***
С балкона открывался вид на Белогорье, от которого руки сами сжимались в кулаки, жаром горел шрам на шее, и обострялся слух. Микула спалил бы тут все дотла, если бы мог — но нельзя, не сейчас, когда его месяц серебряный наконец был рядом и чувствовал себя, кажется, чуть лучше, чем после завтрака. Пару минут назад воротились они от Поповича: тот охотно согласился обучать Ваню владению мечом. Время было назначено на полдень, и теперь они без дела стояли на втором этаже терема. Облокотившись о перила, Ваня наблюдал за людьми на улице, а Микула осторожно наблюдал за ним и пытался предположить дальнейший ход событий. Добра от Алеши он не ждал, как и от любого богатыря: слишком уж радостным и оживленным он показался, небось задумал что-то. Ваня ничего такого не заметил. Эта дружеская теплота, с которой он относился ко всем встречным, беспокоила Микулу. Муромец предполагал, что знал их всех, но вчерашний день показал обратное. Самые худшие опасения сбывались, как после вещего сна. Город, осажденный нечистью, не заслуживал спасения. Почему Ваня не понимал этого? Собственный отец собирался использовать его в качестве приманки для Кощея; на улице за ними следили богатыри, в доме — не спускала глаз Варвара. Чужие взгляды острыми стрелами впивались в кожу, и не отделаться от этого жжения, сколь их не выдергивай. Они оба были в опале, но опасность пока им не грозила: они могли сослужить Илье службу, помочь пройти сквозь проклятую землю и уничтожить нечисть. А там — Микула был почти уверен — его бросят в темницу. О себе он ничуть не беспокоился, беспокоился о Ване и его рвении всех спасти. Не понимает же прекрасный богатырь, что Микула к нему вернется, хоть четвертуют его, хоть утопят, хоть сожгут. Из самого Пекла вернется, вброд перейдя через огненную реку, — только чтобы рядом быть, если позовет его Ваня. Он хотел было сказать об этом, предупредить, чтобы Ваня и не думал перечить отцу, чтобы в живых остался, — да слова шипами застряли в горле, не покорились ему. Не шутил Микула, когда предлагал ему принять бессмертие. Пусть не для того, чтобы править городом, пусть даже они вместе не будут, — одна лишь мысль о том, что людской век не долог, что хрупка их жизнь, как глиняный кувшин, сжимала черной хваткой сердце. Но разве же Ваня послушает? Разве знает он, каков без него мир? Не было красок в этом мире — все остались в серо-зеленых глазах. Встреча с ним стала первым днем в жизни Микулы, будто он родился там, у темного озера, будто впервые ощутил эту жизнь, коснувшись широкой сильной ладони. Он понимал, чувствовал, что болен, и болезнь эту не могли излечить ни лекари, ни языческие колдуны, ни те странные люди в белой колеснице с крестом, которых он видел в Иномирьи. По легендам, болезнь эта жила в сердце, и сто лет назад, не зная больше, куда себя деть, Микула попытался вырвать его: короткий нож легко пробил грудь, кровь разлилась по земле, кости хрустнули, трескаясь и ломаясь. Этот мерзкий, багровый орган продолжал жалобно пульсировать в руке, даже когда отделился от тела. Боль прошла, но страшная болезнь не отступила: Микула был пропитан ею так же, как кожаная куртка некогда была пропитана запахом его милого Вани. От отчаяния он готов был разрубить призрачно-голубой кристалл, и уже занес было меч, как вдруг понял: пока жив он — есть еще шанс, есть возможность и надежда на встречу, а из Нави будет уже не вернуться. И так сделалось ему худо, что несколько дней он не мог заставить себя двинуться с места — все лежал на полу в старой избе на окраине деревни. — О чем ты думаешь? — спросил Ваня. В голосе беспокойство слышалось. Видимо, потерял Микула всякую силу над собой рядом с ним, позволил мыслям отразиться на лице. — Ничего такого, — ответил он. — Думаю, зачем Алеша согласился тебя учить? — В смысле? Неужели считаешь, что я не справлюсь? — поинтересовался Ваня серьезно, но глаза его улыбались. — Да я, между прочим, драться умею — я трижды Белогорье спасал! Микула улыбнулся. Он был уверен, что Ваня справится — ни в кого больше он не верил так слепо и так