***
Жан-Жак с детства был нелюдим. Спал в холоде, часто даже на голодный желудок — хотя такое и сном не назвать — и даже с Хлоей весьма мало что поменял. Не считал, что заслужил. А всё делаемое им — плата за заботу. Её же нужно заслужить, как и нежность, и любовь? Не могут же его, своим рождением опозорившего отца, каким бы тот ни был, любить от чистого сердца за просто так? Проснуться трудно — воспоминания не отпускают, давят тяжёлой наковальней на грудь, сдавливают горло приступом кашля. Кто-то сжимает его руку в тёплых объятиях и тыкается носом в плечо, тихо сопя что-то невнятное. — Жан-Жак… — тихо бормочет Ной. — Ты чего так дрожишь? Спросонок ни один не понимает ситуации. Ной, ещё не разлепив глаза, не видит гримасу боли, слёзы на чужом лице и кровь в уголках губ. Жан-Жак не понимает, зачем Архивисту понадобилось обнимать его руку, если стоило бы вырвать из его груди сердце. Когда ответа не поступает и вместо него только хрипло дышат, не в силах совладать с языком, Архивист всё-таки просыпается. Руку ещё не отпускает, но поднимает голову, глаза открывает. Вот это испуг — так последний раз пугалась Сказка в его первый приступ при ней. Шастел хочет улыбнуться, но не знает, получается ли, только Архивист пугается ещё больше. Ной подскакивает как ошпаренный, убегает на кухню; журчит вода, он чем-то шуршит. Возвращается со стаканом воды, салфетками — а, так у него всё-таки пошла кровь? — и все такой же взволнованный. Жан-Жак всё ещё не может ничего сказать, тело его всё ещё совсем не слушается и болит, как одна большая открытая рана, поэтому приходится повиноваться рукам Ноя. А тот бережно приподнимает его под плечи, стекающую по подбородку каплю крови ловя салфеткой, подносит к губам стакан. Пересохшие губы открыть удаётся. Шастел жадно глотает воду с безумно неприятным чувством, словно его горло расслоилось на мелкие сухие чешуйки, а теперь собирается обратно. Кашель не идёт — обошлось. — Слышишь меня? — Архивист убирает пустой сосуд, укладывает его обратно, вьющиеся растрёпанные волосы поправляет, убирая с чужого лица. Они знакомы всего день и от такого переживания за него у Шастела чуть глаза не лезут на лоб. Он вздыхает, откашливается в сторону всё-таки и кивает. — Merci… Ты извини, Ной, такое бывает, — Шастел вздыхает, приподнимаясь на локте. Почему-то лучше работает та рука, которую во сне обнимал Архивист, словно своим теплом тот не давал ей поддаться власти холода сонного паралича. — Может быть ты пьешь какие-нибудь таблетки? Или отвары, не знаю?.. — Ной задумчиво прикусывает губу, наверное, припоминая что-нибудь из слов Учителя о помощи болеющим. — Есть одни, но ты ложись, если хочешь. Я сам пойду приму их, всё равно скоро вставать бы пришлось, — Шастел, как ему кажется, улыбается и наконец пересиливает оцепенение. В комнате нет часов, только на кухне, и Жан-Жак надеется, что Ной не заметил: шесть часов утра ещё только. Он накидывает кофту, потому что в одной футболке с домашними штанами прохладно, и уходит на кухню. Пьёт самый простой обезбол, пренебрегая частью рекомендаций, и ставит чайник. Нужно ещё приготовить завтрак, но пока сил — никаких. Проходит, наверное лишь около получаса, как Ной всё-таки появляется на кухне. Весь такой взъерошенный, немного помятый. Он, кажется, даже не замечает, что «потягушки» открывают его плоский живот, и выглядит это до неприличия мило. — Не смог уснуть? — интересуется Шастел, открывая дверцу морозилки, и зевает, заразившись от Архивиста. В ответ сонное «угу». Ной трёт глаз, облокачивается на бок холодильника и глядит на Шастела внимательно. — Подумал, мало ли что-нибудь произойдёт с тобой, а я спать буду, — он вздыхает и поправляет пятерней свои волосы. — Ничего бы не случилось, это лишь сонный паралич был, — Жан-Жак чуть усмехается, пожимая плечами, и кладёт на столешницу целофановый пакет с замороженной нарезкой овощей. Так и хочется спросить: «от чего ты так беспокоишься за меня, Ной?», но Шастел молчит, прикусывая кончик языка для надёжности. Ной будто стесняется расслабляться, всё стоит, прислонившись к холодильнику, да наблюдает. — Жан-Жак, может это не моё дело, но, — Ной запинается, в чужих глазах выискивая признаки того, что продолжать