Струна

*** Глава 3. Глеб перебирал струны, пытаясь добиться того звука, который был нужен. Пальцы плохо слушались, гитара не строила, и он подкручивал колки, прислушиваясь к тону. Позднее утро у него началось ближе к обеду, после нескольких часов сна — можно считать, почти выспался. Электронная музыка, программы и приложения, проводочки, наушники и разъемы — все это поднадоело и захотелось живого звука. Татьяны дома не было и его слушателем была только кошка; Руся водила ушками и покровительственно поглядывала на любимого хозяина со своего места на спинке кресла. Пальцы помнили, они не забыли аккорды, сыгранные бессчетное количество раз. Кошка насторожилась и подняла голову за секунду до того, как булькнул сигнал вызова. Глеб в досаде отложил гитару. — Да, Дима, нет, Дима, — это звонил Хакимов. Всю последнюю неделю он пытался соблазнить Глеба поехать на фест — хотя бы просто так, развеяться, отдохнуть, переменить обстановку. Знал, долбоеб, что это безнадежно, был каждый раз посылаем нахер, но продолжал вредничать. — И тебе доброго утра, Глебыч, — в обычно зажатом голосе сквозила ирония. — Вообще-то хотел сказать, что нашел то, что ты хотел, но если уже не надо… — Ладно тебе… Надо, конечно. Когда привезешь? — Теперь уже после, через недельку, я на море задержаться планирую, — голос был очень дразнящий, чувствовалось, что есть варианты. — Но, если хочешь срочно, могу сегодня. У Глеба даже уши чесались, так чувствовал подвох, но он позволил своему директору отпраздновать победу. — Давай сегодня, где пересечемся? — Ооо, это просто. На Павелецком. Заодно проводишь нас, всем будет приятно. — Ччччерт, — совсем забыл, что Дима сегодня отбывает на этот долбаный фест. — Говори время и номер поезда. Но я не обещаю, что успею… Разумеется, он успеет до шести вечера. Без особых усилий. Пятьсот метров до вокзала он как-нибудь пройдет пешком. Только преодолеть апатию и лень, оторвать себя от дивана, айфона и гитары. — Бздыннн… — внезапный звук в тишине не был громким, но кошка настороженно повела головой. — Дууммм… — долгим протяжным звоном срезонировала гитара на оборвавшуюся струну, Глеб автоматически подул на палец и сунул его в рот. — Всем привет и поцелуй в зад, — почему-то эти слова крутились в голове. Он задумчиво перевел взгляд с пальца на гитару. — От меня лично… Если порвалась струна — это к замене всего комплекта. Была еще какая-то примета, нехорошая, но Вадик в таком случае говорил, что это означает переход на новый уровень мастерства… Вадик, бля… Глеб схватился за телефон, на другом конце ответили довольно быстро. — Мама, здравствуй, это я. — Сынок, как рада тебя слышать! Как ты там? Ты хорошо кушаешь? Он слушал родной голос, больше впитывая интонации, чем смысл. Сама взяла трубку, похоже, с ней все в порядке и приметы можно послать подальше. Вот только… — Мамуль, а что Вадик? — вопрос вырвался непроизвольно, с мамой они никогда не говорили о брате. Наверное, поэтому она ответила очень осторожно и коротко. — Вадик улетел в Новороссийск, — Улетел, так улетел, значит с ним все в порядке, уточнять детали он не решился; они поговорили еще немножко и попрощались. Снейк с НАИВом выступает на том же самом фесте, он знал, что Глеб знает, поэтому так старательно валял дурака. Если подыграть змею, повестись, то можно ожидать кучу компрометирующих фото. Умыться, почистить зубы, побриться — все это не заняло много времени. Затемненные очки, бейсболка, даже видавшие виды кеды вместо привычных гриндеров — все это, как он надеялся, сделает его более неузнаваемым, если вдруг его еще кто-то может узнать. На Павелецком, ближе к зоне с аэроэкспрессами, была кафешка, в