BOREALIS

      Утро на острове наступает очень поздно. Если наступает вообще. Окружающие тучи не рассасываются никогда, в разное время суток они отличаются лишь цветом — ночью грязно-чёрные, а днём сероватые или белые. Иногда Гакту кажется, что этот кусочек суши в океане зажала в себе чья-то огромная мягкая рука, которая никак не желает расслаблять кулак. Здесь часто бывают густые непроглядные ливни и туман, в котором не видно ничего на расстоянии вытянутой руки. А вот голубое небо и солнце Гакт видел только на картинках старых детских книжек в приюте. И он до сих пор верит, что это чьи-то фантазии, чтобы дети просто могли полюбоваться на красивые и яркие, не серые картинки.       Трудно ли жить, совсем не видя солнца? Он не знает. Привык и не страдает уже от его отсутствия.       — Эй… Ками, ты что, уже уходишь?       Панорамное окно его спальни покрыто мелкими капельками. А внизу — мутная пропасть, дома тонут в белом «молоке». И чувствуется, что в воздухе витает холод, даже здесь, в пентхаусе, прохладно. В такую погоду совершенно не хочется вылезать из-под одеяла, наоборот, хочется укутаться в него поплотнее, зарыться, как в тёплую норку, и спать до самого конца света. Гакт лениво приподнимается на локте, наблюдая за Ками; тот сидит на краю постели и довольно потягивается. Длинные рыжеватые волосы спутались после бурной ночи, но всё ещё гладкие, блестят в сером свете, как шёлковая ткань, а на плечах красуется несколько глубоких царапин, оставленных ногтями Гакта.       — Мне пора на патрулирование, — бросает бездумно Ками, нашаривая валяющуюся на полу сетчатую кофту.       — Зачем так рано? — тянет Гакт капризно, дёргая его за запястье.       У него в животе клубком ворочается ещё не остывший с ночи горячий шар, и ему совсем не хочется отпускать Ками от себя и оставаться в одиночестве. Гакт вообще надеялся провести эти дни, как и обычно, в любви с ним.       Но Ками не поддаётся на провокацию. Он задумчиво смотрит на тонкие пальцы, вцепившиеся в кисть, гладит их легонько и разжимает.       — Затем. Ты же знаешь, мне от Маны влетит, если я этого не сделаю.       — Херня какая. Маны здесь нет, — Гакт тянется к нему, ложась животом на одеяло, носом бодая его в плечо. — Какая разница, когда ты пойдёшь патрулировать? Ну прибьёшь на парочку наркоманов меньше… Подумаешь.       Ками окидывает его внимательным взглядом. Усмехается, и его ладонь мягко треплет без того взъерошенные волосы.       — Зайка, я не требую от тебя вставать и идти со мной. Поспи ещё, если хочешь.       — Только вместе с тобой.       Гакт обнимает его обеими руками и рывком, с силой дёргает к себе; привычный жест, призванный сыграть на внезапности. К каждому из этой семейки у него свой отработанный подход. Тренированный Ками гораздо сильнее его физически, несмотря на всю худобу, и сдвинуть его с места при нападении тяжело. А вот реакция у него не всегда молниеносная, поэтому Гакт напрыгивает на него очень резко, без предупреждения.       Секунда — и Ками на шёлковом одеяле под ним, и Гакт, усевшись ему на бёдра, проводит длинным языком по его шее, за ухо, так лениво, медленно и дразняще. И едва не стонет от удовольствия. Наконец-то приятный привкус кожи, а не всей этой косметической дряни, которую они тоннами мажут на лицо и самого Гакта заставляют это делать.       — Посмотри, — томно шепчет ему Гакт, языком задевая уголок рта, — как там противно, мокро, холодно… Сдалось тебе это патрулирование, нам же так хорошо здесь вместе... Ками, — он ухмыляется и с силой трётся уже напряжённым членом о пах, и Ками громко выдыхает от неожиданности, — как ты посмотришь на то, что я сейчас опущу экран на окно и мы с тобой на весь день останемся здесь?       Рука сама собой тянется к прикроватной тумбочке, на краю которой приделан пульт. Но Ками перехватывает его руку и кусает легонько его губу в знак протеста.       — Ох, зайка…       — …Только ты и я, — продолжает нашёптывать Гакт, прихватывая мочку его уха, — в темноте, в уютной постели… Забудем обо всём. И будем только заниматься любовью, пока они не вернутся…       Он не теряет надежды убедить Ками остаться с ним, хотя понимает, что шансов практически никаких. Ками очень предан своей работе, предан старшим и, даже когда их поблизости нет, старается выполнять все приказы. Гакт уверен, что Ками с удовольствием остался бы с ним в тёплой кроватке, а не потащился под дождь ловить буянящих наркоманов. Но чувство ответственности родилось раньше него.       Ками не противится, и несколько минут они проводят в поцелуях. Шелковистые рыжеватые волосы проскальзывают между пальцами; Гакт постанывает ему в губы в нетерпении, трётся об него телом, кожей по коже. Пристраивается, думая, как бы поудобнее зажать его член между бёдер. И едва не рычит при мысли, что для этого ему придётся разорвать обжигающий поцелуй и распрямить спину. Обожаемые поцелуи или секс. Одно из двух.       Пухлые губы Ками вдруг соскальзывают с его собственных ниже, на подбородок, на шею, и Гакт запрокидывает голову. А горячая ладонь легонько, с нажимом гладит живот.       — Зайка.       Ками вдруг тревожно подаёт голос, Гакт вздрагивает и опускает на него взгляд.       — Что?       — У тебя синяк… Вот тут, — Ками легонько проводит ладонью по его шее и задерживает её на том месте, где она переходит в плечо. — Здоровенный такой, как будто чем-то тяжёлым ударили…       Гакт едва удерживает мучительный стон. Ничем тяжёлым его не били, значит, это опять бореалис разлился под кожей из разорвавшихся сосудов.       — Блять… — закатив глаза, он скатывается с любовника на бок, потирая место кровоподтёка ладонью. И злобно шипит, высовывая язык: — Утро так хорошо начиналось!       — Хорош ныть, зайка, — меланхолично бросает Ками и отбрасывает волосы за спину. — Беги к Юки быстрее, пока эта дрянь дальше не разлилась… Только, — он тихонько усмехается, оглядывая вставшего с постели Гакта, — оденься. А то от твоей красоты слепит глаза.       — Мерси за совет, — Гакт фыркает и показывает ему язык, — сам бы ни за что не догадался, прямо так, голым бы побежал.       Под его пристальным взглядом Гакт, чертыхаясь, застёгивает рубашку. Мелкие пуговицы, как назло, постоянно не попадают в петли, не подчиняются трясущимся пальцам, и Гакт тихо матерится себе под нос.       — Я так понимаю, ты сейчас радостно свалишь в утренний туман? — бросает он через плечо.       Ками следует его примеру и опять тянется за своей сетчатой кофтой.       — Конечно, — равнодушно отвечает он, глянув на Гакта тёмными глазами. Космос, созвездия, которые Гакт видел в них жаркой ночью, уже погасли. — Я же тебе сказал, я не могу остаться дома. Это всё-таки работа, я должен её выполнить. Мана наверняка потребует отчёт, когда вернётся.       Гакт раздражённо вздыхает.       — Знал бы ты, как ему поебать на всех этих наркоманов и то, что на улице творится. Он вас с Кози туда шляться отправляет только для того, чтобы вы стулья жопами не полировали и при деле были.       — Если он тебе не говорит об этом, это не значит, что проблемы его не волнуют.       Ками слегка пожимает плечами и, застегнув брюки, встаёт и подходит к нему. Целует легонько в плечо сзади, Гакт резко оборачивается и оказывается вплотную к нему.       — Не бесись, — одарив его нежной улыбкой и притиснув к себе, Ками носом проводит по его шее. — В конце концов, спокойствие вокруг тоже очень важно. Этим наркоманам надо время от времени указывать на их место… А то обнаглеют, и хрен знает чего из этого получится. — Гакт кладёт голову ему на плечо и вздыхает. — Ты же умный мальчик. Сам понимаешь.       — Понимаю… — неохотно соглашается Гакт и обнимает его обеими руками. — И всё равно это меня пиздец как заёбывает.       