безрассудно. Как же хотелось ему оказаться на месте Поповича, скрестить мечи в дружеском поединке, учить Муромца самому. Но нельзя — они и так постоянно вместе, это вызовет лишь вопросы. Коль хочет Илья, чтобы сын учился у одного из верных соратников — так тому и быть. Микула просто взглянет со стороны: может, хоть Алеша не разочарует его. Да и наблюдать за тем, как движется и действует Ваня, он мог бесконечно долго — столь же долго, сколь слушать его речи, полные жизни до самых краев. Микуле и самому теперь хотелось жить неистово, до изнеможения. Никогда он не чувствовал себя счастливее — и никогда ему не было больнее; он не ощущал свое сердце так яростно и пылко, даже когда держал его в руках, а теперь оно само рвалось наружу: еще немного, и треснет кость. Взгляд Вани переменился, стал удивленным, брови изогнулись, и рот чуть приоткрылся. По улице среди людей проплыла девушка в голубом платье, с нежной белой лентой в длинной косе. В задумчивости он подергал Микулу за рукав, пробормотал невнятное «сейчас вернусь» и пустился бежать вниз по лестнице — быстро, перескакивая через ступеньки. Нехорошие мысли закрались, черные мысли, и кольнуло что-то в груди острой иглой. По одному только его взгляду Микула понял, кто эта девушка: Василиса, не иначе. Ваня догнал ее у поворота улицы, и они скрылись за избами — не разглядеть, не услышать. Микула сжал рукой деревянную доску перил так, что прокатился жалобный треск по всему балкону. Он не мог препятствовать их встрече, не был в праве идти следом. Гнев внутри него вспыхнул. Неужели до сих пор Ваня хранил к ней нежные чувства? Не бегут так на встречу с друзьями, не рвутся вперед молодой нестройной рысью. Что на сердце у Вани — загадка, да такая, которую вечной жизни не хватит разгадать. — Куда это он? — раздался сзади насмешливый женский голос. Микула не повернул головы. Не различил он шагов Варвары — так тихо она ступала, и так сильно он утонул в раздумьях. Она поравнялась с ним и остановилась, глядя в сторону тех же изб, за которыми скрылся Ваня. — Чего ты хочешь? — спросил Микула. — Познакомиться с тобой, — произнесла Варвара, ничуть не смутившись его холодного взгляда. — Ты ни с кем не разговариваешь, волком смотришь, будто сейчас укусишь. Хочу знать, с кем так близок мой брат, — голос ее стал совсем тихий, — что делит с этим человеком одно ложе. Микула вскинул голову и задрал подбородок. Лукавила она — пыталась выяснить о нем больше, чем всем им покамест известно. — Ивана спроси, он интереснее сказку скажет, — Микула отвернулся и снова обратил взор на улицу, но до сих пор нигде не было видно богатыря. — А сам-то знает он, кто ты? — Варвара прислонилась спиной к перилам. Он чувствовал себя натянутой тетивой, что готова была вот-вот выпустить стрелу. Не вовремя Варвара пришла к нему: гнев бушевал внутри, беспокойство да обида горькая, неизвестно, откуда и зачем появившаяся. Не был уверен Микула, что чувства прежние к девушке той у Вани не вспыхнули: слишком уж долго его нет. Не принадлежал ему богатырь, но ничего Микула с собой сделать не мог. — Не до разговоров мне сейчас, — ответил он — как ледяной водой окатил. — Ваня за девушкой побежал, да? — улыбнулась Варвара и продолжила горько. — Боишься, что наиграется он, решит женой обзавестись, детьми?.. Да вот только правильно это будет, Микула. Нельзя в Белогорьи двум мужчинам вместе жить — лишь позор на семью навлечете, — она заглянула в черные глаза так, будто понять могла затаенную в них тоску. — Если тебе себя не жаль — хоть Ваню пожалей, отпусти его, когда время придет. — Я не просил твоего совета, — оскалился он. Но ведь верно, права была Варвара. Наиграется Ваня, заживет себе нормальной жизнью дальше, как обычный человек, дом отдельный построит, женится, наследников воспитает, — любая сказка для него хорошо закончится, победой заслуженной да славой великой. А Микула что? Вечно ему теперь носить в сердце любимый образ, и нигде покоя не найти, даже в мире мертвых. Не был он готов к такой судьбе, только вот судьба его не спрашивала. Сколько ни сражайся — не победить, не может быть такого, чтобы нечистая сила в конце счастлива была. Знакомые шаги он издалека услышал и встрепенулся весь, поднял голову, повернулся к лестнице. Ваня шел медленно, стало быть, случилось что-то. «Не буду мешать», — сказала Варвара и незаметно покинула балкон. Не желала явно, чтобы Муромец видел ее здесь. Микула сам себя за поводья удерживал — так хотелось пойти навстречу. Наконец Ваня появился. Молча подошел, облокотился о перила и спрятал лицо в ладонях. Уши его горели; дышал он нервно и напряженно, будто впервые в жизни в засаде сидел, не иначе. Микула не спешил расспрашивать: боялся того, что мог услышать. Только положил руку ему на плечо, стараясь успокоить, да стоял неподвижно какое-то время, слушал, как Ваня в себя приходит. — Я идиот, — сквозь зубы процедил Муромец, но показалось Микуле, что он улыбнулся. Никого вокруг не было — тишину хоть мечом руби, весь терем будто опустел. Осознав это, Микула позволил себе чуть больше: осторожно погладил Ваню по спине, и сам от своего же жеста замер, к полу прирос, чтобы ничего лишнего не сделать, не поддаться желанию притянуть его к себе. — Это была Василиса? — спросил он тихо, хотя и сам знал ответ. Ваня кивнул. — Она даже говорить со мной не захотела, — произнес он горько. — Послала куда подальше. Думал Микула, легче ему станет, но легче не стало. Видел он, как Ване больно, и от этого у него самого на душе делалось погано, словно это он всему виной. К себе, истерзанному, изуродованному, кровью покрытому с ног до головы, он уже давно привык, — но не мог выносить страдания своего ясна-месяца; весь мир бы схватить, связать тугими узлами, заставить склониться на колени — да бросить к его ногам, коли бы это могло унять тоску. Нет ничего, что Микула бы не сумел, чего не сделал бы ради Вани, и жизнь свою в голубом кристалле отдал бы ему без раздумий. Вот только не было это нужно богатырю. — Прости, — вдруг сказал Ваня, выпрямился, посмотрел ему в глаза, — тебе, наверное, неприятно от всего этого… Микул, если это важно: Василиса мой друг, я просто хотел узнать, как сложилась ее жизнь, — он почесал затылок. — Не думал даже, что встречу ее здесь. Микула невольно улыбнулся тому, как честно прозвучали эти слова. — Не переживай за меня, — ответил он. — Пойдем лучше к Поповичу, полдень скоро.***
Весь путь до окраины города, где давно уже соорудили что-то вроде большого амбара для тренировок, прошел в молчании. Встреча с Василисой окончательно выбила Ваню из колеи: девушка обошлась с ним очень дерзко и холодно, прямо как в другой жизни. Он вдруг понял, как сильно скучал по ней, но сказать этого вслух не мог ни ей, ни Микуле, и теперь неозвученное чувство грызло его изнутри. Муромец всего лишь хотел знать, что у нее все хорошо, хотел расспросить ее про жизнь, про то, как она оказалась в Белогорьи. Но Василиса явно не желала разговаривать с незнакомцем, что стремительно налетел на нее и, к тому же, откуда-то знал ее имя. Она сказала только, что у нее есть жених-богатырь, который сломает Ване нос, если он надумает к ней приставать. Пришлось оставить Василису в покое и вернуться в дом, но ее красивое, немного сердитое лицо до сих пор стояло перед глазами. Он надеялся только, что Вася нашла себе достойного парня, а не Финиста, как в прошлый раз, — вот этого ее выбора он никогда не понимал. Даже если бы Ясный Пентюх оказался единственным мужчиной в Белогорьи, Ваня ни за что бы с ним не переспал. Он вдруг почувствовал себя подружкой-сплетницей, которая вечно осуждает чужих парней, и едва не рассмеялся. Затем невольно покосился на Микулу: вот кого уж точно все будут осуждать, так это их (может, еще хуже: посадят в темницу или сразу на кол). Ему подумалось, что у каждого великого правителя обязательно имелся любовник, а Микула, вроде как, до сих пор был самопровозглашенным князем Белогорья. Настроение от всех этих глупых мыслей немного улучшилось, и он зашагал бодрее, хотя ничуть не был рад тому, что ждало его впереди. Интересно, насколько суровый учитель выйдет из Алеши? На вчерашнем