Прекрасное их погубило

— Я так красив? — смахнув с глаз сладкую дрёму, расплывшись в сонной улыбке, сказал Шисуи. Прохладный ветер, воровато пробравшись через открытое окно, нежно прошёлся по оголённым спинам, заставив натянуть покрывало повыше. Светало, и тёмное ночное небо постепенно приобретало грязно-сиреневые оттенки. Дикие голуби заворковали под окном, сгоняя последний сон. Шисуи уже и забыл, каким прекрасным было тихое раннее утро в Конохе. На летних каникулах он просыпался с петухами и, ворочаясь в постели, не знал, чем себя занять, пока не обнаружил, что Итачи тоже был ранней пташкой. Идя по глухим переулкам, они вдыхали прохладный утренний воздух, пугали мирно ютившихся в густых кронах деревьев птиц, и дразнили местных собак. Сонные улицы тут же просыпались от звонкого лая, наполнялись недовольными криками хозяев, а они, закрывая рты, давясь от смеха, прятались за высокой изгородью. Мокрая трава щекотала щиколотки, а в волосах путались жёлтые и рыжие божьи коровки. — Может быть, — хрипловато произнесла Изуми, не отрывая взгляд. Коснувшись холодными пальцами его лба, убрала с лица пружинистую прядь. Ему хотелось, чтобы она на мгновение задержала касание, провела по лицу, губам, тогда он бы нежно перехватил руку и поцеловал каждый пальчик. Изуми подложила ладонь под щеку и прикрыла глаза, — твой широкий нос немного всё портит. — Придётся делать пластику… Стану похож на айдола, — девушка нахмурила брови, — ну, на тех мальчиков-красавчиков, их крутят по телевизору… такие…с утончёнными лицами. — Я бы сделала себе грудь, — пролепетала Изуми, слегка улыбнувшись. — Мне нравится твоя грудь. Хотя если пойдём вместе, то нам могут сделать скидку, — хохотнул он, и взяв за край съехавшее покрывало, накрыл её острые плечи. — Тебе нравится моя грудь? — Да, разве я тебе не говорил. Маленькая — умещается в ладошку, приятно мять, — она дотронулась до неё и сжала. — Я включу свет? — Да. Комната тут же осветилась тусклым жёлтым светом ночника. — Я через несколько дней, может неделю, буду в Кава. Ты сможешь приехать хотя бы на день? — Не знаю… — вздохнув, протянула Изуми, — если процедуры закончим. Я не могу, как ты — взять и сорваться. — Я понимаю… Я не давлю. Я бы приехал к тебе, только полдня буду занят. — Тогда зачем зовёшь, если будешь на работе, — улыбнулась она, почесав нос. — Только до обеда занят…— уточнил Шисуи, пройдясь большим пальцем по её губам. — Я мог бы встретить тебя утром на вокзале, затем отвезти в гостиницу. Ты могла бы выспаться или же прогуляться по городу. Очень, кстати, красивому, есть что посмотреть. — Я знаю, была там. — Была? С кем? — удивился он, слегка приподнявшись. — С папой. Он там жил какое-то время. Я сдавала вступительные, а на обратном пути заехала в Кава. Маме сказала, что на поезд опоздала. — Поверила? — Не знаю, — пожав плечами, продолжила она.— Может, сделала вид, что поверила. Но по-моему счастливому лицу, скорее всего, догадалась… Сказала только, чтобы внимательнее была. Мама хотела, чтобы я ненавидела отца. Всякое о нём рассказывала, но я…— она перевернулась на спину, и сложив руки на груди, устремила взгляд в потолок и замолчала. Шисуи положил голову на согнутую в локте руку и, смотря на неё, не решался вставить слово. Она так редко говорила об отце и о своих детских переживаниях с ним, что он опасался затрагивать эту тему, боялся ненароком разбередить рану. Что в детстве, что сейчас — она прятала всё в себе, оберегала свою боль и плакала, когда он вскрывал тайничок. Изуми вдохнула больше воздуха и шумно выдохнув, тихо, полушёпотом, словно боялась, что её услышат, произнесла, — а я люблю его, несмотря ни на что. Хоть мы не общаемся… особо. Я его уже давно не видела. — Почему? — Я сама избегаю встречи с ним, мне…больно… Последний раз мы виделись, когда я в ординатуре была. Помнишь день, когда мы с тобой встретились? — Конечно, помню, — произнёс он, ясно видя перед собой полупустой вагон синкансэна и её — понуро сидящую на заднем сиденьи. Яркое зимнее солнце, пробиваясь через толстое окно, играло бликами в каштановых волосах, глаза не моргая смотрели куда-то перед собой, тело её слегка покачивалось под ритмичное движение поезда. Он помнил, как его охватило странное волнение и сделав шаг к ней, он остановился, чтобы снять золотое кольцо с безымянного пальца. Временами Шисуи испытывал ужас, допуская мысль, что он мог в тот день отказать от просьбы внезапно заболевшего коллеги, взять интервью у мэра, и не оказаться в поезде. Тогда бы он с