Прекрасное их погубило

Шисуи ещё с минуту неподвижно сидел, вслушиваясь в тихие шорохи дома, а затем смахнув с лица усталость, потянулся за брюками. Заправив постель и взбив подушку, он открыл окно на распашку, впуская свежий воздух. Болезненно размяв затёкшую шею, он посмотрел в небольшое косметическое зеркало, что стояло на письменном столе рядом с помадой и пудреницей. Рассматривая череду красных пятен на бледной коже, парень ухмыльнулся, вспомнив влажные губы. Тонкие розоватые линии, следы от коротких ноготков Изуми, красовались на груди и плечах, приятно пощипывали. Перед глазами тут же возникло её разгорячённое лицо, испарина на бледной коже и глаза, потемневшие от желания. Тёплая волна прокатилась по телу, разгоняя кровь. Шисуи нервно выдохнул, взъерошил волосы, и пошлёпал себя ладонями по щекам, чтобы отогнать непрошеное возбуждение. Он мог, конечно, как раньше прижать её у стены и, приспустив нижнее бельё, по-быстрому трахнуть. Именно трахнуть. По-другому назвать, язык не поворачивался. Звучало грубо и не несло в себе ничего кроме похоти и дикого желания — сродни животному. Всё же сейчас ему совсем не хотелось делать это второпях, лишь бы избавиться от напряжения в паху. Хотелось больше чувств, нежности и заботы, чтобы не только ему было хорошо, но и ей. Первые месяцы их совместной жизни он вспоминал со стыдом и ужасом, каждый раз удивляясь, как они могли всю ночь напролёт кувыркаться, а затем, несмотря на ноющие мышцы и полную разбитость идти на работу, а к вечеру, как оголодавшие звери бросаться друг на друга. В маленькой съёмной однокомнатной квартирке в центре города, казалось, не осталось места, которое они не облюбовали. Да, что там квартира, когда им было совсем невмоготу, закрывались в примерочной в торговом центре и покусывая губы, заглушали рвущиеся наружу стоны, чтобы сотрудники их не услышали. Как-то в клубе, пока музыка громко отбивала ритм, они трахались в грязном туалете и смеялись как безумные, стоило кому-то стукнуть дверь. Их потряхивало друг от друга и поднеси кто-то спичку, то они тотчас бы вспыхнули. Он видел, как у неё тряслись руки от нетерпения, чувствовал, как собственное тело дрожало в предвкушении, и ноги подкашивались, словно были сделаны из ваты. Когда она просила двигаться чуть быстрее, шептала его имя, словно ласковый майский ветер запутавшийся в молодой кроне, перекатывала на языке каждую букву, как фруктовый леденец, у него срывало крышу, и он падал куда-то в пропасть, куда-то в темноту, где слышал лишь музыку их тел. Всё что происходило с ними было дико, но пьянящий дурман похоти затуманивал разум, делал сумасшедшими. Он не был подростком, чтобы списать это на гормоны, которые бушевали в период полового созревания. Когда на уроках физкультуры стоит колом на своих одноклассниц в спортивных шортах, хоть утром передёрнул в ванной, пока отец собирался на работу. Когда было без разницы с кем и как, главное — освободиться от этого ноющего чувства в паху. Вокруг него всегда крутились девчонки и судя по намёкам, они тоже были совсем не прочь шагнуть во взрослую жизнь. Только однажды, отец застал его, когда он взасос целовался в парке, и оттянув за уши, извинился перед перепуганной девушкой и дав подзатыльник, погнал домой. — Твоя девушка? — спросил отец, как только они вышли на дорогу. — Нет. Ай, за что? — И как я мог воспитать такого паршивца. Мне стыдно перед твоей матерью. Что я ей скажу, когда встречусь с ней на небесах. — Пап, мы просто целовались! — протестовал Шисуи. — Ты знаком с её родителями? — Нет…ай, пап больно же, — завопил он, потирая затылок, — сейчас никто из-за такой чепухи не знакомится. Это же всего лишь поцелуй. Можно подумать, ты в моём возрасте ни с кем не целовался?! — поправив футболку и уклонившись от нового подзатыльника, сказал он. — Ну что за дети пошли. Ни стыда ни совести. Сегодня поцелуи, а завтра и не заметишь, как в постели окажетесь. И если я об этом узнаю, тебе придётся взять ответственность и жениться на ней. — Что?! Почему сразу жениться? Пап, на дворе не девятнадцатый век! — Я не позволю позорить нашу