Вопреки смерти

— Нет, это вредительство! — взмолившись, стукнула по столу вилкой и ножом Альсина, пока немец, уже сидя в той отвратной на вид темно-синей форме, смаковал омлетом, хотя в горло даже малюсенькие кусочки не лезли. — Ты там и секунды не продержишься, тебя, как шавку последнюю, металлом нашпигуют! Не надо, Карл, ну, сделай ты уже хоть один благоразумный поступок! — Я?! — давясь кусками курятины, немного неразборчиво крикнул Хайзенберг. Действительно, он до звания генерала дослужился, а его тут, видишь ли, с каким-то сопляком сравнить пытаются. — Да будут бомбы летать, а я, блять, как статуя стоять продолжу! Мне правда вот ну до одного места, сказал вернусь, значит, вернусь... Меня ж не навсегда туда, в конце-то концов. Это утро было поистине недобрым. Холодная январская вьюга, заметающая всё вокруг, темень страшная, а ведь сейчас часы бьют семь утра. На завтрак оба собрались в столовой, сначала не проронив ни слова, уж они-то тут явно были лишними. Альсина не спала всю ночь, что было видно по её заплаканным глазам, и Карл, как не странно — и ока не сомкнул, продолжая думать о предстоящем уходе. Карл знал, что вряд ли вернётся сюда ещё когда-либо, что вновь увидит графиню, по обыкновению злую или нет — не важно, признаться честно, сам бы что угодно отдал, лишь бы после окончания войны вновь посмотреть в глаза аристократке. Знал, что проиграют они, это было ясно всем до единого, однако, не тем людям, что всё талдычили о важности сих страшных поступков. — Больно ты разбираешься! Знаешь вообще, что такое бомбы над головой и вздымающиеся в небо кварталы города?! — взвелась Димитреску, сжимая в руках серебрянные приборы. Она всё никак не могла забыть о Лондоне, который на её глазах рушился, который за собой на тот свет нещадно тащил людей, унёс вместе с клубами дыма и ядовитых газов и её драгоценных детей, знакомых, людей, которыми женщина дорожила. И что же теперь, война отберёт у неё последнего человека на целой планете, которого она так любит? Этому не бывать! — Уж мне-то не знать... — Хайзенберг продолжил ковыряться в тарелке с завтраком, совершенно игнорируя наличие около его блюда ножа, чем изрядно подбешивал леди. — Пожалуйста... — женщина скользнула рукой вперёд, затрагивая сжатую в плотный кулак руку Карла. Не часто она вообще такими мелочами страдает, обычно та вела себя слишком сдержанно и жеманно, казалось, что у неё попросту нет души, а тут такие резкие и, что не самое важное, настойчивые движения. — Ради всего святого... — Когда это ты у нас так в веру ударилась, что начала вспоминать о существовании святости? — усмехнулся Хайзенберг, ощущая на себе грозный взгляд женщины, эту пару глаз, что украдкой, кисло глядели на открытую вседозволенность мужчины. Леди всегда раздражала его настойчивость, то, как он вальяжно себя вёл, будь то обычный вечер у камина или очередные нелады на рабочем фронте — везде его поведение было одинаково вспыльчивым и по-детски неотступным. — Альсина, послушай меня в сотый, мать твою, раз, — не выдержал Карл, подняв на даму свои глаза. — Я же говорил, что не могу. Знаешь ли ты, дорогая, что такое страта? Конечно, знаешь, ты ж у нас такая умная-разумная, блять, что во всем лучше меня разбираешься. Да, mein Schatz? — Нарываешься? — Димитреску в миг убрала свою руку с ладони мужчины, но он сразу же ловко схватил её, от чего дама сварливо поморщилась. — Вовсе нет, просто я повторюсь, — Карл неаккуратно хлебнул свой кофе, плеснув слегка на белую