25 Июля, 1944 год.
По дороге, окутанной пылью и смрадом, едет огромный военный грузовик, наверху накрыт он большущей тканью. Внутри стоит отвратный запах, запах гнили и разлагающейся плоти с кровью, одним словом — жуть. И этим были наполнены дни военных, смертью и мраком. Грузовик вёз не еду, не оружие, он вёз трупы погибших на фронте солдат. Те, кто упокоились навечно, заплатив за все свои грехи жизнью. Водитель смотрел прямо, не моргая, не слышал ничего, кроме того, как ордена погибших солдат иногда бьются друг о друга, создавая подобие жалкого звона. На момент мужчине даже показалось, что будто что-то зашевелилось там, сзади, но он быстро отмахнутся тем, что в этой паскудной обстановке потихоньку начала ехать крыша. И он продолжил в упор смотреть на дорогу, надеясь, что конвой не заметит враг, уничтожив уже давным давно порабощенное. Там, за огромной тканью, накрывающей тела несчастных, действительно промелькнула жизнь. Сначала мужская рука ощутила под собой что-то, схожее с лицом, затем другая нащупала нечто схожее с кожаными сапогами, потертыми и поддержанными временными испытаниями. А затем распахнулись зелёные глаза, а в ноздри ударил аромат смерти, что мешался с благовониями грязи и пыли. Карл действительно подумал, что конец наступил уже давно, а он всего-то увековечился навсегда, встретившись со смертью глаза в глаза. Не думалось, что однажды откроет глаза, увидит этот мир и его прогнившие до глубин красоты, да и в целом, не надеялся он, что выживет, когда чувствовал, как ударяется головой о землю. Вчера в бою Хайзенберга ошибочно сочли за мертвого, вот дуралеи, не удосужились даже пульс нормально проверить, или как? Оказалось, что их генерал жив, да ещё и как. Видит, где он, чувствует под собой смрад гниющей плоти побратимов. Хотелось вскрикнуть на мгновение, но не давала одна мысль. Ведь можно же сбежать, удрать отсюда, как подстреленный заяц от охотника. Если его Родина уже предала его заранее, то почему бы не кинуть ей вызов, ответно став врагом. До этой мысли, конечно, мужчина додумался не сразу, потребовалось ещё несколько минут, чтобы смирится с происходящим. Что Карл не умер, ему и саму слабо верилось... Казалось бы, после всего того кошмара жизнь виделась, как нечто несуразное, кривое и настолько отвратительное, что факт собственной смерти мог бы и облегчить всю ту боль. Хайзенберг по началу едва ли не закричал, осознав, что буквально сейчас лежит на трупах, весь обмытый кровью, с простреленным боком. Никому ненужный и забытый всеми во веках. Однако же, коль дала ему судьба возможность вернутся из пучины небытия, то, будь добр, прими это уже, как данность. Живи и радуйся, что выжил, даже если убьют тебя на следующий день. И воющей болью в боку отдавало ранение, голова кружилась, видимо, сотрясение нехилое. Карл в темноте видел не многое, да и не нужно было, хватило бы пару минут того зрелища, чтобы окончательно лишиться рассудка. Он постарался перевернутся, а когда ему это удалось, тот с легкостью оказался прям у краев грузовика. Точнее, это был прицеп, ткань на который наложили, вероятней всего, для сокрытия содержимого. Карл пытался делать всё тихо, чтобы шумиху не развести лишнюю, мало ли, кто там за рулем. А если музыкант? Слух тогда сто пудов отличный, учует же неладное в два счета! А оно ему надо? Вот именно, что не надо. А посему, решившись бы действовать так, как вернувшаяся в тело душа желает, Карл выкатился с краев прицепа, оставив позади себя всех усопших товарищей. Он с грохотом повалился на рыхлую почву, ощущая под собой теперь не трупы и даже не днище гроба, а землю. В глаза ударило солнце, светившее так ярко, что, выйдя из мрака, оно слепило глаза до ужаса. Вот он — этот мир, вот небо, вот деревья, солнце светит в глаза... И всё это он едва ли не потерял. Карл изо дня в день считал, что прежде не увидит Альсину, с того момента, когда между ним и графиней сквозь ворота протянулась дорожка, как струна. А оставшись лежать на дороге, закрывая лицо от лучей солнца, Карл и не заметил, как машина с прицепом уехала вдаль, оставляя за собой лишь след из вонючей дымки. Мужчина быстро опомнился, решив бы, что всему пора положить конец. На его шее висели его военные жетоны, поэтому, без какого-либо зазрения совести, мужчина резко и грубо их сорвал, оставив лежать на земле, как ненужное, выкинутое