празднике Попович показался ему дружелюбным, милым и веселым человеком, но, скорее всего, просто был слишком пьян. Шанс узнать представился довольно скоро: богатырь уже ждал их в амбаре. Он сидел на лавке и точил клинок специальным камнем; на нем была просторная черная рубаха, широкие штаны и сапоги — никаких доспехов, что очень порадовало Ваню. Завидев гостей, Алеша поднялся и приветливо помахал рукой. Он улыбался так же лучезарно, как и вчера вечером. Муромец немного расслабился: наконец хоть кто-то ни в чем их не подозревал, не грозил темницей или разбитым носом. Он осмотрел помещение, которое ничуть не изменилось: куча разномастного оружия, стога сена, манекены из мешковины, нарисованные красной краской мишени на стенах и все такое прочее, необходимое для богатырского спортзала. В прошлой жизни Ваня был здесь всего пару раз: Кощею не нравилось замкнутое помещение, он предпочитал проводить тренировки в поле. Меч Ваня выбрал наугад: взвесил несколько штук в руках и взял тот, который лег удобнее. У Алеши меч был собственный, прошедший через множество боев, и еще была живая вода — на случай, если что-то пойдет не так. Микула посмотрел на это все с большим недоверием, прожег богатыря взглядом, однако ничего не сказал и сел на лавку, как в зрительный зал, — ему только плаката не хватало с каким-нибудь «Вперед, Ваня!». — Ну давай посмотрим, что ты умеешь, — улыбнулся Попович, но за улыбкой этой уже сквозила серьезность. Не успел Ваня ничего ответить, как Алеша сделал несколько стремительных шагов вперед и атаковал, ударив мечом с размаху так, что едва удалось его остановить. Раздался лязг металла, чужое лезвие поехало вверх и просвистело у самого лица, чуть не задело кожу. Муромец отпрянул, сделал несколько шагов назад под жестким наступлением. Каким-то чудом у него получилось отбить серию ударов. Попович заулыбался и отскочил в сторону, когда Ваня сам попытался атаковать; меч чуть не впился в землю, но он резко (и очень вовремя) махнул им влево, отразив новое нападение. Алеша явно не собирался обращаться с ним мягко и снисходительно. После нового выпада Муромца он перехватил его меч, обвив предплечье вокруг гарды и рукояти; собственный клинок Алеши воткнулся в воздух в паре сантиметров от чужого уха. Богатырь толкнул Ваню на землю и победоносно замер над ним. — Убить меня решил? — возмутился Муромец. Он тяжело дышал, раскинув руки и выпустив меч. — Ты неплохо держался, — подмигнул ему Попович и протянул ладонь. — Научился в Иномирьи? — Ага, типа того, — выдохнул Ваня, тяжело поднялся, опершись на его руку. — Ты давай как-то помягче, а? У Ильи сын один, запасного нет. — Как с девицей? Это можно, — Алеша рассмеялся. Ваня закатил глаза. — Не обижайся, богатырь, мое дело нехитрое. Около часа его пытались обучить более сложным приемам в сражении на мечах. Объяснял Попович путанно и непонятно, говорил какие-то мудреные слова, каких Муромец никогда не слышал — уж не заклинание ли читал? Дело пошло немного проще, когда оба вдруг поняли, что женщин рядом нет, и ничей нежный слух не сможет быть ранен матом. Алеша показывал, какую стойку принять, как вести меч, на какую ногу перенести вес, чтобы не упасть, и как перехватить чужое лезвие и не пораниться. Он не боялся подходить совсем близко и ставить Муромца в правильную позицию, если ему что-то не нравилось, а Ваня только обеспокоенно поглядывал на Микулу: лишь бы он перешел в режим Отелло и не вышел сражаться сам. Но мужчина сидел на удивление спокойно, лицо его вновь приняло нечитаемое выражение. Техника Алеши немного отличалась от того, чему Ваню учил Кощей. Он не говорил про спокойствие, дыхание и слабые точки; он рассказывал про то, как вложить в удар больше силы, как извернуться самому и как опрокинуть на землю соперника. Они отработали несколько движений и тактик, после чего Муромец окончательно выдохся и потребовал перерыв. В горле пересохло, он в сотый раз за час пожалел о том, что не взял с собой воды. Попович дружески похлопал его по плечу; сам он даже не вспотел и вдруг обещался сходить за кувшином