фамилию. Либо ты женишься, либо у меня не будет сына, понял? Стать мужчиной — это не только переспать с женщиной, но и взять на себя ответственность за неё и за принятые тобой решения. Если ты не готов к этому, то помогай себе рукой и займи голову учёбой. От этого никто ещё не умирал, — строго сказал отец, сведя густые брови к переносице. — И в твоём возрасте, я ни о каких поцелуях не думал. А когда мне понравилась девушка, то заявился к ней домой и спросил у её отца разрешение. Где живёт твоя «не девушка»? — Зачем тебе? — Чтобы извиниться за непутёвого сына перед её родителями. — Пап, я сам…не надо. Я сам пойду, — стыд окатил его, и он виновато отвёл взгляд. — Я пока несу за тебя ответственность и будет тебе уроком, чтобы вновь не заставлять отца краснеть перед чужими людьми. После, его интерес к противоположному полу поубавился. Как-то не хотелось расстраивать отца и связывать себя узами брака в столь раннем возрасте. Однако, полностью отбить желание не получилось. Иногда, где-то в подворотне, он мог позволить себе пообжиматься с кем-то. Итачи также не миновала эта «прекрасная пора» и он как-то пожаловался ему, что сегодня на физре, ему пришлось просидеть пол-урока на скамейке, ссылаясь на больное колено. Друг даже предложил поднять вопрос с классным руководителем о разделении на группы мальчиков и девочек, переняв опыт других школ. Шисуи тогда в шутку спросил, ни на Изуми ли у него встаёт, на что Итачи обиделся и залился краской. — Ты, почему ты…ты всегда к ней сводишь! Изуми…она же…в другом классе и…— пробурчал он, упираясь глазами в раскрытую книгу, — она же мой друг! Я о ней не думаю как о…и она же плоская, — покраснев от своих слов до кончиков ушей, прошептал последнее предложение Итачи. От понимания, что друг не фантазирует об Изуми, стало легче дышать. Шисуи не мог не согласиться. Фигуры её сверстниц уже давно приобрели приятные глазу округлости, а Изуми всё также и оставалась угловатой и невысокой, с наивными большими глазами и идеальной белой и гладкой кожей, как фарфоровая тарелка на его кухне, без единого прыщика. Её вечно длинная школьная тёмная юбка ниже колен, уродовала её худые ноги. Возможно, из-за строгой матери, Изуми никогда не подворачивала её, как делали одноклассницы, и во время прогулок одевалась удрученно-скромно. — Ты ещё не оделся? — удивилась Изуми, появившись на пороге. Она собрала волосы в кубышку и надела фартук, отчего выглядела привлекательней. — Я заправлял кровать, — оправдался он. Она взглянула на постель и улыбнулась, склонив голову набок. — Смотри, как разросся. Здесь ему явно нравится больше, — сказал он, проведя пальцами по столу и по колючему цветку алое, листья которого теперь походили на щупальца кракена. Коллеги решили подшутить над ним и на его день рождения вместо нормального подарка, вручили цветок. Сказав, что так его квартира не будет походить на офис. Возможно, зная, что дома его ждёт цветок, изнывающий от жажды, он не будет ночевать на работе. Да и его жене, редко приезжающей к нему, будет уютно проводить дни и, может быть, она решит всё бросить и переехать к мужу. Он скривился и поменялся в лице после последних слов, холодная испарина проступила на лбу, стоило ему подумать о переезде Рики. В тот момент ему хотелось разбить горшок об их головы. За внезапную вспышку ярости он осудил себя, ведь они не знали, что он терпеть не мог свою жену и от чистого сердца желали семейного счастья, поэтому он лишь натянуто улыбнулся, принимая подарок, поблагодарил и почему-то понёс цветок домой, а не выбросил в мусорку. Странно, но с цветком он сдружился. Иногда одинокими ночами, при свете фонарных столбов, сидя на подоконнике, он рассказывал ему истории, делился переживаниями и как бы глупо это ни выглядело со стороны, ему казалось, что цветок слушает и впитывает в себя каждое слово. А затем встретив Изуми и переехав к ней, он взял его с собой. Возник на пороге с горшком, отчего она покатилась со смеху. И даже сейчас, вспоминая эту сцену, давилась смешком. Он не знал, что её так развеселило тогда, да и она не могла толком объяснить, но