воспоминание о былых временах. Хайзенберг, потирая затылок, встал с земли. Его форма была той, в которой он пару дней назад щеголял по блиндажам, ещё во всю раздавая приказы. А теперь, где-то в тылу противника празднуют то, что якобы убили очередного генерала-фрица... А на деле этот самый фриц сейчас стоит около дороги, осматривая собственное тело так, будто только недавно осознал, что вообще родился. С недоверием, опаской, ощущая острую боль в боку и в голове; видимо, нехило полетел головой о землю тогда... Что ж, сдаваться не хотелось, хотяб потому, что мужчина ещё давным давно поставил себе цель — найти Альсину, не зная о месте своего нахождения, и как там графиня вообще поживает, без простейшей возможности связаться с ней. Да что там, немец был без понятия, а что будет, когда он рано или поздно добредёт до людей. Убьют на месте? Хотя, все знали, что коль мужчина себе ставит цель, то через какое-то время упорной работы он обязательно достигает её. Раз уж он когда-то поставил себе задачу, точнее, миссию з названием «Обуздать суку из замка», то путём крови и пота он выполнил всё. Да ещё и как! Сначала сам влюбился, как мальчишка, а уже и потом понял, что дама и к нему неравнодушна. И если захочет найти её, то найдёт, пускай даже проделав огромный и долгий путь. Будь то румынские горы, разрушенный Лондон, отдаленные от мира сего островки, но Карл снова возьмёт её руки в свои руки, крепко прижимая к себе, даже если графиня будет брыкаться, браня невежу последними словами. Оставалось лишь понять, где, собственно говоря, сам Хайзенберг находится... Местность казалась безлюдной, ни намёка на цивилизацию, да что уж там, всё казалось таким заблудшим, что даже сложилось такое впечатление, будто людская нога сюда и не ступала... Видимо, путь будет трудным и долгим, однако же, чего ж не поделаешь ради любви?***
После смерти Карла Альсина стала вновь такой же холодной, серьёзной, вечно всем недовольной; служанкам порой казалось, что их стервозная госпожа помаленечку потихонечку с ума сходит... И сегодня они в этом который раз убедились. Госпожа позвала к себе в сад одну из служанок, чтобы та помогла ей с парой вещичек; женщина в последнее время проводила много времени на улице, быть может, потому, что не желала больше проводить вечно время взаперти, в одиночестве и убивающей тишине. Альсина в тот день пересаживала цветы из старых горшков в совершенно новые и красивые, с расписными узорами в виде цветущих лилий. Около неё стояло небольшое радио, по которому крутили вечно одни и те же песни, но это не мешало же его слушать. Графиня хотела, чтобы кто-то говорил с ней, чтобы было слышно хоть что-то, будь то бессмысленный трёп Карла или уже приевшаяся музыка. До сих пор не смирилась с тем, что генерала больше нет. Пыталась это как-то отрицать, дабы скрасить плачевное состояние души, но не выходило, пыталась отпустить — аналогично. Порой иногда охота было найти отдушину в любой мелочи, чтение это или цветы, с которыми женщина никогда раньше не ладила, — не важно. Мечтая ранее вновь остаться одной, Альсина уже привыкла, что под её боком всегда есть собеседник, с которым ты и поссоришься, и по душам поговоришь. Оказалось, что это единственное, в чём графиня так нуждалась... А осознала это она, однако, слишком поздно, потеряв безвозвратно. По ночам мучили кошмары, в которых Димитреску кажется, что она умирает вместе с Карлом, что она бежит куда-то, ищет что-то, а найти никак не в силах. И это выматывает, заставляя каждый раз просыпаться от того, что подушка уже пропиталась слезами, а по телу пробегаются холодной лавиной мурашки. Сегодня графиню не узнать: черная блуза с кружевами, схожими на заплетающиеся между собой стебли роз, поверх которой завязан фартук, темно-зелёные брюки; она всегда предпочитала более женственные образы, подчеркивающие её утончённость, терпеть не могла костюмы и предпочтение всегда отдавалось в сторону платья, нежели брюк с жакетом. Карл всегда говорил, что женщине очень идет черный, он будто отображал её внутренний мирок, такой же тёмный, известный лишь немногим. Он любил её духи, бардовую помаду, которая по цвету напоминала вялую розу... И леди Димитреску всегда знала, что как бы она не оделась, какими бы духами не брызнула на себя рано утром, Хайзенбергу всё бы пришлось по душе. Он любил её в строгом красном