с водой к каким-то знакомым соседям. Для Вани это предложение показалось подарком с небес. Он устало плюхнулся на лавку рядом с Микулой, провожая взглядом удаляющийся силуэт богатыря. — Какой ужас, — простонал Ваня, откинувшись назад. Прошел всего час, а тело уже ныло, как будто он неделю отпахал в спортзале. — Нужно придумать стоп-слово. — Ты здорово справляешься, — заметил Микула. По голосу невозможно было сказать, считает ли он так на самом деле. Муромец медленно перевел на него взгляд. В голове было слишком пусто, чтобы выяснять отношения, да и настроение Микулы было понятно без слов. Ване и самому на секунду показалось, что Алеша к нему подкатывает самым нелепым и очевидным образом. На этой мысли он невольно прыснул от смеха. Проклятие на нем, что ли, такое — собрать всех квиров Белогорья? Как они его только вычислили? Муромец не хотел знать ответы на эти вопросы, ему и так хватало проблем. Он накренился влево, столкнувшись с Микулой, чуть повернул голову и коснулся губами его щеки, оставил несколько поцелуев. — Твоя техника боя очень похожа на мою, — произнес мужчина вдруг. Ваня отстранился и едва сдержал смех. Неужели об этом Микула размышлял с таким серьезным и мрачным лицом? — Ну так, — улыбнулся он, — меня учил ты. Попович вернулся как раз вовремя, чтобы не застать никаких интимных сцен. Он насвистывал какую-то мелодию и в целом выглядел очень довольным жизнью. Ваня поблагодарил его сдержано, сделал несколько больших и жадных глотков воды. Дышать стало чуть легче, но усталость никуда не делась, и он понял наконец, что именно было не так: богатырская сила не вернулась до сих пор, а без нее все эти физические нагрузки оказались тем еще испытанием. — Ну что, готов продолжать? — спросил Алеша. — Я только сел, — страдальчески произнес Ваня. — Давай через час продолжим? А лучше завтра. — Э нет, завтра тебе в дозор утром, — Попович упер руки в бока. — Велел Илья не выпускать тебя отсюда, пока меч нормально держать не научишься. Десять минут тебе на отдых, — он внезапно переключил свое внимание на Микулу и улыбнулся так, будто что-то интересное придумал. — Ну а ты? Среди дружины слух прошел, что ты Финиста одолел почти. Стало быть, богатырь ты тоже? — Нет, — сухо ответил Микула, — просто воин. — Сразимся, воин? — предложил Алеша. — Пока Ваня отдыхает. Али боязно тебе со мной тягаться? Микула смерил его довольно презрительным взглядом, который легко можно было счесть за личное оскорбление. Попович ничуть не смутился, даже улыбка не сошла с его лица. Муромец в ужасе смотрел то на одного, то на другого. Он уже собирался подскочить и сказать, что усталость резко прошла, и что он свеж и весел, готов продолжить тренировку, но не успел. — Будь по-твоему, — согласился Микула, поднимаясь на ноги. Ваня чуть было не схватил его за руку, чтобы усадить на место, и вовремя осекся. Меч мужчина выбрал довольно быстро: взял тот, что побольше и поувесистей. Муромец подошел к нему и заговорческим шепотом произнес: — Не убей его только, а, пожалуйста. — Не волнуйся, — ответил Микула. — От его смерти будут одни проблемы. Он отдал Ване куртку, чтобы она не мешала движениям, и остался в одной легкой футболке. Длинный меч вписался в его образ так, будто всегда был здесь. Муромец нервно сглотнул и вернулся на лавку. Ему очень не нравилась эта затея. Алеша, казалось, совсем не понимал, во что себя втянул: он улыбался, приняв боевую стойку и выставив меч вперед. Микула начал сражение первым. Он ударил снизу вверх с такой силой что воздух свистнул, а лязг металла заставил Ваню вздрогнуть. Попович парировал удар и тут же атаковал сам. Микула легко ушел в сторону; клинки вновь столкнулись, всего в десятке сантиметров от бока Алеши. Никогда прежде Муромец не видел такого боя. Жужжал воздух, сталь клацала своими зубами, а он тревожно сжимал руками края лавочки и не мог оторвать взгляда. Мужчины не уступали друг другу в силе и мастерстве, и непонятно было, на чьей стороне преимущество. Микула действовал так напористо и агрессивно, будто пытался выплеснуть всю накопившуюся