Аддиктивный

Успешно защитив диплом, Женя решает не идти в магистратуру. Планов по поводу дальнейшего продолжения обучения у него не было, а в свои двадцать три он так и не определился, чем хочет заниматься по жизни. Идти преподавать в школу за мизерную зарплату и прямое неуважение было страшно, не оправдывало каких-то ожиданий, ведь парень все еще верил в святой план каждого школьника и студента: «1.Поступить, 2.Выучиться, 3…., 4…., 5.Стать богатым и успешным». На деле все сложнее и запутаннее, поэтому Женя решает воздержаться от дальнейшей учебы и находит в себе силы подать документы в ближайшее учебное заведение. Без опыта преподавания платят мало, цены в магазинах растут, а Ларионов с тоской понимает, что без подработки сгинет в четырех стенах. Учитывая график, сдохнет он в четырех стенах кабинета школы. Слово школа вызывает горькие воспоминания, хоть и было в ней что-то приятное. Например, шоколадки в столовке. На деле все куда глубже – это изнуряющие старшие классы, где и домашку готовь, и к ЕГЭ готовься, и на дополнительные ходи, и вообще, Женя, почему посуда дома не помыта? Одним словом, пройдя университетскую тяжесть обучения, он до сих пор считал адовым местом именно школу. С отчаянием в глазах парень узнает, что перед приемом на работу нужно пройти определенных врачей и получить справки. Как никак, а работа с детьми. Почему-то отбрасывает на три месяца назад, когда в конце семестра он болтался по больнице с другом и напоролся на кучу неприятных врачей. Почему-то воздух в горле застревает, когда взгляд падает на графу «Психиатр». Почему-то слова о недавней медкомиссии остаются неуслышанными или проигнорированными. Бредя по школьному коридору, который уже через месяц займут толпы школьников, Женя понимал свою неизбежность. Хотел было позвонить Игорю, но понял, что тот сейчас вряд ли ответит, ведь укатил с Лерой в Геленджик, отдохнуть и развеяться. Ларионов не смел нагружать друга еще больше, тот и так сделал для него многое. Самостоятельно разберется, уже не маленький. Но внутри все равно что-то бушевало, отдавалось куда-то в желудок и легкие, пока Женя переходил дорогу, ведущую к поликлинике. Психиатра он решился пройти первым, чтобы дальше уже не переживать и представлять себе первые уроки и взаимодействие с разными классами, ведь с какой-то стороны это было интересно, хоть и нереально сложно. Внутри зарождался нервяк, словно скатывающийся лавиной, каждый пройденный шаг становясь больше и больше. Еще пара шагов и Женя задыхается от терзавшего внутри кома. Через пять в глазах слегка темнеет и он чуть не падает на грязный асфальт посреди проезжей части. В больнице почти ничего не изменилось, разве что, народу было чуть меньше. Да и Женя не сильно торопился, молча сидя в очереди из таких же обделенных. Исправляло это ужасающую ситуацию отсутствие бабок, ведь бабки не главное. Играл в телефоне в какую-то тупую игру, из-за чего разболелась голова. Не самый лучший набор самочувствия в данной обстановке, поэтому теперь парень изучал архаичность ближайшей стены. Головокружение от постоянных и непрерываемых звуков, казалось, только усиливалось, а авантюра идти по еще кучке врачей больше не казалось легкой. Женя подозревал, что такое состояние организма вызвалось бесконечным волнением, долей страха и отвращения. Видеть Виктора сейчас он не хотел бы даже под дулом пистолета. Вновь заглянуть в ту пелену голубых глаз и видеть только расчетливость и власть. В последнюю их встречу Ларионов впервые увидел в них растерянность и миллиграмм печали. Миллиграмм, но он был. Виктор же тогда видел страх. Страх быть брошенным, покинутым навсегда, ведь Гончаров составил между ними неплохую такую связь. Не пептидную, конечно, но тоже прочную и устаканившуюся. Впервые очередь продвигалась быстро – или Жене так казалось из-за нежелания туда идти. В какую-то минуту парень уже думал, что проще в шлюшки податься, нежели идти в просторный белесый кабинет, пронизанный так себе воспоминаниями. В шлюшки не подался, возможно, зря, но как только рука коснулась ручки двери, ее будто пронзило чем-то наэлектризованным. Заходить не то, чтобы не хотелось. Зайти попросту было невозможно, будто барьер преграждал и вынуждал находить обходные пути. Наверное, Ларионов бы долго простоял в осточертевшем коридоре, так глупо держась за ручку, но врач решил выйти сам, чуть не отбросив парня назад. Какая-никакая, а реакция у Жени была выше среднего. Поднимать голову и смотреть перед собой было страшно, словно это был взгляд на саму Горгону. Глядишь и окаменеешь тут. Он встречается с такими же, как и у него самого, карими глазами напротив. Нет вычурного голубого с узким зрачком, будто и не было никогда. – Извиняюсь, обеденный перерыв, подождите полчаса! – проговорил молодой специалист и пулей метнулся в сторону выхода. Женя только и успел увидеть под белым халатом какую-то цветастую футболку, которые до этого никогда не видел на Викторе. Ларионов решил промолчать, что до обеда по графику было еще пятнадцать минут. Один раз до добра это не довело.

