зверёныш

Первое, что бросается в глаза, — яркость зелени. Лето нежаркое, и нет пожухлых листьев и травы, всё красиво, как и весной. Деревья раскинули ветви и молчат, словно спящие исполины. Радунхагейду, конечно же, пробовал забраться на многие из них, неоднократно падал, ушибался и лез снова. Высота манила его, он и сам не знал, почему. Непреодолимое желание разгоралось где-то в груди, и его не могли усмирить ни недовольство матери, ни ссадины и синяки. Полдень тихий, лишь иногда листва шепчет под редким дуновением ветра. Радунхагейду идёт босиком, и мягкая трава пружинит под ногами. Мелькает красная шапочка дятла, и раздаётся короткий глухой стук чуть поодаль. Медовый запах розоватых цветов, наполняет воздух, и Радунхагейду силится вспомнить их название. Мама, конечно же, сказала бы, ещё и на латыни. Она так много знает о природе… Её можно слушать часами. Краем глаза он видит движение и, слегка напрягшись, погружается в странную серебристую реальность, наполненную светящимися разными цветами силуэтами. Друзья говорят, что он жульничает в прятках, но это неправда! Он всего лишь умеет правильно смотреть. Мама говорит, что это досталось ему от отца, и невесело улыбается. — Кто мой отец? И почему он никогда не приходит? — спрашивает Радунхагейду. — Он из города. Красивый белый человек, — усмехается Дзио, но глаза у неё грустные. — А не приходит он потому, что это опасно. Для тебя. — Он преступник? — уточняет Радунхагейду. И ему представляется мафиози в чёрном костюме и в шляпе, а ещё с огромным пистолетом или даже автоматом. Он видел таких по старенькому телевизору, по которому чаще идут помехи, чем передачи. — Нет… Точнее, не совсем, — мама гладит его по волосам. — Он не плохой человек, Радунхагейду. Просто чужой. И запутавшийся. — Я похож на него? — осторожно интересуется Радунхагейду. Дзио щурится. — Похож, конечно. Но я надеюсь, что ты не станешь таким, как он. У тебя свой путь. Запомни. Испуганный олень с топотом скрывается в чаще. Какой он, город? Так ли там страшно, как говорят взрослые? Радунхагейду хотел бы там побывать и убедиться лично, но пока что его не берут на вылазки в цивилизацию (так это называет Ганадогон вслед за его отцом). — Ты водишь, — вот и он, лёгок на помине. Радунхагейду вздыхает и принимается считать до ста, дожидаясь, пока остальные подыщут убежище. Он старается не находить их слишком быстро, чтобы было интереснее. На самом деле он прекрасно видит, где кто спрятался. Они сверкают голубым светом — кто за деревом, кто в куче веток, кто в тени большого камня. И вдруг они исчезают. Тепло июльского дня отступает перед пронизывающим до костей ноябрьским холодом. Солнце тускнеет, с пригорка волной накатывает густой мрак. Радунхагейду непонимающе оглядывается. — Ребята, где же вы? Его голос звучит одиноко и жалобно в оглушающей тишине замершего леса. — Эй, кто-нибудь есть? Это не смешно. К горлу подкатывает комок, ладони леденеют. Радунхагейду бежит за ускользающими лучами, а по пятам за ним следуют голодные сумерки, и он слышит, как что-то копошится и переговаривается под их синеватым пологом. Вдруг он спотыкается о выступающий из земли корень и кубарем летит в овраг, ушибившись лбом о камень. Перед глазами пляшут искры, и он пытается встать, но чья-то грубая рука хватает его за воротник куртки и больно швыряет о ствол дерева. — Так-так, что тут у нас? Звереныш сбежал из логова? — голос хриплый, неприятный, глумливый. — Покажешь нам, где оно, и мы тебя оставим в живых. Хорошая сделка, м-м-м? Радунхагейду фокусирует взгляд, однако вместо лица обладателя мерзкого голоса видит лишь чёрную кляксу, которая шевелится, видоизменяется каждое мгновение, не даёт разглядеть суть. — Я ничего не скажу, — решительно заявляет он, и на горле сжимается железная хватка, не давая вдохнуть. — Упрямый, как и всё их племя, — с отвращением произносит