Прекрасное их погубило

Онкодиспансер находился в часе езды от её работы и был, пожалуй, единственным новым зданием, которое построили за последние пять лет. Он находился на возвышенности, окутанный пушистыми лиственницами. Широкие окна с юга были обращены на плотину, а с севера на вечнозелёные горы. За кованым забором раскинулся ухоженный палисадник с кустиками барбариса, бузины и пышными соцветиями азалии. Помниться, когда Изуми впервые здесь оказалась, то засомневалась, что приехала по адресу, слишком здесь было умиротворённо, уютно. Девушка даже попятилась назад, чтобы прочитать вывеску. Правда, внутри было не так радужно, хоть персонал улыбался и повсюду были развешаны плакаты с мотивирующими цитатами, сводками, что за последнее десятилетие медицина сделала прорыв и множество жизней удалось спасти, впалые лица пациентов, ссутулившиеся острые плечи и выцветшие глаза говорили об обречённости. За полгода, к этому месту Изуми не привыкла и внутренне щетинилась, когда открывались двери, которые вели в печаль. В помещении всегда было прохладно, но ей было невыносимо душно и тяжело, она задыхалась от еле уловимого запаха лекарств, что въедался в нос и преследовал её на протяжении дня, внутренне содрогалась, когда мимо проходил щупленький ребёнок в голубой пижамке с мишками. Отведя маму в процедурную, она всегда выбегала во двор и глубоко дыша, пыталась прийти в себя. Для неё оставалось загадкой, как Рика могла находиться здесь на протяжении дня и оставаться жизнерадостной — цветущей. У неё не выходила из головы их первая встреча, она не успела опустить руку на ручку двери, как та распахнулась и перед ней предстала необыкновенно красивая девушка. Ей на мгновение показалось, что эта богиня-воительница, стоящая посреди выжженного поля. Изуми сморгнула пару раз, но девушка не исчезла, а наоборот, приблизилась, заглянув в её глаза. — Изуми, — нежно протянула незнакомка, вскинув густые чёрные брови. Изуми в изумлении замерла, не понимая, откуда та её знает и бессовестно таращилась на девушку, изучая, — это я звонила тебе. Ты не узнала мой голос? Ой, глупость сморозила. Конечно, не узнала, говорили-то всего минуту, не больше, — она мягко коснулась её плеча, — ничего, если я на ты, мы почти одного возраста, — её красивое лицо озарила улыбка, — и, можно сказать, мы знакомы косвенно, твоя мама столько рассказывала о тебе. — Прости, я не узнала, — прошептала Изуми, продолжая стоять около двери. События последнего дня были смазаны и её переполняли чувства, которые не могли излиться наружу и ей хотелось, чтобы это был чей-то розыгрыш. — Мама, она… — С ней всё хорошо, ушла сдавать анализы. Боже мой, я тебя напугала своим звонком, — прислонив ладошку ко рту, в ужасе проговорила девушка, — прости, прости меня, пожалуйста. Я не хотела тебя пугать. С ней, правда, всё в порядке, я просто подумала, что это неправильно скрывать от близких людей болезнь и стащила её телефон. Она, наверное, жутко на меня разозлиться. Ох, ты же с дороги…проходи, — незнакомка, взяла её пакет с продуктами и положив на стул, вернулась к ней и буквально втащила в палату, захлопнув дверь. — Ты садись, она нескоро вернётся. Изуми осмотрела помещение, на белой стене висела огромная фотокартина с видом на море, на тумбе в серебряной рамке была её фотография со школьных времён, на подоконнике цвела алая бегония в керамическом горшке, на убранной койке лежала потрёпанная книжка и очки. — Как тебя зовут? — всё так же тихо спросила Изуми, проведя рукой по постели. — Рика. — Красивое имя, — ей хотелось сказать что-то приятное девушке, которая присматривала за мамой. — И твоё имя тоже очень красивое и ещё мелодичное, — вновь улыбнулась девушка и взяла её за руки, — ты выглядишь такой подавленной. Ну же, улыбнись, — она коснулась её щеки, утирая слёзы, — ты должна быть сильной, ради мамы — должна. — Я плоха дочь, — всхлипнула Изуми, — я должна была понять, что с ней что-то не так. — Нет…не надо корить себя, — Рика прижала её к себе, заключив в объятья, — ты ни в чём не виновата. — Я плохой человек, — пробормотала она, почти неслышно, сжимая её кофту, — это расплата за… — Такое случается, не нужно искать причины в себе. Это жизнь. От этих слов Изуми разрыдалась пуще прежнего, ведь когда она ехала в Коноху, то думала, что встретит осуждение со стороны, но Рика так по-доброму встретила её, отнеслась с пониманием, что сердце её сжалось от распространяющейся теплоты на душе. Тогда она не знала, кем была Рика, но узнав, через несколько дней, ей сделалось так плохо, что не хотелось жить. Подойдя к регистратуре, Изуми улыбнулась девушке и, отдав документы, получила талон. В холле пациенты спокойно сидели, смотря телевизор, где крутили детский мультик, и на табло, ожидая своей очереди. В больнице мама всегда затихала и выглядела словно