категорически не стоит, но не находит и продолжает, — ты кого-то звал во сне. И говорил, что больно. Жан-Жак молчит. Тишину на кухне разбивает только постукивание ледяных кусочков овощей о сковороду. Архивист ждёт со всё нарастающей тревогой. А если его сейчас же прогонят? Он и так хотел сказать, что будет искать сегодня отель, но всё-таки ссориться с милым человеком не хотелось. — Не так важно. Это просто старые воспоминания четырнадцатилетней давности, — всё же вздыхает Шастел, думая, дальше услышит просьбы рассказать, как вчера, и морально настраиваясь на отказ. Но выдаёт Ной совсем другое: — Четырнадцатилетней?! — А, ну… Да, четырнадцатилетней. Тогда мне было десять лет всего, — неловко запинаясь в речи и роняя из вздрогнувших пальцев деревянную лопатку, отвечает Жан-Жак. — То есть. Ты старше меня на, — так и видно мысленного маленького Ноя, быстро пробегающего по числам в подсчёте, — пять лет? — Ну то есть, — Жан-Жак не сдерживает смешка, наблюдая за огоньком в глазах Ноя. Овощи к тому моменту уже растаивают окончательно и начинают прижариваться, поэтому внимание приходится переключить на это, пока Архивист занимается своим маленьким открытием. — Это… Жан-Жак, спасибо ещё раз, что пустил переночевать, — молодой вампир глядит на него чистыми и светлыми глазами. Такой не способен, кажется, врать и лукавить. — Я просто вспомнил себя. Совесть не позволила бы мне тебя оставить, — держа сковородку одной рукой, Жан-Жак ловко переворачивает уже смесь из овощей и кубиков мяса и снова получается восхищённый взгляд. Неужели Ноя поражают даже такие мелочи, как готовка? — Да и я не гоню тебя никуда. Решение далось не сразу. Даже видеть чье-то пальто и сапоги на входе безумно непривычно, что уж говорить о сне бок о бок и разделении своей маленькой грустной квартирки с кем-то, кроме Сказки. Но всё-таки Ной не кажется плохим, особенно после утра. Обычно люди пугаются ещё на этапе безумного от боли, но кажущегося всем злым взгляда — взять хоть ту же бабулю в метро вчера. А Архивиста это как будто обходит стороной. Нет у него ни страха, ни отвращения в отношении Шастела. — Правда? Merci, Jean-Jacques! — с по-щенячьи радостными глазами удивляется Ной. — Я бы не хотел доставлять неудобства. — Я всё обдумал. Если тебя устраивает нахождение с таким, как я, то оставайся, — Шастел сковородку задумчивым взглядом сверлит, думая скорее над тем, что нужно добавить ещё. Принимая решение, что всего достаточно, он отставляет ее на вторую холодную комфорку и вздыхает поглубже, разгоняя застой в лёгких. — Каким таким? Кровь у тебя, даже с учётом болезни, пахнет хорошо. Как кровь доброго человека, не совершившего ничего плохого, — беспечно выдаёт Ной, что думает, не задумываясь как это на самом деле звучит. А ведь так подумать, сказанные слова не такие уж простые, как может показаться. Вампир буквально признался, что находит чужую кровь вкусной хотя бы на запах. — Часто ты людям подобное говоришь? — Шастел хмыкает, прикусывает губу, случайно делая ранку клыком, и протягивает Ною тарелки и приборы. — Ладно, буду иметь ввиду. Поставь всё на стол, пожалуйста. Ной тушуется смущённо, взгляд в пол опускает, но мотает головой мол «не часто». Просьбу выполняет и только потом поднимает на Шастела взгляд. Тот ничего не говорит, просто улыбается уголком губ и вздыхает, немного напоминая Ною Луи. За завтраком темы для разговора не находится, но оказывается, что и молчать вдвоём, размышляя о своём, вполне комфортно. Даже с фрилансерством, у старшего сегодня дел полно и скоро ему нужно покинуть квартиру. Он не знает, почему же исчезла, оставив его, Сказка, но кто сказал, что это остановит его от поисков? Пока она ему снится, пока она в каждом отражении, словно любое зеркало — Еиналеж, пока вопросы ещё без ответов. — Ной, мне сейчас нужно будет уйти. Дубликата ключей, как ты понимаешь, у меня нет, — он чуть усмехается тому, как Ной неловко тыкает в фасолевый стручок вилкой, словно Жан-Жак его осуждает или подгоняет. — Ты останешься здесь или хочешь в город? — Мне нужно увидеть одного человека по рекомендации Учителя, поэтому я побуду в городе, — он сдувает с лица светлую прядку и глядит на Шастела. — Хорошо. Я вернусь ориентировочно к