платье, в ночной рубашке и пеньюаре, в чём-угодно Альсина всегда оставалась самой чудной дамой в этом мире... И он твердил это изо дня в день, пока меж ними не расцвела та разлука, что стала точкой. И в том наряде графиня копошилась с цветами, отбирая только самые прекрасные из них. Лишь всё самое превосходное было достойно её внимания, и так было во всём, всегда Альсина любила только особенное, зачем же ей какое-то невзрачное, простое. Откладывая очередную розу в сторону, Альсина, стараясь не обращать ни на что своё драгоценное внимание на что-то иное, заметила как к ней подходит служанка. Девушка робко подошла к графине, приподняв на неё голубые очи. — Вы звали меня, так ведь? — Звала, а ты, видимо, была не в курсе, что это дело срочное? — тихо отметила дама, не отводя глаз от работы. — Может, мне стоило ещё подождать? — Что вы, госпожа, я старалась прийти как можно быстрее! Прошу прощения, взаправду виновата... — То-то же, дорогая! — и тут Димитреску спустила взгляд с цветов и заглянула в глаза домработницы. Руки она отряхнула пару раз об фартук, стряхивая остатки земли на своих рукавичках. — Просьба к тебе есть... — Да-да, я слушаю! — девчонка аж встрепенулась в ожидании, ведь знала, что в случаях, когда госпожа зовёт к себе, то значит, это что-то поистине важное. — Скажешь господину Хайзенбергу, чтобы он после работы заглянул ко мне? Нигде не могу его найти, кажется, он очень занят, — без единой доли растерянности сказала аристократка, снова продолжив перебирать цветы. Вот розы, а это пестрые астры, тут вообще лежит львиный зев... Повисла неловкая пауза. Гувернантка даже сначала чуть-чуть ахнула, сжав руки в крепкий замок. Может, госпожа просто так издевается, ну, а что? И не такое она может... Девушка знала, что мужчина, живший тут ранее, уже не вернётся, он же уехал ещё в конце января. А тут графиня невозмутимо просит его прийти, будто забыла, что его больше тут нет, и продолжает верить в его присутствие. — Госпожа, боюсь, это... Невозможно... — боясь посмотреть своей хозяйке в глаза, робко проронила служанка. — Его тут нет... А тут и до Альсины уже дошло, что, не думая ни о чём, она попросила выполнить полную глупость. Она действительно словно потерялась во времени, думая, что сейчас до сей поры сентябрь сорок третьего. Женщина остановилась перебирать цветы, обдумывая сказанное. И, стоит признать, стало ей поистине страшно. Она уже с ума сходит? Вспомнилось, что пару дней назад Димитреску самолично едва ли не попросила гувернантку привести к ней её младшую дочь, чтобы помочь ей заплести косички, но вовремя до неё дошло, что девочка уже никогда к ней не прийдет... Как в год, когда дама потеряла своих дочерей, она делала вид, что они всего лишь уснули в гостиной комнате. Весь этот кошмар наяву повторяется снова? От себя Альсина такого не ожидала, отнюдь. Всё это казалось ей абсурдным, чем-то, о чём речь могла идти только в научных статьях о людях, потерявших свой рассудок. Никак не чем-то, что уже стало частью самой графини. Ни как собственное сумасшествие. — Госпожа Димитреску, я могу что-то ещё для вас сделать? — девушка произнесла это с некой долей сочувствия к мисс Димитреску, ей она показалась на мгновение разбитой, несчастной. Впрямь, как глубоко больной человек, который с пеной у рта старается доказать, что на деле-то здоров. — Да... Будь столь добра, отнеси дрова на кухню... На этом, кажется, у меня всё, — женщина сняла с себя рукавички, откинув их на дальний угол стола. Убедившись, что служанка удалилась, получив поручение, Альсина руками коснулась своего лба, будто пытаясь понять, что это только что было. Добило то, что до неё бы и не дошло, если б ей не сказала гувернантка, она бы так и продолжила его ждать, надеясь, что мужчина с привычным возмущением явится к ней поздно вечером. Это ранило так глубоко, так больно, да ещё и с такой силой... И даже превосходство всё ещё цветущих садов не скрашивало то, что было на душе. Такая пустошь, страх перед своим же сумасшествием. Даже такое любимое место, как свой дом, стало таким гнетущим в омутах воспоминаний, тут ничего не держало помимо того, что Альсина была тут хозяйкой, могла почувствовать себя здесь главной, величественной и обособленной. Если в Лондоне ей каждый уголок всё ещё напоминал погибших дочурок, то и тут всё пространство занял он, тот чурбан, несносный