в нем злость. Каждое его движение было наполнено первобытным гневом, и вместе с тем остро ощущался холодный расчет — этот гнев ничуть не затуманил его разум, но заставлял вкладывать куда больше силы, чем требовала ситуация. Алеша в основном только отбивался от быстрых и нестройных атак, огибая воображаемые круги в центре площадки. Микула почти не давал ему напасть самому и уворачивался от попыток Поповича схватить его меч или повалить на землю. Впервые видел Ваня, как красиво и легко движется Микула, как напрягаются его мышцы при новом ударе, как спокойно он уходит от атак, хотя вовсе не боится порезов и ран. Он был слишком прекрасен, и пару раз сам взглянул на Муромца, словно проверял: смотрит ли? Ваня не мог не смотреть. После новой атаки Микула отбил меч Алеши влево, схватился рукой за рикассо и толкнул противника в живот рукоятью. Попович шумно выдохнул, пошатнулся, не устоял на ногах и свалился на спину. Вся эта сцена показалась такой стремительной и жесткой, что Ваня подорвался с места. Стоило ему подбежать ближе, как Алеша громко расхохотался, лежа на спине. Микула стоял рядом, но руку ему не протянул, только дышал чуть тяжелее обычного. — Где ж ты учился, воин? — хрипло спросил Попович и сам поднялся на ноги. — Много странствовал, приходилось сражаться, — уклончиво ответил Микула. Он отвернулся, мазнул взглядом по восхищенному и напуганному лицу Вани; на его губах мелькнула довольная полуулыбка, когда он прошел мимо, чтобы вернуть меч на место. — Одного не понимаю, — весело обратился Алеша к Муромцу, — почему он сам тебя не научит? Боишься, что убьет? — Убьет? — невольно переспросил Ваня и даже фыркнул от того, какой невозможной показалась ему эта мысль. Но сказать что-то нужно было. — А я у всех по очереди учиться решил, чтоб наверняка. Ну знаешь, отца подводить не хочу. — Это правильно, — Алеша похлопал его по плечу в знак одобрения. Ваня очень надеялся, что Попович утомился во время боя с Микулой, и на этом экзекуция закончится. Но богатырь был еще весел и полон сил. Он заставил Муромца снова взяться за меч, и тот в который раз пожалел, что вообще на это согласился.***
Спустя пару часов издевательств Алеша наконец решил, что с Вани хватит. Неизвестно, откуда в нем брались силы, но он вновь стал настойчиво лезть к Микуле и предлагать матч-реванш. Мужчина отказался довольно жестко: мол, с богатырями ему драться не интересно, слишком уж они предсказуемые. Улыбка вмиг сползла с лица Алеши. Он покивал головой, и ему пришлось согласиться, что сражаться нужно с равными соперниками. А спустя минуту развеселился опять, предложив Микуле пойти и одолеть Кощея, раз он такой сильный и смелый. Тут уже пришлось вмешаться Муромцу. Кое-как он спровадил Алешу из амбара (Попович обещался пойти рассказать Илье о его успехах), после чего вернулся и устало сел на землю, прислонившись спиной к лавочке и вытянув ноги. Никогда в жизни он не чувствовал себя более уставшим. Все тело будто налилось свинцом, руки не поднимались после тяжести меча. Почему только богатыри не понимают, что длительность не переходит в качество? Будет чудом, если Ваня завтра вообще сможет подняться с кровати. — Совсем устал? — спокойно, даже как-то ласково спросил Микула. Муромец промычал что-то нечленораздельное. Чужая рука коснулась его волос, и он закрыл глаза, позволяя себя погладить. В мечтах рисовалась горячая ванна с пеной, мягкая широкая постель и двенадцатичасовой сон. Разве он о многом просил? Никогда ему не хотелось быть воином и размахивать мечом; он мечтал о семье и спокойствии, которое теперь казалось недостижимым. Единственный плюс всего этого дурацкого дня — он увидел, как сражался Микула. Эти картины вновь захватили разум стремительным потоком. Они заставляли все внутри сжиматься от волнения; дыхание участилось, и Ваня поймал себя на мысли, что хотел бы его прямо здесь и сейчас, если бы не ощущал себя настолько разбитым. — Ты был великолепен, — только и пробормотал он. Микула ничего не ответил, но Муромец затылком чувствовал, как он улыбнулся. Спина затекла, поза