противник. — Отпусти его. Магистр не очень обрадуется, если узнает, что ты поднял руку на ребёнка, — говорит другой голос. — Он не узнает, не правда ли, Томас? Ему вовсе незачем знать, что мы вообще были здесь сегодня, — слышится ничем не прикрытая угроза, однако чужие пальцы разжимаются, и Радунхагейду падает на землю, судорожно глотая воздух. — Хорошо. Я не скажу ему. Но больше прикрывать твои подковерные интриги я не буду, — шаги удаляются. Радунхагейду наконец находит в себе силы сесть. — Как… Тебя зовут? — сипло спрашивает он, пытаясь разглядеть черты лица нависающего над ним человека. Он снова хохочет, и тело Радунхагейду прошибает электрический разряд боли. — Зачем тебе это, лесное отродье? — поблескивают его неровные желтоватые зубы, всё, что вокруг, — черным-черно. А глаза блеклые, неживые, выделяются светлыми пятнами в темноте. — Я найду тебя, когда вырасту. И убью, — обещает Радунхагейду. — Смелое заявление. Что ж, моё имя… Языки пламени врываются на поляну, не давая врагу закончить фразу. Он исчезает в снопе искр, и Радунхагейду кричит от злости и обиды. Он видит протянутую в его сторону руку матери с обугленными пальцами, её рот, раскрытый в немом вопле боли, и не может пошевелиться, наблюдая, как огонь пожирает весь мир… …Коннор проснулся в холодном поту, резко поднявшись на постели. Сердце билось как бешеное. — Коннор, что случилось? — сонно спросил Хэйтем, не открывая глаз. — Опять кошмары? — Да. Я… Я видел того, кто убил мою мать. Точнее, почти видел. Я не смог разглядеть его лица. А ещё он называл мне своё имя, но оно для меня недоступно, словно нарочно уплывает в глубины памяти… — он опустился обратно на подушку, всё ещё ощущая жуткое разочарование. — Прости, что разбудил. — Не извиняйся, — Хэйтем придвинулся ближе и обнял его. — От застарелой боли не так просто избавиться, я-то знаю. — Ладно… Спасибо, — Коннор выдохнул, чувствуя, как от присутствия отца становится легче. — Знаешь, мне кажется, я близок к разгадке. С каждым разом я отмечаю всё больше деталей. Сегодня — его голос и глаза. Знакомые. Ясное дело, картинка искажена сном… — Думаешь, станет легче, когда убьёшь его? — поинтересовался Хэйтем, и Коннор не сразу нашёлся, что ответить. — То есть ты уверен, что я в конечном итоге возьму след? — индеец нервно усмехнулся. — Я не знаю. Я хочу, чтобы ему было так же больно, как и мне. И тем, кто погиб из-за него. — В любом случае, решение за тобой, — Хэйтем едва ощутимо коснулся губами его виска. — А теперь попробуй уснуть. *** Хэйтем изменился со времени начала их сотрудничества, теперь Коннор осознал это особенно отчётливо. Да, язвительность, ворчливость и жестокие шутки остались при нём, однако в целом он стал… Менее резким и нетерпимым. Словно в этом отпала необходимость. Контроль… Контроль никуда не делся. Управлять орденом следует железной рукой, и никак иначе. В последнее время участились случаи диверсий со стороны ассасинов и их шпионов, и весь штат находился в постоянном напряжении. Недоверие друг к другу росло с каждым днём, перерастая в паранойю. Коннор не отходил от отца ни на шаг, под тем или иным предлогом. Ясное дело, он знал, что Хэйтем прекрасно может постоять за себя, особенно с учётом последних событий, связанных с силой Предтеч. — Коннор, — сказал ему как-то раз Хэйтем, выйдя на очередной перекур на балконе тридцатого этажа здания, где находился офис. — Я, несомненно, рад, что ты со всей ответственностью относишься к своим обязанностям. Но всё же иногда стоит… Делать перерывы. — Себе ты их не позволяешь, — парировал Коннор, подпаливая сигарету от отцовской. Забавно. Они словно поменялись с Хэйтемом местами. Впрочем, Коннор не сказал бы, что живёт одним лишь орденом. Его волновал только один человек, остальные постольку-поскольку. — Я не хочу, чтобы ты повторил мою судьбу, — Хэйтем сделал затяжку и выпустил