идиот. Каждый угол напоминал Карла, без него тут уже как-то по-другому, не так, чтоли, уютно. Хотя, под понятием уюта леди Димитреску имела ввиду постоянные перепалки и страстные поцелуи по вечерам, это не отменяло того факта, что без Хайзенберга здесь совершенно не так, как было раньше. Альсина стояла, прикрыв лицо руками, будто бы старалась отгородить себя от всех мыслей. Неужели, она сходит с ума вот так резко, так рано. Не удивительно, конечно, не каждый человек способен вынести на себе подобные ужасы, тяжелящие бытие изо дня в день. И, черт бы его побрал, того Хайзенберга, заполонил разум холодной и совершенно отстраненной от мира сего женщины, разрушил все её предрассудки, а покинув её, ещё и заставил лишиться рассудка. С этим точно надо было что-то делать. Раз уж Альсине до того тяжко, что даже дом та готова покинуть, то почему бы и не начать действовать. И всё вновь напоминает события сорокового года; из-за отвратного состояния души Димитреску вынуждена была убежать, оставить всё позади, а затем попытаться построить всё с нуля на новом месте, с болью внутри вспоминая пережитое. Тяжело больные люди обращались к психотерапевтам, но Альсина бы в жизни даже и не намекнула на то, что ей нужна помощь; она будет до конца стараться справится самой, ведь она же точно лучше знает, в чем действительно нуждается. Леди уверяла себя, что ей не нужен кто-то, кто бы вместе с ней утирал её слезы, однако же с появлением Карла в её жизни стало легче, он выслушал, помог. Конечно же, вставлял слова поперёк, но помог же! Во всяком случае, он всего-то плебей, а не опытный психотерапевт со стажем работы длиной в несколько десятилетий. Как же Альсина могла забыть, что Карла больше нет... Её как будто перенесло в события прошлого года. Когда всё было не так мрачно, когда леди Димитреску мечтала лишится своей привязанности к мужчине, которого одновременно и ненавидела и любила. А теперь что? Остаётся ей только медленно встречать и свой конец? Возможно, кончина стала бы последним актом в тяжелой жизни графини, точкой, обозначающей конец всего... Но что-то всё-таки подсказывало, что, быть может, сдаваться ещё совсем рано.***
Карл уже не помнит, сколько же он бредёт по неизведанным просторам. Уже сумерки проглядывают сквозь затянутое густыми облачками небо. А в дали видно что-то похожее на небольшое село, однако, может это уже просто чудится. Хайзенберг останавливался время от времени, чтобы перевести дыхание, а затем продолжить свой путь в надеждах, что где-то там есть хоть что-то, отдалённо напоминающее жизнь. Ноги уже не чувствуются, такое ощущение, что он прошёл от Берлина до самой Варшавы пешком, а затем в придачу пробежался по горящим обломкам. К подобному немцу не привыкать, уже свыкся со своей плачевной участью, в которой, собственно, сам и виноват. И да, в глазах промелькнули огоньки неподдельной надежды, когда всё-таки сквозь мрак Карл смог разглядеть деревню. Она была маленькой, в два раза меньше той, в которой довелось ему жить, будучи в Румынии. Скромно, домишки из дерева, скот пасётся на пастбищах... Если повезёт, то его не сразу пристрелят. Но, опять же, если повезёт, ведь быть всякое может. Все происходящее казалось ему безумием, не более. Сначала ушёл на верную гибель, затем в итоге выжил, а уже потом сбежал... И всё ради чего? Если ради себя, то почему же именно тянет обратно, в Румынию. Домой, к Альсине, так как лишь ради неё и только для неё Хайзенберг пошёл на эту ахинею. Ради этой женщины... Трудно просто представить самому, насколько же мировоззрение изменилось с приходом графини в скучную жизнь военного. И кем она его сделала, сама того не заметив. Уж точно ведьма, приворожила до того, что только о ней по ночам думается, только ради неё зарождаются мотивы идти дальше. И тут резко раздумья прерывает крик спереди. Карла заметили местные, вот же черт. Он, стоя, как вкопанный, руками развёл в стороны, тем самым стараясь показать, что оружия у него с собой нет, да и в целом, что нет у него ничегошеньки. — Стоять! Кто ты?! — незнакомый мужчина поднял вилы в сторону бывшего генерала, с опаской ступая вперёд. Говорил он по-немецки, но с явным польским акцентом, что уже насторожило. — Свой я, свой! — крикнул Карл в ответ. — Откуда пришёл, свой?! — подошёл уже и другой мужчина, рассматривая Карла с ног до головы. Военная