BOREALIS

      Отделанная полированным чёрным мрамором ванная тонет в густой горячей дымке, повисшей в воздухе. По напрочь запотевшему от влаги зеркалу скатываются мелкие водяные капельки, оставляя за собой похожие на узоры тоненькие изогнутые струйки. И Гакт медленно проводит ладонью по стеклу вслед за ними, чтобы стереть этот осевший пар и почувствовать отрезвляющий холод.       Гакт каждый раз пристально смотрит в зеркало, вылезая из ванны. Но не из-за того, что ему хочется в очередной раз полюбоваться на собственную красоту и он часами может простаивать перед этим самым зеркалом, нет. Это не его прихоть, а суровая необходимость. Стоя перед посеребрённым стеклом, Гакт придирчиво разглядывает свою белую кожу, выискивая на ней похожие на кровоподтёки сине-чёрные пятнышки. Они нечасто, но время от времени проступают — это разливается бореалис, выработанный его кровью. Многие думают, что наркотик не вредит ему, ведь организм сам, по сути, производит его. Но это неправда. Вредит, ещё как вредит. Порой он до такой степени разъедает сосуды, что они лопаются, как от удара, и тогда бореалис растекается под кожей подобно большим синякам. И такие «синяки» — верный признак, что Гакту надо срочно бежать на осмотр к Юки и просить его вколоть противоядие и обработать проблемное место.       Машинально растирая полотенцем мокрые каштановые волосы, Гакт слегка щурится, вертится из стороны в сторону и тщательно всматривается. Несколько минут молчания и тихого шуршания — и осмотр закончен. Белая, как снег, кожа выглядит безупречной. А значит, к счастью Гакта, визит к их грубоватому «семейному доктору» откладывается, и вечером можно преспокойно поваляться в постели. Гакт улыбается и, потянувшись вперёд, прикладывается к холодному стеклу губами; то размыкает их, то сжимает с силой, стараясь вообразить самому себе, что это настоящий поцелуй. Только вот с кем… С самим собой, наверное.       — Ты совершенство, ты ведь знаешь об этом?       Он жарко шепчет, из-под едва разомкнутых век поглядывая на своё отражение. А подрагивающая ладонь устраивается на животе, в котором всё так и скручивается. Прошло всего пару часов с того момента, как они с Ками вернулись домой из заброшенного приюта после занятий любовью. А тело уже опять требует своего. В этом весь Гакт — бореалис постоянно подстёгивает его желание и заставляет вечно сходить с ума и хотеть секса.       — Гакт! — высокий голос буквально ударяет его по ушам, и он резко распахивает веки. Взгляд голубых глаз в отражении на мгновение кажется испуганным, но их тут же снова затягивает привычная ледяная корочка; так они выглядят пустыми и безумными. — Гакт, паршивец, куда подевался?!       Кози. Больше никто из ближайшего окружения не зовёт его так ласково. Гакт хмыкает и швыряет на бортик ванны полотенце, потянувшись за другим, побольше, чтобы обмотать им бёдра — одеваться слишком лень, да и не прихватил он с собой одежду, она осталась в комнате. Придерживая толстую махровую ткань, Гакт возвращается в спальню.       Ему нравится темнота, поэтому по вечерам он оставляет включённым лишь небольшой ночник возле постели, света от которого чуть больше, чем от тлеющей свечи. И взгляд сразу выхватывает в этом свете сидящего на краю постели альфу с растрёпанными в беспорядке волнистыми красными волосами. А в руках у него — короткий латексный комбинезон, небрежно брошенный Гактом после возвращения.       Услышав шаги, Кози вздрагивает и едва не роняет одежду, но всё же кладёт её на место и встаёт.       — Чего ты орёшь, Кози? — раздражённо бросает Гакт, подойдя к нему почти вплотную и демонстративно потирая ладонью шею. — Так трудно две минуты подождать?       