маленький ребёнок, растерянный и беспомощный. Она теребила ремешок сумки и смотрела под ноги, прямая спина, ровные развёрнутые плечи опускались, словно несли тяжёлый груз. Дочь взяла мать за руку, когда их номер высветился красным на большом экране. Хазуки встала, крепче сжала руку и последовала за ней. В веренице бесконечных коридоров, белых дверей, табличек, женщина всегда терялась. Порой Изуми недоумевала, как мама справлялась без неё, обычно уверенная и бойкая, она робела перед врачом и медсестрой, боясь лишний раз что-то спросить или пожаловаться, если не попадали в вену. Открыв нужную дверь, девушка сморщилась почувствовав резкий запах йода и поздоровавшись с врачами, пропустила мать, которая, взглянув на неё, попросила уйти. Хазуки никогда не разрешала оставаться с ней. Изуми взглянула на часы, засекла время и вышла во двор. Сев на скамейку, запрокинула голову, по небу плыли редкие перистые облака, в хаотичных узорах она видела крылья дракона, голову рыб, павлиний хвост. В детстве, лёжа с Итачи на сочной траве, говорила, что видит целый сказочный мир, её рука случайно касалась его холодных пальцев, которые он никогда не отдёргивал. — А что если, там отражаются события, происходившие до нашей эры, — сказала Изуми, вглядываясь в сочное жирное облако. — Да и что же там было? — спросил Итачи, пытаясь не выдать смех. — Ну вот смотри, — она указала на небо, — похоже на большую мышь. — А вот это на жирного кота, — он указал на соседнее облако, — и, видимо, кот в прошлом съел мышь и судя по размерам не только одну, и это было настолько значительное событие, что его решили показать будущему поколению через миллионы лет. — Ну, может, и так, — насупившись проговорила девочка, недовольная тем, что её теорию высмеивают. — Может, в прошлом только такие события и были. Может это и не прошлое, а настоящее, и где-то кот съедает мышь. И вообще, это не кот. — А кто же? — Динозавр, — сказала она покраснев. — Что? В каком месте это динозавр, — засмеялся Итачи, смахнув ползущего по лицу муравья. — Ну вот смотри: три рога, мощные ноги и капюшон… — Капюшон? — изогнул он бровь. Изуми тут же поднялась, и села около него, подмяв под себя колени. — Ну как это, — закатила она глаза, — ну… у этих динозавров есть такой капюшон за шеей, — она, взяв свои волосы, развела в стороны, пытаясь изобразить, — ещё мультик такой был, они были добрыми динозаврами и ели траву. Почему ты смеёшься, — раздражённо бросила она, постепенно приходя в ярость, оттого, что её не понимают. — Потому что ты смешная. Это не капюшон, а костный воротник и динозавра зовут трицератопс. — Ну ты же понял, значит, я нормально объяснила, — сложив руки на груди, она надула щёки и посмотрела в сторону. Его пальцы нежно коснулись её лица, затем запутались в волосах, задели мочку уха. Изуми замерла, перестав дышать. Он часто так делал и она не знала, как на это реагировать, как воспринимать и понимать этот жест, боясь, что если спросит у него, он отдалиться, и больше никогда не дотронется, поэтому она молчала, ведь его прикосновения всегда нравились ей, будоражили, гнали кровь по венам. — Ты снова собрала весь мусор, — просто сказал он, раскрыв ладонь, где покоились лепестки от цветов и пара сухих травинок. В его чёрных волосах тоже порой путались лепестки или жучки, однако Изуми стеснялась протянуть к нему руку и убрать, считая этот жест слишком близким. — И что тут делают наши голубки? — раздался за её спиной голос откуда-то возникшего Шисуи. Она порой изумлялась, как ему удавалось находить их в самых укромных местах и в его случайно шёл и увидел, слабо верилось. — Надеюсь, я не помешал вашему свиданию, и вы не собирались целоваться. — Перестань, Шисуи, — запротестовал Итачи, бросив в него пачку чипсов. — Чипсы со вкусом персика, — скривился в отвращении друг, — что за извращение, — он бросил обратно и попал в лицо, расхохотавшись, обошёл их и присев на корточки заглянул в пакет, — о господи, — закатил он глаза, — одни сладости. У вас ничего не слипнется от такого количества, — его кучерявые волосы раздул ветер и, зачесав назад рукой, он прямо посмотрел на Изуми, — ты тоже, что ль сладкоежка? — Не совсем. — О чём болтали, если не секрет? — подмигнул он Итачи, наклонив голову набок. — Изуми предполагает, что облака отражают события прошлого или настоящего. — Хм, — закусил он губу, посмотрев на небо, — может, это события с далёких планет. С Марса или Юпитера. Вот это облако похоже на жирного инопланетянина. Изуми рассмеялась, прислонив кулачек ко рту, поняв, как по-разному они воспринимают мир. Итачи вздохнул, приготовившись слушать часовые фантазии друга, которого занесло в космос. Звук сирены, проезжающей мимо скорой помощи, вывел её из раздумий и опомнившись, она достала телефон из кармана джинсов. Как и предполагала, это был Шисуи.