ней не встретился, тогда бы не было их. Ничего бы не было. Они бы жили в одном мире, параллельно друг другу. — Я как раз после встречи с отцом ехала… — Ты никогда не говорила. — А как бы я тебе сказала? — тихо возмутилась она. — Мы не виделись с тобой несколько лет, я же не буду на тебя все свои проблемы наваливать. А потом всё не к месту было, да и зачем тебе всё это… Наверное, если бы не ты, я бы всю дорогу проревела. — Что произошло? Залетевший комар, назойливо зажужжал над ухом, Шисуи отмахнулся, кровать скрипнула, его нога коснулась её бедра. Изуми повернув голову, посмотрела ему в глаза, словно убеждаясь, действительно ли ему интересно. — Он привёл детей. Моих сводных братьев. Папа рассказывал мне о них, но я не была готова к встрече. Хорошие мальчишки — смышлёные, называли меня «сестлёнка», — Изуми улыбнулась, потерев глаза, — они не виноваты, что я… просто…когда я увидела, как папа бережно вытирает им руки за столом, убирает волосы с глаз, сажает на колени, смеётся вместе с ними…у меня вот здесь кольнуло, — она положила руку на грудь, — и так сильно стало болеть, невыносимо. Я почувствовала себя ненужной…словно меня выбросили, ради них…в ту минуту я разозлилась, возненавидела этих мальчишек, которые воровали у меня отца, воровали мои воспоминания. Ведь раньше я была на их месте и «мой папа» целовал меня в щёчку, стоило мне рассказать какую-то несусветицу. Я не хотела видеть его любовь к другим детям, я хотела быть одной-единственной. Я хотела быть его «малышкой Изуми». Глупо, да? — Совсем нет. — Папа заметил…извинился. Сказал, что не лучшая идея была. Я сказала, что ему кажется и у меня, просто, разболелся живот. Я врала, всё внутри меня разрывалось на части, ломалось: хотелось плакать, бить по груди кулаками и кричать: «Почему, папа? Почему ты нас бросил? Разве я была плохой дочерью?». Я только тогда поняла, что пережила мама, когда он ушёл из семьи. Мы в один день стали для него не-важ-ны, — голос её дрогнул и она, сглотнула слюну. — После, я стала избегать с ним встреч, ссылаться на учёбу, затем на работу. Теперь только шлём друг другу письма по электронке. Я иногда собираю подарки братьям, но никогда не пишу свой адрес. Не хочу ничего получать. Ты знаешь, я ему так и не сказала, что с мамой. Подумала, зачем ему? Мы больше не его забота и что он может сделать? Когда-то папа был для меня героем, а потом — обмельчал. Шисуи притянул её к себе и, взяв лицо в руки, стал осыпать короткими поцелуями, и утирать катящиеся по щекам солёные слёзы. — Ты меня сейчас задушишь, — сквозь слёзы, засмеялась Изуми, пытаясь отстраниться. — Иди ко мне Изуми, — раскрыв руки для объятий, прошептал он, — иди ко мне. Она упала в его объятья, опустив голову на его плечо. Он сомкнул руки, прижал её сильнее, крепко-крепко. Её тело казалось таким хрупким и крохотным, что он боялся раздавить её. Чувствуя размеренный стук сердца, слыша её дыхание над ухом, он водил руками по оголённой коже, по выпирающим лопаткам, рёбрам. Он не мог ею не восхищаться: его маленькая Изуми каждый день боролась — ни на кого не полагаясь; его маленькая Изуми боялась выглядеть слабой, даже перед ним. «Он её не достоин и никогда не был. Ему просто повезло». — Почему ты плачешь? — спросила она, непонимающе утирая его слёзы, в её голосе задрожало беспокойство, — Что-то случилось, да? Шисуи, что-то случилось? — Нет, — сдавленно сказал он, и взяв её руку, нежно поцеловал в ладонь. — Я просто…счастлив, — убрав волосы с лица, он дотронулся губами до её тёплого лба. — И голоден, — захихикала она, услышав урчание. Его щёки слегка окрасились румянцем смущения, — Я приготовлю омлет с ветчиной. Хорошо? — Совсем не против, — огладив свой живот, он отвёл взгляд от её озорных глаз. — Хи-хи-хи, — в кулачок засмеялась она, — твой желудок тоже не против. — Ну, прекрати, — возмутился он как ребёнок и повалив её на постель, стал щекотать бока, она заёрзала под ним сжавшись в комочек и заливисто расхохоталась, умоляя прекратить. — Куда ты закинул футболку? — он приподнялся и окинув комнату, обнаружил смятую тёмную ткань у изголовья кровати. Она, быстро надев её, резво спрыгнула с постели, поправив всклокоченные волосы. — А трусы? Я же нормально есть не смогу, если буду знать, что на тебе их нет. — Они на кухне. — Изуми, — сказал он, задержав её у двери. Она остановилась и обернувшись, приподняла брови. — Я… люблю тебя, — её лицо засияло и, одарив его лучезарной улыбкой, она упорхнула на кухню, прошептав лишь губами: «Я тебя больше».