он был готов появляться с горшком хоть каждый день, лишь бы она улыбалась. Они устроили его на кухне и каждое утро за завтраком подмечали, как листья его с каждым днём становились толще. И этот алоэ — некрасивый, неказистый цветок, стал их талисманом. — Хочу его перенести в соседнюю комнату. — Почему? — Тут тень, там больше света, — ответила она, подойдя к нему. Обхватив его руками, уткнулась в грудь, — завтрак готов. Поешь, а то скоро собираться. — Ты всё-таки её поставила, — сказал он, взяв с полки рамку с фотографией и очертив пальцами её лицо через стекло, закрыл глаза, возвращаясь в тёплое апрельское утро. В доме было тихо и темно, когда он открыл дверь. Видимо, задерживается на работе, подумал он, сняв обувь. Распределив в холодильнике продукты, которые купил, он пропел под нос недавний хит и разбил два яйца о край сковородки. Прикрыв стеклянной крышкой, поставил чайник. — Я не услышала, как ты зашёл, — зевая, сказала появившаяся в дверях Изуми, следы от подушки отпечатались на её лице. — Я думал ты на работе, — проговорил он, подойдя к ней и чмокнув в лоб, поправил растрёпанные волосы. Она пахла сном и постелью. — Я тебя разбудил? — приобняв её, он нежно провёл по спине и выдвинув ногой стул, сел, усаживая её на колени. Она обвила его руками и уткнувшись в шею, потёрлась носом, а затем положив голову на его плечо, тихо промурлыкала. — Как день? — Ничего особенного. А у тебя? — Пациент накатал на меня жалобу. Сказал, что я недостаточно была с ним мила и выписала рецепт, как следует не выслушав его. Вызывали к главврачу, отнеслись с понимаем, но премиальных в этом месяце не получу. Сказали пару дней посидеть дома. — Вот гады, — возмутился он, — хочешь, я напишу об этом статью. Поднимем шумиху, и их всех тут же уволят. — Не надо, — хохотнула она, — обидно, просто. Вот работаешь день и ночь, стараешься быть со всеми приветливой и милой, а кому-то, оказывается, недостаточно. И всё коту под хвост, руки опускаются и премию жалко, я рассчитывала на эти деньги. — Если нужны деньги, я дам. — Нет. Ты и так всё на себя взвалил и квартиру, и питание. Чувствую себя содержанкой. — Что за глупости, — хохотнул он, крепче обняв, — неужто так противно полагаться на меня? Мне даже как-то обидно стало. — Нет, что ты, — приподняв голову и посмотрев в глаза, быстро ответила она, — просто непривычно. Раньше всё на мне было. Ой, — поморщила она нос, — кажется яичница горит, — едкий запах гари, разнёсся по кухне. — Так ты завтра выходная? — Получается, что так. — Может сходим… полюбуемся сакурой с утра. Там всё так цветёт. — Ты не работаешь? — бросив сгоревшие яйца в мусорное ведро, спросила Изуми. — Возьму отгул. Это не проблема, — ответил он забирая у неё сковородку и, капнув моющего средства, стал мыть. — Правда? Было бы здорово. Каждый день возвращаясь с работы, он выходил на две остановки раньше, чтобы пройти по цветущей аллее, вдохнуть еле уловимый запах дикой вишни и присев на скамейку, смахнув бледно-розовые лепестки, наблюдать за людьми. Все такие беззаботные, счастливые, расстелив покрывало на зелёной траве, сидели и смеялись, разливая чай из термоса, кто-то, спрятавшись за толстым стволом, обнимался и скромно целовался, пряча лицо. Ему хотелось для себя тоже такое воспоминание. Один день из множества дней, которые были у Итачи. До него только недавно пришло осознание, что тогда в юности, он хотел вместо Итачи положить голову на колени Изуми, и уснуть, чувствуя нежные пальцы в своих волосах. Ему тогда казалось, что он ревнует друга. Внезапно возникшая девочка, разрушала их многолетнюю дружбу, привычный и понятный мир. Друг, почти как брат, отдалялся от него, уделял слишком много времени новоиспечённой подруге и выглядел беззаботным рядом с ней. Это немного подбешивало. У них с Изуми был свой уютный мир, куда его, увы, не приглашали. Ему приходилось втискиваться между ними и, с каждым разом это становилось сложнее. Изуми его недолюбливала, думала, что он забирает её время с Итачи, на которого она смотрела такими влюблёнными глазами, что её было даже жаль. — Почему тогда вы никогда