скатерть. — Меня убьют если не на фронте, то на трибунале к расстрелу приговорят, тебя потом вплетут, упаси господь. Скажи, тебе оно очень надо? Жить надоело — иди с обрыва сигай, а не под дуло становись, дурная твоя голова! — Да я за тебя, идиота, волнуюсь! — крикнула Альсина, откинув понятие вежливости куда подальше. От её громких вскриков, кажется, все слуги уже проснулись, потихоньку начиная готовиться к возможной буре. — Да нахер за меня волноваться?! Где та Альсина, которая хочет мои вещи выставить за дверь, а потом пристрелить?! — Ничего с тех пор не изменилось, Карл... — Тогда, когда же ты, дорогая моя, перестанешь вести себя, словно я — собачонка, а ты — хозяин мой? — Примерно тогда, когда ты наконец-то возьмёшься за голову, и перестанешь без конца без края пререкаться! На этот беспредел у женщины не нашлось даже самого скоромного и краткого ответа. Она не стала скандалить, и без того голова разрывалась, просто продолжила глядеть куда-то в сторону, осмысливая все происходящее. Её словно пытались задушить бусы из жемчуга, в живот впился кожаный ремень, став будто терновым венком, сжимающим талию. Все так и кричало, мол, ничего хорошего от этого дня ожидать не стоит. — Мать моя женщина! — Хайзенберг вновь хлебнул кофе, на тот раз громко стукнув керамической чашкой по столу, от чего Альсина испуганно встрепенулась. — Дорогая, не серчай, опаздываю, — мужчина вскочил со стола, сделал пару размашистых шагов на путь к графине и уже было хотел чмокнуть ту в лоб, как тут дама увернулась от его лица с нарисованной гримасой беспокойства. — Нет, Карл, я прошу! — женщина быстро отложила столовые приборы, вскочив с поскрипывающего стула. Она крепко сжала руки в крепкий замок внизу, будто искала за что ухватиться, а сердце и вовсе заколотилось с бешеной скоростью, стуча настолько громко, что этот стук отдавал прямо в голову, уже там выливаясь в острую боль. Карл раздраженно вздохнул, открыв для леди свои грубые объятия. Он подошёл к ней, обхватив за талию руками, и прижал к себе так, что не хотелось её от себя отпускать. Её парфюм, шелковые одежки, тот грустный взгляд, отображающий наличие светлых сторон души дамы... Всего этого будет так не хватать, что даже страшно представить, а представляется ли возможным сохранить рассудок, не съехав по наклонной вниз. Хайзенберг так изменился, просиживая целый год в этом богом забытом местечке, коим теперь являлся его дом. Всего-то за год научился ценить, понял, что любил в жизни лишь единожды. И этой любовью стала леди Димитреску, теперь мужчина понимал, что она — та самая, ради которой бьется его сердце. Какой бы та не была невыносимой на дух, как бы не бесила — ничего из этого не помешало бесповоротно полюбить её, ту высокомерную и любящую лишь себя одну аристократку. С появлением Альсины в жизни генерала, тот совершенно переосмыслил всё происходящее, она перевернула всё вспять. А всё это сейчас нужно отпустить. — Ну все, прекращай. Давай, идти надо, — разорвал объятия генерал, поправляя одной рукой лезущие в глаза поредевшие лохмы. — Значит, с тобой пройдусь, — решительно заявила Альсина, приводя в порядок складки на её красной атласной блузе, которую украшала брошь в виде распустившейся розы. — Там это... — уже отходя к выходу из столовой, проронил Карл. — Холодно. Оденься теплее... — Нашёл, о чём беспокоиться! — усмехнулась Димитреску, также шагая в сторону выхода, уже мысленно призывая к себе служанку, Мари, что любезно предоставит графине её зимнее пальто.

