Взрослеют ли желающие войн

Все они. Оставили его. Клэй тихо взвывал в клетке, зная, что лава скроет своим шумом его боль. Но теперь он был не один, теперь Томми вынужденно разделил его камеру. Смех, да и только — Клэя считали опасным, угрозой, у него из зубов пытались вырвать книгу возрождения, а в грудь всаживали топор, только, чтоб изгнать то, что перестали считать человеком. И теперь он, даже будучи без сил, заражённый паразитами, голодающий, севший на порог ещё одной ненастоящей смерти, скрывал свое состояние от гостя. Не чтоб напугать или расстроить. Из уважения к чужому отвращению. Клэй не заслуживал жалости — сам знал, что Стая не даст прощенья. И он понимал это. Считал дураками, не верил в их глупость — сперва. А затем решил — всё равно. Пускай. Пускай злятся, пускай ненавидят — всё лучше если это близкие люди. Он бы хуже перенёс полное игнорирование. Он страдал и умирал ради них всех, но он больше не собирался объяснять. Они могли бы думать, вспоминать последовательность событий, но они отказывались. Их право. И его право — не делится своими чувствами. Чувства же кипели и пенились внутри. Он узнавал многие. Одиночество, горе, жажда признания и любви, жажда принадлежать и жажда брать своё. Крупицы гордости Администратора, Крупицы собственничества альфы. И совсем немного его собственной тоски по друзьям и семье. Память о ехидстве сестры, вечно пихавшей его в бок, подтрунивающей и дерзкой. Память о матери, постраившей для него дом. О том, как он плакал, за маской, но не находил в себе сил ответить на её любовь, не умел. Память о его охотниках, их весёлом преследовании в мире без единого места, чтоб спрятаться — в мире, где они всегда найдут его, и он найдёт их. Память о не-одиночестве. Тихий рёв Хранителя Края, колыбельная для героя, обещавшая величие за все его подвиги, грохотавшая биением огромного сердца чудовища, звоном цепей его. Край — дом его мечт, дом его силы. …Огонь Незера, жар земли и безсолнечные купола пещер, как своды замков, переливчатые над морями лавы, искрящиеся золотистой кровью богов — дом историй о героях и варварах. Преисподняя. Но почему из всего мира он ощущал так явственно Преисподнюю? Что было в ней? Как администратор, Клэй соотносил себя с созданным миром, привязывал его к себе. Как альфа — считал своей территорией. Но сейчас он не был в мире, не был свободен осмотреть свою землю. Что было в Незере? Или даже, что напомнило ему о Незере? Вернись назад в размышлениях. Незер пришёл на ум лишь как ассоциация. С чем? С отсутствием света. С героями и зверями. С красотой и жарящим огнём. Клэй отвернулся от стены, чтоб увидеть, что Томми пристально смотрит на него, будто перестал дышать, на другом конце камеры. …Томми. Ага. Ну, а о чем бы ему ещё сейчас думать? И что бы ему ещё сейчас чувствовать. Он остался без стаи, так что, конечно, он будет хотеть связи с единственным человеком рядом. Клэй застал себя на знании, что эти навязчивые мысли усилились в последнею неделю, а то время как, готовя хранилище ценностей, он совсем не беспокоился о стае и связанных с ней психологических аспектах. Стая — цель, но не рычаг давления на него, и Клэй знал, что обычно он не впадал в тревогу от мысли о своей судьбе без их принятия. Как администратор и главная альфа сервера, Клэй чувствовал себя ответственным за своих людей без желания взаимности. Они принадлежали ему — каждый игрок, каждая жизнь. Он не думал, принадлежит ли он им в ответ. Это казалось очевидным. Клэй позволил себе прислушаться, но подросток носил блокаторы запаха, телесного цвета, невидимые на коже среди обычных пластырей. Да, точно, Томми держал в секрете свой статус омеги из личной конфиденциальности, как и сам Клэй прятал лицо. Его дело. Но Клэй правда хотел услышать запах другого человека, кроме враждебного запаха Квакити или любого другого обвинителя. Он слишком устал от одиночества и был готов согласиться на хмель и лимонное дерево в запахе Томми, вместе с ненавидимым уже порохом и огнём, потому что хотел вспомнить, что кроме этого в парне оставался детский запах крови с молоком. Крови с молоком. Обещавший возвращение Стаи, напоминавший о доме. Никто не мог оставить в одиночестве ребёнка настолько маленького, что от него все ещё можно было учуять детство. Но Томми оставили. И даже не в первый раз. Клэю это не нравилось. Он это не любил. Хотелось замурлыкать и подать знак, что все в порядке, урчанием из диафрагмы показав безопасность намерений. Не хотелось оставаться с тревожным ребёнком, даже если он, к счастью, не мог услышать запах страха, который, наверняка, источал Томми. Клэй мог чувствовать, как силы опять покидали его. Или, может, это обезвоживание. В любом случае одно логически следовало за другим. Он собирался умереть в этой постели, опять, а затем ему придётся естественным образом воскреснуть, потому что это не Истинная смерть (если Томми не решит, что хочет убить его раньше), а затем ему опять придётся... Переживать это. Вновь. И вновь. Обезвоживание и плохая еда делали это с любым, а изоляция, одиночество, пытки и плохое медицинское обслуживание усугубляли ситуацию.