не берёте меня с собой. Если это не свидание? — спросил он друга, насадив изворотливого дождевого червя на крючок. — Но… ты же и так всегда с нами, — просто ответил Итачи, поковыряв прутиком в маленьком пластиковом ведёрке из-под мороженого. — Без приглашения. — Если оно тебе нужно, я поговорю с Изуми. — Меня ты не спрашивал, притащив её на озеро. О чём ты вообще думал? Она же может матери рассказать. — Не расскажет. — Ты так в ней уверен, — изогнув бровь, с лукавством сказал Шисуи, — говорю же, она тебе нравится. Признай это? — Мы друзья, — бросив в него красно-фиолетового червя, недовольно пробурчал Итачи. Шисуи уклонился и захохотал. — Скоро вся школа будет кричать: тили-тили тесто… — он не успел договорить, как друг повалил его в траву, пытаясь закрыть рот. Удочка плюхнулась в воду и потонула. Они покатились по земле, барахтались, не сильно мутузили, пытаясь одержать верх друг над другом. Перевернувшись, Шисуи резко сел на него сверху, Итачи простонал от боли и поднял руку сдаваясь, — тебе меня не победить, — переводя дыхание сказал он и, посмотрев на грязное лицо друга, стёр с его губы пальцем кровь. — Я немного подрасту, и мы ещё посмотрим, кто кого… — Буду ждать, — хохотнув, сказал он, похлопав по груди друга, запрокинул голову. Зажмурившись от яркого солнца, он поднёс руку к глазам и прищурившись посмотрел на дорогу. Ему показалось, что там у обочины стоит Изуми и, поджав губы, смотрит прямо на него, он хотел было окликнуть её, но фигура тут же исчезла. — Что-то увидел? — взволнованно спросил Итачи, пытаясь сбросить с себя тяжёлого Шисуи. — Да так, показалось. Он хотел себе апрельский день, хотел перекрыть в памяти воспоминание, где случайно застал поцелуй «друзей» под сакурой. Он был уже в выпускном классе и возвращаясь с подготовительных курсов, устало крутил педали на велосипеде. Ветер играл в волосах и приятно холодил кожу, белые лепестки летали в воздухе, покрывали асфальт. Свернув в парк и увидев вдалеке знакомые фигуры, двинулся к ним и остановился, замер. Они целовались. Итачи потянулся к Изуми, сократил дистанцию и коснулся её губ сначала робко, а затем убрав прядь за ухо, уверенно. Шисуи быстро развернулся и, что есть мочи рванул вперёд, не видя дороги. Волна раздражения и злости нахлынула на него и бурча себе под нос: «врун…врун», он ехал куда глаза глядят. Ветер свистел в ушах, колеса скрипели. А затем в глазах потемнело и стало холодно. Очнулся он уже в больнице с загипсованной ногой и рукой. Медсестра назвала его счастливчиком, рассказав, как чудом спасся. Перелетев через ограждение, он скатился по склону и упал в реку, где его по счастливой случайности спас местный рыбак. Итачи вломился в палату весь взмыленный и испуганными, взволнованными глазами смотрел на него. Шисуи молчал, ему совсем не хотелось с ним говорить. Он был на него зол, за то что, тот ему врал о своих чувствах, скрывал и не делился тайными. Это было подло с его стороны, ведь он рассказывал ему всё. Через день пришла Изуми, воровато войдя, мягко прошаркала к тумбочке и поставив фиолетовый гиацинт в маленьком горшочке, резкий запах которого щекотал нос, вышла, тихо закрыв за собой дверь. Он притворился что спит, видеть её не хотелось. Тогда он думал, что это была злость и неспособность принять изменения, но он ошибался — это была ревность. Его первая ревность. Встретив её через несколько лет в вагоне поезда, сняв инстинктивно кольцо, и посмотрев в её большие карие глаза, он понял, что влюбился ещё тогда, заметив её — щупленькую девочку в длинной юбке, в тусклом коридоре. Она смотрела робко, вжав плечи, на него, не отводя взгляд, не моргая, а затем взмахнула ресницами услышав «Изуми», слегка приоткрыла розовые губы, тонкая полоска света прорезала лицо и, почесав маленький носик, она мило улыбнулась самой себе. На душе стало тепло и спокойно, непроизвольно он расплылся в улыбке и поднял руку в качестве приветствия, но она быстро повернулась, и открыв дверь, изчезла в кабинете. Красивая, подумал он, провожая её взглядом. Его, конечно, никто не отпустил, поэтому он отключил телефон в