***

И правда, на улице метёт так, что мама не горюй! Причёску аристократки уже давно подхватил ветер, нагло разрушив укладку, над которой женщина долго пыхтела, пытаясь уложить каждый волосок идеально, чтобы не выглядеть нелепо, как зачуханная домохозяйка. Карл держал за спиной свой автомат и на плечо закинул сумку с парой вещиц. Они шли медленно, словно растягивая тот момент, ведь понимали, что пути назад нет. — Тут же отпиши письмо, когда приедешь. — А то мне делать больше нехер! Конечно, напишу, куда я денусь... Ты ж меня найдёшь и съешь, если не стану потакать твоим желаниям... — Можешь не начинать, будь добр... — Бляха муха, напоследок просто не могу не поиздеваться над тобой, уж прости! — Карл остановился, не доходя до ворот, и подобрал замершую ладонь дамы, притягивая её к себе. Он нахально пустил лапы к Димитреску, от чего та нерасторопно попятилась слегка назад с неподдельной гримасой недовольства. — Нахал ты, Хайзенберг! — ехидно заметила Альсина, жеманно отряхивая с плечей мягкие снежинки. И как только ей не холодно, когда на улице такой дубак, а леди сигает с одним лишь накинутым пальто на её плечах? Не удивительно, если через двое суток она сляжет на постель с простудой или с чем-то вроде того... Даже сейчас ставит свою красоту превыше всего остального, вот до чего же она тщеславна и самовлюбленна! И от этого не менее прекрасная, чарующая. — Слушай, Альсина... — обратил на себя внимание мужчина, приворожив пару сверкающих глаз на себя. Димитреску была готова сейчас по неволе поддаться эмоциям, и дать волю горьким слезам, однако, она же стальная, вынужденная вечно держать гордо выпрямленную спину, будто внушая о своей величавости и присущей ей кичливости. И поэтому, держась поистине героически, как графиня из каких-то романов о вампирах и прочей нечисти, женщина продолжила свысока кидать пылкий взгляд на Карла. Момент казался идеальным для пламенной речи. Вот он, важный весь такой, уходит за тем, чего даже не хочется делать. Не для того Карл родился, чтобы по голову в крови несчастных людей тонуть, чтобы потом эту самое кровавое месиво с себя смывать дождем из слёз матерей, потерявших своих детей. Не жил он ради убийств, не стремился к величию и тому великому процветанию, о котором талдычила власть круглосуточно. Не ради того любил, чтобы потом терять всё это, погибая ради неизвестных никому целей на фронте. Сразу вспомнилось, как однажды, ещё год назад, сказала ему служанка леди одну фразу, которая навсегда запомниться немцу : «Вы её просто плохо знаете». Действительно, по началу эту суку размера XXL даже понять было ой как тяжко, а постепенно всё пришло само, да ещё и в компании со страшным влечением, смешивающимся в коктейль из ненависти и пламени некой симпатии, что порой напоминала подростковую влюбленность, будто чувство эйфории впервые посещает твою черепную коробку. Альсина будет помнить каждую выходку мужлана, до самого конца будет ему всё это напоминать. Она злопамятна до ужаса, память у женщины, как назло, отменная, будет вечно что-то припоминать тебе, если ты, упаси Бог, в прошлом напортачил. Димитреску помнит то, с какой наглостью этот мужланище пустил к ней впервые свои лапы, как пришёл подстреленным и пьяным в стельку, как она горько плакала у него на плече по погибшим дочерям, позабыв о своём вечном образе гнилого, ничего не ощущающего помимо чувств гнетущей ненависти, человека. За каждый такой момент леди Димитреску была безмерно благодарна Карлу, несмотря на призрение, с которым та относилась к немцу. Снег все валит с затянутого туманом неба, Карл заметил, что руки дамы, которые он держал в своих ладонях, посинели от холода на концах, вены на них будто налились серебром, создавая оттенки серого на и без того болезненно бледной коже леди. Сидит в склепе своём, не выходит, вот и анемия вырисовывается, сама виновата... Альсина все ждала, когда ей что-то скажет генерал, всё не хотела отпускать его в неизведанность, полагая, что больше никогда его не увидит... Боялась, что однажды к ней с почтой прийдет Мари, а там конверт с похоронкой. От таких мыслей даже на глазах всплывали нотки ужаса, которые перебивались желаниям Альсины сохранять своё хладнокровие, она выше, чем выплески непрошенных эмоций. — Короче, — Карл сделал шаг к женщине, встав к ней вплотную. Графиня, вперив взгляд прямиком в душу Хайзенберга, старавшегося подобрать слова, старалась избежать неловкого положения в виде небрежно спадающих на лицо локонов её густых смоляных волос. Руки её были заключены во хватку немца, как бы она не старалась их убрать, отпустив наглецу пощечину за его грубые действия по отношению к даме, тело совершенно не слушалось, — как только я тебя увидел, подумал, что ты ебаная