***
Замок, он прекрасен. Каждая его башня отдаёт чувствами живущих в нём людей, тоской и холодом отовсюду веет даже в рождественскую пору, когда за окном величественно бушуют вьюги, а другие семьи, сидя около камина, проводят время за радостными разговорами. Карл никогда не праздновал этот праздник, Рождество для него всегда было просто выходным днём, провести который можно было с выпивкой и товарищами в пабе где-то в унылом Мюнхене. А тут вот такой яркий повод для того, чтобы и женщину свою развеселить, и самому порадоваться улыбке на её болезненно бледном лице. Идя по коридорам, они разговаривали, потом слушая, как эхо воет, отталкиваясь от каменных стен. Карл делился с Альсиной историями из его жизни, по которой можно было смело писать приключенческий роман. Дама не единожды отметила, что Хайзенберг своими рассказами лишь только укрепил её предположения, какой он страшный болван. Выяснилось, что женщин у него было в избытке, а в итоге все оказались дурёхами, что знатно повеселило аристократку, ведь в который раз она ублажает свою эгоистичную натуру, убеждаясь, что она неописуемо хороша. Их лепет длился до тех пор, пока не поднявшись наверх самой отдаленной башни, оба не встали около большущей двери, запертой наглухо засовом. Альсина противилась трогать эту мерзость ржавую, тем более, канделябр она со свечами держала, поэтому, видя постное выражение лица своей вредной, прям как язва, графини, Карл тут же, как герой современности, потянулся к засову, тяжело отпихнув его от заржавелых креплений. — Вуаля, заходи, мадмуазель, — улыбнулся Карл, открывая для Альсины двери. Женщина мягко улыбнулась, и, пригнувшись слегка, зашла в то посещение с довольно низкими потолками. Зайдя вовнутрь, женщина прикрыла рукой нос и рот, ибо ей стразу же попала пыль в ноздри, а Карл же, бесстрашно поперся напролом, сразу вглубь комнатушки. Там было много всякой всячины, картины, накрытые тканями, старая мебель, старые потертые чемоданы. Немцу в глаза сразу бросился большой комод, из которого торчал какой-то маленький ящичек. И, решив бы его изучить, пока Димитреску занята поиском ёлочных игрушек, мужчина пустил руки в пыльный ящик, доставая содержимое. В нем были старые фотографии Альсины и, по всей видимости, её семьи. Первой фотографии было лет двадцать, там леди Димитреску стояла около своего рояля, совершенно не улыбаясь, ни намёка на радость. Она была такой же красивой, как и сейчас, эти густые смоляные волосы, её белёсая кожа, те наряды... Отложив снимок в сторону, мужчина начал изучать все остальные снимки. И черт его побери, все они такие прекрасные, что окрестить можно было их произведением искусства. Каждая фотография дамы отписывала всю её сущность, эта дворянская гордость собой... Уже найдя некоторые поздние снимки, где женщина была изображена поющей на сцене одного из театров, Карл, все же решившись, положил эту и ещё одну фотографию к себе в карман. И даме, конечно же, об этом ничего не сказал, а то ещё начнёт бурчать, мол, какого лешего немчуга посмел распоряжаться её вещами. — Ты не там копаешься, — Хайзенберга аж передернуло от строгого голоса Альсины. Он закопошился на месте, запихивая все снимки обратно, а потом резко хлопнул ящиком, будто его лапы ничего и не трогали. — Понял, — он растеряно шагнул через вещи, но все же споткнулся о какую-то коробку, гремя так, что казалось, что сейчас он вот-вот проломит пол. Альсина, нехотя оглядываясь вокруг, бросала свой пылкий взгляд на всё, что только видела. Вот личные вещи покойных членов её семьи, а там оставшиеся одежки и предметы обихода, привезённые из Лондона. В этой комнате вся её жизнь, все воспоминания, которые она сама для себя отгородила, буквально всё пропитано кровавым прошлым. Повернув голову в другой угол, Димитреску остановила свой взор на куклу, грустно сидящую в углу. Это та самая Энджи, кукла её старшей дочери, уже в порванном платье, с западающими кукольными глазами, что