«Ждите меня, Ной, » — звучало слишком романтично для серой действительности.
А Жан-Жака всего лишь переклинило.
До Ноя, он говорил с одним знакомым и был совсем не в восторге от принесённой тем новости.
Переехал-то Шастел сюда всего по одной причине.
Когда его «
Сказка» — ее имя он слишком сильно чтит, чтобы делиться им с кем-то не слишком близким — пропала, молодой, а тогда и вовсе юный, жеводанский вампир остался один одинешенек, потеряв всякий смысл своего существования.
Больше некого защищать и любить. Больше некому его обогреть.Тогда от этого осознания болезнь стала прогрессировать, вызывая всё более сильные приступы.
А потом сказка показалась здесь, в городе на Неве. Сверкнула своими серыми глазами, мелькнула металлическим синим огоньком на набережной. Но стоило Шастелу только приехать, как она, словно оленёнок Серебряное копытце, исчезла без следа снова.
Так он и торчит здесь с надеждой снова поймать этот маячок хоть краем глаза.
И эта вера тихо угасает, как костёр под мелко моросящим дождём. А знакомец этот новый язычок прямо-таки ведром воды окатил, сообщив об отсутствии каких-либо признаков присутствия (
существования?) Сказки вот уже два месяца.
А тут такой наивный молодой парень из Парижа на пути судьбы попался, да ещё такой чуткий, что соскучившийся по теплу Шастел не устоял.
Собраться недолго, да и адрес Архивист назвал вполне знакомый.
Жан-Жак накидывает пальто поверх тёплой домашней кофты с высоким воротом, сует ноги в ботинки и цепляет за круглую ручку зонтик с вешалки.
Дождь усилился даже за эти пару минут и, похоже, ночью разразится настоящая буря. Хорошо, что Ной позвонил ему сейчас.
Шастел благодарит себя за то, что не пожалел денег на нормальную обувь потому что под ногами целые озёра.
Минут двадцать спешным шагом — экое везение — и он вновь видит Ноя.
Молодой человек прячется под козырьком круглосуточной аптеки, прижимая к себе явно повидавший сегодня падение чемоданчик и далеко уже не ласкового кота. И один, и второй успели промокнуть, но на брошенного котёнка всё же больше смахивает Архивист. И лицо у него такое виноватое становится, когда он замечает Жан-Жака, что тому аж самому неловко.
— Давайте скорее под зонт и пойдём, — Шастел слабо улыбается уголком губ и подступает наиболее близко, но так, чтобы не задеть Ноя.
Тот шустро юркает к нему, стараясь не задеть мокрым пальто его, и виновато опускает голову.
— Ну что нос повесили? Это обычная погода этого места, — Жан-Жак усмехается и сам кладёт ему руку на плечо, невзирая, что холодно и мокро.
— Я выдернул вас на улицу, — вздыхает Ной и прижимает к себе поближе Мурра, чтобы тот не брызгался.
— Главное, что сделали это до начала бури, — молодой человек хрипло смеётся, ведя Ноя прочь от аптеки, и лучше кутается в вязаный ворот своего медно-коричневого свитера.
Теперь не знает, что ответить, уже Архивист, а потому беседа прерывается до самого дома Жан-Жака.
Ной оглядывается, думая, что возможно его привели к какому-нибудь хостелу или чему-то похожему, и удивлённо пялится на ключи в руках Шастела.
— Где же мы?
— У моего дома, — тот на взгляд только качает головой и отпирает входную дверь, впускает Ноя, а потом и сам за ним в полутемное помещение ступает, закрывая и встряхивая от капель зонт. — Мне некуда более привести вас.
Над ними загорается пыльная лампочка-автомат и становится хоть каплю светлее. Возможность упасть носом в ступени исключена, хотя кто-то, судя по свежему пятну крови, всё-таки сделал это.
Жан-Жак ведёт его на второй этаж, минуя небезопасно поскрипывающий лифт. В подъезде накурено, на облезлом подоконнике видавшая виды баночка из-под растворимого кофе, наполненная окурками, дымится незатушенным пеплом; на площадке всего три двери, на одной сорван номер; у той, к которой подходит Шастел, покоцана обивка и прожжена кое-где.
За дверью обстановка куда приятнее: вкручены хорошие лампочки и рыжеватый свет освещает миниатюрную прихожую и виднеющуюся за поворотом ещё одну комнату, скорее всего кухню, судя по запаху.
Ной неловко мнётся за порогом, ведь ещё ранее заметил, какие следы оставляют его сапоги — правила приличия всё-таки в него вложили.
— Проходите, Ной, — Шастел быстро сбрасывает низкие ботинки, оставив в сторонке на коврике сохнуть, и отходит в сторону той комнаты, что закрыта дверью, чтобы оставить там зонт сохнуть.