гнида... — Что ж, взаимно, Хайзенберг, — раздраженно фыркнула Альсина, отводя глаза в сторону, да ещё и пытаясь скрыть свою улыбку в уголках рта, что так беспардонно норовила испоганить всю картину холода натуры дамы. — Да я не закончил ещё! А на деле оказалось, что ты... Всё та же язва желудочная, но в меньшей степени! — мужчина отпустил одной рукой ладонь женщины, поднеся руку к её лицу. Пальцы медленно убрали с ангельского лица графини вьющиеся локоны, заправляя ей их за уши, которые были украшены массивными серьгами из жемчуга. Леди Димитреску всеми силами скрывала своё недовольство за пеленой грусти. Она поймала тот момент, когда ладонь Хайзенберга остановилась на её шершавой от мороза щеке, и Альсина, тяжко вздохнув, своей ладонью накрыла руку мужчины, словно пытаясь без слов донести до немчуги что-то очень важное, что-то, о чём бы Димитреску в слух ни за что не заговорила. — Вот, — хриплым голосом продолжил Карл, — ты порой настолько невыносима, что становится тошно, никогда не думал, что любить будет настолько сложно... — немец, отводя взгляд от пылающих очей мисс Димитреску, неспешно продолжил говорить, крепко сжимая ладони дамы в своей тёплой хватке. — Ты та ещё ведьма, mein Schatz. Околдовала до такой степени, что я за это тебя ненавижу... Я очарован тобой, Альсина. — Романтика — это вовсе не твоё, Карл... — отметила Альсина, после чего последовала пара коротких и нервных смешков. Женщина скептически покачала головой, поджав губы. Не сказать, что ей любо слушать эту речь Карла, однако, казалось, что каждое слово, сказанное им сейчас, навеки отложится в памяти, на сердце оставив кровоточащие раны. — Знаю, что не моё, зато от чистого сердца сказанул... — несколько расстроено бросил мужчина. — Я люблю тебя, Альсина. Люблю, как никого другого... — Карл... — графиня, едва сдерживая слёзы, скользнула рукой по рукаву шинели генерала, затрагивая его воротник. — Не перебивай, блять! Не беспокойся ни о чём, всё будет.. хорошо. Просто знай, — продолжил Хайзенберг, подступив к даме поближе, — что ты — самая охуенная баба. Хотя, я думаю, тебе-то самовлюблённости не занимать... Признаюсь честно, мне будет не хватать тех пререканий. Вот, правда, ни с кем у меня так яро ссориться не выходило, а с тобой всё как по маслечку! — глуповато улыбнулся он, посмеиваясь с собственных шуток. — Любишь за красноречие? Печально... — Тебя не только за красноречие полюбишь, поверь... Карл действительно полюбил её полностью, со всеми недостатками, которых у женщины было предостаточно. Никогда бы этого вслух не признал, ведь попросту не был наделён даром речи пламенные толкать, но сам-то он знал, за что на деле полюбил эту мымру с размерами собственного «я» большими, чем её... Замок. Мужчина отдернул рукав шинели, заостряя взгляд на циферблате часов, где четко указывалось время. Пора, этот момент настал. Альсина схватила руки Хайзенберга ещё крепче, да так, что казалось, она сейчас выпустит когти, как дикая кошка, и разорвёт всё вплоть до каждой вены. — Ты всегда любил вставлять слова поперёк, и даже сейчас не даёшь мне ничегошеньки сказать! Вот до чего же поганец ты... — вздохнула в сотый раз Димитреску, сделав многострадальное лицо. — Я ненавижу прощания. Пришлось за жизнь попрощаться со многими, многих отпустить, но я не думала, что... — запнулась леди, вдыхая несколько раз ледяной зимний воздух, а затем, без особого энтузиазма, она продолжила : — Не думала, что тебя, несносного мужлана, отпустить будет тяжелее всего... Хотя, честно, я весьма рада тому, что в коем то веке я окажусь в тишине и спокойствии. От этой фразы дамы, сердце Карла словно встало на месте. Невыносимо тяжко было смотреть ей в глаза, наполненные болью, и страдальчески устремлённые в самые отдалённые закоулки души Хайзенберга. Он знал, что графиня любила его, хоть и пыталась это всячески отрицать. Ничего зря не бывает в этой жизни, не зря, значит, эти оба когда-то встретились, не спроста же берегли всю свою любовь до последнего. Чтобы в последний момент все это выплеснуть наружу вместе с помесью из крови, отображающей необратимые последствия прощания. — Я люблю тебя, — тихо, едва ли не шёпотом, проронила графиня. Альсина пальцами прошлась по линии подбородка, обросшей колючей щетиной, а затем, наклонившись чутка вперёд, хотела бы слегка обнять мужчину, однако, тот её молниеносно опередил. Карл без зазрения совести обхватил руками за бока женщину, с обмороженными губами впился в алые уста госпожи Димитреску, которая от внезапных действий генерала, сначала аж немного вскочила на месте. Но, признаться честно, как же дама любила эти резкие движения, настойчивые, уверенные... Поцелуй разорвала тоже Альсина как обычно, последнее действие остаётся за ней.