которой можно забиться в уголок, чтобы спокойно перекусить, наблюдая через окно за вокзальной суетой. В зону видимости попадала и нужная платформа со снейковским поездом. Времени было до фига, снаружи мелькали пассажиры, поодиночке, и группами, толпой — когда приходил очередной аэроэкспресс. Глеб жевал блинчики, рассеянно тыкал в экран планшета, посматривал в окно, а его мысли витали где-то далеко. Поезда, вокзалы, самолеты, аэропорты — рутинная романтика гастролей. Ветер и снег, дождь и солнце, жара и холод, Сумка на одном плече, гитара на другом, локтем к локтю, двое, как… Это было так давно, в другой жизни и больше не повторится. Глеб в досаде на себя слишком резко двинул чашку, и чай плеснул на телефон. Схватил салфетку, принялся вытирать капли с экрана. Между делом глянул в окно и застыл. Сердце пропустило пару ударов — по ту сторону стекла был Вадим. Он шел по платформе и смотрел, казалось, прямо на него. Может это наваждение? Глеб дрогнувшей рукой провел по вспотевшему лбу, потер глаза под очками — ничего не изменилось. Наоборот, брат за эти мгновения оказался еще ближе. Какой же он красивый. Был всегда и даже теперь, пусть с седой бородой и этой странной прической. Он даже полнел красиво, аккуратно и равномерно от щек до ног. И все еще стеснялся этого, судя по свободным штанам и объемной льняной рубахе. Глеб не мог оторвать взгляда от человека за окном, ловя каждое его движение и выражение лица, насколько мог разглядеть. Первый шок прошел — Вадим не мог видеть его сквозь тонированные стекла, скорее всего этот модник позировал, рассматривал самого себя в зеркальной поверхности. Стремительный, чуть небрежный, весь такой ладный из себя, в хорошей форме — вполне мог бы носить что-нибудь более облегающее. Пах, наверное, хорошо, каким-нибудь своим эксклюзивным парфюмом, который всегда раздражал до бешенства… Теперь так хотелось вдохнуть его снова, вместе с его запахом, прижаться, обнять, закрыть глаза и улететь… Глеб закрыл глаза, в них ужасно щипало, соринка попала, наверное. От прокушенной губы стало солоно на языке, и он залпом допил остывший чай. Когда решился снова посмотреть в окно, Вадим был совсем близко, с трубкой возле уха. Сердце снова ухнуло куда-то в желудок — звякнул его айфон. Но это снова был Снейк, Глеб предложил ждать его возле табло в начале нужной платформы. За это время к Вадику подошли парни из его команды, и они ушли все вместе, куда-то в сторону. *** — Вадик! Просыпайся! — голос доносился сквозь сон, беспокоил, не отпускал. Нирвана небытия манила светом в конце тоннеля, но чуждые звуки и тряска сбивали с пути. — Вадик, скоро приземляемся, просыпайся! — нечто бесцеремонно толкнуло в спину, заставляя выпрямится и открыть глаза. Ощущения сфокусировались на выпрямившейся спинке кресла, а взгляд — на булькающей бутылке перед свои носом. — Спасибо! — Вадим поблагодарил и взял воду. Покрутил головой, разминая затекшую шею. Беспокоили некие тяжелые и смутные воспоминания. — Во я заспал… — Хоть отоспался маленько. — Потапкин поерзал в соседнем кресле, поправил ремень. — Не храпел хотя бы? — Глотки холодной воды прогоняли сонливость и вместе с ней улетучивалось все остальное. — Еще как! На весь салон! Я тебе и цокал, и свистел — помогало ненадолго, — голос Алика был невозмутимо серьезен. — Не слушай ты его! Он сам продрых почти всю дорогу, — из-за спинки переднего кресла показалась кудрявая голова Саши Радченко. — Да-да, еще сам похрапывал, — еще одна высунувшаяся голова принадлежала Каплеву. — Пррредатели! — Алик беззлобно промахнулся по носу Андрея. Москва, жара, Домодедово. Яндекс обещал пробки. Что может быть тоскливее для