форма, потрёпанный вид, точно солдат... К тому же, раненый. — Да так, чисто погулять вышел! — Штуки с кем-то другим будешь шутить, нам не весело, видишь?! — на Хайзенберга резко и беспардонно вывалили ещё и охотничье ружьё, давая ясно понять, что ему тут не рады от слова совсем. — Зачем явился?! — Мужики, во первых, — Карл сделал шаг вперёд, выставляя руку, — ствол опустите. Я свой, я без орудия, я, блять, вообще ранен! Во вторых, мне всего-то нужно узнать... Где я? Мужчины рассмеялись; у одного выпало из рук ружьё, второй на землю вилы повалил, подойдя к солдату поближе. В их понимании вопросы Карла были глупыми, тем более, когда они видят, что чужак ещё и военный. Мало ли, подумают, что партизан намылился к ним, ещё под таким убогим прикрытием. Карл лишь помнил, что воевал на стороне стран Оси, сначала под Польшей, а потом их перевели к Румынским границам. От мыслей о собственных преступлениях становилось не по себе; Карл не стал бы убивать детей, женщин, евреев в конце концов, но тем не менее, ему казалось это всё мерзким. Сама его участь военного была отвратной самому Хайзенбергу. Он был примерным солдатом, опытным генералом, а на деле ненавидел всю ту клоунаду, желая поскорее покончить с этим. И в Родине своей он разочаровался после того, как его с позором выставили воевать, выдав автомат. — Украинско-румынская граница это! — ответил мужчина с хохотом, после чего заметил озадаченное лицо Хайзенберга. — Послушайте! Предлагаю сделку, — Карл старался выглядеть бодрым, будто бы не у него ещё два дня назад в боку торчал металический осколок, и словно это не он буквально сутки тому назад проснулся в прицепе с умершими побратимами, — я помогаю вам с работой, ну, собственно говоря, не трудно мне, а вы взамен даёте мне пару дней. Я уеду. И вы меня больше в жизни не увидите. Лады? — Ишь, погляди-ка на него, Густав! — обратился один селянин к другому. — Как думаешь, не врёт? — А мне брехать вам зачем? Я всё потерял, мне уже терять нечего! — А что насчёт нас? — один из мужчин сделал шаг вперёд к Хайзенбергу, сведя густые брови. Он выглядел, как тот ещё работяга, руки его в земле, сапоги, что были точно военными, уж больно были потёртыми. Видимо, тут у каждого своё хозяйство, пашут все, как проклятые. — У нас ни имени, считай, ничего. Тут каждый не лучше тебя будет. — Мы все тут бывшие солдаты. Насмотрелись уже, знаешь ли... — второй мужчина подобрал с земли вилы и отвернулся, шагая к стогу сена, который позади закрывал вид на дома. — Но дайте же мне возможность вернуть то, что ещё не так поздно спасти! — Карл имел ввиду своё обещание Альсине. Он хотел больше всего на свете заглянуть в её очи хоть на одно короткое мгновение, это было стимулом идти напролом вперёд. А когда он нашёл это непримечательное село, то сразу же доля надежды вселилась, убедив немца в том, что ещё не все потеряно. — Я не прошу много, всего-то хочу, чтобы вы меня поняли! — Ладно, так уж и быть... Мужик, ты, конечно, уговаривать умеешь... — сдался мужчина, прекрасно войдя в положение стоящего пред ним солдата; Карл не знал ни его имени, ни то, почему же тот согласился, всё до жути напоминало щедрость госпожи Димитреску в своё время. То, как она нехотя пустила немчугу на порог, также было весьма схожим с нынешней ситуацией. И вновь же, когда в чём-то Карл нуждается, ему на встречу идут совершенно незнакомые люди, которые, видимо, не особо-то ему и рады, что естественно. Карл лишь малозаметно усмехнулся. Это уже, наверное, сотый раз, когда он проворачивает невозможное, когда в доверие втирается. Он всегда был таким настойчивым, шёл буквально по головам, достигал своих целей, хватаясь за всё живое. Такая уж у него участь, делать всё возможное, лишь бы в конце концов одержать желаемое. Если захотел обуздать ведьму старую, то бишь леди Димитреску, — без проблем, стоило только попыхтеть и голову поломать. Захотел уговорить незнакомцев дать ему хоть какой-то коробочек для жилья — раз плюнуть, получил желаемое за считаные минуты. Раз уж хочет вернутся к графине, то вернётся, вопрос времени. И будет ему счастье, уже Карл предвкушал, как врывается в замок и орет во все горло, видя Альсину «Mein Schatz, ты не поверишь!». Только надо снова вон из кожи лезть, чтобы добиться этого. И, конечно же, Хайзенберг прекрасно знал, что справится, ему-то в себе ещё и сомневаться!