BOREALIS

      — Гакт, ты же понимаешь, почему я не могу это для тебя сделать.       Сидя в обитом бархатом кресле с высокой спинкой, Мана равнодушно просматривает бумаги. Их за несколько дней его отсутствия на письменном столе всегда скапливается толстая стопка, и он тратит немало времени, чтобы всё внимательно изучить. Каждый раз после их с Кози деловых поездок на Большую землю — одно и то же: не успев вернуться, Мана тут же окапывается в кабинете и не реагирует ни на какие внешние раздражители, отвечая лишь изредка коротко «занят». И это равнодушие раздражает Гакта гораздо сильнее обычного.       Он ведь, стоит Мане выбраться на пристань из катера, мигом виснет у старшего на шее и всю дорогу от порта до их «штаба» не отлипает, всем видом давая понять, как соскучился. Мана же выглядит абсолютно безучастным, даже не улыбается и вообще ведёт себя так, будто и не было этой разлуки, короткой, но показавшейся вечностью. А позже Гакт, сидя на краешке его стола и глядя, как красивые тонкие пальцы сжимают белые листы, невольно представляет их обвивающими собственный член. И от этих мыслей у него сладкие мурашки по коже.       Порой Мане по-настоящему нравится его мучить. Гакт в этом уверен.       — Нет, не понимаю. Объясни! — тянет он капризно.       Гакт не боится гнева своего любовника — Ками старательно устранил с него все следы бурной ночи с охранником. Аккуратно причёсанный и подкрашенный, одетый в кожаные брюки и короткую искрящуюся кофту с высоким воротником, Гакт сидит на краю высокой столешницы и бездумно болтает ногами, как расшалившийся ребёнок. И, как и обычно после возвращения старших, просит Ману как-нибудь в следующий раз взять его с собой. И в очередной раз получает отказ.       Мана всё же поднимает на него глаза, чёрные, как лужицы свернувшейся крови, и осторожно отводит в сторону длинную белокурую чёлку. Его ледяной равнодушный взгляд слегка теплеет, и он терпеливо поясняет:       — Потому что это опасно для тебя. Там слишком много людей, которые захотят тебя обидеть.       — Мана, смени пластинку, а? — Гакт мученически закатывает глаза и выгибается. Он прекрасно знает, как Мана заглядывается на его живот и талию, когда они обнажены, и не стесняется лишний раз продемонстрировать свои изгибы. — Ты говоришь мне это каждый раз… На протяжении всех этих лет. Я уже взрослый и хорошо умею постоять за себя, что со мной может случиться?       — Дело не в твоём возрасте или том, что я считаю тебя слабым, детка. Совсем не в этом.       Мана складывает листы в стопку, аккуратно расправляет их и, отложив на край стола, позволяет себе немного осесть в мягком бархатном кресле. Такой уставший, Большая земля словно вытягивает из него силы. И только в этих поездках он позволяет себе изменять узким латексным платьям и одевается в красивые шёлковые рубашки и блестящие брюки. А сегодня блуза на нём ещё и белая, почти сливающаяся с бесцветной кожей. Непривычно. Но так красиво, ему безумно идёт этот образ строгого господина.       — А в чём? — Гакт спрыгивает со стола и, резко повернувшись, упирается в столешницу ладонями, воззрившись на него с высоты своего роста. — Если ты боишься, что я убегу, то это херь собачья! Зачем мне сбегать? Даже кошки не убегают от тех, кто их кормит!       Мана бездумно крутит пальцами прядь распрямившихся волос.       — Нет, я не боюсь, что ты сбежишь. Ты не настолько глупый, чтобы не понимать, что у тебя никого, кроме нас, нет.       — Тогда в чём, блять, проблема?! — и Гакт тут же взвывает, когда его бьют по пальцам крепкой рукояткой выхваченного из-за пояса ножа. — Ау-у-у, пальцы же отобьёшь!       — Не матерись, — цедит сквозь зубы Мана, — меня это раздражает, — и он демонстративно закатывает глаза. — В чём проблема, спрашиваешь? В том, что…       — …Тебе, может, незачем сбегать, — вдруг язвительно слышится за спиной, — а вот кому-нибудь другому ты можешь очень срочно понадобиться. Даже пискнуть не успеешь, как мешок на голову набросят, и больше тебя никто никогда не найдёт. Ходячий завод по производству наркотика, да ещё в теле шлюховатого омеги — слишком уж лакомый кусочек.       Гакт, выхватив из его рук украшенный гравировкой нож и обернувшись, натыкается взглядом на незаметно вошедшего в кабинет Кози. Тот стягивает с головы форменную фуражку, взъерошивает пальцами красные волосы и криво улыбается. Сегодня боевого раскраса на лице Кози нет, лишь глаза слегка подкрашены и на губах полыхает бордовая помада, и оно кажется каким-то… Живым, что ли, даже непривычным.       Кози — единственный, кто может говорить наравне с Маной и кому Мана даже позволяет так невежливо себя обрывать на полуслове.       — Кози прав, детка, — спокойно проговаривает Мана и скрещивает перед собой пальцы, спрятанные в бархатные перчатки. — Ты взрослый, но свою необычность по-прежнему очень плохо оцениваешь. Если кто-нибудь узнает, что бореалис мы достаём из твоей крови и организм сам его вырабатывает, ты окажешься в опасности. И не факт, что на Большой земле мы сможем защитить тебя. Лучше тебе быть здесь, в безопасности и под присмотром. И не вздумай лизать нож, порежешься.       Гакт, как раз поднёсший лезвие к губам, презрительно фыркает и откладывает нож на край стола. Не очень-то и хотелось, порезы на языке и вправду очень неприятные, куда противней, чем на коже. А Кози сзади хватает его за талию, оглаживая обнажённый живот ладонями, поддевая пальцами крупную серьгу в пупке. На них, как и у Маны, перчатки, только из ненавистного скрипучего латекса.       — Послушай старших, — хмыкает Кози в ухо, — если не можешь сам понять, до какой степени ты ценный. Ты не просто ценный, паршивец, ты вообще единственный в своём роде.       Гакт кривится, дёргает языком и пытается вывернуться из его рук.       — Конечно, блять, единственный, вы же сами уебашили всех остальных подопытных, а мне не оставили даже моего имени. Меня спасло только то, что я был чуть менее неудачным, чем они, с больной башкой и нимфоманией, зато с бореалисом вместо крови. Ха, — он почти с садистским наслаждением чувствует, как ладони Кози вздрагивают. — Не ссы, я от этого не страдаю. И не пытаюсь строить из себя святошу, говорю честно — жить без секса не могу, и мне похуй, с кем трахаться. И уж свою ценность я прекрасно понимаю. И меня бесит, что я, такой ценный, сижу на этом дурацком острове всю жизнь!       — А всем ценностям так положено — быть в охраняемом месте, под стеклом, — язвительно добавляет Кози и, устроив голову у него на плече, ухмыляется. — Правда, Мана-тян?       Мана, делая вид, что не замечает их, вновь обращает взгляд на бумаги. Как обычно, свалил все переговоры на Кози, не любит разговаривать.       Гакт пытается пихнуть обнаглевшего Кози локтем, но тот не обращает на это никакого внимания — сильнее притискивает к себе, дотрагивается губами до шеи под ухом, кусает мочку уха. Липкие, влажные поцелуи горят на коже красными следами помады.       — Чего тебе здесь не хватает, паршивец? — почти ласково спрашивает он. — Мы ведь делаем всё, чтобы ты ни в чём не нуждался, только скажи — и на следующий же день получишь всё, что захочешь. А от тебя взамен требуется только давать кровь и сидеть тихо. Более чем выгодное положение, не находишь? — пока Кози нашёптывает в ухо, его руки ловко расстёгивают узкие брюки, и ладонь проскальзывает за их пояс, Гакт охает и кусает губу. — М. Думаю, я знаю, чего тебе постоянно не хватает.       — Пусти, — шипит, как змея, Гакт, — не хочу, у меня жопа болит!       — Жопа болит, у тебя? Не ври, она физически болеть не может. И потом, твой член говорит мне совсем другое, — смешок, очередной поцелуй в шею, — и я ему верю больше, чем твоему лживому язычку. А белья под брюками, смотрю, ты так и не носишь…       — Кружевные стринги мне трут, — ядовито констатирует Гакт, — а всё остальное слишком выделяется под штанами. Некрасиво!       — Конечно, — поддакивает Кози, легонько впив зубы ровно в оставленный ночью засос. — Не старайся, шлюшка. Все твои желания на тебе написаны.       Как и обычно, грубый, не терпящий ни малейших возражений. Гакт кусает губу, машинально запрокидывая назад голову и изгибаясь, давая ему задирать кофту и поглаживать тело ладонями. Но из горла волей-неволей вырывается мольба:       — Мана, останови его! Я же сказал, что не хочу…       Мана бросает на него холодный взгляд, хитро улыбается самым краем рта и вновь утыкается в бумаги.       — Ты что, дашь ему выебать меня прямо вот так, перед тобой? — почти задыхаясь, шепчет Гакт, дёргая бёдрами, пытаясь увернуться от нагло тискающих его рук. Да только он вполне отдаёт себе отчёт, что сам уже завёлся и его жалкое «не хочу» превратилось в бессовестное враньё.       — Придурок. Мана-тян ещё и посмотрит с удовольствием, как я буду тебя трахать. А может, и поучаствует, — и Кози кулаком с силой толкает его в поясницу, опрокидывая животом на широкую столешницу. — Подставил жопу. Не разочаровывай папочку.       Гакт машинально цепляется за край столешницы, пока Кози осыпает грубыми поцелуями его спину, задрав кофту. Стонет, чувствуя, как Тень зализывает его кожу горячим языком, затрагивая им выступающие косточки, прихватывает её губами, оттягивая, прикусывая, оставляя новые свежие засосы и следы багровой помады.       — До чего хорошенькая спинка, — Кози словно мурлыкает, нализывая его, как кот облитую валерьяной игрушку. — Тебе она тоже нравится, Мана-тян?       Мана тянет задрожавшего Гакта к себе за подбородок и касается губами щеки, мягко убирает в стороны растрепавшиеся тёмные волосы.       — Нет. Его шея и живот мне нравятся намного больше, — с ухмылкой бросает он и давит пальцами под челюсть, Гакт клацает зубами и запрокидывает голову назад. — Спину можешь забирать себе. Дай поцелую, детка.       — Вы так по мне соскучились, что готовы делить меня на двоих?.. — язвительно улыбается Гакт, чувствуя себя резиновой куклой, которую тянут в обе стороны разом. И тут же громко выдыхает — Мана невесомо прикасается губами к его шее. — Маньяки херовы… Так бы сразу и сказали!       Резко дёрнув бёдрами, он с силой ударяется задницей в пах Кози, вырвав изумлённое и злое шипение. Почти мгновенное движение, но Гакту его вполне достаточно, чтобы почувствовать вздувшийся на брюках Тени огромный бугор. И, хмыкнув, Гакт дразняще покачивает бёдрами из стороны в сторону.       — Брючки-то не давят, а, Кози? — криво улыбнувшись, спрашивает он и дёргает языком. — Может, расстегнёшь?       — На себя посмотри, паршивец с вечным стояком. — Ягодицу обжигает мощным ударом ладони через тонкую ткань, а спустя секунду пальцы стискиваются на члене, облепленном ею, и Гакт, высунув язык, шипит. — Как ты только ухитряешься свой член запихать в эти штаны, что они не трескаются, интересно?       — Это ты у Маны спроси. Моей одеждой занимается он.       Гакт хмыкает и с силой трётся о его ладонь. Виду он не показывает, но про себя невольно думает, что, похоже, ему скоро предстоят очень болезненные уколы, учитывая, сколько раз он получил по заднице ночью и сколько ещё сейчас.       «У Юки будет много работы… А у меня — постельный режим на неделю так или больше…»       — Смотри на меня, детка. — Ладони Маны обхватывают лицо, заставляя повернуть голову, и Гакт из-под полуприкрытых ресниц разглядывает его. Полуоткрытые губы в синей помаде так и манят его; он едва не стонет разочарованно, когда Мана тем же движением заставляет его наклонить голову и целует в щёки и опущенные веки.       — Смотрю, — обиженно бормочет Гакт, подставляя ему лицо. — Поцелуй меня в губы хоть раз в жизни!       Ещё одна бесполезная просьба. Мана никогда этого не сделает, он знает. Но чувствовать его поцелуи и дыхание на лице и шее тоже так приятно. И еще слаще, когда он, потянув «детку» за волосы и заставив приподняться, размыкает губы, чтобы припасть ими к соску. Грудь всё ещё распухшая, болит, и прикосновение мягко холодит её.       — Давай я тебя поцелую, — со смешком бросают прямо над ухом, хватают за затылок и грубо тянут вверх. Гакт почти с бешенством вцепляется в губы наклонившегося к нему Кози, и тот усмехается: — У тебя какая-то нездоровая мания к этому, честное слово. Что приятного ты в этом находишь… Одни слюни.       — Злые вы, — ноет Гакт, зализывая его губы. — Только Ками меня понимает!       Кози дёргается и живо затыкает ему рот языком. Эта грубость сводит с ума; от долгого глубокого поцелуя начинают гореть лёгкие, но Гакт цепляется за него с такой же жадностью, не желая тушить этот огонь. А кожей он чувствует, как Мана неспешно обцеловывает его шею и ключицы, оставляя на них синие разводы, зажимает пальцами и губами соски, особое внимание уделяя левому, прислушиваясь к биению сердца.       — Бля… — вырывается у Гакта шипение, он с нарочно громким звуком отлепляется ото рта и закатывает глаза, подставляя шею прямо под губы Маны. — …Вы себе даже не представляете, как же я хочу вас обоих!       Он только успевает заметить, как у Маны, явно начинающего потихоньку терять всё своё хвалёное хладнокровие, дёргается уголок рта.       — Кози, начинай.       — Сам знаю!       И опять злое шипение над ухом, ладони в перчатках с силой дёргают вниз штаны, а следом — плавный, но сильный толчок. Узел мгновенно раздувается и ударяет по внутренностям, и Гакт почти блаженно жмурит глаза, невольно царапнув длинными ногтями столешницу. То приятное опьянение и чувство почти полной удовлетворённости, что оставила за собой прошедшая ночь, уже почти растворились в нём, на их место вернулся привычный зверский голод. Он быстро занимает мысли Гакта, хватает всего пары часов.       — Афродизиак ходячий, — выдыхает Кози ему в ухо, с силой упираясь ладонями в ходящую ходуном поясницу. — Ты меня с ума сводишь!       — И тебя это бесит, — садистски тянет Гакт, выгибая спину и слегка двигая бёдрами навстречу ему. — Знаю, Кози. И меня это заводит!       Его с силой кусают за шею, и Гакт, прикусив губу, переводит замутнённый взгляд на Ману. Тот поглаживает его, подставив обе ладони под распухшую ноющую грудь, и кажется таким отвратительно спокойным; но уголки губ предательски дрожат, а в глазах проскакивают огненные блики. Доволен до невозможности и наслаждается зрелищем, просто очень старается удержать лицо и уже почти не справляется с этой задачей.       Гакт усмехается и тянется к нему. С громкими протяжными стонами поддаваясь ритмичным толчкам, слыша, как громко отдаются в ушах шлепки бёдер, он утыкается губами то в скулу Маны, то в щёку, то пониже, в шею. Всё вокруг словно раскалилось, Гакту кажется, что дотронься сейчас до него самого или до Кози — и мигом обожжёшь пальцы. Но кожа Маны, как и обычно, прохладна, и горьковатый аромат вместе с парфюмом образуют невероятную смесь.       — Мана… — хрипит он, резко выбрасывая вперёд руку и с силой цепляясь за его запястье, прикрытое рукавом блузы. И вновь видит, как вздрагивают уголки губ.       — Что, мой хороший? — Мана наклоняет голову, в голосе явственно слышно игривые нотки, хотя он всё ещё звучит отвратительно спокойно.       Гакт опять утыкается губами в его шею, с надрывом вдыхает.       — Признайся уже… — он тихо шипит, высунув кончик языка. — Тебе куда больше нравится смотреть, как меня трахают, чем трахать самому!       Мана тихонько фыркает и тянет его за волосы.       — Ты только что это понял? Глупый. Конечно, наблюдать приятнее, — он касается губами подбородка, размазывая помаду, — ведь когда я сам это делаю с тобой, я упускаю столько интересного…       Гакт щурит глаза, но не успевает ответить — слишком резким движением ударившись в его бёдра, Кози наклоняется поближе и кусает его за ухо.       — Мана-тян иногда слишком ленивый, — с ухмылкой тянет он. Чуть дрожащей ладонью он поддевает подбородок Маны, и Гакт с изумлением видит, как почти нежно Мана об неё трётся щекой.       — А сам-то, — равнодушно бросает Мана и, слегка разомкнув губы, прихватывает ими подушечки его пальцев. Гакта от вида этого передёргивает — на его прикосновения Мана никогда так не отвечает.       — Заметь, это не я сейчас сижу в кресле и только пальчиками шевелю, — ухмыляется Кози. И он слегка замедляется, явно надеясь таким образом протянуть подольше.       — Заткнитесь! — взвывает с очередным мощным толчком обозлённый Гакт. — Нашли время говорить о таком!.. Всё о себе да о себе, заебали!       Кози мигом ударяет его по заднице, а Мана, опершись на подлокотники, встаёт из кресла. Ремень его блестящих брюк оказывается ровно на уровне лица Гакта, и он лихорадочно кусает губу, увидев, как точёные пальцы тянутся к застёжке.       — Ты прав, детка, — безучастно бросает Мана и свободной ладонью гладит его по спине. — Ну-ка, одолжи мне свой ротик.       Налитая упругая головка требовательно тычется в губы, и Гакт послушно раскрывает рот, пошире и аккуратно, чтобы не задеть кожу зубами. Даже если бы Мана не отдал этот приказ, Гакт сам вцепился бы в его член, ему слишком редко позволяют такое, чтобы щёлкать клювом. У Маны какие-то свои понятия о минете, поэтому он каждый раз с усмешкой говорит, что сосать Гакт не умеет от слова «совсем». Но сейчас, видимо, желание перевешивает всё остальное.       Гакт невольно закрывает глаза. Прислушиваясь к ритму жёсткой долбёжки сзади и взрывам боли в теле, он пытается двигать головой вперед и назад в такт этим толчкам. Но получается всё равно медленней. Мана поглаживает волосы у него на затылке, почёсывает за ухом, вроде лаская, да только Гакт знает, что на самом деле он напряжён и готов грубо схватить за волосы или шею, если «детка» вдруг попробует сопротивляться или сделает что-то не так. Член у Маны даже вполовину не такого размера, как у Мидори, однако он обожает технику глубокого горла, которая Гакту кажется крайне болезненной — ведь это вызывает почти невыносимые рвотные позывы. Гакт только морщится, дёргается и едва не захлёбывается собственной слюной и слезами.       «Дыши носом, глупый», — всегда сквозь зубы бросает Мана, наблюдая, как Гакт давится. Но почему-то это единственный его совет, от которого Гакту обычно становится только хуже.       Гакт цепляется за его ремень, пытаясь помочь себе, удержаться примерно в одной позиции. Выпустив ствол изо рта, он ухватывает его пальцами, старательно, с нажимом поглаживая. До слуха доносится тяжёлое дыхание Кози, он ускоряется, вбиваясь в тело уже какими-то судорожными, беспорядочными рывками. Он на грани, это чувствуется без всяких слов. Гакт быстро прижимается губами к животу Маны и делает резкое движение бёдрами, так, чтобы собственный член, оставленный этими садистами без внимания, с силой потёрся о край столешницы.       — Ко-о-о-ози… — притворно жалобно тянет он, повторяя действие. — Погладь меня…       Голос тихий, хриплый, но Кози слышит его. Рука в перчатке тут же оказывается на животе, придавливает к нему член, и Гакт охает, кусая губу. Пах как выстрелом пронзает, под животом тут же начинает ворочаться из стороны в сторону горячий нож.       — Ну и ну. А я думал, ты сам уж раз пять кончить успел, — язвительно констатирует Кози. И недовольно цокает языком. — Лентяй, мог бы сам себя приласкать.       