облако горьковатого дыма. У него очень дорогие и крепкие сигареты, подумал Коннор. Как он вообще их курит? В горле потом першит неимоверно. — Мама тоже не хотела, — тихо произнёс Коннор и перевёл взгляд на маленькие силуэты людей внизу, на улице. — Вроде бы у тебя в планах было сделать меня своим преемником. Что-то изменилось? — Просто на мгновение мне показалось, что я слишком многого от тебя требую, — старший Кенуэй усмехнулся. — Только на мгновение. Маска вернулась на прежнее место. Снисходительность, властность, приказной тон. — Для тебя есть задание. Наш французский друг скоро снова прилетит в Америку. Присмотри за ним. От остального я пока тебя освобождаю. — Неужели это так важно? — недоверчиво хмыкнул Коннор. — Нам ассасины на пятки наступают, и вообще… — Да, важно, — отрезал Хэйтем. — Приступай к выполнению… — он посмотрел на часы. — Сейчас. Встретишь его в аэропорту. — Понял, — буркнул индеец, всё ещё находясь в недоумении. И что такого ценного в этом молодом писателе? Вроде бы Хэйтем знаком с его родителями… Наверное, они и попросили. Погрузившись в мысли и краем уха слушая объявления диктора, Коннор ждал свою цель. Люди с чемоданами сновали туда-сюда, иногда мимо проходили сотрудники охраны аэропорта, где-то плакал ребёнок — привычная суета для места, где начинается и заканчивается множество путей. В толпе мелькнула знакомая кожаная куртка ярко-синего цвета, и Коннор поспешил в ту сторону, осторожно огибая прохожих. — Коннор, mon ami, как я рад тебя видеть! — Лафайет просиял при виде хмурого индейца. — Взаимно, — кивнул Коннор в знак приветствия. — Где планируешь жить? — Да снял неплохую студию. Адрес… Сейчас, — он полез копаться в телефоне, а Коннор рассматривал огромный, набитый битком чемодан француза. — Уоррен-стрит, 52. — Поедем на автобусе. Отец не доверяет мне машину, — с толикой виноватости сообщил Коннор. — Он тебя держит в ежовых рукавицах, — усмехнулся Лафайет. — Никакой жизни, — согласился Коннор и все-таки предложил своему подопечному понести вещи. Тот долго отнекивался, но в итоге сдался. — Если не секрет, что у тебя там такое тяжёлое? — поинтересовался Коннор. — Научная литература. Я работаю над новой книгой, и она требует глобальной проработки матчасти, — отозвался Лафайет. — Ты мог бы сказать, что проще скачать в интернете, и оказался бы совершенно прав, но от бумажного варианта как-то больше удовольствия получаешь, к тому же удобно делать пометки. Коннор не перебивал, позволяя французу растечься мыслью по древу. В принципе, ему было интересно узнать, как на самом деле пишутся книги. Да и сам Лафайет обладал информацией из самых разнообразных областей, что делало его достаточно полезным. Кто знает, на что он мог наткнуться во время своих изысканий… — Добро пожаловать, Коннор. Неплохая обитель, да? — Лафайет обвёл широким жестом просторную студию с дизайном под средневековую крепость. — Тут раньше жил какой-то медиевист, я случайно наткнулся на сайте и понял, что просто обязан тут поселиться. — Необычное место, — Коннор провёл ладонью по шершавой поверхности обоев, отделанных под замшелый камень. — Лучше для творчества не придумаешь, — писатель принялся расставлять книги по полкам. — Тут ещё и проигрыватель для пластинок есть, так что я прихватил несколько. Есть какие-нибудь предпочтения? — Мой отец обычно ставит либо классику, либо старый рок, так что мне не принципиально, — хмыкнул Коннор. — Он тоже любитель винтажных форм звука, как и ты. — Надо будет пригласить его на бутылочку красного бургундского, — многозначительно усмехнулся Лафайет и пихнул Коннора в бок. — Ладно, ладно, я же шучу, не делай такое удивлённое лицо. У Лафайета была такая манера общения — шутливый флирт, не обязывающий ни к чему серьёзному. Он практически никогда не бывал в серьёзном настроении. Коннор подозревал, что он умело скрывает настоящие