гастролирующих артистов чем перелеты, переезды, самолеты, поезда. Разве что московские вокзалы… — А-а-а на какой вокзал нам надо? — На Павелецкий. — Точно? Не Казанский? — Куда точней. Мы сейчас на аэроэкспрессе мигом домчим, удобно и мимо всех пробок, — директор посматривал на босса настороженно, опасаясь взрыва неудовольствия от использования общественного транспорта вместо машины. Но Вадиму было не до этого. — Отлично. Грузимся и катимся… Сорок семь минут до Павелецкого — действительно удачная мысль, там остается лишь перебраться на другую платформу. Вадим рассеянно смотрел в окно на мелькавшие мимо индустриальные пейзажи. Каплев исподтишка изобразил некий таинственный знак, и парни не тревожили своего главного. Надо будет сказать спасибо, хорошие все же у него ребята подобрались, а он так редко это им говорит… Возможно, одного мелкого паршивца тоже следовало хвалить почаще и говорить, какой он умный и красивый. Казалось, всего на секунду прикрыл глаза, а уже снова кто-то шпыняет под локоть: — Вадик, просыпайся. Что ночью делать будешь? — Песни петь. Сколько у нас времени до …? Его заверили, что они все прекрасно успевают, до отправления чуть больше часа и пусть он не беспокоится, а главное — не мешается в делах с багажом. Поэтому он шел неторопливо, налегке, только с легкой сумкой через плечо. Рассматривал вокзал, на котором давно не был. Павелецкий. Всего десять минут пешком до места жительства одного хм… знакомого. Соблазн был слишком велик — Вадим вытащил телефон. Голос оператора сообщал, что абонент сейчас не может ответить, что можно подождать на линии или перезвонить попозже. Подошли ребята, позвали с собой, а он так и не дождался ответа. Оставлять сообщение не хотелось. *** Хорошее настроение Дмитрию Снейку Хакимову не испортило даже ожидание его фронтмена, другого, не того, с кем он ехал на фестиваль. Александр Иванов, именуемый для конкретности Чача, как и остальные члены НАИВа уже отправились на посадку, а Глеба еще было. Он все же подошел почти вовремя, по крайней мере не впритык. Как обычно, весь в себе, чуть рассеянный, немного напряженный, вроде бы трезвый. Поблагодарил, не отреагировал на подколки, до вагона проводить вежливо отказался. — Привет всем передавай, — посмотрел как-то странно, — во все места поцелуй. Если захочешь, — странный он все же. Гений хренов. Возле нужного вагона в суете и толпе пассажиров Снейк не сразу обнаружил своих. А потом показалось, что их слишком много и они не совсем свои. Димино длинное лицо вытянулось еще больше, когда он рассмотрел, с кем придется ехать в одном вагоне. Все знакомые лица, отличные ребята, настоящие профессионалы, почти со всеми ними ему доводилось работать. Вот только в желудке поселился нехороший холодок — это была группа Самойлова-старшего. Как будто мало ему младшего… Здороваясь направо и налево, пожимая руки, Дима крутил головой, приглядываясь, высматривая того, с кем ему не хотелось бы встречаться — Вадим на глаза не попадался. Нашел Чачу и остальных своих и наконец добрался до своего купе. Там уже хозяйничал некто, невысокий, кругленький, ладный такой со спины, с бритыми висками и собранными в кудрявый хвостик волосами, знакомый до боли. Он обернулся на шум открывшейся двери. — Ты? Ну конечно… — в теплых карих глазах Вадима не было ни капли удивления. — Здравствуй, — Снейк с трудом выдавил из себя вежливое приветствие. Разумеется, им обоим суждено было обрести такое везение. Оставалось смириться и плыть по течению, а может быть даже передать привет и кое-что еще от младшего брата. Судя по всему, у старшего было хорошее настроение, может быть, он не откажется вместе