Ками целует его в висок и шутливо толкает.       — Всё, зайка, не ворчи. Иди чистись.       Каждый раз, спускаясь на лифте на этаж ниже и замирая перед белой автоматической дверью, за которой скрывается медотсек, Гакт чувствует знакомый ему с детства страх. Совсем слабый, шепчущий откуда-то из глубины сознания, но неизменно сопровождающий его.       Чуть дрожащий кулак пару раз ударяется в створку.       — Доктор-сан, ты здесь?       — Входи.       Кабинет большой, занимает, как кажется Гакту, почти треть этажа. Те же закрытые экранами панорамные окна, что в его спальне, только экраны на них белые. И вообще всё вокруг — стены, пол, мебель — такое белое и чистое, что его от этого просто тошнит. Мигом оживают воспоминания о лаборатории в детском приюте, том самом месте, из которого Гакт практически не вылезал тогда. Его держали там в холодной стеклянной капсуле. Без конца проводили на нём тесты, пытаясь понять, что не так…       Улыбка волей-неволей трогает губы. А Юки знает. Юки знает, что с ним не так.       Сам Юки восседает за письменным столом, сосредоточенно набирая что-то на клавиатуре компьютера, стук клавиш разлетается громким эхом. Перед ним на столешнице сложено несколько бумаг, явно очень старых, пожелтевших от времени и слегка волнистых. Юки всегда так хорошо вписывается в эту обстановку, будто он и сам является частичкой этого кабинета, только оживлённой, воплощающей в себе всю его суть. И наброшенный на плечи белый халат резко контрастирует с его вьющимися, непослушными чёрными волосами. Очки в тонкой металлической оправе, аккуратная бородка и внимательный взгляд — таким ведь и должен быть доктор. По крайней мере, все те, кто присматривал за Гактом в приюте, выглядели именно так…       Но Юки страшнее, чем они. В первую встречу он показался Гакту ласковым участливым дядюшкой с мягким голосом; но понадобилось несколько сеансов, чтобы Гакт понял, насколько же он ошибался. Ведь под этой оболочкой скрывается совершенно другой человек, хладнокровный, расчётливый и жестокий в своих экспериментах. Именно поэтому, наверное, Гакт не испытывает к Юки особо добрых чувств, а тот платит ему взаимностью, жёстко пресекая все попытки заигрывать.       — А, Гакт… А я-то всё думал, когда ты придёшь, — Юки откладывает бумаги и, положив руки на подлокотники, поворачивается в кресле. — Давненько ты ко мне не заглядывал, я уж голову сломал, как бы намекнуть Мане, что мне пора тебя осмотреть… В чём дело?       Гакт, скривившись и проглотив очередное ругательство, быстро ослабляет пару пуговиц и рывком оголяет плечо, явив его взгляду обнаруженный Ками кровоподтёк.       С лица Юки мигом слетает фальшивая улыбочка. Вскочив с кресла, подходит поближе и тянет Гакта за волосы, чтобы получше рассмотреть.       — Ого. Серьёзно, дружок. Давно у тебя такое?       — Только что обнаружил, — Гакт едва не шипит, ему каждое мгновение кажется, что ещё буквально секунда в этой белой обстановке — и он сойдёт с ума. — Вот только не надо упрёков!       — Я ещё ничего не сказал, — хмыкает Юки, наклонившись к нему почти вплотную и внимательно оглядывая синяк со всех сторон.       — Зато подумал! — огрызается Гакт. — Знаю я, что ты сказать хочешь. Что я опять за собой не слежу. Так вот, иди нахер, слежу! Я каждый вечер себя осматриваю, он только что проявился, не было его!       Щёку мигом обжигает мощная оплеуха, и Гакт с отвращением отворачивает в сторону голову. Ну что у Юки с Маной за привычка сразу его бить по лицу.       — Не ори у меня в кабинете. Я тебе не Мана, — зло проговаривает Юки, выпрямившись и окидывая его взглядом заледеневших чёрных глаз, — терпеть твои выверты не буду. Станешь визжать — кляп в пасть засуну.       Гакт сердито шмыгает носом, растирая ноющую щёку.       — Мана вообще тебя просто безобразно избаловал, — цедит Юки сквозь зубы, — распустил поганца. Говорил же я, что с детишками вроде тебя надо построже, да разве ж он слушал, тьфу. Раздевайся и иди на кушетку.       — Я только рубашку сниму, у меня нет других синяков, — буркает Гакт и тянется к пуговицам.       — Нет, — отрезает Юки и возвращается в своё кресло. — Раз уж ты ко мне притащился первый раз за месяц, я тебя полностью осмотрю. И нечего губы дуть, сам виноват, тебя осматривать вообще-то раз в неделю полагается. Раздевайся, сказал.       Осознав, что деваться некуда и придётся сейчас ёрзать по противно холодной кушетке, Гакт только тяжело вздыхает. Как же он ненавидит эти осмотры. С детства ненавидит. Это так унизительно, когда тебя осматривают с особой придирчивостью, чуть в микроскоп не засовывают и ползают по тебе с лупой. А Юки обычно сопровождает всё это дело колкими комментариями и трогает там, где не надо. А ещё бесится, когда от его касаний у Гакта появляется эрекция, которой он не может управлять.       Вывернувшись из рубашки и узких кожаных брюк, Гакт вытягивается на высокой кушетке в маленькой комнате, отделённой от основного помещения слегка затемнённым стеклом. Он слегка ёрзает на противно скрипящем холодном матрасе и, повернув голову, смотрит в зеркало сбоку. До чего же отвратительное пятно на шее. Весь вид белой кожи портит. А всё чёртов бореалис…       Почти незаметная дверь тихо хлопает, и появляется Юки, на ходу натягивающий на руки резиновые перчатки.       — Так. Начнём с синяков, а потом я осмотрю и всё остальное. Давай, показывай мне себя. Сначала спину.       Сопротивляться ему бесполезно. Гакт неуклюже поворачивается на живот и приподнимается, опираясь на колени.       — Как же я ненавижу коленно-локтевую, — шипит он и прижимается щекой к кушетке. — Ты ведь нарочно, садист доктор-сан.       — Конечно, нарочно, — Юки ухмыляется и легонько похлопывает его по ягодице. — Кто ж откажется на твою попку красивую со стороны посмотреть.       Следующие несколько минут он наворачивает круги у кушетки, вооружившись увеличительным стеклом. Прикладывает его то к одному месту, то к другому, наклоняется вплотную, щурится, рассматривая кожу через очки. Гакту иногда кажется, что у него в этих самых очках на самом деле запрятан рентгеновский аппарат — Юки ухитряется рассмотреть бореалис даже в тех местах, где он только готовится вытечь.       — М-да… Врёшь, дружок, — вдруг язвительно говорит Юки. Ладони в противно скрипящих перчатках проходятся по пояснице и вновь ощупывают ягодицы, Гакт кривится. — На заднице тоже синяк наливается… Но откачивать его пока рано. У Маны что, лопнуло терпение, и он наконец-то тебя нашлёпал как следует?       У Гакта в голове словно взрывается бомба от осознания, откуда взялся этот наливающийся кровоподтёк.       — Мидори, блять! — взвывает он. — Ну попадись ты мне ещё раз, уебу!       Юки довольно улыбается.       — Ты уже и с охранниками сексом заниматься начал? Растёшь. Скоро у нас на острове не останется ни одного человека, который бы не побывал в твоей попке.       Гакт, хмыкнув, смотрит на него через плечо.       — Нет, один всё-таки останется.       — Да ну, — вскидывает брови Юки. — И кто же это?       — Ты, естественно, — ядовито констатирует Гакт и нарочно, раздразнивая его, виляет бёдрами из стороны в сторону. — Ты же не ведёшься на мои ухаживания.       Юки задумчиво трёт затылок.       — И вправду… О себе-то не подумал.       — А я, между прочим, буду не против, если доктор-сан захочет всё-таки меня выебать, — Гакт похабно высовывает длинный язык и, лизнув им воздух, упирается руками в кушетку, сильнее выгибая спину. — Можно прямо сейчас, если у тебя встал… А то уже полдень, а меня ещё ни разу никто не оттрахал, беспредел.       Юки делает вид, что не услышал его. Он внимательно осматривает синяк на шее, руки, легонько щупает их. И морщится.       — На запястьях тоже синяки. Следы как от наручников. Откуда?       — Мы с Ками… Играли, — сдавленно поясняет Гакт. — Только и всего.       — А охранник тут при чём? — не отстаёт Юки.       Гакт презрительно морщит нос:       — Он с нами был… Пялился на меня, чуть дырку не прожёг. И шлёпнул разок по жопе. Обычное дело, чему ты удивляешься?       Юки закатывает глаза и отступает на шаг назад.       — Понятно. Можешь ложиться на спину.       Гакт ловко переворачивается и, с наслаждением вытянувшись, смотрит на него хитро поблёскивающими глазами. Ладонью легонько гладит себя по животу, а пальцами другой руки скребёт скрипящую обивку мебели.       — Так… Синяк не слишком серьёзный, просто большой, вычистим, а остальные пока можно не трогать, не буду уж тебя мучить, — рассуждает вслух Юки, пока его затянутая в резину ладонь бродит по коже, покрывшейся испариной. Наклонившись поближе, он оказывается почти вплотную, и Гакт едва не тянется его поцеловать. — Дай-ка мне на тебя взглянуть. Зрачки в порядке, не расширенные… Вен никаких на лице нет, тоже нормально… Зубы… Ну-ка, крошка, покажи мне зубки, — Гакт послушно открывает рот, и Юки довольно покачивает головой. — Прекрасные.       — Ты сомневался? — Гакт улыбается ему, демонстрируя и впрямь идеально ровные белые зубы. — Я совершенство.       — Конечно, моя радость, — с некоторой язвительностью кивает Юки и вновь тянет к нему руки. Его ладони с силой надавливают на грудь, и Гакт прикусывает губу, когда по ней эхом раскатывается неприятное ощущение. — Только грудь распухшая, совершенство. Больно?       — Немного, — Гакт вздыхает. Грудь у него и вправду довольно сильно опухла, он ещё вечером это заметил. Обычно такое с ним происходит во время течки, но, видимо, в этот раз в организме случился какой-то сбой. — И, предвидя твои вопросы — нет, течки у меня нет, я не беременный и никакого ребёнка тайно сиськой не кормлю.       — Уверен в том, что ты не в положении? — наседает на него Юки со своей обычной въедливостью.       — Уверен! — отрубает Гакт. — Я пью противозачаточные.       Юки усмехается и треплет его по волосам.       — Веришь, что противозачаточные тебя защищают в полной мере? Мне бы твою наивность… Впрочем, неважно. А таблетки, которые я тебе прописал?       — Это какие? — язвительно тянет Гакт. — Из тех таблеток, которые ты мне прописал, можно толстенную книгу собрать, ты думаешь, я их все помню?       Юки давно привык к его грубоватости, поэтому лишь спокойно улыбается:       — Те, которые от возбудимости и симптомов течки.       — А… — Гакт фыркает. — Да, пью.       — Врёшь небось. Почему тогда грудь распухшая?       — Хуй её знает! — взрывается Гакт. — У меня гормоны работают не так, как у нормальных омег, хватит уже ровнять меня под них! И не дави на неё больше, сама пройдёт!       — Ну смотри. Только, когда её раздует до четвёртого размера, не прибегай ко мне с воплями, — хмыкает Юки и опять наклоняется. — Так, на животе тоже синяк…       — Чисти уже всё, что тебе надо, и отстань от меня, — шипит сквозь зубы Гакт. И, слегка поёрзав, опускает ресницы на повлажневшие глаза. — Мне… Трудно терпеть то, что ты ко мне прикасаешься.       — Я к тебе ещё даже не прикасался.       Губы Юки трогает очень нехорошая усмешка, он проводит ладонью по животу и задевает пальцами головку члена.       — Не надо, — выдыхает Гакт и кусает губу. — Ты всё равно не будешь меня трахать, а у меня сейчас встанет…       Вот почему такие осмотры — мучение. Для Гакта, заводящегося даже от прикосновений не к интимным местам, а просто к коже, выдерживать касания равнодушного Юки почти невыносимо. Гакт лежит на кушетке перед ним, обнажённый и беззащитный, да и под рукой у Юки есть ремни, которыми запросто можно пристегнуть его, чтобы не ёрзал — ни один альфа не упустил бы такую возможность, накинулся на него. Любой, но не Юки. Ни сам Гакт, ни запах бореалиса не вызывают у него никаких эмоций, он не поддаётся стараниям соблазнить, ещё и частенько бьёт по рукам за попытку притронуться. А Гакту бы хотелось. Хотелось бы, чтобы эти жуткие осмотры превратились в очередные свидания.       — У тебя уже эрекция. Хуже не станет.       Его ладонь сильнее давит на член, прижимая к животу, а пальцы другой руки сползают ниже и с силой упираются в сжатый сфинктер. Гакт передёргивается и высовывает язык.       — Ненавижу тебя, — выдыхает он, чувствуя, как пальцы неспешно проникают в тело. Оно в момент напряжения, вопреки здравому смыслу, становится очень мягким и податливым, буквально засасывает в себя всё, что в него пытаются просунуть. Пользуясь этим, Юки с силой толкает в него пальцы, а Гакт, не отрываясь, смотрит на пряжку на ремне его брюк. Так хочется потянуться к ней и расстегнуть, но его за это неминуемо стукнут по рукам. И он почти жалобно тянет: — Зачем тебе это, если ты меня не хочешь, понять не могу… Просто помучить, поиздеваться?       — Ну что ты. Я вовсе не хочу причинять тебе вред. Каким бы ты там ни был, ты единственный источник бореалиса, а без него мы все загнёмся, — спокойно бросает Юки. И в глазах появляется странный блеск. — Просто мне для исследований не помешала бы твоя сперма. И я не могу упустить такой шанс её взять.       — Я не буду дрочить у тебя на глазах, — выплёвывает Гакт, — даже не надейся!       — Я знаю, Гакт, — почти ласково произносит Юки, но почему-то у Гакта от этой интонации мурашки по коже разбегаются. — Потому-то мне и придётся это самому сделать. Мне нужна эта сперма, и ты мне её дашь. Не противься. Чем скорее ты кончишь, тем быстрее я тебя отпущу.       Гакт машинально цепляется пальцами за его ремень и откидывается на кушетку, закатывая глаза. После таких слов ему хочется назло долго сдерживаться, не давать Юки того, что ему надо, заставляя его злиться и грубее пихать внутрь пальцы. Но это не та вещь, которую Гакт сможет контролировать. Если бы он мог управлять своим возбуждением, его жизнь, как ему кажется, была бы в разы проще. Бореалис сводит его с ума, лишает любого контроля над собственным телом.       Всё ещё держа пальцы крепко сжатыми в его теле, Юки тянется к столику рядом, на котором разложены страшные хирургические инструменты и шприцы разных размеров. Подхватив один из самых маленьких, он ловко надламывает ампулу, набирает прозрачную жидкость и без всякой жалости с силой втыкает иголку прямо в центр синяка.       У Гакта перед глазами расплываются кровавые пятна. Чистка — это очень болезненные внутримышечные уколы; вещество, способное нейтрализовать бореалис, надо вкалывать очень глубоко и сразу большой дозой. Порой ему кажется, что не так страшны сами синяки, как боль и следы, которые остаются после чистки. Он дёргается, вскрикивает и машинально вцепляется зубами в то, что маячит прямо перед носом — это оказывается манжет рубашки Юки.       — Такой чувствительный мальчик, — насмешливо доносится из темноты, и Гакт почти уверен, что Юки ухмыляется так же гнусно, как Кози в подобные моменты. — Давай-ка я тебя поглажу, — выскользнув в секунду из тела, его пальцы сжимаются на члене, поддевая нарочно головку, грубо наглаживают.       — Больно… — шипит, как злая змея, Гакт, почти не разжимая зубов.       — Потерпи. Нельзя же оставлять бореалис разлитым.       — Да не в синяке дело, блять!       Стискивая зубы до боли в челюстях, Гакт ёрзает из стороны в сторону в попытках увернуться от его руки. Это совсем не те ласки, которых ему хочется — Юки не пытается доставить ему удовольствие, его интересует только сперма, которую надо выбить из головки. И поэтому гладит он слишком грубо, даже жестоко, придавливает член к животу, с силой надавливает на ствол. И хотя Гакт от этих движений чувствует некоторое удовлетворение, его это больше злит.       