надежде, что не уволят. Ему не хотелось упускать этот день и впоследствии, получив нагоняй от начальства и в качестве наказания, почти целую неделю проторчав в глуши без связи, собирая информацию о коровах ни о чём не жалел. Изуми проснулась рано и уже упаковывала еду на кухне, озадаченно смотря по сторонам. — Доброе утро. — Доброе, — тихо, мимоходом пробормотала она, складывая онигири в контейнер, — ты что…только проснулся? — опомнившись, возмутилась любимая, уперев руки в бока. — Эм…да…меня никто не разбудил, — проблеял он, не понимая, почему она злиться. — Чёрт Шисуи…ты же знаешь… — Что? — слегка нахмурил он брови и взяв бутерброд, откусил. — Если хотим сидеть, как все нормальные люди, а не стоять, то нужно выходить рано. — В городе полно парков, где нибудь — будет, — прожевав вставил он и потянулся к кофеварке. — Ты не понимаешь, о чём говоришь. — Я быстро соберусь, не переживай, — она вздохнула, ударив себя по лбу. Он хохотнул, в отместку она забрала чашку и выпила кофе залпом. — Говорила же, что нужно пораньше выходить, — нахмурилась Изуми, поправив лямки рюкзака. Мест, где разложиться, нигде не было, люди как пчёлы покрыли почти все поляны и, судя по всему, не спешили уходить. Они обошли третий парк вдоль и поперёк, Изуми недовольно бурчала что-то под нос, словно бабулька и злобно сверкала глазами. — Куда ещё раньше? Они что, тут с ночи? — обречённо вздохнул он, смотря на пышные кремово-розовые соцветия. — Нет, просто кто-то слишком долго брился. — Я бы не брился, не скажи ты, что я должен побриться, прежде чем выйти в свет, — сказал он, дотронувшись до подбородка. — Теперь ты хочешь всё свалить на меня, — насупилась она, слегка вздёрнув бровь, явно переходя в оборону. Ругались они в основном из-за пустяков, на пустом месте и всё это заканчивалось хлопаньем дверью или сексом. Сегодня же, она могла развернуться, сесть в метро и уехать. — Нет…но доля твоей вины в нашем опоздании есть. Я не сильно-то оброс. — Тебе не идёт щетина. Ты становишься похож на бомжа. — На бомжа?! — расхохотался он, чем ещё больше её разозлил. — На симпатичного, хотя бы? — Ты такой дурак! — Если мы продолжим ссориться, то не найдём место. — Мы и так его не найдём! — Ты иногда такая пессимистка, — сказал он улыбнувшись и приобняв за плечи, развернул, — видишь, вон там скамейка свободна. — Прям напротив мусорки! — Зато не будем долго искать мусорный контейнер и посмотри, какое красивое дерево над скамьёй. — Всё же лучше, чем ничего, — согласилась она, пожав плечами. Они разложились на скамье и протерев руки влажной салфеткой, приступили к еде, озорливо поглядывая друг на друга. Мусорный бак был закрыт и никакой вони не было, вокруг было чисто и тихо, пчёлы и осы перелетая с цветка на цветок приятно жужжали. За полдня они вымотались и ноги немного гудели от ходьбы. — Это определённо твой, — изрекла Изуми, надкусив онигири. — Как ты узнала? — Такой уродливый мог создать только ты, — шмыгнула она, — но тунца ты положил с лихвой. — Твои тоже не венец совершенства, — сказал он, указывая на бугристые треугольники обёрнутые нори. Вчера весь вечер, они вместе готовили, ему нравилось так проводить время. Ни он, ни Изуми не были особо хороши в готовке, порой по ночам откапывали какие-то рецепты в интернете и экспериментировали. Он уступал Изуми по части сервировки, но блюдо выходило вкусным. — Они получше выглядят. — Но на конкурсе бы не выиграли. — Если бы моим конкурентом был ты, то думаю, первое место было за мной. — Боже, ты так и напрашиваешься на похвалу. — А тебе жалко одарить меня парочкой комплиментов, — парировала она, закатив глаза. — Нет, мне для тебя ничего не жалко. Подарю комплимент сегодня вечером, — придвинувшись к ней, шепнул он ей на ухо. — Извращенец, — игриво сказала она, поёжившись и залившись румянцем. — С этим бы я поспорил. Кто вчера… — Не начинай! — Ну, знаешь ли, для первого раза было довольно неплохо. Правда, я постоянно переживал, что ты мне его откусишь. И кто тебе сказал, что… — Прекрати, — покраснев, как маков цвет, Изуми закрыла лицо руками. Он был немного шокирован, когда она