эмоции, однако вместе с тем Лафайет во многих своих проявлениях был абсолютно искренним. Это в нём и нравилось Коннору. Он разительно отличался от тамплиеров и их приближённых. Возможно, поэтому Коннор с ним и сдружился. Хэйтем прекрасно знал о данном факте и, на удивление, не возражал. Коннор подозревал, что он это и подстроил, выбрав из возможных зол меньшую. Что ж, следовало быть благодарным, поскольку рутина в ордене теперь разбавлялась общением с неугомонным французом, при ближайшем рассмотрении оказавшимся неплохим психологом. Насколько с ним быть откровенным? Коннор довольно долго размышлял над этим вопросом. Впрочем, Лафайет поверхностно осведомлён о том, чем занимается орден, значит, можно отнести его к кругу доверенных лиц. — Мне предлагали вступить в вашу… Организацию, — ответил однажды Лафайет на осторожные расспросы младшего Кенуэя. — Я отказался. Не люблю активно участвовать в политике. Писать про неё интересно, участвовать в дискуссиях тоже, а вот становиться непосредственным участником событий — увольте. Я предпочитаю менять мир иными способами. — Я тоже когда-то думал, что есть другие методы. Но затем я перестал справляться в одиночку и обратился за помощью к Хэйтему, — помолчав, произнёс Коннор. — Ты доволен своим выбором? — спросил Лафайет, прищурившись. — Скорее да, чем нет. Конечно, иногда я сомневаюсь в правильности своих поступков. Так, наверное, и должно быть, если ты не отвергаешь моральные рамки… Большую часть, — Коннор отвёл взгляд. — Резонно, — хмыкнул писатель. — Кстати, у меня тут трава завалялась. Будешь? — Не знаю… — Коннор с сомнением смотрел на то, как Лафайет разворачивает лист бумаги, куда была упакована тёмно-зелёная сушёная зелень. — Я не пробовал ни разу. — Жить в Массачусетсе и ни разу не дунуть? Ты многое упускаешь, mon ami, — с укоризной заметил Лафайет. — У меня на родине это вообще запрещено. Хотя, по большому, нам плевать, у каждого есть знакомый или знакомый знакомого, который знает, где достать. — Ладно, давай, — сдался под его напором индеец. Он выключил звук на телефоне, надеясь, что Хэйтему не приспичит позвонить в момент, когда он будет не в состоянии ответить что-то внятное. Следуя инструкциям друга, Коннор сделал несколько внушительных затяжек и едва не закашлялся от терпкого дыма. — Для первого раза неплохо, — одобрительно сказал Лафайет. — Ну, как ощущения? — Тепло. И мышцы расслабляются, — задумчиво отозвался Коннор. — И тепло это как будто в груди разливается. — Значит, получилось, — удовлетворённо возвестил француз и выбил остатки пепла из трубки. — Сейчас ещё лучше будет. Они съели пачку начос на двоих, запив светлым нефильтрованным пивом. Потом Лафайет неожиданно предложил собрать стул из Икеи, который он купил неделю назад и никак не мог разобраться с инструкцией. Стул оказался крайне упорным. Они повертели каркас так и эдак, пытаясь понять, куда прикрутить ножки. После продолжительной возни с отвёрткой они сообразили, что спинка повёрнута в другую сторону, да и сиденье что-то не желает соединяться со всём остальным. Коннору почему-то стало очень смешно при взгляде на эту шедевральную конструкцию, Лафайет подхватил его настроение, и они долго не могли успокоиться, заливаясь смехом и утирая слезы. Переведя дыхание, они растянулись на мягком ковре, стараясь не смотреть на чёртов стул и приводя в порядок разметавшиеся, как сухие листья под порывом ветра, мысли. — Знаешь, когда я увидел тебя с Хэйтемом, я подумал, что вы пара, — сказал вдруг Лафайет. — Вы не очень-то похожи. Хотя потом, приглядевшись, я увидел схожие черты. Коннор разглядывал плавающие разноцветные узоры на потолке, размышляя, подходящий ли момент для правды. — Ты удивительно проницательный, — произнес наконец он. — Что ты имеешь в виду? — Лафайет водил пальцами в воздухе, оставляя радужные дорожки. — Лафайет, я же могу тебе