Взрослеют ли желающие войн

Когда-то Клэй задался вопросом. Когда дети со смешным флагом стали кричать свой гимн слишком громко, когда их лидер позволил им быть большими дураками, когда весь этот поезд с готовым взорваться котлом тронулся, отправив их в бесконечное безумное путешествие, полное насилия и утрат, Клэй подписал войну Л'Мэнбургу, и тем самым ответил на ещё не заданный вопрос — за что можно загрызть человека? У каждого действия есть своя причина, даже без очерченой доски для шахмат, каждое слово и шаг предназначены цели. И тем более насилие. Насилие в любой форме это не только, но в том числе ответ на вопрос, который задавали люди, проверяющие почву каждым своим действием. Что ты готов простить? — клянчил Томми. Что ты готов терпеть? — ухмылялся Уилбур. И Клэй дал им ответ. Клэй дал ответ всем дуракам-либералам в синих камзолах, когда подписал войну Л'Мэнбургу в их диалоге наций, и на вопрос "за что можно загрызть человека" ответ оказался предельно и ясно прост. Каждое действие находит свое противодействие. На каждое "да" находится "нет". И, хотя схемы индивидуальны и множество планов реализуются по ситуации, война — это искусство, а искусство нацелено на смысл, оно передаёт мотив автора, его мышление, цель. Готовясь стрелять из лука, сначала думаешь — зачем. Готовясь загрызть человека отвечаешь на вопросы о целеполагании. (Зачем ты начал войну, Клэй?) Итак, вот эти вопросы. Первое: насколько далеко ты можешь зайти? Второе: можешь ли ты допустить, чтоб о твоём участии стало известно? Какие-то вещи решаются по ситуации. Схемы индивидуальны. Но насколько ты готов вложиться в месть? Насколько развёрнутым должен быть твой ответ? За что можно загрызть человека, а за что — напугать или укусить? Сколько ты хочешь конкретного результата — вреда для врага и эмоций для себя, а не только мести? Ответ оказался ясен. Л'Мэнбургские республиканцы нарушили правила общины Сервера, нарушили покой единства жителей земли, которую Клэй обещал им всем. Они пошли против правил, которые создавались ради блага и поддержания мира и порядка всех эссемпийцев, — только чтоб посмеяться над ним, чтоб доказать, что Клэй недостаточно, не настоящий — (бог) король. Они отказались быть частью Сервера, отказались от сплоченной жизни в подданстве, от их общины, ради собственной гордости и самовлюбленного эгоизма. И ради этой же гордыни они были готовы оторвать кусок от всех вокруг, от общей земли, только чтоб назвать его своим, прекрасно зная, что терпение Администратора не сделано из алмаза. Из железа? Черт побери, да. Но не из алмаза. Так что вот, за что можно было загрызть человека, за что он решил прирезать всех революционеров в их собственном убежище, за что согласился убить — не драться, а именно убить, ведь он знал, что превосходит мальчика на голову — Томми на дуэли, чтоб ещё раз согнать лишнюю спесь с ребёнка, а с себя скинуть негаснущий гнев. В тот момент, когда Клэй истинно умер в первый раз, когда топор Томми нашёл свое место в его рёбрах и позвоночнике, Клэй понял, что враг его задавался тем же самым вопросом; а в тот момент, когда Томми отвернулся от трупа Надежды, чтоб посмотреть ему в глаза, Клэй понял, что Томми задавался тем же самым вопросом одновременно с ним. И что они оба знали, что другой нашёл ответ на их вопрос. Но вот в чём ещё одна загвоздка. Ясно, за что можно загрызть человека. Готовы ли? (Насколько человек — хищник?) Томми бил его по поводу и без. Хотя сейчас у него не было при себе оружия, Клэй знал, что ослаб слишком сильно, и что теперь кулаки свободного человека, не ослабленного истощением, пытками, паразитами и одиночеством в бессмысленной изоляции, могли лишить его последней истиной жизни. Даже обсидиан, блять, оплакивал Администратора ещё при (последней) жизни, а Томми убил КОШКУ, животное, и, нахрен, мог сделать что угодно. Томми мог поднять руку на Дрима, но его цель была не в этом. Томми хотел быть героем, а герои защищают правду и спасают слабых, герои не вгрызаются в людей. Томми мог есть что угодно своего размера или меньше, но на Дрима Томми решался только лаять и скалить зубы. Можно гипнотизировать стадо, так, чтоб обезьяны не могли отвлечься. Можно окружить, собрать в центр и заставить слушаться. Но Томми в ответ на само существование Дрима принимал позицию активной защиты и замирал. Этот человек не был достаточно сильным хищником, чтоб тягаться с Администратором, выращенным драконами Края. Он знал, что у эссемпийцев, ещё когда все жители сервера были "эссемпийцами", когда не было левых и правых, либералов, провластных и анархистов — ходило много слухов о том, что Администратор прятал за своей маской. Он знал, что сколько бы раз не открывал лицо, люди никогда бы не поверили ему и его совершенно точно абсолютно и урожденно человеческой внешности. Он знал, что сон разума — порождает чудовищ, и что в кошмарах Томми, наверняка, видится, как Клэй снимает фарфоровое свое лицо,чтоб показать за ним нечто, ужасающее до крика и пробуждения в холодном поту. Он знал, что становился в чужих глазах сверх-хищником, уникальным неестественным монстром, слишком разумным, слишком умным чудовищем, хитрым и свирепым потому, что точил свои зубы чтоб вонзать их в таких же алчных зверей — таких же, и недостаточно. Потому что на целый Край мог быть только один дракон одновременно, а на весь сервер — один его автор-создатель. Насколько человек хищник? Настолько, насколько он устанет им не быть. И настолько, насколько согласится, что можно — опять — загрызть человека. ............Затем осталось чёрное и красное. Ему снился пляж. Солнце там красное, а море — чёрное.