«Позвони мне до 12:00, потом я отключу телефон».

Быстро набрав, она вслушивалась в долгие протяжные гудки. Ей вспомнилось время, когда она брала смены одну за другой, спала на больничной койке в пустой палате, когда он уезжал в «командировки». Квартира без него казалась такой одинокой, тишина гнетущей, и вечера дома становились настоящей пыткой. В ту пору они часто созванивались и говорили долго-долго, пока кого-нибудь не окликнут, или не сядет батарейка. Она выскользнув из ординаторской, спускалась на седьмой, проходя мимо палат со спящими пациентами, вслушивалась в протяжные гудки и закрывшись в туалете для персонала, садилась на широкий подоконник, короткими ногтями отклеивая матовую бумагу на стекле, и через крошечную щель смотрела на переливающиеся городские огни. — Где ты? — спрашивала она всегда, представляя, как сидит с ним рядом за столиком в баре, сжимает его руку, а он водит по коленке пальцами, задирая платье выше, заигрывая. Или же они лежат на широкой кровати, покрытые липкой испариной, и полушёпотом говорят. — В небольшом парке возле гостиницы, качаюсь на качели, — она почувствовала касание нежного ветра, представила его сильные руки, раскачивающие качели. У неё даже перехватило дыхание оттого, что она взмыла слишком высоко. — А ты? — Если скажу, то будешь смеяться, — тихо хихикнула она, поджав к груди одну ногу, и облокотилась о стекло. — Интригуешь? Мне даже в голову ничего не приходит. — В туалете. — Ну, — протянул он, — сидя на толчке, ты со мной ещё не разговаривала. А, нет, вру…помню, ты просила принести туалетную бумагу. Правда, разговор был очень коротким. — Ты такой идиот, Шисуи. Туалеты в больнице по ночам самое тихое место, и я не толчке, а на подоконнике. — Ты же только вчера была в ночь, — обеспокоенно сказал он, и она почувствовала его негодование, — и позавчера… — Не злись. — Ты своё здоровье гробишь. — И это мне говорит человек, который курит. — Не переводи стрелки на меня, — голос его стал грубее, он сильно злился. — Мне невыносимо дома…одной…и я сплю, я же отсыпаюсь… — сгрызая ноготь, нервно ответила она. Шисуи был прав, постоянные ночные смены вызывали головную боль и головокружение. — Ты спишь полдня, просыпаешься и снова идёшь. Это ненормально. Перейди на нормальный график… — Ты отчитываешь, как ученицу, — засмеялась девушка, пытаясь разбавить обстановку. — Изуми, я серьёзно. — Хорошо. — Я тебя отшлёпаю, когда приеду, — игриво пошутил он, а она тут же стала пунцовой, представив всё это, — кстати, а почему мы до сих пор не сыграли в медсестру и пациента. — Мне…— замялась она, — надо бежать. Целую, — и прислонив телефон к груди, Изуми быстро отключилась. Хоть в постели они много чего перепробовали, но такие разговоры вгоняли в краску и она испытывала дикий стыд. Гудки шли, а Шисуи не брал трубку, решив, что он в душе или с кем-то завтракает, хотела было отключиться, как услышала бодрое: — Малыш, — его голос был таким радостным, словно он ждал её звонка несколько часов. Она почувствовала укол совести, за то, что не набрала его, как вышла во двор, — извини, я говорил с коллегой. — Как ты? — спросила она, первый раз, растерявшись, при разговоре с ним. Один из пациентов в тонкой голубой пижаме с переносной капельницей, медленно прошёл мимо неё, она виновато улыбнулась, словно извиняясь, что она здорова, а он нет. — Да, как обычно. Вчера пока нас всех разместили, думал помру в душном лобби. Представляешь, у них сломался кондёр, и мы все взмокли, пока нам дали ключи. А ещё со мной комнату делит, господин Ямазаки. — Это тот… — Да, огромный, как шкаф. Он жутко храпит, даже ваза на тумбе дрожала, — она засмеялась, тут же подавив