смотрят в пустоту, словно пытаясь отыскать хозяйку... Дама прекрасно знала, что не стоит ей сюда подниматься, в эту захламлённую комнатушку, но ради Карла и его маленькой прихоти, всё же пошла на этот шаг. И тут, как гром среди ясного неба, в раздумья беспардонно влазит он, Карл, со своими криками, сопровождающиеся грохотом повалявшихся коробок. — КАЖИСЬ НАШЁЛ! — хрипло крикнул он с другого конца комнаты. — Иди сюда! — Если ты что-то мне сломаешь, я спущу тебя с лестницы, — протянула Димитреску, подходя сквозь кучи всякой всячины к мужчине. Альсина тут же взяла канделябр, толку от которого особо-то и не было, и, подобравши подол своей длинной юбки, элегантно прошла сквозь сложённые на полу коробки. Она смотрела на прикрытые картины, на царящий всюду хаос, а Карл всё гремит и гремит, вечно что-то роняя... — О господи... — ахнула Альсина, прильнувши рукой к грудной клетке. Карл, как дурень, кое-как напялил на себя старый и пыльный баян, ранее принадлежащий отцу леди Димитреску. Ногой немец пододвинул к женщине коробку, из которой торчал конец ёлочной верхушки. Мужчина глупо улыбнулся, пытаясь удержать на себе инструмент, чтобы не уронить его и не схлопотать от графини по самый не балyйся. — А ты говорила, что игрушек нет, — Карл обхватил инструмент с обеих сторон, разводя им туда-сюда, создавая эти мерзкие звуки... Никогда Альсина не любила этот инструмент, просто терпеть его не могла, от этих кричащих звуков у леди болела голова, а прямые ассоциации с отцом лишь добавляли красок. — Положи это, прошу, — нахмурилась аристократка, поставив подсвечник на многочисленные ящики, стоящие около неё. Хайзенберг усмехнулся и стал снимать с себя баян, откладывая его в сторону. Альсина же, наклонилась и приоткрыла пыльную коробку, осматривая содержимое. Все эти игрушки, мишура, словно женщина снова окунулась в детство, только вот, даже под Рождество её не выпускали из-под родительских оков, заставляли учиться, молчать, а не праздновать... — Бляха, пошли отсюда... — кашлянул генерал, поднимая коробку с шуршащими внутри побрякушками. Альсина в глубине души обрадовалась находке, уже было хотела в знак благодарности чмокнуть этого подлеца в щеку, однако, его грязная и напыщенная рожа оттолкнула это желания так же быстро, как и оно возникло в голове у Димитреску. — Переоденешься, как спустимся вниз, — велела графиня, ступая сквозь остатки былой роскоши.***
Пока Альсина сидит в кресле, глядя на то, как Хайзенберг наряжает ёлочку, мужчина всей душой проклинает своё решение притащить несчастное деревце в дом. По итогу получилось так, что дама командовала, что куда вешать, а генерал, как мальчик на побегушках, пытался не напортачить и не уронить ни единый шарик на пол. — Ну, нет, это никуда не годится! — Димитреску встала из своего кресла и направилась к немцу. Она взяла у него из рук украшение и повесила его туда, куда бы мужчина в жизни не дотянулся. Хайзенберг же, показывая весь спектр недовольства, пыхтел рядом с женщиной, грубо обвивая её талию ручищами, от чего леди сладостно улыбалась. — Почти закончили. Дальше сам. — Да в смысле? — охнул Карл, уставившись на спокойную физиономию графини. — Это ты у нас нихера не делаешь, а мне что, одному тут всё это вешать? — Я тебя не просила тащить ёлку... — Тц, и то верно, — сдался генерал, убирая руки с тела женщины. — Давай-давай, не отлынивай, — похлопала его по плечу Альсина, отходя к своему креслу, что располагалось рядом с полыхающим камином. Атмосфера чудная, но как обычно, с язвинкой. Всё это больно схоже с семейной идиллией, так же по-домашнему, уютно. За окном метёт метелица, укрывая всю землю холодными снежными покрывалами, одним словом — чудо. Альсина была одета в длинное бардовое платье, её любимые жемчуга украшали её длинную шею, а на пальцах красовались перстни с лунными камнями. Дама принесла две бутылки своего люксового вина и два больших бокала с хрустальными узорами на них. Складывалась