Глава 23: После
Том думал, что знал, что такое страх. Он постоянно испытывал его, когда с новой постановкой выходил на сцену в театре, занимался экстремальными видами спорта, смотрел, как его племянники носятся по двору и лазят по старым деревьям, и Том испытывал страх, когда надолго прощался с родителями из-за своей очередной командировки, и в голове мелькали мысли, что родители уже не молоды и что угодно может произойти во время его отсутствия. Он знал, что от страха становится тяжелее дышать, что при этом дрожат коленки и бросает то в жар, то в холод, а ладони непроизвольно потеют. Он испытывал страх очень много раз в жизни, однако никогда не думал, что на самом деле страх не такой, что настоящего страха он не познавал. До одного момента. Когда Сильвия позвонила Тому и сообщила, что Александра у неё… вот тогда-то Том и понял, что такое настоящий страх. Он осознал, что от страха не становится тяжелее дышать, от настоящего страха, от леденящего душу ужаса, человек просто перестаёт дышать, горло сдавливают невидимые тиски, а тебе остаётся лишь безвольно хрипеть в ответ. Коленки не дрожат, вовсе нет — тело просто перестаёт слушаться, замирает в одном положении и ты не можешь пошевелиться. От страха всё тело пронизывает резкая боль, внутри всё болезненно сжимается, а взгляд становиться стеклянным. Ты больше ничего не видишь, ты просто слышишь громкий стук своего испуганного сердца где-то в ушах и молишься, хоть до этого никогда и не верил особо в существование чего-то потустороннего. Когда Алекс вывезли из того дома, всю в крови и без сознания, Том думал, что умрёт на том же месте. Ему захотелось кричать, но ледяная хватка страха не позволяла. Страха, что Сильвия что-то сделала с Александрой… Том винил себя в произошедшем, считал себя дураком, потому что не заметил положения Алекс, что не понял, что произошло. Он проклинал себя, свою глупость и свой злой язык, что когда-то при Алекс высказался так жёстко насчёт детей. Вселенная подарила ему счастье, столкнула с Александрой в том тёмном переулке именно тогда, когда ему это было нужнее всего, а он просто упустил его. Потерял своё счастье, сам разрушил, спугнул, прогнал… Он не боролся, он был труслив и слеп и ничего не сделал, чтобы вернуть Алекс или хотя бы узнать истинную причину её ухода. И вот теперь, стоя под ледяным солнцем весеннего дня, он пожинал плоды своего бездействия: смотрел, как любовь всей его жизни вывозят из дома его бывшей, всю в крови под оглушающий стук его сердца.***
Никто не любит больницы. Практически у всех людей на Земле они связаны с плохими воспоминаниями, и даже если у кого-то и произошло в больнице что-то радостное, например, рождение долгожданного ребёнка или восстановление зрения и теперь ты можешь отказаться от раздражающих очков, то всё меркнет, когда случается смерть, когда ты теряешь близкого человека. Или получаешь увечье из-за врачебной ошибки или тебе сообщают новости о том, что ты больше не сможешь ходить, или говорить, или видеть. Сколько бы хорошего за всю твою жизнь не произошло с тобой или твоими близкими людьми в больнице, всё меркнет, стоит случиться чему-нибудь поистине плохому и всё, ты больше не можешь видеть в больнице ничего хорошего и светлого, ты больше не вспоминаешь о том, что они созданы людьми, чтобы спасать людей. Тебе больше так не кажется. Томас сидел в больничном коридоре на неудобной скамье и смотрел на белую стенку перед собой. Проходящие мимо люди совершенно не мешали ему созерцать всю бренность и подлость этого мира, виня себя и мучительно ожидая хоть каких-нибудь новостей о Александре и их ребёнке. Страх постепенно уступал своё место отчаянию и некой опустошенности. Дышать всё ещё было трудно, каждый вздох сопровождался болью и дрожью во всём теле. — Когда нам наконец-то сообщат, что с моей сестрой? — вопрос Сэма заставил Тома оторвать взгляд от стенки и перевести на паренька. — Не знаю, — тихо ответила Мия, сжав его плечо. Том закрыл глаза. В который раз возвал к богам, чтобы у Александры всё было хорошо и выдохнул, пытаясь согнать с себя хотя бы отчаяние. — С ней всё будет хорошо? — снова спросил Сэм. — С