See you in the sunlight

Голова заболела мгновенно, стоило Ване вынырнуть из темноты. Он поморщился от резкой пульсации в висках, сдавленно застонал и с трудом смог разлепить глаза. Приглушенные цвета расплывались и смешивались в кашу; стояла полутьма, озаряемая неверным пламенем свечи. Из тусклого пяточка света вынырнуло обеспокоенное лицо Светозара, чуть поодаль стояли родители. Мысли путались, и Муромец не сразу понял, что находится в тереме. Каждая попытка думать отдавалась в голове выстрелом. Он хотел было вновь закрыть глаза и уснуть, но Светозар протянул ему железную чарку с какой-то волшебной жижей. Нехотя Ваня сдвинулся с места и сел в кровати, прислонившись спиной к изголовью. Собственные действия показались неловкими, будто он спал тысячу лет и совсем забыл, как управлять телом. На вкус снадобье было горьким, с каким-то приторным тошнотворным послевкусием — Муромец силой заставил себя проглотить его и явственно ощутил, как жидкость жаром обдала все внутри. Через пару мгновений в голове вдруг прояснилось. Он часто заморгал, потер глаза, избавляясь от дымки, и наконец смог нормально оглядеться. Комната выглядела маленькой и незнакомой; из мебели здесь стояла лишь кровать и стол с подносом еды, окон не было. Светозар сидел рядом и рассматривал Ваню уже, впрочем, без прежнего беспокойства. Отец казался уставшим, но в его лице сквозили остатки злости. Мать вытирала платком покрасневшие глаза и тяжело дышала. Взгляды всех их были обращены исключительно на Ваню, от этого он поежился, пытаясь вспомнить, по какому поводу вообще лежал в постели. На ум пришли киноленты о дозоре, нападении нечисти и явлении Кощея. Муромец едва не выронил чарку, которую до сих пор сжимал в пальцах. Он вспомнил, как не по себе ему стало, когда резко потемнело небо, и ветер принес могильный холод. Впервые он увидел нечисть и понял наконец в полной мере, почему ее так боялись жители Белогорья. У Вани самого тогда колени подгибались; его трясло, будто в лихорадке, от бушующего черного урагана. Нечисть выла, но близко подойти не могла — видимо, мешало кольцо. Муромец не знал, в какой момент принял решение помочь богатырям — помнил лишь, как бросился в горящую кипу сражения. А затем что-то заставило его обернуться, и он увидел, как ворон в Кощея превращается, не сдержал поток мата: Ваня ведь этого ворона когда-то гладил, мать твою, забрать домой хотел, как питомца! Однако быстро стало не до возмущений — мощное заклинание отшвырнуло Микулу в сторону с такой силой, что Муромцу самому стало больно. В одиночку он теперь стоял перед Кощеем, попытался поговорить с ним, а дальше… дальше Ваня уже не помнил. Потерял ли он сознание? Или заколдовали его? Эти вопросы волновали, но не так глубоко, как совсем другой вопрос. — Где Микула? — голос прозвучал хрипло, звуки царапнули горло, и Ваня невольно закашлялся. Пару минут в комнате стояла плотная тишина. Сердце бешено забилось в груди от предположений, одно страшнее другого. Муромец сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь себя успокоить: не мог Микула так просто погибнуть. От сильной тревоги он потянулся к кольцу, чтоб покрутить его, — но пальцы не нашли кольца. Наконец Ваня оглядел себя: на нем была футболка и джинсы, все остальные вещи куда-то пропали — в комнате он их не заметил. Ни куртки с камнем времени и иномирскими деньгами, ни телефона и ключей в кармане джинс, ни кольца. Очень это все показалось знакомым, таким ужасно похожим на самый первый его день в Белогорьи. Муромец тряхнул головой: нет, быть того не может. — Оставьте нас, — наконец распорядился отец. Мать вздрогнула. Светозар обернулся на Илью, однако покорно встал и удалился из комнаты вместе с Галиной, прикрыв за собой дверь. Ваня проследил взглядом за отцом, который нервно прошелся туда-сюда; широкая ладонь поглаживала бороду, и в полутьме нельзя было сказать наверняка, о чем он думал. — Помнишь ли ты, что случилось с тобой? — медленно спросил отец. — М-м-м, — Ваня почесал затылок. — Помню ровно до явления Кощея… бать, — не унимался он, попросил твердо: — Скажи мне, где Микула. — Жив твой Микула, — неопределенно ответил Илья. Скрестил руки на груди, встал у стола, глядя куда-то в пламя свечи. — Кощей тебя заколдовал и похитить пытался. Моя в том вина, не уследил. Думал, уж мы втроем с ним совладаем, изничтожим наконец, ан нет… точно ль ты не помнишь, как спасся? — Говорю же, что нет, — Ваня покачал головой, хотя прекрасно понимал, кто спас его. — Расскажи мне, что произошло потом. Илья медлил. Суровый взгляд прошелся по комнате, точно в первый раз ее видел; обогнул Ваню, не остановившись на нем, вновь упал на стол, отразился в серебре — отец подвинул и взял поднос с едой, подошел к сыну, опустился