воистину прекрасная картина, центром которой стала она — леди Димитреску. Карл просто не мог налюбоваться этой женщиной, её всегда ничтожно мало, невозможно было оторвать глаз от каждого движения, отойти от каждого её слова... Это чувство влюбленности со временем никуда не исчезало, а только крепло на глазах, перерастая в нечто более. Женщина вальяжно расположилась на диване, закидывая оголенную вырезом на платье ногу на другую ногу. Затем она, пару секунд посмотрев на полыхающих в камине огонь, перевела свои глаза на Карла, который гордо смотрел на выряженную ель, так и не скажешь, что всего пару часов назад была всего-то грязным кусом, валяющимся перед свирепствующей графиней в оперном зале. Хайзенберг, почувствовав на себе взгляд женщины, неторопливо обернулся к ней лицом. Сегодня он даже чистую рубашку напялил, и брюки не мятые, а выглаженные идеально, ни единой складочки! А причесываться, вот, отказался... Если вкратце, то время идёт, а ничего не меняется, понятие ухоженности для Карла как было чуждым, таким оно и осталось. — Ну, пиздец, посмотри! Красиво же, — гордо заявил генерал, выставив руки в боки. — Куда красивее было бы без твоей брани, — строптиво сказала Альсина, после чего, под воздействием взгляда Хайзенберга, та поднялась и подошла к стоящему на большой тумбе граммофону, около которого заранее лежала пара пластинок с какими-то песнями для души. — Слушай, Альсина... — Вся во внимании, дикарь мой, — не отрывая озадаченный взгляд от упаковок с пластинками, пропела Димитреску. В её руки попала запись какой-то незнакомой ей мелодии, быть может, она её просто уже забыла, а поэтому, решила тут же выставить её. Не заметив, как Карл, словно котяра, подкрался к ней, Альсина, развернувшись к нему обратно, сразу врезалась в его крепкую хватку. Хайзенберг одной рукой притянул к себе даму за талию, так приструнил, что она и вырваться не могла, конечно, если бы она хотела это сделать, то дала бы негодяю по лицу, но тут же, Альсине было в какой-то степени... приятно? — Короче, я... — мужчина чуть замешкался на месте, отводя глаза сначала вправо, потом влево. Альсина аж встрепенулась от этой мужской несобранности, а когда Карл соизволил продолжить, леди продолжила его слушать, закинув свои руки на его широкие плечи. — В общем, я... Ну... — Думай быстрее, пожалуйста... — слегка усмехнулась Димитреску, едва заметно двигая бёдрами в такт музыки. Сделав глубокий вдох, Хайзенберг туповато засмотрелся на декольте дамы, совершенно забыв, что хотел сказать. Альсина свысока смотрела на немца, сжимая его крепкие плечи своими острыми когтями, когда его наглые глаза опускались на лишний сантиметр вниз. А уже как-то собравшись с мыслями, мужчина резко выдохнул и на одном дыхании выпалил : — С Рождеством, mein Schatz! — Карл резко закопошился в кармане, чуть перепугавшись, что тот маленький подарок он вообще забыл где-то, или, что хуже — посеял. Альсина постаралась сделать удивленное лицо, вытаращившись на небольшую коробочку, которую из кармана гордо достал генерал. Он сделал одолжение для леди, открыл коробочек, а в глазу леди сразу же бросилось блестящее содержимое. Это был кулон с камнем в виде красного сердца, Хайзенберг видел в украшении отражение своих чувств, думал, что должен хоть как-то отблагодарить графиню за то, что она не прикончила его год назад, когда он переступил порог её дома. Как же это немцу удалось заполучить столь редкую в сих краях вещицу? Ответ прост, на то есть торговцы, которые готовы душу свою на изнанку тебе вывернуть и достать что только твоей душе угодно, лишь бы грош за прихоть твою получить. И как же Хайзенбергу было приятно видеть не наигранную улыбку растаявшей Альсины, её пылающие глаза, что глядели на новую цацку с неким интересом и... благодарностью. — Это тебе в знак того, что ты неумолимо околдовала меня, блять, как ведьма. — Ах, Карл, — женщина коснулась камня, наслаждаясь тем, как красный аметист