Нельзя не отметить — в однушке пустовато, но чувствуется, что тут живут. Что хозяин квартиры опрятен, даже если и холост. Отопление включено, но по полу стелится лёгкий ветерок, словно где-то открыли балконную дверь. А вот на кухне, по совместительству и чём-то вроде гостиной, гораздо теплее — не успело остыть после готовки, которую Ной слышал по телефону.
Пока Ной переминается с ноги на ногу, осматривая чуждое по атмосфере помещение и не зная порядков, хозяин успевает вернуться с мохровым полотенцем и накинуть его на взлохмаченную светлую макушку.
Да, мокрое пальто Архивист снял ещё в прихожей, ноги оказались сухими, но вот голова всё-таки вымокла — при том ветре, что разбушевался на питерских улицах, носить цилиндр было не лучшей идее, потому Ной и держал его в руках.
— Спасибо, Жан-Жак, — сияет милой улыбкой молодой вампир, глядя благодарно, но вдруг ойкает, когда Мурр вцепляется когтями ему в руку. — Мурр, ну не злись.
Давно на пустоватой кухоньке не появлялось более одного человека, а теперь их тут двое и своенравный кот впридачу. Жан-Жаку вспоминается Сказка, как она тискала маленького крольчонка, если ему не изменяет память, в зале фамильного замка — это больно, приходится изнутри укусить щёку, отвлекаясь.
Чтобы точно на что-то переключиться, он подходит к конфоркам, окидывает всё взглядом — действия, предметы, ощущения.
— Жан-Жак, это действительно ничего, что я попросил вот так… — Ной замолкает, потому что Мурр снова цапает его, хотя Архивист уже высушил его, как возможно было.
— Ты ведь ничего не просил, Ной, просто сказал мол «не знаю, что делать». А я уже решил привести тебя к себе, — Шастел качает головой, поправляет свои начавшие виться от влажности волосы и вдруг подходит очень близко. — В конце концов я знаю, что такое ночевать в дождь под мостом, так что никому такого не пожелаю. Тем более тому, кто по-сути сохранил мне жизнь.
И пускай, что Шастел давно ни с кем не на «ты», не звал никого к себе уже около полутора лет и тем более никого к себе не подпускал. (Сейчас всё как-то
слишком органично.)
Однако теперь осторожно подходит сам и бережно стирает с чужой щеки неизвестного происхождения грязь, словно то рукопожатие в метро что-то поменяло.
А Ноя обдаёт теплом снова, как жарким душем. Движения Жан-Жака весьма осторожные, тот будто всего лихорадочно боится, но всё-таки пробует комуницировать; а руки у него такие приятные, тёплые, ласковые, несмотря на шершавую натёртость кончив пальцев и мозоли неустанного труженика на ладони. Архивист вздрагивает и наивно хлопает глазами, не понимая, зачем его гладят по щеке.
— Голоден наверное, да? Столько по городу прошататься, — Шастел спрашивает спокойно и говорит отнюдь не про кровь, почему-то не задумываясь об этом, и убирает руку, наконец соображая, насколько это странное действие с его стороны было.
Ной всё ещё стоит в лёгком оцепенении после непонятного тактильного контакта, но потом активно кивает, понимая, что врать бессмысленно.
— Тогда смотри, есть вот что, — он поднимает крышки сковородки и кастрюли.
С Ноем, кажется, невозможно не улыбаться хоть чуть-чуть.
Тот заражает своей искренностью.
И опять напоминает
Сказку, которая иногда так счастливо ему улыбалась даже когда юноша просто готовил ей что-нибудь простое, но вкусное — Жан-Жак едва не бьёт себя по лицу за эти мысли.
Он, Ной, как ребёнок — так же смущённо, как маленький мальчишка, находящийся впервые у друга в гостях перед его мамой, говорит, что не откажется от чего угодно, потому что пахнет вкусно. Так же ярко восхищается, хвалит приготовленное Жан-Жаком, задевая ещё одну тонкую струну его души, давно не слышавшую похвалы.
— А так-то, ты с какой целью в Питере? По делу какому-то? — интересуется между делом Жан-Жак, отдавая кусочек колбасы весьма по-хозяйски запрыгнувшему на край стола Мурру.
Вытягивать из Ноя информацию даже не надо. Тот сам с одного вопроса рассказывает, мол Учитель надоумил повидать это место, ведь здесь ещё один просвет есть, но где-то запрятан.