Кози щурит глаза. На нём форма Тени — надетая на голое тело кожаная жилетка и штаны ей в тон, блестящие, облегающие длинные ноги, как вторая кожа, и открывающие впалый живот, на поясе болтается кнут. Лишь фуражки на голове не хватает. И на лице, как и обычно, боевой раскрас безумного арлекина — выбеленная до мертвенного состояния кожа, слегка размазанная чёрная помада, а глаза, похожие на прозрачные льдинки, окружены длиннющими ресницами, причём приклеенными не по линии роста родных, а на веко, выше, они остаются на месте, когда он моргает. Такой вид обычно означает два варианта — Кози собрался либо на ночное дежурство, либо на какие-то очередные переговоры, на которые Гакта почти никогда не берут.       — Я и ждал, — фыркает Кози, скрестив на груди руки. — В дверь долбился целую вечность. Никто не ответил, вот я и решил, что ты опять куда-то удрал.       — Да никуда я не удрал. Вы же мне запретили проституцией по ночам заниматься, — язвительно бросает Гакт и закатывает глаза. — Я послушный мальчик, делаю то, что мне говорят. Я был в душе, если ты ещё не понял. И я как-то не ожидал, что ты вот так просто вломишься ко мне в комнату, да ещё в такое время. Ты же нечасто меня балуешь своим вниманием, вечно вы с Маной шуршите.       Он с удовлетворением видит, как у Кози дёргается бровь. О да, выводить эту вспыльчивую Тень из себя, какое же удовольствие.       — Какого хуя тебе надо? — продолжает Гакт, щурится и обхватывает себя за плечо ладонью. — Просто так ты ко мне бы не припёрся.       Кози подходит поближе к нему, покачиваясь на каблуках. На секунду в его взгляде мелькает явная злость, но он сдерживается и вполне мирно отвечает:       — Эй, сбавь агрессию. У меня не одна причина. Во-первых, мы с Ками сейчас пойдём патрулировать улицы около порта, я думал спросить, не хочешь ли ты пройтись с нами.       Обычно Гакт с удовольствием составляет им компанию, и это «патрулирование» почти неминуемо заканчивается оргией прямо на улице, но сегодня у него абсолютно нет желания покидать свою комнату.       — Нет. Я уже помылся и не собираюсь больше никуда выходить, я не в настроении.       Кози, похоже, знал, что ответ будет именно таким, поэтому кивает.       — Хорошо, как хочешь. Тогда вот вторая просьба.       Из крохотного кармана жилетки у него в руках появляется небольшой шприц с длинной тонкой иглой. Гакт едва не вздыхает разочарованно. Бореалис. Ну конечно, это единственное, что им нужно от него. Кроме секса ещё, может быть.       Он недовольно цокает языком и наклоняет набок голову, показывая всем видом, что Кози может взять то, что ему нужно. Кози касается пальцами его шеи, но не так, как это обычно делает Ками, а грубовато, небрежно отводя в сторону длинные пряди каштановых волос. Его ногти, белые и острые, как стилеты, украшенные узором в виде чёрных кружев, довольно сильно царапают кожу. А спустя мгновение прямо в вену под ухом отточенным движением втыкается игла, и Гакт шипит, машинально высовывая язык. Вроде привык, наркотик из него вытягивают регулярно, а всё равно больно.       Напряжение внизу живота, казавшееся слабым, едва уловимым, неумолимо растёт, он это чувствует. Гакт заводится почти от любого чужого прикосновения; даже такой мелочи, как грубоватое поглаживание шеи, более чем достаточно, чтобы свести его с ума. Он краснеет и дёргает языком, как шипящая кобра, а руки судорожно стискиваются в кулаки. Плохо. Кози редко идёт у него на поводу, сейчас он просто заберёт шприц с кровью и ускользнёт на дежурство, а Гакт опять будет всю ночь метаться по кровати и сходить с ума в одиночестве.       — Кози… — выдыхает Гакт, прикрывает глаза и переступает с ноги на ногу, качнув бёдрами; от этого движения кое-как державшееся влажное полотенце с тихим шорохом соскальзывает на пол. Грудью Гакт чувствует, как Кози вздрагивает; но в прозрачных глазах он видит нехорошую усмешку. — Слушай… А будет сильно херово, если ты на своё дежурство попрёшься ка-а-апельку позже обычного?       