Шприц в шее, сильные пальцы в резиновой перчатке на члене — всё смешивается в один болючий ком, который неприятно сталкивается с горячим клубком в животе. Боль от укола и ощущение фальшивости происходящего волной вливается в тело вместе с таким желанным наслаждением, осознанием получения той самой жизненно необходимой разрядки. Гакт закатывает глаза; тупая боль сковывает сжатые челюсти, и он резко отшатывается, запрокидывая голову назад и судорожно дёргая языком. В этих самых судорогах он даже не чувствует, как Юки вытаскивает из его шеи шприц, откладывая его на столик. Зато ощущает, как он, опустив освободившуюся руку, опять с силой толкает в тело пальцы.       — Ну давай же, Гакт… — с маньячной улыбкой подначивает его Юки, пристально наблюдая за лицом. — Тебе же это нравится. Расслабься, дыши глубже.       — Заткнись! — рявкает Гакт и кусает губу. — Нехер говорить со мной так, будто я рожаю!       — Поверь, ты сейчас выглядишь именно так, будто рожаешь, — не упускает случая уколоть его Юки. — Мокрый весь. Может, лоб промакнуть?       — Просто помолчи, ладно? — в изнеможении стонет Гакт, закинув за голову руки и уцепившись ими за край кушетки. — И… А-а-ах, блять, только не останавливайся!       Эта похабная просьба и громкий стон срываются с языка сами собой и разбиваются под высоченным потолком. Юки ухмыляется и наклоняется к нему; уткнувшись носом в щёку, пристально смотрит в затуманенные голубые глаза. Его губы оказываются буквально на расстоянии миллиметра: будь на его месте Ками или Кози, Гакт уже вцепился бы в них со всей яростью, от Юки же можно получить пощёчину… Хотя сейчас бить ему нечем, обе руки заняты. Слегка осмелев от этого осознания, Гакт медленно проводит по его губам кончиком языка, лижет, легонько пытаясь их раздвинуть и тронуть зубы. Вопреки его ожиданиям, Юки не дёргается и не отстраняется. Но и не тянется к нему, не отвечает. Просто наблюдает всё с той же гнусной ухмылкой.       Как бы Гакт ни старался, как бы ни держался назло ему, он не в состоянии противиться такому напору, напряжённое тело отчаянно требует своего. В пах словно вонзается разом множество иголочек; и в следующий момент Юки уже с жадным взглядом собирает пипеткой сперму с его живота, а остатки вытирает бумажным полотенцем.       — Ну, вот и всё. Хороший мальчик. Можешь одеваться.       Гакта просто тошнит от этого «хороший мальчик», он еле сдерживается от желания показать Юки язык и тянется за рубашкой и брюками. Ноги трясутся, по ним разливается противная слабость. Ему ужасно хочется побыстрее вернуться в комнату, вымыться с грубой мочалкой и упасть в кровать. Каждый раз он возвращается от Юки в состоянии полутрупа и остаток дня просто без сил лежит в постели. И это от осмотра, даже не от лечения… Но перед этим ему ещё предстоит выслушать по пятому кругу наставления Юки. Одни и те же из раза в раз. Те, что уже вызывают у Гакта зевоту.       Но, на его счастье, Юки до невозможности доволен тем, что удалось заполучить материал для очередных исследований, и ему явно не терпится к ним приступить, поэтому он решает долго не мучить Гакта.       — Всё, как обычно. Пей таблетки, которые я прописал. Я пересмотрю твой курс лекарств чуть позднее, возможно, добавлю в него что-то новое, — спокойно говорит он, поглядывая в монитор компьютера. — И ты помнишь, с любым синяком — тут же ко мне. Всё, свободен.       Ощущая себя полураздавленной бабочкой, Гакт медленно ползёт к двери.       — А, Гакт, — голос Юки настигает его на пороге, он берётся за ручку и оборачивается, взметнув волосами. Юки как ни в чём не бывало улыбается, посильнее завинчивая пробку на банке с полученной такими усилиями спермой. — Не советую тебе идти гулять. Не в твоём состоянии.       — Я и не собирался, — зло выплёвывает Гакт и надавливает на ручку. — Чувствую себя просто грязнее некуда.       И он выскальзывает в коридор, борясь с желанием зажать себе уши, чтобы не слышать, как Юки смеётся.