ней должно быть всё хорошо, — сказала Мия, обращаясь не только к Сэму, но и пробуя в этом убедить ещё и себя, а также, может быть, и Тома. — Она сильная, справится. После её слов повисло молчание. По крайней мере между ними, ведь больница всё ещё жила своей жизнью, совершенно не обращая внимание на них. Вдалеке слышались переговоры медсестёр на посту, где-то в какой-то палате, а может и в нескольких, угадывался мерный «пик» медицинских приборов, шарканье обуви по кафельному полу создавало чуть ли не белый шум, а противный треск лампочек под потолком и вовсе мог погрузить человека в транс. Больница утопала в раздражающих звуках, в специфических запахах, в людях, в переживаниях, в чужой боли и радости. Эдакая гремучая смесь из безразличия, напряжения и слёз, которая до сих пор каким-то чудесным образом не взорвалась. — Вы родственники Александры Марии Бёрк? — голос доктора заставил Хиддлстона разлепить глаза и резко встать. То же сделали и Сэм с Мией. Последняя даже схватилась за рукав халата доктора. — Что с ней? — спросила она. — Её привезли с переохлаждением и угрозой выкидыша, но сейчас всё в порядке, — успокоил доктор и мягко убрал руку Мии. — Александра родила, она и малыш в порядке и скоро они оба смогут вас принять. Только не всех сразу, естественно. Я так полагаю, вы отец ребёнка? — Мужчина посмотрел на Томаса. — Примите мои поздравления. — Спасибо, — тихо выдохнул Том. — А кто у меня? — Мальчик, — улыбнулся доктор.***
Том стоял на крыше той же больницы и плакал. Облокотившись локтями о перила, опустив голову вниз, он плакал беззвучно, чувствуя как горячие слёзы текут по щекам. — Долго ты будешь тут себя жалеть? — неожиданно раздалось совсем рядом. Том встрепенулся и резко обернулся. Рядом стоял Сэм и так же облокачивался локтями о перила. Но только парень не плакал. Он просто стоял и смотрел вдаль, на шумный город, на безоблачное небо, на весенний закат. — Ты любишь мою сестру? Том кивнул. Стёр ладонями слёзы и зарылся пальцами в свои короткие волосы: — Очень. Больше жизни. Сэм хмыкнул. — Тогда почему стоишь тут и рыдаешь, а не бежишь к Алекс? — спросил он, всё ещё смотря вдаль. — Я не знаю, что ей сказать, — ответил Том. — Не знаю, как попросить прощение за то, что не знал о ребёнке, не понял, почему она ушла. Не остановил и не попытался вернуть. За Сильвию. При упоминании последнего имени Сэм поморщился: — В том, что произошло с Алекс виновата только эта дрянь, а в остальном, в том, что между вами произошло до, виноват не только ты, но и Алекс. Вы оба такие дураки. — Любовь делает людей такими, — пожал плечами Томас и тоже посмотрел вдаль. — Когда любишь, то иногда становиться страшно что-то сделать не так или сказать не то и потерять любимую навсегда. — Ага, поэтому вы с сестрой решили молчать и ничего не делать, — беззлобно фыркнул Сэм. — Неплохую кашу вы заварили своим молчанием и дурацким страхом. Том был согласен. Кашу они заварили что надо, но вот как её расхлебать, мужчина всё ещё не знал, ему всё ещё было страшно. Хиддлстон оторвал взгляд от шумного города и взглянул на небо. Уже вечерело, солнце окрашивало горизонт в тёплые оранжевые цвета. Мир потихоньку просыпался после зимы. — Мне ведь тогда не понравилась ваша идея пожениться, — вдруг сказал Сэм, нарушая вечернюю тишину. — Подумал, будешь использовать мою сестру. Влюбишь в себя, сделаешь больно. Он, наконец, выпрямился и оторвал взгляд от раскинувшегося пейзажа. — В принципе, так и произошло, — сказал Сэм, взглянув на Тома. — Но я всё равно одобряю ваши отношения. Том удивлённо посмотрел на паренька. — Чего смотришь? Иди уже к ней, а то до самой старости тут простоишь, так и не набравшись смелости, — фыркнул он. — Тоже мне взрослые. Смех да и только.***