доверять? — Коннор приподнялся на локтях и заглянул ему в глаза. — Мы друзья? — Близкие друзья, mon cher, — с толикой укоризны поправил Лафайет. — Ну так что там у тебя? Выкладывай, не томи. Я никому не скажу. — Твоё первое впечатление о нас с Хэйтемом… Не было ошибочным, — сказал Коннор и снова уставился в потолок. — Вы… Вместе? — осторожно спросил писатель. — Да. В прямом смысле этого слова, — тихо ответил Коннор. — О, — только и сказал Лафайет и некоторое время молчал. — Если ты ждал от меня осуждения — его не будет, — он придвинулся ближе, так, чтобы их плечи соприкоснулись. Коннору отстраненно подумалось, что это второй человек, которому он позволяет тактильный контакт. — Почему? — несколько удивлённо поинтересовался он. — Потому что любовь бывает разная, — Лафайет добродушно усмехнулся. — Если оба человека совершеннолетние и находятся в здравом рассудке… А что до морали — она лишь свод правил, придуманный людьми для людей. Расскажешь, как… Вы оказались в такой ситуации? — Это долгая история, — вздохнул Коннор. — Я опущу некоторые детали. Сам понимаешь, секреты ордена… — Конечно, — кивнул Лафайет. — Меньше знаешь — крепче спишь. И слова текли неторопливым потоком. Коннор всё говорил и говорил, и он чувствовал, как невыносимая тяжесть бытия понемногу исчезает. Лафайет изредка задавал уточняющие вопросы, а в основном молчал, что было для него нетипично. Как выяснилось, он умеет быть разным, когда нужно. — Я боюсь за него, Лафайет, — сказал в какой-то момент Коннор, и узоры у него перед глазами потемнели, наливаясь антрацитовым цветом. — Над ним нависла опасность, но я не могу определить, в чем конкретно она заключается. Впрочем, в опасности все мы. Что-то грядёт. — Это… Твоя магическая чуйка говорит? — приподнял бровь писатель. — Вроде того. Ясное дело, в мире никогда не было спокойно, равновесие очень шаткое, однако сейчас угроза ощущается особенно сильно, — Коннор заглянул в пустую бутылку из-под пива. — У тебя есть какой-то план? — Лафайет протянул ему коробку апельсинового сока. — Глобальный — да, — индеец отпил несколько щедрых глотков. — Хэйтем знает? — Нет. Я не могу сказать даже ему, иначе… Его фразу оборвала трель телефонного звонка. Некоторое время они стояли, не шевелясь и почти не дыша, в надежде, что звонящему надоест. Но он был крайне настойчив. — Придётся посмотреть, — со вздохом сказал Лафайет и шатающейся походкой добрался до телефона. — Merde! Знаешь, кто звонит? Твой отец. — Я выключил звук… — пробормотал Коннор и увидел десять пропущенных. — Он меня убьёт. Не бери трубку. — Лучше поздно, чем никогда, — возвестил его друг, нажимая на кнопку принятия вызова. — Лафайет, твою мать! — Да, мистер Кенуэй. Коннор со мной, конечно. Всё хорошо, вы не волнуйтесь, — Лафайет лыбился в ответ на приглушённые ругательства Коннора. — Да, сейчас его позову. — Ты придурок! — прошипел тот и нехотя взял телефон. — Привет. Что-то стряслось? — Да. Ты игнорируешь мои звонки, — с крайней степенью недовольства в голосе сказал Хэйтем. — Ты сам говорил, что я не обязан быть на связи двадцать четыре часа в сутки, — парировал Коннор. — У меня важные новости, — нарочито небрежно сообщил старший Кенуэй. — Но если ты так занят… — Понял, скоро приеду, — коротко ответил Коннор и отключился. — Хоть бы он не заметил… Конечно же, Хэйтем заметил. Он скрестил руки на груди, окидывая сына придирчивым взглядом. — Что? — Коннор состроил невинный, как ему показалось, вид. — Вы в каждую вашу встречу накуриваетесь до розовых зайчиков? — полюбопытствовал ехидно магистр. — Это в первый раз, — буркнул Коннор. — И ты не запрещал… — В лучших ассасинских традициях, — фыркнул Хэйтем. — Ладно, о твоём поведении мы поговорим позже. Сейчас важно другое: мне написал Верховный магистр и пригласил нас во Францию на внеочередное собрание ордена. Билеты на самолёт я уже купил, вылетаем завтра.