Рывками поглаживая его, Кози не отрывает губ от шеи. Ему будто хочется буквально на каждом миллиметре кожи оставить красный след от поцелуя-укуса. А Гакт замутнёнными глазами смотрит на Ману; тот опирается ладонью на стол, а вторую руку упирает в костлявое бедро, и во взгляде под толщей прозрачного льда продолжают разлетаться столпы ярких искр.       — Ты же знаешь, что я не дрочу, — вырывается у Гакта почти злой рык, — никогда!       — Ну я и говорю, лентяй, — фыркает Кози.       — Завали ебало, Кози! Посмотрю я, как ты языком замотаешь, когда тебя за дрочку железной линейкой по рукам изобьют!       Гакт видит, как Мана ухмыляется краем рта, и кусает губу. Он чувствует злорадство; старший явно взял его восклицание на заметку.       — Ко мне, детка.       Приказ вспыхивает в голове лампочкой, и Гакт, с силой вырвавшись из руки Кози, опять падает грудью на стол. Вытянувшись, снова с жадностью ухватывает член, уже самостоятельно заглатывая его как можно глубже. По-прежнему захлёбываясь слюной и смазкой, осевшей на языке, он с остервенением дёргает головой.       Оргазм простреливает его резким горячим импульсом по всему телу; Гакту кажется, что липкая теплота разливается и в теле, и на животе одновременно, а во рту — буквально мгновение спустя. Кашлянув, Гакт выпускает ствол и поднимает на Ману глаза, мечтая увидеть тронувший его щёки слабый румянец. Бесполезно. Нет такой вещи, от которой Мана бы покраснел, и Гакт это знает, но продолжает надеяться, воображая, каким милым был бы Мана с розовыми щеками.       — О. Какой взгляд, — Мана слегка дёргает бровью и, усмехнувшись краем рта, обводит пальцами контуры его лица. Подбородок весь мокрый от слюны и спермы, которые так и капают с него. — У тебя глаза горят, детка.       Гакт дразняще медленно проводит языком по распухшим губам.       — Ещё, — выдыхает он.       Мана хмыкает, а Кози, с трудом расцепившийся с ним, сзади выругивается:       — Чёрт, паршивец, ты вообще можешь после секса говорить что-нибудь, кроме «ещё»?!       — Не могу, — издевательски тянет Гакт сквозь тяжёлое дыхание, всё ещё полулёжа на столе. — Мне всегда мало. И потом… Мана, а ты ко мне так и не притронулся!       Кози выплёвывает ещё какое-то ругательство и отстраняется, а Мана тянет Гакта за подбородок к себе поближе и заглядывает в глаза.       — Будет тебе «ещё», — вкрадчиво произносит он и наклоняет голову. — Я навещу тебя ночью. Обещаю.       Гакт глупо улыбается и высовывает язык. До ночи ещё дожить надо, но он найдёт, как провести это время с пользой.       — …А если мы закончили, то пока что вам двоим лучше бы привести себя в порядок и свалить из моего кабинета подальше, — голос Маны почти в секунду становится привычно холодным, он небрежно поправляет волосы и садится обратно в кресло, лишь слегка шумно вздыхает. — Сейчас Ками прибежит с отчётом с патрулирования…       — Конечно, Ками лучше этого не видеть… Он у нас мальчик нежный, у него будет шок, — нараспев произносит Кози и, ухватив разомлевшего Гакта под грудь, поднимает его. — Пойдём. Не будем мешать папочке работать.       Еле держащийся на ногах Гакт не возражает, покорно позволяя ему выволочь себя в холл. И лишь там, обняв Кози за шею и приблизив лицо к его, хитро прищуривается.       — Папочка занят… — тянет он, слегка обиженно надув губы. — Пойдём пока ко мне, Кози?       Кози окидывает его внимательным взглядом. Гакт весь трясётся; волосы спутались и в беспорядке свисают вдоль бледного лица, опухшие губы подрагивают, а глаза и вправду горят в темноте и кажутся абсолютно безумными. Ухмыльнувшись, Кози с силой тянет его к себе за талию.       — Чёрт с тобой, паршивец, — шепчет он в ухо почти ласково. — Пошли. Только заглянем сначала в мою комнату. Я достал кое-что интересное. Думаю, тебе оно тоже понравится.