сказала, что хочет сделать минет, и опустилась на колени. Он хотел отказаться, но она была настойчива и этот её взгляд исподлобья, заставили пойти на попятную. Она неумело ласкала его, постоянно давя рвотные позывы. Ему было приятно, дрожь табуном ходила по коже, но каждый раз опуская взгляд, ему хотелось поскорее закончить. — на работе сказали… — Надеюсь, не показали, — она вспыхнула и, зло посмотрев, поджала под себя ноги. — Ну уж извини, что я такая неумеха, у меня не было… — Ну что ты? Мой волчонок, было совсем неплохо. — Я просто хотела… Везде пишут, что все мужчины это любят. — И что все они козлы, тоже пишут… Мне теперь страшно, что ещё ты там можешь вычитать. — Я…просто хотела сделать тебе приятное, — возмутилась она, встав. Он схватил её за руку и притянул к себе, это детская привычка обижаться по пустякам и воспринимать всё буквально, всё ещё у неё осталась. Она шмыгнула носом, пытаясь удержать слёзы. Он крепко обнял её, уткнувшись в шею. Если бы она знала, что для того, чтобы сделать ему приятное, достаточно быть рядом; что от её простых слов, неловких касаний у него земля из-под ног уходит. — Ты ничего не говоришь как надо. У меня никого не было до тебя. И я, наверное, как…бревно…я читала про таких, как я. — Мне нужно срочно заблокировать доступ к сомнительным сайтам. Поставлю родительский контроль, — хохотнул он, прижимая к себе. — Я серьёзно, Шисуи. — Знаю, поэтому нужно срочно закрыть доступ. Можно подумать, я с каждой встречной поперечной спал. — А разве нет? — Я так хорош в постели? — Не знаю, других не было…пока, — резко сказала она. Он тяжело задышал от её слов и от злости вцепился сильнее в запястье. Изуми взвизгнула, и заёрзала на коленях. Кровь застучала в висках, стоило ему подумать о ком-то подле неё. — Я люблю тебя, — сказал он, целуя в висок и убирая прядь за ухо, — я не против экспериментов, но давай не будем торопиться. Не знаю, что ты там напридумывала, но женщин у меня было не так уж и много. Она повернулась и, запрокинув голову на плечо, поцеловала подбородок, пройдясь пальцами по скулам. — Прости, я не хотела тебя злить. — Ты завтра на работу? — Не знаю, — пожал он плечами, смотря на птиц, которые склёвывали с земли крошки. — Как это не знаешь? — Может, уволят. — Почему? — Ну я, как бы слинял с работы. — Что? То есть как! Ты сказал, что тебе отгул дали. Ты обманул! — убрав его руки с себя, она вскочила и непонимающе посмотрела на него, — Шисуи, — грудным голосом позвала она его. — А вот это нужно добавить в наши ночные посиделки, так заводит. — Шисуи, если ты из-за меня решил прогулять работу, то больше так не делай. — Боишься, что я сяду на твою шею и стану бородатым бомжом. — Боюсь, что из-за меня ты перечеркнёшь своё будущее. Ты и так из-за меня перевёлся из международного отдела и стал обычным штатным журналистом. Думаешь, я не вижу, как ты скучаешь по прошлой работе. Ты порой приходишь как в воду опущенный. — Не говори чепухи. Ты не знаешь, как я счастлив быть рядом с тобой. Думаешь жизнь в постоянных разъездах — прекрасна. Да, я сейчас не освещаю ничего глобального, пишу обычные статьи, об обычной жизни. Но я счастлив, Изуми. Ты не представляешь, как я счастлив. Будущее! Какое будущее Изуми! У меня его попросту нет! — сказал он в сердцах, закусив язык, поняв, что сболтнул лишнее, и быстро утёр проступившие слёзы. — Шисуи, — боязливо прошептала она, окинув его растерянным взглядом. Она не знала ничего о нём: что он женат, что он впутался в такое дерьмо, из которого не имел понятия, как выбраться. Ему хотелось всё ей рассказать, она имела на это полное право. Однако, он боялся, что тогда исчезнет единственный свет из его жизни, — что случилось? — Ничего. Правда, ничего, — тихо сказал он, — у меня нет будущего без тебя, — она бросилась ему на шею и обняла до хруста, взъерошила его волосы и поцеловала в макушку как ребёнка. — Ты же скажешь мне, если что-то случится? — Конечно, — соврал он, цепляясь губами о пухлые губы, — скажу. Никогда. Она уснула на его коленях, и он ещё долго перебирал её волосы, любовался безмятежным лицом, охраняя сон.