***

– Печать вам поставил, держите, – парень, видать, или практику проходил, или только окончил универ, придя работать сразу по специальности в больницу. Улыбчиво протянул бумаги, словно принимал не по тридцахе злобных клиентов за день. Женя в его очертаниях видел отражение себя, в прошлом, наигранно довольного и беззаботного. – А вы не знаете, здесь раньше другой врач был, Гончаров вроде фамилия, – вопрос мучил долго, целых десять минут короткого приема. Руки, с чего-то, тряслись, и Ларионов долго не понимал, что он так боится, – Он куда-то уехал? Или перевелся? – Гончаров? – психиатр ненадолго задумался, смотря куда-то в потолок, вспоминая. У Жени сердце, казалось, замерло на пару секунд, а адреналин выбросился в кровь с бешеной даже для него скоростью, – Да, был такой, говорят, сам уволился, может переехал, тут уж, извините, он не распространялся. Парень понял, чего боялся. Боялся, что тот смоется в неизвестном направление, не оставив за собой ни единого следа. Нет здесь никакого Виктора, да и не было никогда. – Понятно, спасибо, хорошего вам дня. – Вам того же! Женя бы пожелал этого с искренностью, будь у него разум трезвым, хотя бы немного. Но сейчас действия производились будто механически, автономно. От чего-то хотелось плакать. Навзрыд, так, чтобы все увидели, как больно внутри. Виктор был единственным, кто пробился так далеко в душу, помогал осмыслить прошлое и строить будущее. Единственный, чья поддержка доставалась в любой ситуации. Женя многим не мог поделиться с Игорем, ведь тот бы его просто не понял, но тогда, в кабинете, он говорил не таясь. Рассказывал, обсуждал и умозаключал, принимая, что его действительно слушают, помогают, а не игнорируют. Только сейчас, почему-то, Ларионов понимал, с чего так прицепился к Виктору – тот в его жизни стал прототипом отца. Отца, которого у него никогда не было.  Женю никогда не спрашивали, как дела у него в школе, не просили держать фонарик над открытым капотом машины, никогда не играли с ним в Tomb Raider на одном компе, никогда не протягивали стакан с вискарем, пока мама не видит. Банально никогда не спрашивали, как там дела с девчонками в классе. У него была мама. По-свойски заботливая, возможно, любящая, но тот же холод и отстраненность были ей присущи больше. И Женя с прискорбием понимает, что пошел в нее – другого примера человека в его жизни не было. Встречая Виктора, он видит в нем не только ту же холодность, но и каплю сожаления, искренности. Гончаров сам настоял на сеансах, не брал денег и помогал, слушал и поддерживал. Парень понимает, что привязался крепко, а когда тот ушел, теряется, как маленький, оставленной мамой в неизвестном месте. На место этого приходит другое осознание – вместо чувства любви у него есть привязанность. Сильная, переходящая границы и мешающая жить. Женя тонет в ней, стоит только оступиться. Он не плачет, бредет на автомате к следующему врачу, борясь внутри с сами собой. Бой неравный.

***

Вечер, зима, поздно и темно. Жене холодно, но домой он не спешит, зная, что мама вновь на него злится. Понять бы из-за чего – стало бы легче жить. Руки уже замерзли в карманах, телефон и вовсе отключился, но Ларионов решает посидеть тут еще полчаса. Он искренне верил, что этого времени хватит для того, чтобы мама отдохнула от него и не кричала. Жене тринадцать, его сверстники в этом возрасте по двору бегают и с гаражей прыгают, а он по книгам тащится, математику любит и совсем не интересуется короткими юбками одноклассниц. Слышит крики, пугается, подумав, что случилось что-то плохое, но мгновенно успокаивается. На дальней горке маленькая девочка катается, что-то кричит и радуется, пока ее папа ловит, чтобы та не угодила в мокрый сугроб. И по новой, круг за кругом, девочке нравится, папа выглядит довольным, разделяя радость с дочерью. Они бы еще долго катались, но погода ухудшается, снега становится все больше, а Женя различает обрывки фраз: – Давай-ка домой, там мама уже что-то вкусное приготовила, нас зовет. – А последний раз можно? – Только последний. И вновь слышаться радостные возгласы. Ларионову хотелось бы улыбнуться, но он не может. Зависть съедает. Мама тем вечером кричит, что лечить Женю, если тот заболеет от долгой прогулки, не будет. У Жени в мыслях та девочка, ее папа, и мама, которая в теплом доме приготовила что-то вкусное. Он просыпается за одну остановку до нужной. Его холодит изнутри теплым июльским днем. Женя не плачет, Женя завидует.