Гакт легонько кусает его острый подбородок, улыбается зазывно, прижавшись к нему вплотную и коленом надавив на пах. Облизывает жадно губы, проводит по ним языком, заманивает прикоснуться к ним. Шприц, наполненный кровью, всё ещё в его шее; Кози тянется к нему, но замирает буквально в миллиметре от его рта.       — А что? — всё с той же ухмылкой тянет Кози, пальцами грубо вздёргивая его голову за подбородок.       — Ничего, риторический вопрос. Я тебя не отпущу, — с придыханием шепчет Гакт. И нервно дёргает головой: — И убери уже от меня нахер этот шприц! Он почти полный, вам надолго хватит.       Кози хмыкает, выдёргивая наконец из его шеи иголку и убирая шприц обратно в карман жилетки. Пальцами он легонько трёт место прокола, придавливает. Бесполезное действие, игла тонкая, кровь даже не вытекает через такую ранку. А второй рукой он обнимает затрясшегося Гакта за талию и тянет его к себе. Гакт вздрагивает и сразу же выгибается, смеётся, языком проведя влажную дорожку по его щеке. Плевать, всё равно макияж придётся накладывать заново. Мелкие частички белой пудры забиваются ему в нос, и хочется чихнуть, а на языке чувствуется привкус косметики.       — Ну что за бездарная дешёвая проститутка… — язвительно шепчет Кози ему в ухо, и каждое его слово отдаётся в теле разрядом тока.       Гакт вцепляется ему в губы прежде, чем он успеет бросить ещё что-нибудь ядовитое — к «проститутке» и «шлюхе» он уже привык, но Кози может изобрести что-то и более обидное. Жадно раздвинув их языком, запускает его внутрь, лаская белоснежную эмаль зубов, щёку и сами пересохшие, покрытые ранками губы, мстительно размазывая остатки помады. Рванув дрожащими пальцами молнию на жилетке, Гакт водит ладонями по его груди, едва не задыхаясь от ощущения горячей кожи, впивает легонько в неё ногти. И Кози отвечает ему тем же, кусая с силой его губы, сминая ладонями ягодицы. Гакт знает — Кози не будет его ласкать, он терпеть не может прелюдии в любом виде, поэтому лучше насладиться вдоволь этими поцелуями и прикосновениями, пока он их дарит. Они болезненны, да, ранки на губах потом долго будут саднить и подживать. Но Гакту порой необходима боль. Необходима, как воздух: именно она даёт ему понять, что он всё ещё живой и чувствует что-то, что бореалис не поразил его тело в полной мере и он не превратился в подобие тех наркоманов, что лежат на улицах.       Кози отрывается от него легко и равнодушно, словно в секунду растеряв всю страсть, с которой целовал. Гакт смотрит в его бесцветные глаза и опускает ресницы; у него наверняка сейчас розовые щёки и губы раскраснелись, как после парочки крепких ударов по ним, а язык нервно ходит из стороны в сторону. И чистое влажное тело горит, будто плавится мелкими раскалёнными каплями.       И Гакт знает, что он сейчас услышит.       — Раз отпускать не хочешь, то лёг на кровать и раздвинул ноги. Живо.       Кози всегда строит свои указания таким образом, будто они уже исполнены. Показывает тем самым, что не допускает даже мысли о неповиновении. Хотя Гакт и не стал бы ему сопротивляться.       Фыркнув, Гакт гибкой змеёй выскальзывает из его рук и медленно идёт к кровати, поглядывая на него из-за плеча. Он двигается танцующей походкой, ступая по гладкому полу одними лишь пальцами, нарочито сильно качает бёдрами, изгибается. И прекрасно осознаёт — Кози сейчас не может отвести от него взгляд. Он любит глазами. Жестоко и беспощадно, пронзает острым, презрительным взглядом.       