смех, — это совсем несмешно. Я всю ночь не спал. Думаю сегодня заночевать в каком-то дешёвом отеле, но зато без храпа треклятого Ямазаки. С мамой всё хорошо? — сменил он быстро тему и Изуми напряглась, выпрямив спину. — Просто ты осталась у неё, вот я и подумал, может, что случилось… — Эм, да… Не хотелось оставаться одной после твоего отъезда, — закусив губу соврала она и испугалась, что её голос прозвучал не слишком уверенно. — Ты ничего не скрываешь? — она аж подпрыгнула на месте, посмотрев по сторонам и убедившись, что его нигде нет, выдохнула, — если что-то случиться с мамой, скажи мне, хорошо? Не держи всё в себе. — Всё нормально, как я уже сказала, я просто осталась, — и хоть она врала в последнее время всем, но врать ему было сложнее всего, и неприятный осадок осел в её душе, горьким пеплом. — У кого берёшь интервью? — Это форум, тут много всяких политиков и деятелей, учёных из разных сфер. В общем — скукота. — Звучит действительно скучно. — Ещё представь жару, кучу потных мужиков в костюмах на неудобных стульях, шум, гам, унылые вопросы, с не менее унылыми ответами — это настоящий ад. — Сочувствую. — Ты подумала насчёт Кава. — Думаю. — Я возьму выходной. — Возьмёшь или слиняешь? — Возьму. Боже это был один-единственный раз, ты теперь будешь мне припоминать тот случай до старости. — Если у меня не будет деменции, то да. — Если приедешь, я буду весь твой. — Звучит соблазнительно, — хихикнула она. — Только звучит? — Не продолжай, — оборвала она и, встав с лавочки, направилась в больницу. — Я правда очень хочу, чтобы ты приехала в Кава. Даже не знаю, чем тебя соблазнить. — Шисуи, я подумаю, не обещаю. Нужно убедиться, что с мамой всё будет хорошо. Процедура скоро закончится, мне пора идти, а то она будет меня искать. Удачи на форуме. — Изу, — протянул он, — я люблю тебя, — его голос звучал так искренне, что слёзы навернулись на глаза. — Я тоже люблю тебя, — одно нажатие и он в мгновенье исчез из её реальности, отдалился на тысячи километров. Когда Изуми вошла, мать сидела на скамье и чему-то улыбалась, завидев её, Хазуки попыталась встать оперевшись о стену, и чуть не упала, дочь успела добежать и подхватить. — Ма-аам, я же говорила дождаться, — взволнованно произнесла Изуми, после процедуры у пациентов часто кружилась голова или их тошнило, некоторых клонило в сон, — посиди немного. — Где ты была? — хрипло спросила Хазуки, погладив руку дочери. — Во дворе. — Ты немного разминулась с Рикой, — улыбнулась мать, она испытывала к этой девушке тёплые чувства и часто приглашала к себе домой на чай. — Она вернулась к работе? Я только на той неделе с ней пересеклась. — Нет, — махнула она рукой, и посмотрев по сторонам, убедившись, что никого нет, шепнула, — она беременна. Представляешь, у Рики и Шисуи будет ребёнок. Тут у неё знакомая работает, ходит на УЗИ сюда, не хочет, чтобы в больнице узнали. Знаешь же, всё расскажут брату, а там всем родственникам. Срок три месяца, боится пока сообщать, думает, вдруг сглазят. Ох, какие у них красивые дети будут. Правда, чудесная новость. Изуми больше ничего не слышала, что-то щёлкнуло в её голове и новый мир, до сегодняшнего дня видневшийся на горизонте, потонул. Моменты близости, счастья, общие мечты и планы, рассыпались как порванные бусы и позвякивая покатились в пропасть. Она больше не знала чему верить, как отличить его ложь от правды, она больше не знала как себя собрать. Мать говорила, говорила со звенящей радостью, продолжая сжимать её руку, а она не могла вымолвить и слова, что-то сдавливало горло. Она закрыла глаза и представив, что внутри неё пустота, тихо сказала: — Новость и правда чудесная. Такси уже приехало.