Дверь в палату медленно отворилась и в комнату вошёл Том. С небольшим букетом жёлтых тюльпанов и плюшевым мишкой в руках. Медсёстры и врач загадочно улыбнулись, переглянулись между собой и вышли, оставив Тома и Алекс наедине, пообещав вернуться через час, чтобы проверить состояние мамы и малыша. Вечернее солнце красными лучами, пробиралось в небольшую светлую комнату и рисовало незатейливые узоры на белом потолке и стенах. — Привет, — сказал мужчина, когда за персоналом закрылась дверь. Он попытался улыбнуться, но вышло слабо. Его дыхание перехватило от картины, которую он и не думал никогда увидеть — в просторной палате, на больничной койке полулежала Алекс с крохотным человечком на руках. Закатное солнце весело играло в её волосах, карие глаза цвета мёда блестели счастьем и на губах застыла безмятежная улыбка. А малыш спал. Обхватив указательный пальчик мамы, он тихо спал, мило причмокивая губами во сне. Его сын. Это был его сын. У Тома сжалось сердце. Сжалось и облилось кровью, а на глазах снова навернулись слёзы. С Алекс всё хорошо, с их ребёнком всё хорошо. — Ты наверное злишься на меня, — тихо спросила Александра, пряча глаза и крепче прижимая сына к себе. Улыбка спала с лица. — Нет, — так же тихо ответил Том, присаживаясь на край кровати рядом с Алекс. — Я лишь не понимаю, — немного хрипловато продолжил он, — почему ты не сказала мне, что беременна? Алекс промолчала. — Это из-за моих слов? Из-за всего того, что я рассказывал тебе? — Прости… — только и ответила девушка. Том помотал головой и, отложив букет с медведем на прикроватную тумбочку, накрыл своей ладонью ручку Александры. — Это ты прости, — сказал мужчина. — Это моя вина, что всё так получилось. — Но это я решила не рассказывать тебе о сыне, — Алекс подняла глаза на Томаса. — А я потерял разум от любви к тебе, — Хиддлстон сжал ручку девушки сильнее. — Испугался собственного счастья, недостаточно хорошо к тебе относился, не так, как ты заслуживаешь, и ещё мои слова о детях… я даже не представляю насколько сильно ранил тебя тогда. Прости… — Всё нормально, всё хорошо, — Алекс попыталась успокоить Тома, почувствовав надломившиеся нотки в его голосе. — Мы оба поступили очень глупо и теперь… теперь у нас есть ребёнок, и я пойму, если вдруг ты не захочешь… — Нет! — перебил Хиддлстон, не давая Александре закончить фразу. — Я люблю тебя и люблю нашего сына. Влюбился в него с первого взгляда, как и в тебя. Хотя нет, его я полюбил сразу же в тот момент, как только узнал о его существовании. И я обещаю сделать вас обоих счастливыми, обещаю, что никогда больше так глупо не поступлю, что больше не буду трусом, не буду бояться поговорить с тобой. Я люблю тебя, Алекс, слышишь? Люблю тебя и нашего сына и ни за что на свете вас не брошу. Алекс прикусила губу и тихо всхлипнула. Малыш на руках нетерпеливо дёрнул мамин пальчик, который всё ещё держал в своей руке, но не проснулся. — И я люблю тебя. Так сильно люблю, что перехватывает дыхание, а сердце каждый раз замирает при виде тебя. Я не хотела делать тебе больно, прости меня, глупую, — тихо, сквозь слёзы и усталость, прошептала Алекс. — Ты стал моим миром, Том. А Том словил её шепот своими губами. — Я влюбился в тебя, — прошептал он прямо в губы любимой, одной рукой помогая придерживать их сына, — в твою привычку хмурить носик, когда ты работаешь над фотографиями, в твою широкую улыбку, что озаряет всё вокруг меня, и я полюбил то, как ты смотришь в ночное небо. Кажется, я влюбился в тебя той самой первой ночью, когда мы встретились. Я люблю всё в тебе, всю тебя от кончиков пальцев до кончиков волос и те месяцы, что мы жили с тобой вместе, были самыми счастливыми в моей жизни, — Том оставил короткий поцелуй на солёных губах Александры. — Я люблю тебя. Я не устану это повторять, я буду повторять это до конца наших дней. Я лишь хочу, чтобы ты услышала, чтобы поверила в мою любовь. И я прошу прощения у тебя, что не сказал этих слов раньше, что обидел тебя, отпугнул и не показал то, насколько ты дорога мне, что позволил тогда уйти. И их губы слились в поцелуе. В поцелуе, в который они вкладывали все свои невысказанные чувства и мысли. В нежном поцелуе, упоительном и сладком после долгой разлуки. Этим поцелуем они давали друг другу обещание больше не бояться, быть вместе и любить друг друга вопреки всем и всему, до глубоких морщин и седины в волосах, пока смерть не разлучит их, но даже тогда они обещали находить путь друг к другу во всех последующих жизнях, на этой земле и на других, где бы они не оказались после…