Расправленное одеяло тихо шуршит, когда Гакт падает на него и с наслаждением вытягивается. Тот, кто обустраивал эту спальню, явно знал, что Гакту редко придётся лежать на постели одному — сексодром да и только, он со своим немаленьким ростом легко может разлечься поперёк неё. Отведя в сторону прядь влажных волос и запрокинув голову набок, Гакт опускает ресницы, медленно проводит по указательному пальцу кончиком языка и томно прикусывает подушечку.       — Ну же, Кози, — тянет он капризно. — Я начинаю скучать…       Ладонь наглаживает собственный живот, горячий и влажный, кончики пальцев задевают головку члена. И Гакт судорожно вздыхает, когда сильные пальцы крепко хватают его под колени и приподнимают, укладывая как положено, на подушку. Опершись на кровать коленом, Кози нависает над ним, с силой вжавшись выпирающим на брюках бугром между его ног. У него самого на Гакта стоит каждый раз, как и у всего этого странного «семейства», да только он, в отличие от Ками и Маны, никогда в этом не признается.       — Ты скучаешь всё время, пока не трахаешься, — ядовито констатирует он, расстёгивая «молнию» на брюках.       — Конечно, — Гакт коварно улыбается ему и судорожно облизывает губы. — И нечего это как претензию выкатывать! Ну посмотри на меня, — он выгибается и щурит глаза, извивается, милостиво давая рассмотреть своё тело со всех сторон, — разве я не сладкий мальчик? Разве не хочется постоянно меня целовать и долбить мою жопу?       Кози хмыкает, наклонившись к нему и уткнувшись губами в шею.       — Конечно, ты сладкий. С бореалисом вместо крови ты и не можешь быть другим, — он лижет место недавнего укола, хватает губами выпирающую пульсирующую вену, и Гакт томно стонет, запрокинув назад голову и вцепившись пальцами в его плечо. — Иногда даже хочется самому попробовать…       — Не вздумай. Живо станешь как те наркоши. А то и сдохнешь.       У Кози вырывается почти горький вздох, и он тянет Гакта за подбородок, прихватывая губы. Гакт отвечает на грубоватый поцелуй, старательно вытягивает шею, вновь пытаясь запустить внутрь язык. Но это уже не отвлекает его от другого движения — ладонь Кози наглаживает оба их тесно прижатых друг к другу члена.       От этого ощущения Гакт задыхается раз за разом. Это куда острее и интимнее, чем когда его самого просто ласкают рукой; даже кажется, что он и вправду сливается со своим любовником воедино, врастает в него всей кожей.       — Презерватив… — сипло напоминает Кози ему в губы.       — Нахуй резинку! — стонет Гакт, цепляясь за его плечи.       Он опять громко шипит и с силой кусает губу Кози, замечая, как в глазах, замутневших было, опять вспыхивает привычная ярость.       — Ты залетишь, придурок! — еле разборчиво грозит Кози, разговаривать, целуясь, слишком неудобно.       — Не залечу! У меня нет сейчас течки, — Гакт почти задыхается, судорожными рывками двигая бёдрами навстречу его руке, — и я пачками жру противозачаточные. Ненавижу эти блядские резинки, всё удовольствие портят!       Кози хмыкает, поддевая его подбородок. А Гакту кажется, что он буквально чувствует, как сужаются в приступе ненависти зрачки в собственных глазах.       — Ну смотри у меня. Забеременеешь — Мана тебя вышвырнет туда же, где взял.       — Я не боюсь ни Ману, ни твоих угроз идиотских! — рявкает Гакт и с силой ударяется бёдрами в пах Тени. — Шевелись быстрее! Ками тебя небось уже заждался на улице, а ты тут всё отговорки ищешь вместо того, чтобы меня трахнуть!       Кози усмехается и, разжав руку, поудобнее устраивается между его бёдер. И мощным движением проталкивается внутрь.       На секунду у Гакта темнеет в глазах: узел мгновенно раздувается и заполняет его почти целиком. Такая быстрая сцепка? Невероятно… Из груди невольно вырывается громкий хриплый крик, и он выгибается, вцепившись ладонями в одеяло. Кози перехватывает его руку, переплетая их пальцы, прикусывает подбородок и сразу пускается в бешеный танец. Никакой медлительности, никакой нежности и желания дать привыкнуть — нет, только вцепиться в омегу, манящего сладким запахом тела, и не выпускать больше. И он буквально вбивает вскрикивающего Гакта в кровать.       — Кричи, кричи ещё, Гакт! — Кози и сам хрипит, а его глаза окончательно лишились всякого цвета и кажутся такими страшными, по-настоящему сумасшедшими.       Бессмысленная просьба, Гакт и сам не привык сдерживаться: если уж заниматься любовью, то так, чтобы это слышали все. И он стонет громко, почти во весь свой низкий голос, сводящий с ума всё семейство, прерывая эти стоны только привычным шипением. Звуки эхом откатывается от стен, и Гакт чувствует, как Кози вздрагивает всем телом, не прекращая диких, сильных движений.       Этот секс еле-еле удерживается на тонкой, как лезвие ножа, грани, за которой начинается настоящее насилие. Кози ведёт себя как дикий зверь, которого спустили с цепи. В лихорадочном темпе, буквально впечатываясь в бёдра Гакта, больно ударяя узлом простату при каждом движении, он жадно обцеловывает шею, так манящую его запахом бореалиса, и поглаживает член, но это не ласка — Кози в своей манере слишком сильно, до боли сжимает пальцы, и ногти то и дело царапают кожу. Гакт колотится под ним, извиваясь всем гибким и гладким, как у змеи, телом; он бьёт коленями по пояснице Кози и яростно вцепляется ногтями ему в грудь, оставляя кровавые полосы. И собственные крики словно раздирают горло острыми когтями.       Расцепляться раньше времени слишком болезненно для обоих. Кози буквально выдирает член из судорожно сжавшего его тела, и пульсирующий узел наливается краснотой. Опять ухватив оба ствола пальцами, он лихорадочно прижимает их друг к другу и рывками двигает рукой вверх и вниз.       — Одновременно… — хрипит он на последнем издыхании, вскидывает голову, и капельки, сорвавшиеся с волос, падают Гакту на шею. — Одновременно, слышишь?!       Не получается. Его сперма брызгает на живот раньше, и Гакт, собиравшийся продержаться подольше, в итоге тоже не выдерживает. Кожа снова покрывается быстро подсыхающей плёнкой. Обмякнув, Гакт раскидывается по постели, как кукла, пытается отдышаться. Глаза открыты, но он едва видит в этой полутьме что-то кроме мерцающего ночника, и до него, как из тумана, доносится тяжёлое дыхание Кози, отходящего от мощного оргазма.       — Аргх, чёрт… — сдавленно шипит Гакт и проводит пальцами по животу. Липкая, вязкая теплота ниточками тянется за ними. — Одного только не пойму… Тебе обязательно было брать у меня кровь после того, как я помылся?!       Кози смеётся, и его ладонь, холодная и влажная, гладит встрёпанные волосы, касается лица. И Гакт машинально целует её, слегка повернув голову, прихватывает губами кончики пальцев — так он благодарит за подаренное удовольствие.       — Конечно, обязательно. Это Ками может тебя трахать где угодно и не заморачиваться. А я, — наклонившись, Кози быстро и щекотно надавливает на его губы, — предпочитаю, чтобы ты был чистым и пах бореалисом. Ты, может, и шлюха, но всё-таки не уличная. И должен выглядеть прилично.       И Кози медленно встаёт с кровати. Какое-то время из темноты доносятся лишь звуки застёгивающейся «молнии» и стук каблуков, а потом тяжёлая дверь захлопывается, и всё стихает. Остаётся лишь мрачноватый пейзаж острова и чёрного океана, освещённых луной, за панорамным окном.       Обессилевший Гакт медленно поворачивается на бок и кривится. Всё тело такое противно липкое… Надо снова в душ, под горячую воду, смыть с себя чужую сперму… Но мышцы так болят, что совсем не хочется вставать. И он шумно вздыхает.       — Кози, Кози… Можешь сколько угодно звать меня шлюхой, — шепчет Гакт наконец и улыбается. Зло, коварно, с дьявольским огнём в глазах. — Но эта шлюха держит тебя в цепких лапках. И тебе придётся с этим смириться когда-нибудь.