Взрослеют ли желающие войн

Томми знал, что люди не игнорировали его. Ради Прайма, никто больше не игнорировал его. Люди заботились о нём. Кого-нибудь да волновало его состояние. Но в этом-то вся и проблема. Люди заботились о том, чтоб он больше не волновался о Дриме, заперли его, а сами ничерта не делали, чтоб помочь Томми. Никто не пытался поговорить с ним о последнем годе или двух. Его обходили стороной. Опять. Люди говорили, что дают ему пространство, что ему нужно побыть одному, но ему не нужно оставаться одному, он не может относиться к одиночеству иначе, чем как к наказанию, и, кстати, раз о том зашла мысль — никто не объяснил, почему за время изгнания никто не проверил его. Только Паффи в личном разговоре решилась ответить — Томми заставил её ответить — она пожала плечами и сказала, что в какой-то момент они все просто перестали дорожить им. Паффи плакала, когда говорила это, и ее объятия ощущались совершенно плюшевыми, но Томми не мог расслабиться в руках женщины. Они устали от его выходок, его решили принести в жертву, обменять мирное небо Л'Мэнбурга на здоровье и свободу ребёнка. Их не беспокоило, что он оплакивал смерть Уилбура, что для него не осталось якорей, чтоб удержаться наплаву, что, оглядываясь назад, являлось целой сигнальной башней из тревожных звоночков. Они знали, что Дрим его враг. Они знали, что Дрим захочет свести с ним давние счёты. Они знали, что Дрим не воспользуется положением, если посчитает, что его заметят, если это станет политическим инцидентом, но они устали от конфликтов с Дримом, устали от Томми. Хотели избавиться от обоих. Но, по видимому, они не расчитали, что Томми дойдёт до попытки самоубийства. Или что у него осталась одна жизнь. Или что ему в ещё не исполнилось хотя бы восемнадцать лет, и, будучи безпризорником, он являлся общей ответственностью взрослых сервера. Чтож. Люди вообще очень хреново считали. Математика, да. То древнее злое начало в людях, которое заставляло их убивать, начинать войны, совершать теракты. Математика. Желание поделить карту на самые маленькие кусочки, желание забрать диски, и даже мелодия их гимна — та же математика. Ха. Томми мог бы учиться в школе в этом возрасте, но он рыл траншеи и тушил пожары, искал людей в обломках и смотрел, как из его груди вытаскивают пулю, и как его лучший друг сносит половину лица гребаным фейрверком. Томми не было восемнадцати, когда его обвинили в предательстве демократии и подтасовке выборов, или когда он дрался на кулаках с Техноблэйдом, или когда его наказали Изгнанием и забыли навсегда до его возвращения. Но Томми мог признать, хотя бы самому себе — он признавал свою неготовность к взрослой жизни только, когда выгода от этого доставалась ему. ...Но то, что Томми хотел стать взрослым, не значило, что он хотел умереть. Бога ради. Он лишь хотел, чтоб его брат оказался прав, чтоб все, что они делали, они делали не зря. ...Но факела мерцали в тенях пещер, рисуя на их лицах предсказания будущего, тревожное эхо разносилось в извилистой темноте, и всё существо Томми кричало об угрозе, об опасности, о побеге, а он не мог пошевелиться. Он не мог пошевелиться. Уилбур стоял там. Это Уилбур кричал и шипел до ужасающего эха, это Уилбур прятался в темноте лестничных пролётов, это всё только Уилбур. Уил. Его брат. И Томми дышал быстрее не из-за нехватки кислорода в сети подземелий. Из-за паники. ...Но Техноблэйд призвал иссушителей, и чьи то чужие гладкие чёрные кости наполнились могуществом злой силы, рёбра переплелись с рёбрами, хребты с хребтами, и Томми мог только смотреть на гротескных трехголовых личей, некромантическое противоприродное чудо. Вывернутая на изнанку жизнь. Надругательство над мертвецами. ...Но ангел с чёрными крылами заслонил его брата от солнца, прижимая к груди, пронзая насквозь, баюкая, и Томми ничего не мог сделать, и его брат умирал, он умирал там, в руках ангела, и Томми не смог даже спросить его — зачем? Зачем руины на месте города, зачем горе, зачем ненависть? ...И теперь люди хотели дать ему время. Чтоб он пришёл в себя. Потому что, видимо, теперь они вспомнили, что он ребёнок, переживший травматический опыт. Вспомнили. В тот момент, когда должны вспомнить другое. Томми сражался с ними плечом к плечу — Война с Эсемпи, Погтопия, убийство Дрима — он боролся вместе со всеми. Такой же, равный, один из них. И всё же когда он нуждался в людях, в опоре, в защите от страха — никто не мог помочь ему. В тот момент, когда ему переставала угрожать непосредственная физическая угроза, Томми никого не беспокоил. Никого не волновал. Но, постойте. Он знал, что оставался ещё человек, который заботится о нём, и о чьей судьбе заботится Томми. Дрим. Томми не мог не удостовериться, что Администратор заперт. Он не доверял Пандоре — Надзиратель построил её по указаниям Дрима, и Томми ожидал, что Администратор выкинет какой-нибудь безумный трюк, как угрожающая версия Гудини. И кроме того. Книга воскрешения. Томми собирался заставить эту сволочь использовать её, или доказать, что она не настоящая. Он устал от шантажа и уловок Администратора. Затем. Стена лавы сошлась за их спинами, и Дрим бросил приветствие, не впечатлённый. Как будто он ожидал прихода гостя. ...Честно говоря, Дрим выглядел убито. Волосы прилипли к лицу, кожа блестела потом, парень сильно схуднул и Томми мог видеть, как сипло звучал его голос. Будто совсем-совсем больной. Но, по крайней мере, Дрим не снимал маску, так что Томми не мог увидеть его лицо. Он не хотел ночных кошмаров.