вмиг показалась неудобной, и он неловко пересел на лавку, прижался к мужчине, удобно сложив голову ему на плечо. Раздражало чувство несвободы: в любой момент их могли поймать, о наказании лучше было вообще не думать — в мыслях возникали одни пугающие картины. Да и целом Белогорье с каждым часом радовало его все меньше, будто из доброй сказки превратилось в драму с неминуемо плохим концом. — Почему мне здесь не нравится? — едва слышно спросил Ваня, чувствуя, как к горлу подступает ком. — Я же так хотел снова попасть сюда… Микула наклонил голову и мягко коснулся губами его щеки; ладонь легла на бедро. — Это пройдет, — произнес он. — Ты просто устал. — Тебе до сих пор плохо в Белогорьи? — осторожно поинтересовался Муромец. — Мне всегда будет здесь плохо, — ответил Микула. В его голосе не было ни боли, ни сожаления, — но я последую за тобой куда угодно. Эти слова заставили Ваню неловко улыбнуться. Пришлось вернуться в терем, чтобы никто не заметил их долгого отсутствия. Ваня принял решение вновь поговорить с отцом и попытаться забрать меч-кладенец. Может, Илья будет так рад успехам сына на ратном поприще, что согласится отпустить его в Иномирье на одну ночь. Вернуться в Москву стало жизненно необходимо: телефон разрядился, футболка пропахла потом, тело настойчиво требовало отдыха в горячей ванне. Микула, казалось, не верил в осуществимость этой идеи и на всякий случай остался ждать Муромца в его комнате: не хотел напоминать Илье о своем существовании и саботировать операцию. Ване пришлось идти одному. Он чувствовал себя школьником, который принес очередную двойку, и теперь боится сказать об этом строгому родителю. На кону стояло собственное душевное равновесие, а потому он привел себя в покои отца. Ноги слегка подкашивались то ли от волнения, то ли от усталости. Здесь же обнаружился Алеша — Ваня едва не столкнулся с ним в дверях. — О, а я как раз говорил о тебе! — воскликнул Попович и положил руку ему на плечо, вновь развернувшись к Илье. — Каков молодец, а? Настоящий богатырь! Сражается так, будто полжизни в Белогорьи прожил, — отрекамендовался он так, будто рекламировал Ваню на каком-то конкурсе. — Еще пару тренировок — и всем нам фору даст. Отец улыбнулся, и Ваня выдохнул, поняв, что настроение его улучшилось. — Пойду я, — решил Алеша, пожимая ему руку, — дружину в лесу проведаю, вдруг видели чего. Он снова развернулся на каблуках и стремительно покинул комнату. Муромец немного стушевался, стоило ему остаться с отцом наедине. Из головы не шел утренний разговор, но ему пришлось собраться и начать: — Батя, у меня просьба есть. — Я тебя слушаю, — кивнул Илья. — Могу я меч-кладенец одолжить? — Ваня уловил, как изменилось его выражение лица, и спешно продолжил: — Всего на пару часов! Ну, может быть, до утра… Нужно мне в Иномирье, понимаешь? Телефон разрядился, одежда грязная, да и я не все вещи оттуда забрал. Переезжать же постепенно нужно, — он умоляюще смотрел на отца, пытаясь найти в нем понимание. — Обещаю, что вернусь перед рассветом, и сразу в дозор со всеми пойду. Илья тяжело вздохнул, поднялся на ноги и подошел к окну. Жестом позвал Ваню, и тот спешно приблизился, встал рядом. — Не по душе тебе Белогорье? — произнес отец. — Вижу, что не по душе. Сам я в этом виноват — не уберег тебя, не забрал вовремя, все чего-то боялся и ждал. А ждать нельзя было, — он посмотрел Ване в глаза. — Ты не серчай, что я строг. Я защитить должен и тебя, и маму твою, и Варвару, и все Белогорье. Даже через кровь и смерть, — он оперся о подоконник одной рукой. — Бери меч, коли хочешь, Ваня. Но слово свое сдержи — вернись к рассвету. — Спасибо, — горячо поблагодарил Муромец и чуть было не сделал шаг, чтобы обнять отца, но вовремя остановился. Вместо этого только кивнул с широкой улыбкой. Ему выдали ключ от комнаты на втором этаже в северном крыле терема и объяснили, как туда попасть. Меч-кладенец хранился под замком вместе с другим оружием, доспехами, какими-то древними артефактами и всем прочим — Ваня не стал разглядывать подробно. Ему не терпелось вернуться в Москву.