сверкает в свете пламени огнища, — Спасибо... — улыбнулась она, поднявши орлиный взгляд с украшения, затем направив голубые очи на мужчину. — Ведь тебя-то без подарка я тоже не оставила... Но это оставим на потом, — Альсина прикоснулась холодными пальцами к щеке Карла, нежно улыбаясь ему. Мужчина был в шоке с того, насколько быстро меняется настроение у Димитреску, то, видите ль, он дуралей последний, то теперь та вновь готова показать ему хорошую сторону души. Стояли они около камина, любуясь друг другом. И, как обычно, Альсина, глядя на генерала свысока, а он, заглядывая в её полные любви глаза. Аристократка быстро забыла о том подарке, аккуратно отложив его на рядом стоящий столик, потянулась к горящим щекам Карла, прильнувши к ним своей вечно холодной ладонью. — Знал, что на Рождество полагается желание загадывать? — мягко поинтересовалась графиня, нежно улыбаясь Хайзенбергу, который тут же сделал озадаченное лицо. — Уже загадал, краля моя! — мужчина пару раз хохотнул, словно оттягивая момент, когда Альсина обязательно поинтересуется о его заветном желании. — Надо же... И что же ты, дорогой, загадал? Карл, немедля с ответом, пододвинул к себе аристократку вплотную, дерзко разминая её бока сквозь шелковые ткани её шикарного платья. Вопрос Альсины скорее являлся риторическим, хотя, ответ на него тоже бы хотелось знать. — Не скажу, а то не сбудется, — повёл плечами мужчина, упираясь пылающими глазами в ясные очи Димитреску, чьё сердце он, кажется, так и растопил. Желание у Карла было простым. Хотелось бы, чтобы Альсина была счастливой... Его тут не будет, она вновь станет той холодной и высокомерной леди, закроется от мира сего своими же крепостями злости и ненависти к всему окружающему. Даже зная, что Димитреску та ещё паскуда сварливая, Хайзенберг готов был для неё горы свернуть, да что угодно для аристократки, даже если ей это покажется мелочью, недостойной её внимания. Зная, чего та натерпелась, уже можно было и не надеяться на то, что когда-то аристократка по-настоящему полюбит жизнь, полную крови и мук, полную страшных бед. Альсина, как никто другой, заслуживала доли счастья, нежности, она в этом нуждалась, как и любой другой человек, а по факту, сама себя отстранила от этого, окончательно разочаровавшись. Да что там, усомнилась в существовании любви, познав от жизни только издевательства. А отдавшись одиночеству по голову, завлекая себя в пучины тоски, неожиданно сквозь мрак просветил луч солнца, встрепенулось сердце, зародилось нечто иное... Сейчас эти оба, чьи сердца вновь ритмично забились, обречены всю эту одержимость друг другом вскоре потерять. Альсина и сама не хотела оставаться одной, не хотела ждать, молясь каждый божий день, в надеждах, что Карл однажды вернётся к ней. Дама боялась невольно привязаться, а в итоге, потерялась в том самозабвении, полюбив сорванца вместе со всеми его плохими качествами. Вообще-то, странно, что у них в итоге то что-то да зародилось. Карл был далёк от роскоши и буржуазии в целом, ему только свободу и веселье для души подавай, да работа бы не помешала, чтобы совсем с ума от безделия не сойти. Однако, эту румынку с дворянскими корнями и кучей недостатков, которые в миг затмевала её красота, не полюбить он смог, как бы не противился всех её выходок. Кожу горячим пламенем обдавало огнище в камине. Все вокруг казалось сказкой, не более. Рождественское чудо, просто порыв страсти, называй как хочешь... Альсина чувствовала себя горячо любимой, желанной. Хайзенберг был всё таким же уверенным в себе мужланом, знающим, что слабостью женщины были его поцелуи, поэтому, не став медлить, Карл без стыда и совести вонзился своими губами во влажные уста женщины, которая лишь углубила их ядовитый поцелуй. Не хотелось верить, что это их последние деньки, когда те могут отдаться друг другу, когда могут заглянуть друг другу в глаза, сливая души воедино, ведь жить друг без друга — вот настоящая каторга.