***

Ларионову поручают руководство над девятым классом. Ни сказать, что он действительно рад быть классным руководителем у учеников, но после слов о доплате к основной зарплате, меняется в лице. Он ведет курс математики, а также алгебру с геометрией у 5-9 классов, курирует один класс и помогает составлять расписание у учащихся. По нескольку часов проводит в учительской с новым составом, где из молодых был только тридцатисемилетний физрук, составляет грамотное расположение уроков и даже старается учитывать, чтобы физра не стояла перед и после столовой. Женя ответственный, а еще помнит свои школьные годы и несносное расписание, которое, как казалось тогда, составляли сами дьяволы. Ларионов находит общий язык с коллективом, нацепляя маску доброжелательности и непринужденной молодой легкости. Шутит, и, кажется, порабощает доброю женскую половину учителей. Становится даже проще дышать, слова, услышанные в больнице, постепенно затихают в голове и Жене действительно легче. Ненавистный всем школьникам день уже завтра, а он больше не волнуется, по рассказам коллег представляя, с чем будет иметь дело. Виктор уехал, и на Женю накатывает по вечерам, словно волной загребая куда-то на дно. Безрассудно идет к Игорь, притаскивает ликер и молча ставит на стол. Анисимов за друга рад, тот и работу нашел более-менее, и загоняться переставал по Виктору, но такие вечера были тому обратным доказательством. Из Жени вышел бы отличный актер. – Ну, так сказать, за первое сентября выпить надо, – откровенно врет парень и Игорь все понимает, лишь подыгрывает, зная, что и этот дешевый фокус Женя понял. Знал бы, как тому помочь – отдал бы многое ради помощи. Но Ларионов не давался, щетинился, как дикобраз и переводил на любимые шутки. Игорь уже устал бороться, а Женя этого и не хотел. Так и жили – пьют за праздник, когда на душе кошки скребут от жесткой реальности. – Кому-то завтра в школу, – Игорь улыбается, зная, что сейчас стоит просто повеселиться, поржать с хуйни и немного зарядиться перед предстоящим понедельником. – А это уже проблемы завтрашнего дня. Им вдвоем хорошо, легко и непринужденно. Они привыкли друг к другу, как родные. Женя мечтает о такой легкости в собственной повседневной жизни. В данным момент жизни Игорь для него опора, поддержка и самый близкий человек. Ближе мамы, Виктора и кого-то там еще вместе взятых. Утром плохо, больно, но это состояние не сравниться с работой. Если в алкоголе тебе сначала была хорошо, а затем плохо, то в работе тебе плохо всегда. Эдакие абьюзивные отношения. У девятых классов линейка в одиннадцать утра, а Женя смог нормально соображать и совершать действия только в пол одиннадцатого. – Зато расслабился вчера, – для самого себя произнес парень, вихрем одеваясь на злополучный праздник. Сейчас опять будут рассказывать об экзаменах, их важности, о любви к учебе и о неизменный Беслан. Жене давно до пизды то, что говорят на этих линейках – гораздо интереснее пройти в класс и провести первый классный час с новыми детьми. Именно этого момента он ждал целый час под палящим солнцем, постоянно озираясь на подростков, которым эта линейка не несла ничего полезного. Представляли отремонтированный спортзал, улучшенный кабинет информатики и пополнившийся персонал школы, а Женя с мимолетной гордостью слушал свою фамилию с именем, желая пройти в прохладный кабинет. Ноги уставали стоять почти в неизменяющимся положение. Директор говорила еще много заумных слов, пока ученики не начали натурально зевать от монотонности ее голос. Ларионов и сам сдерживался, борясь еще и с головной болью. Жутко хотелось пить, парень представлял, что твориться с детьми под открытым небом, если в тени было так ужасно. Рядом подошла какая-то фигура, облаченное в темное. Трудовик, как Женя выяснил, любил темные цвета в одежде, поэтому даже не удивился, как можно было носить черное в жаркую погода. – Не знал, что ты здесь теперь тоже работаешь, Женя. Дальнейшие слова благодарности от директрисы затерялись в образовавшемся вакууме. Не уехал.