сфоткаться?.. Хакимов уже размечтался, как запостит фотки по всем сетям, а главное — отправит Самойлову-младшему. А там, чем черт не шутит, может быть под стук колес, с помощью ликерчика и прочего, удастся уговорить Самойлова-старшего на совместное выступление к юбилею Агаты? Но Вадик был неуловим, он исчез сразу после отправки поезда. Сначала его увлек к себе Чача, ничего не подозревающий о грандиозных планах Снейка. Потом они отправились в вагон ресторан, да так там и пропали. Поэтому Дима в гордом одиночестве расположился в купе, вытащил заветную фляжку и коробочку с лакомствами. Засахаренные кусочки имбиря и фруктов, кешью, фундук и миндаль — он задумчиво рассматривал все это, затрудняясь с выбором. Никто не мешал, не звал; некого даже было нахер послать, чтобы не отвлекал. Кольнуло острое чувство то ли одиночества, то ли ревности. Он лихо глотнул ликер, кинул в рот орешек и поморщился — напиток показался приторно сладким, а фундук отдавал горечью. Может быть, поэтому собственная физиономия на селфи получилась настолько выразительной, что понравилась ему с первого дубля. Вот только интернет тормозил, фото не грузились, а терпение истощалось. Хакимов запил пряную горечь имбиря еще одним солидным глотком — это сочетание сложилось приятным послевкусием и разлилось теплом по желудку. Пением хриплого ангела померещилась донесшаяся откуда-то мелодия: «Дремлет за горой мрачный замок мой Душу мучает порой царящий в нем покой…» Помотал головой, прочистил уши, но наваждение не пропало. Поезд чуть замедлил ход и слышно стало гораздо лучше: «Я часто вижу страх в смотрящих на меня глазах Им суждено уснуть в моих стенах…» Дима приоткрыл дверь. Характерный, с хрипотцой голос Чачи ронял слова «Воспоминаний о последней любви» КиШа. За ним последовало нечто, похожее на романс незнакомым баритоном. Затем голос Глеба запел «Измену»: «…Это все, что мы зовем игрой. Знаешь, мы с тобой просто рисунки на стенах…» Очередная встряска головы и солидный глоток алкоголя привели к тому, что голос стал походить на Вадиковский: «Не надо скандалов, ты просто устала…» Эти Самойловы, два сапога пара, сколько крови они ему попортили, и вместе и по одному. Хвала небесам, что здесь только один… Один ли? Мучимый этим вопросом, он встал и пошел проверить это собственными глазами. Точнее — попытался, потому что пол под ногами опасно колыхался, и от этого бросало из стороны в сторону, наверное потому, что поезд слишком сильно разогнался. Компания собралась не так далеко, всего через два купе. На откидных сиденьях в коридоре и просто на полу, на коврике сидели слушатели. Дима не особо разобрался, свои или не только, но проводники, а может быть, и начальник поезда там тоже были. На него самого посмотрели с досадой, как на помеху, или с удивлением, как на привидение. Но кто-то из своих быстренько втянул его в купе; сильные руки подняли худое тело как пушинку и водворили на верхнюю полку. На самую верхнюю, которая обычно бывает для багажа, причем там уже кто-то был. Этот кто-то моментально вручил Снейку стакан в подстаканнике — но это явно был не чай. — Пей, а то прольешь, — кажется, это был Радченко. Не в стакане, конечно, а рядом. Но все равно… Кто бы мог подумать, что в маленьком купе может уместиться такое количество народу? Вповалку наверху, впритирку внизу, давая относительный простор лишь гитаристам — Вадику и Николаю младшему. Последнее, что что запомнилось Хакимову, врезалось в память, это стол с чайными стаканами и Чача, благодушествующий в уголке возле окна. Дима подложил тяжелую голову на согнутый локоть, закрыл глаза и его больше не беспокоили ни странные вопросы, ни залихватские песни.