идёт тебе хмурость. — Можешь отсесть на пару дециметров подальше, от тебя пасёт всеми животными… — брезгливо отбросила Альсина, ворота носом от грязного мужчины. Повисла неловкая пауза. Карл смотрит в одну сторону, пока Альсина по ту сторону дивана пялит в другой угол зала. Слова будто закончились, уже и говорить-то нечего. Карл бы хотел даже отблагодарить эту женщину, вот что она с ним творит. Обычно, тот был тем ещё грубияном, спасибо от Карла услышать можно редко, беспредельно редко. Хайзенберг сделал вдох и, подсевши ещё ближе, взял инициативу в свои лапы и протянул руку к ладони Альсины, положив своё загрубевшее от работы лапище на её холодные и нежные руки. В знак благодарности, чтоли… Графиня аж испугалась, недобро взглянув на Карла. Она тут же оторвала от него свои ладони, подбирая слова, которые были в пору. Только вот, всё оскорбления закончились уже давным-давно, но так хочется гаркнуть на идиота, оставляя от него мелкую мокрую лужицу навеянным на того страхом. — Не трожь меня грязными руками! Мало ли, кого ты там лапал, пока пил как не в себя! — громко и грозно отрезала Альсина, вздымая ноздри и морща лоб от недовольства. — Думаешь, я стану на кого-то смотреть, когда тут такая. охуенная баба ждёт? — Карл вновь откинул голову на диван, признав полное поражение. И что же это за женщина такая, которая отвергает все попытки Карла показаться к ней любезным. Или ей так уж по душе грубая манера общения? Да она должна от счастья порхать, когда даже мужчина, находящейся при смерти, ей душу комплиментами ласкает! Леди Димитреску опешила ещё больше. Что это только что было, что за выброс непонятных ей намёков? Глупые заигрывания с ней или как? Хотелось бы напомнить Карлу, что дама она из рода знатного, не дворовая безродная девчонка и не в коем случае не легкодоступная, какой её считает этот самодовольных глупец. — Не знаю, что ты себе там надумал… — тихо начала Альсина, всматриваясь куда-то вверх, не желая созерцать физиономию этого козла с приветом, — Но, кажется, ты перебрал с выпивкой. Хотя, за комплимент спасибо, однако в следующий раз придумай что-нибудь поинтереснее! — Ты снова начинаешь? — Карл по-глупому улыбнулся, закинув ногу на ногу. Он выглядит так глупо, словно бездомный побитый пёс. Весь лохматый, местами грязный. И как только Димитреску допустила его в таком виде к себе поближе? То-то и ясно, с чего она так отреагировала на руки мужчины на своих чистых рученьках по сравнению с его лапами. — Начинаю что? — Задрачивать меня! То я, видите ли, нахал, теперь ещё и алкаш! — завёлся немец, повышая тон. — Тебя?! — едва ли не засмеялась дама, хватаясь за подлокотники дивана. — Нет, я просто говорю с тобой в том тоне, в котором до тебя, грязного мужлана, которому чуждо понятие вежливости, доходит. Закончив, графиня гордо поднялась с дивана, предпочтя покинуть общество Хайзенберга и в одиночестве переварить всё произошедшее за этот вечер. Карл, решив всё же что-то сказать напоследок, повернулся к уже почти ушедшей Димитреску и окликнул её в привычной грубоватой манере: — Альсина! — госпожа повернулась лицом и вопросительно посмотрела на гостя. Потом перевела взгляд на элегантные наручные часики, что ясно показывали пол десятого вечера, а после, вновь встретилась с Карлом взглядом. — Спасибо тебе… — непривычно тихо закончил Хайзенберг, хрипло вздымая грудь. Неужели она дождалась слова благодарности от него, от последнего профана, живущего на Земле. Между ними даже искра пронеслась, а на алых губах Альсины нарисовалась довольная ухмылка. И не подавая виду, старавшись всё ещё держать планку, Димитреску плавно развернулась и пошла вверх по огромной лестнице. Уже достаточно поздно, всего ничего и пора бы на боковую. Хайзенберг сейчас потыняется туда-обратно, потом тоже пойдёт думать о сегодняшнем дне, если, конечно, не уснёт прям на диване в зале. Когда мисс Димитреску поднялась на второй этаж, она неожиданно повернулась и сонно протянула: — Попрошу Мари сопроводить тебя в клинику доктора Моро через пол часа, — леди посмотрела на наручные часики, — он-то решит, что делать с тобой… Спокойной ночи, Карл. Её нежный голос аж разбудил засыпающего немца. А, когда тот постарался сказать что-то в ответ, в итоге ничего не получилось. Да и графиня уже из вида удалилась, оставляя за собой только цоканье её каблуков с летящим шлейфом любимого парфюма. Карл, кряхтя от ноющего бока, стал вспоминать её слова, действия. Очаровательная же Альсина, вот какой-то бы та сукой порой не была. И при мыслях о её нежном голосе стало так тепло внутри, что хотелось упасть на кровать и мечтать всю ночь напролёт. Однако, забот было куда больше, чем возможностей бездельничать, лёжа на тёплых перинах, даже несмотря на приобретённое по глупости ранение. И вообще, чудом он сегодня остался жив, ведь пуля прошлась как по маслу, не задевая жизненно необходимые органы. Чувствовалось, что железка застряла не глубоко, но наглухо. Вот чего-чего, а помереть в этом захолустье хотелось генералу Хайзербергу мало.***
Госпожа Димитреску решила обдумать всё за любимым бокалом её лучшего сорта вина. Почему-то именно «Кровь Девственницы» была более по душе аристократке, да и не только ей. Из-за кричащего названия и покупателей среди этого сорта было куда больше, чем у остальных, что изготовляла графиня. Сладкие нотки заставляли некую радость приливать огромными дозами, блаженно разливаясь по организму. И под одинокие вечера раздумий бокал красного вина подходил просто превосходно. И что же выходит, он подбирается всё ближе и ближе к сердцу мисс Димитреску? А ведь она сама дала ему эту возможность, впуская немчугу к себе на порог. И его эти жесты по типу комплиментов перешли в попытки создать нечто вроде связи между ними, которую успешно обрывает Альсина, не желая вновь напарываться на те же грабли. А что же твориться у неё внутри? Хаос и полное непонимание происходящего. И желание выстрелить в голову никуда не делось. Потому, что все признаки указывают на то, что интерес к Хайзенбергу, пусть даже мизерный и совершенно незаметный, у графини появился. И всё потому, что он нашёл в ней свет, в её душе отыскал огнище, разжигая его с каждым днём всё сильнее. Потухший огонёк любви разросся до размеров незатихающего пламени. И всё из-за него, из-за того, кого леди Димитреску каждый божий день ругает последними бранными словами. Осознавать это больно и страшно. Но терять леди Димитреску уже было нечего. И, подумывая, что стоило бы дать им двоим шанс, графиня отставила опустошенный бокал на стол, а сама пошагала в сторону просторной спальни. За новым днём идут новые мысли, более радостные и благоприятные. И после сна вместе с темнотой ночи уходят переживания, оставляя разум наконец в покое. Придерживаясь именно этого принципа, Альсина замкнула очи, стараясь отдаться такому необходимому сну.