“Vera Lynn — We’ll meet again”

Они не знали, когда увидятся, где увидятся. Как в той старой доброй песне : «Мы встретимся снова. Не знаю где, не знаю, когда. Но я знаю, что мы встретимся снова в солнечный день...». Хотелось бы, чтобы дни и взаправду были солнечными, радостными, а не всего-то тягостными периодами никчемного существования, смысла в котором совершенно нет. Ужасает то, насколько же быстро летит время. Вот уже год с того момента прошёл, как Хайзенберг повидался с ней. Кажется, судьбой было предначертано ему заявиться к леди Димитреску в её ошеломляющий замок, чтобы потом обуздать графиню, втоптав её гордыню в землю. Карл был уверен, был бы он тем джентельменом, в обществе которых многие годы просиживала молодость Альсина, последняя на него даже бы и не посмотрела. Ей подавай вспыльчивого, не знающего о простом понятии личных границ, мужика, коим, собственно, Карл и являлся. Чтобы его можно было и бранить последними словами, и кровь высасывать для сохранения энергии. И, тем не менее, пора сказать прощай всему хорошему и плохому. Спросят у генерала солдаты, мол, где ты был, а что ему ответить? Что со своей женщиной расстаться не мог? Ну, нет, это уж слишком, авторитет ещё, не дай бог, подорвет... Поэтому, посмотрев в глаза дамы в последний раз, Карл, тяжко вздохнув, наконец отпустил руки Альсины. — Ну, ты там это... — промямлил он. — Не скучай. — И не подумаю! — отрезала Димитреску, на чьём лице промелькнула малюсенькая ухмылка, что сползла так же быстро, как и появилась. — Прощай, любовь моя, обещаю привезти тебе... Свежей кровушки, например, ну, на случай, если сожрешь всю деревню, — Карл отошёл к воротам, отпирая замёрзший на морозе засов. — Никогда не говори мне «прощай», прошу тебя... В конце концов, ещё не поздно сломать тебе что-то, дабы жизнь твою сберечь, — и вправду. Сломанная нога срастется, а голову ты обратно не пришьёшь, как бы того не хотелось. И вот, перед Хайзенбергом открылась заснеженная тропа, ведущая вниз, прямиком к деревне, где уже наверняка заждались своего генерала солдаты. Глядя туда, где нет ни замка, ни Альсины, ни бегающих в панике вокруг неё слуг, казалось, что просто не стало всего того, что было некогда любимым. Лишь завывающий болью ветер, уносящий за собой все воспоминания о красоте минувшего. Даже смотреть не на что, пустошь. Карл, обернувшись, томно вздохнул, глядя в безжизненные глаза Альсины, в которых, как казалось, скопилась пара кристально чистых слезинок. Он словно окоченел, стоя в пучинах гнетущего отчаяния. Смотря на её лицо, на алые губы цвета переспелой черешни, на волосы, которые развивались в потоках ледяного ветра, не верилось даже, что все это сейчас придётся оставить там, в прошлом, в подземельях замка, надеясь, что однажды эту чудотворную картину вновь можно будет разглядеть вживую, в красках, а не на чёрно-белой фотографии, которая сейчас греется в кармане шинели. — Альсина, я, — с серьёзным тоном начал говорить генерал, пытаясь выдавить из себя что-то действительно стоящее, как тут его резко перебивает графиня со словами : — Ничего не говори, Карл... — Че? — мужчина сделал немного глупое выражение лица, будто не сразу поняв, о чём идёт речь. — Глухой? Я говорю, уходи молча, — тихо сказала Димитреску, поправляя выбившиеся из укладки