Оказывается, Ною всего девятнадцать, — несколько месяцев не в счёт — он нигде, кроме как на дому у своего формального опекуна не учился и даже сам Париж плохо знает, родом из отдалённой местности. А о Санкт-Петербурге знает лишь то, что город построен на болоте, в нём есть река Нева и когда-то он был столицей России.
Жан-Жак смешливо фыркает: «хорошо, что не с баек про Думскую начал знакомство с этим местом». И его тут же просят рассказать хотя бы одну, да с такими заинтересованными глазами, горящими детским любопытством, что Шастелу малость неловко становится рассказывать про наркоманов, притоны и бордели с барами.
Нечаянно, как в пример, он рассказывает как сам здесь очутился, опуская цель визита, — от Архивиста не укрывается, как сильно при этом тускнеет взгляд Шастела — и вспоминает какую-то несусветную глупость, совершенную в его двадцать лет.
Впервые за долгое время чужой смех оказывается не таким уж противным. Совсем напротив, Ной смеётся приятно: прыскает, опуская светлую голову к груди, искренне хохочет над странным стечением обстоятельств, поражая Шастела бархатностью этих звуков, жмурится и слегка розовеет щеками.
И потом вдруг вздрагивает от резкого шума в соседней комнате, испугано и напряжённо, будто воевать готов, оглядывается на проход и прихожую.
— Ох, опять эта фрамуга, — сетует вслух совершенно спокойный Жан-Жак и нехотя бредёт в комнату поправлять один из выбитых с замков ветром слоёв форточки.
Архивист за ним тихонько ступает, и только Мурру, кажется, всё равно.
— Прости, забыл сказать, что оно может так хлопать. Я уже привык, что даже хорошо запертые окна буря может вскрыть, — Шастел зябко ёжится даже в свитере, когда его обдаёт холодным мокрым ветром, а стоящему у него за спиной только лишь в рубашке Ною хоть бы что.
— Ничего страшного, — Архивист хихикает от мысленного сравнения Жан-Жака с недовольным котом, которого опшикали из пульверизатора, и кладёт свои горячие ладони Шастелу на плечи. — Расскажешь ещё что-нибудь? Так интересно тебя слушать.
Шастелу не верится, а Ной говорит абсолютно искренне и прямодушно. И это немало развязывает язык даже без алкоголя.
Из комнаты они в итоге так и не возвращаются на кухню, остаются здесь, на сложенной в диван кровати. Старший потихоньку рассказывает о Питере, о себе совсем немного, хотя Архивист и просит сказать побольше.
Время бежит незаметно. Но ещё незаметнее оказывается подкравшийся тактильный голод Шастела, заставивший забыть о границах и позволить еле знакомому юноше греть его ладони в своих и гладить музыкальные пальцы.
— Правда не знаю, как нам улечься… — вспоминает Шастел, когда Ной сонливо зевает, сморенный мерным постукиванием дождя по стеклу. — Кровать одна.
— Мурр может лечь живой перегородкой, — мысль не совсем ясная, потому что Ной и вправду спит уже на ходу и слепляет вместе слова, но звучит не так плохо.
Шастел на это тихо хмыкает и слегка закашливается, слишком резко встав, чем пугает Ноя и заставляет вынырнуть из полудрёмы.
— Помоги пожалуйста тогда, и будем ложиться, — он неопределенно качает головой, мол «всё в порядке».
Ной обеспокоено поглядывать на него не перестаёт, но помогает превратить диван в кровать и сделать на ней два спальных места.
Злополучное окно Жан-Жак закрывает получше, забытый свет на кухне гасит, дверь входную проверяет.
Ной переодевается с лёгким чувством неловкости и сидит ждёт его на краю кровати, усадив к себе на колени Мурра в качестве пушистого островка спокойствия — пусть гостеприимный хозяин квартиры ляжет первым, потом и он найдёт своё место.
Не одному ему странно, но Шастел старается казаться серьезнее и невозмутимее, раз он оказался аж на шесть лет старше. Хотя ему, наверное, ещё более странно и неловко — кто вообще последний раз видел его в настолько простом и домашнем виде?
Впрочем, спустя взаимное «спокойной ночи» и минут пять тишины, нарушаемой лишь дыханием быстро отключившегося Архивиста, оказывается не так уж плохо.
От Ноя жаром веет даже на расстоянии и это греет лучше всякого одеяла; и лицо у того такое расслабленное, впору примеру его последовать. У головы спокойно мурчит Мурр, а когда Шастел поднимает на него глаза, кот тоже приподнимает мордочку и светящимися в темноте аметистами смотрит на него, словно на дурака. «Чего не спишь?»
И вообще вопрос довольно верный, поэтому Жан-Жак позволяет себе перестать думать и утонуть во сне с надеждой не кричать от увиденного там, чтоб не пугать Ноя.
