|booster seat| |Детское кресло|

В комнате было жарко. Слишком липко и мокро из-за влажной атмосферы. Появлялось ощущение, словно мед был намазан на кожу, и независимо от того, сколько Кевин не его вытирал тыльной стороной ладони, пот все равно продолжал прилипать к нему, замедляя движения, превращая их в вялые толчки мышц. Голова пульсировала в ритм с сердцебиением. Он проигнорировал невыносимый стук барабанов в ушах и венах, когда ступил в душ раздевалки и принялся смывать тяжесть, накопившуюся за день. Нил и Эндрю исчезли вместе так быстро, как только им выдалась возможность, даже не потрудившись подождать Кевина. Они снова ушли в свой маленький мир и, казалось, никто из них двоих даже не заметил этого. Ушли в место, которое создали вместе, отгородившись от внешних сил стеной и защищая его своими самыми свирепыми взглядами. Кевин сколько угодно мог играть в игру Нила. Но он просто не сумел бы иметь такую же синхронность, какую создали эти двое. Врождённую и инстинктивную. Кевин ни с кем не делился такой интимностью уже очень давно. Единственное, что оставалось с ним после тренировок, это кислый привкус во рту. Раздумья о подобных вещах не приносили никакой пользы. Воспоминания ничего не стоили в сравнении с реальностью. Это была горькая правда. Кевин ощутил, как тяжесть ночных тренировок легла ему на плечи и придавила, прижимаясь к коже. Боль, которая просочилась даже в кости. Нил не обошёлся с ним легко — такого никогда и не происходило. В каком-то смысле, это была приятная боль, знакомая, словно старый ожог, что напоминал о поздних ночных тренировках в Эверморе и других местах. Несмотря на то, что в большинстве воспоминаний вся тьма растворилась, оставались те немногие, запятнанные чернотой, которым удалось выскользнуть на свет. Они выползали, чтобы затащить его обратно в свою обитель. Он встряхнул головой в попытке прояснить её. Это ни к чему не привело. Кевин, кажется, как бы не старался, не мог избавиться от своих желаний. Они крепко держались за его разум. Всё хорошее он оставлял позади. Это было единственным способом простить себя за столь долгое бездействие. Оправдание его трусости. Вспоминая те моменты, когда боль и пот означали что-то теплое, а не холодное и жестокое. Когда ненависть была любовью. Хозяин был виновником его увечья. Он исказил и преобразил его в то, чем он стал. Второй лучший. Послушная кукла, которой управляют, чтобы она никогда не была большим, чем планировалось. Тэцудзи был причиной, по какой каждый из них стал тем, кем стал. Слабым и эгоистичным. Жестоким и самодовольным. Именно благодаря его руке и трости они преобразились в тех, кем являются сейчас. Отчаянными и безрассудными. Жестокими и эгоцентричными. Всем этим и до сих пор являлся Рико, который сделал наибольшее предательство. Он сломал сердце Кевина. Рико использовал его так же сильно, как и Тэцудзи. Он манипулировал всей безусловной любовью Кевина, какую он мог себе позволить до тех пор, пока не сломался. Перелом костей был ничем в сравнении с разбитым сердцем, которое Рико бросил к его ногам. Рико наслаждался своей жестокостью. Он был обязан сделать то, что сделал. Кевин никогда не хотел верить в это. Пускай в глубине души он знал, что Рико страдает так же сильно, как и он, ни одна попытка отрицать это, простить и забыть не сумела оправдать монстра, в которого превратился его друг. Вороньи когти чересчур долго точились о спину Кевина. Потому он оторвал собственные крылья, чтобы сбежать. Именно по этой причине он здесь. Из-за этого он похромал прочь к незнакомцу, к своему отцу, которого никогда не знал. Ведь мальчик, с которым он рос и которого любил всем сердцем, не был удовлетворен его поклонением. Кевин знал, что Рико, как презираемый бог, сделал бы так много повреждений, сколько мог, чтобы вернуть его назад. Словно утопления во тьме было не достаточно. Кевин поперхнулся, когда в первый день проснулся от солнечного света. Он сбросил тяжёлую хватку беспокойства, обернутую вокруг шеи. Кевин вообще не хотел думать о нем. И все же Рико был там, тень продолжала цепляться за его спину. Его бремя, его призрак. Мысли устремились дальше, копая глубже, в поисках тепла среди кровопролития. Если бы он собирался причинить себе боль воспоминаниями, мог бы легко отыскать одно хорошее. Выскользнув из душа, он схватил полотенце и тихо переоделся, не беспокоясь о том, насколько влажной станет его одежда. Натянул свободный свитер и серые спортивные штаны, прежде чем пройти в гостиную, где он сел, подтянув колени к груди. Одна мысль пузырилась на поверхности и бурлила на коже. Воспоминание влажное, теплое и уютное, почти удушающее, чтобы погружаться в него снова. Оно было началом всего. Боли, радости, любви. Теперь было глупо страдать по месту, где его сломали. Но ещё хуже было скучать по тому, кто его погубил.