волосы, которые нагло лезли прям в лицо. Хотя, кажется, это действие было скорее действом в целях привлечения внимания к её непроницательности, которая на глазах с каждой минутой все рушилась и рушилась, как песочный замок. — Ступай... Она предпочла, чтобы их прощание было тихим, не как их встреча, полная ругани и скупой ненависти. Ненавидя прощаться, сказать до свидания красивым образом у Альсины бы не вышло, ну прям, хоть убей, никак. Димитреску старалась не поддаться искушению и не проронить слезу напоследок, ей не положено, ей нельзя. Образ, всё дело в нём. В самые каверзные моменты жизни этот образ становился на первое место, был чем-то вроде стены, ограждающей настоящие чувства от подделок, жалких альтернатив чувств. И традиция эта неизменна и до сей поры, когда графиня могла бы забыть о принципах, и закричать, как малое дитя. — Ich liebe dich, meine Liebe... — на выдохе изрёк Карл, лучезарно улыбнувшись женщине. Эта фраза словно отголосками завыла в голове у Альсины, а в голове гулял ответ — я тоже тебя люблю... Но не хочу этого признавать. Карл, взглянув на даму в последний раз, наконец отвёл от неё очи, направив их вниз, на дорожку, заметённую снежной пеленой. Чувствовал на себе пару этих чудных глаз, знал, что смотрит Альсина ему в спину, на то, как постепенно он удаляется в туман. Впереди долгая дорога, сложная, порой даже страшная своей неизведанностью, как бы на морзе таком не подохнуть... Душу будет греть фотография графини в нагрудном кармане шинели и мысли о том, что рано или поздно Карл снова во что бы то не стало найдёт её. И не важно где, не важно сколько пройдёт времени. Всё ещё впереди. Леди Димитреску ещё долго стояла, смотря ему вслед. И холод тому помехой не стал. Слеза, что ненароком так и скатилась по бледной щеке вниз, моментально засохла, не оставив и малейшего намёка на так называемое преступление. Как только силуэт мужчины померк в густом тумане, запрятавшись где-то за елью, графиню будто что-то со страстью треснуло по спине, заставив вернуться на землю, спуститься с небес. Она быстро опомнилась, забегав глазами по пространству. И осознание того, что от холода уже не чувствуются мочки ушей пришло довольно быстро, поэтому, встрепенувшись, Альсина плавно развернулась, притянув к шее воротник своего тёплого пальто. Идя по тропе ко входу в замок, Альсина до того отдалась раздумьям, что даже не узрела пару любопытно направленных на неё глаз, торчащих из окон одной из башенок замка. Не позаботившись о том, что эту дешёвую драму могут увидеть лишние пары глаз, аристократка дала отличную возможность своим служанкам поглазеть на этот спектакль. Да, в прочем-то, не важно. Они ведь тоже с неким переживанием наблюдали, любой бы человек, имеющий сердце, растрогался бы, правда же? Должно быть, такой поникшей свою госпожу ещё никто из служанок не видел. Мисс Димитреску всегда отличалась своим стоическим нравом, а сейчас... Сама Альсина смело окрестила своё состояние непонятной размазней, а посему, чтобы растрястись, и о поганом дне забыть, как о страшном сне, она закрылась в своём кабинете, куда ушла с бокалом и бутылкой своего лучшего вина. И, кто знает, сколько эта дама там ещё просидит, раздумывая о том о сём в кромешном одиночестве..? Раздумывая о разлуке, резко настигшей вновь исподтишка.