семи, наверное, удобнее будет уже у подъезда встретиться, — старший ведёт кончиком пальца по ручке кружки и задумчиво шкрябает ногтем стык от лепки. И снова Архивист замечает некую печаль в глазах Жан-Жака, когда тот замолкает и не отвечает на весёлый настрой самого Ноя. Словно того что-то ужасно тяготит, скребёт по душе и выдирает из неё клоки, как ворон из печени Прометея, но он возомнил себя Иисусом и несёт свой крест упорно на гору. Даже если до вершины ещё ой как далеко. Ной украдкой тоскливо вздыхает, вспоминая Луи до боли ясно — у этих двоих разве что цвет глаз разный, — и осторожно касается лежащей на столе ладони Жан-Жака, большой палец которой тот нещадно скребёт в кровь у ногтя. Прикосновение совсем недолгое, спонтанное и удивляет Шастела, заставляя отвлечься, а вставший из-за стола Архивист только простенько улыбается и собирает пустые тарелки с приборами, направляясь к раковине. Ной, кажется, совсем его обезоружил, потому что даже слов про «да я сам помою» не слышно. Что бы ни тревожило Жан-Жака, Ною почему-то беспросветно хочется ему помочь. Хотя бы такой мелочью. Разговоры потом снова почти ни о чём: Мурр, одежда, потому что Ной не хочет, чтоб Шастел морозил шею, места их направления. Нужно же понимать, где и сколько примерно каждый будет находиться. Вначале на метро едут вместе, потому что по одной ветке нужно и только потом расходиться. Ной пристально следит за Шастелом, видать, припоминая вчерашнее происшествие, и буквально за локоть выводит из толпы, чтобы не нагнетало и было чем дышать. Жан-Жак снова в маске и его улыбки не видно, когда он прощается с Ноем, выбегая на одной из станций для пересадки, но Архивисту достаточно увидеть морщинки в уголках серых глаз. В метро на оставшегося вампира смотрят чуть странновато — не нравятся белые костюмы? А вот посоветованный Учителем Паркс оказывается хоть и не самым добрым человеком — по сравнению с Шастелом или Доминик так вообще ещё тот гаденыш, — но помощь всё-таки оказывает. Даёт доступ в несколько библиотек, к одному музейному архиву и обещает позвать Ноя, когда снова будет вспышка из-за Неннии. Времени после приёма оказывается ещё уйма, так что Архивист решает заглянуть в одну из библиотек — может быть, будет что-то ценное, что возможно взять домой. В залах тишина, но работник и работница немного странно на него смотрят. Надо будет спросить Шастела, может, он скажет, что это за особенность такая у местных жителей. Впрочем, Ноя уже не так занимает это, когда среди стеллажей обнаруживается весьма интересный и явно сулящий надежду: должно же среди этих всех томиков быть что-то полезное. Время бежит незаметно, когда с головой погружен — Архивист пролистывает страницу за страницей, помечая в блокнот нужные мелочи, и совсем не обращает внимания, что людей прибавилось, на улице за панорамным окном потемнело, а время уже подбегает к шести часам.Пора и честь знать.
Забирая пару книг с позволения работников, он им кивает и уходит. Питер вечером очень красив — в дождь и туман Ной как-то это упустил. А теперь есть возможность любоваться на загадочные рельефы лепнины, на витиеватые балконы и слегка пугающие арки домов. Людей в метро много-много — почти не пошевелиться. Но Архивист всё же изворачивается и пишет Шастелу, что уже едет домой, в ответ получая: «я освободился пораньше, тоже иду. Встретимся у подъезда». Дальше сеть ловит только на остановках и то не везде, но и вроде более ему не пишут — Ной телефон и не трогает. На нужной станции накатывает странная тревога, будто что-то могло поменяться. Неужели где-то здесь зараза? Или Шарлатан? Но нет, всё тихо. А тревога не унимается даже по дороге до дома. Ной пробует позвонить Шастелу, потому что на новое смс тот не отвечает, оно даже не доставлено оказывается. Но и звонок не проходит. С первого раза как минимум. Хотя слышимое с того конца погоду не делает: — Эй, челкарь, попутал что-то? С тобой разговаривают! Отвечай, ты откуда бушь, забугорный туберкулёзник? Ной слышит, как ему, а не этому отвратительному голосу, на французском шепчут адрес. Сигнал к действию принят — в голове ясно рисуется картина бледных губ, испачканных кровью от нежданного кашля, произносящих все следующие непонятные слова.