на кровать. — Поешь, — сказал он спокойно, однако Муромец ясно увидел, что пряталось за этим спокойствием. Тем не менее, на еду он набросился с жадностью: ощутил дикий голод, как только втянул носом запах мяса — не ел неделю, не иначе. Поглощая кусок за куском, Ваня внимательно наблюдал за Ильей. Отец сидел в мрачной задумчивости, свет пламени почти не касался его лица — от одного вида в животе спиралью скручивалась тревога, а пальцы холодели. Ваня отчего-то пытался жевать совсем бесшумно: не хотел нарушать тишину, будто пространство могло сдетонировать и взорваться. Предположения пугали его, но еще больше пугал отец, и от этого в груди возникло липкое противное чувство. — Знал ли ты, что твой друг в сговоре с нечистью? — вдруг спросил Илья. От неожиданности Ваня едва не подавился хлебом и закашлялся, спешно отставил поднос в сторону. — Ни с кем Микула не в сговоре! — он чуть не задохнулся от возмущения: ему порядком надоели вечные подозрения насчет мужчины. — В чем он опять виноват, отец? Давайте сразу и меня тогда обвиним, за компанию. — До тебя дойдет черед, — строго ответил Илья и посмотрел сыну в глаза. Ваня вздрогнул. — Видели мы, как Микулу нечисть не трогает, как колдует он, как встает после удара, цел и невредим. Почему удалось ему тебя спасти да живым вернуться? Не иначе договоренность у них с Кощеем. А ты, сын мой… — в голосе отца зазвучало разочарование. — Знал, что кольцо твое волшебное, что помочь оно может Белогорье освободить, но промолчал. Неужели и ты с нечистью заодно? Ваня несколько раз открыл и закрыл рот в полной растерянности, сердце пропустило удар. Неужели Светозар рассказал про кольцо? Плохо было дело. Он молчал пару минут, судорожно пытаясь придумать, что возразить на обвинения отца, но Илья понял эту тишину по-своему. — Нечего тебе сказать, — тяжело покачал он головой и поднялся на ноги. — Ну что ж, посиди, подумай… времени теперь у тебя много. Отец двинулся в сторону двери, и Ваня вдруг понял, что его пленником сделали, пусть и не в темнице. Он тут же подскочил, догнал Илью и вцепился в его руку, пытаясь остановить. — Нет никакого сговора, отец, послушай! — затараторил он быстро и сбивчиво. — Насчет кольца да, я виноват… я хотел сказать тебе, я правда хотел! Мне просто нужно было время, чтобы все обдумать. И нападение в лесу мы не планировали! — его внезапно осенило, вспомнились предостережения Микулы. Ваня и сам не понимал, зачем сказал это вслух: — Да ты ведь знал, что Кощей нападет во время дозора… поэтому взял с собой самых сильных богатырей? И сам пошел с нами тоже поэтому? Приманкой меня сделал? Он хотел сказать что-то еще, но не успел: будто в замедленной съемке увидел, как поднялась в воздух рука отца, а мгновением после боль волной прошла по щеке от крепкой затрещины, в глазах потемнело. Ваня покачнулся, сделал неловкий шаг назад, отирая ладонью горящий красный след. — Не дорос ты еще до таких речей, — голос Ильи показался ему громом. Он развернулся и покинул комнату. Тяжело хлопнула и закрылась дверь, щелкнул железный замок. Ваня остался один на один с темнотой, тусклым пламенем свечи и роем собственных мыслей. Он не заметил, как провел себя через комнату. Горло сдавило от ужаса, руки затряслись лишь сейчас. Он опустился на кровать и спрятал лицо в ладонях; дерево скрипнуло, свет дрогнул, заставляя тени танцевать. Плохо стало до тошноты, дико хотелось разрыдаться, но слез не было, только бешеное биение сердца и тяжесть в груди. Ваня зарылся пальцами в волосы, сгребая их так, словно пытался вырвать мысли вместе с медными прядями. Удар отца стал последней каплей, которая окончательно выбила его из равновесия. Муромец не знал ровным счетом ничего: где сейчас Микула, что произошло в лесу, как его спасли от Кощея. Ни на один из этих вопросов Илья не дал внятного ответа, точно не хотел, чтобы Ваня выяснил правду. В нем мгновенно вспыхнул и разгорелся гнев. Он опять поднялся на ноги, подошел к двери и ударил по ней кулаком с такой силой, что инерция волной пролетела по всему предплечью. Сила богатырская сейчас пришлась бы кстати, но ее не было, ее черт возьми не было — и это не остановило Ваню. Он ударил снова, а затем еще и еще; он бил как обезумевший, ярость на миг затуманила разум. Дверь отвечала глухим стоном, железные петли грохотали, оставаясь на месте. Муромец совсем не замечал, что на досках уже давно стали появляться темные следы крови; он что-то кричал, не понимая, что именно; рваные звуки появлялись сами собой, обращенные в пустоту. Наконец силы оставили его. Он сполз на пол, прижимая к груди разбитые в кровь руки — они ощущались раздробленными деревяшками, и осознание боли вскоре настигло разум. Ваня сдавленно застонал, сжимаясь на полу. Кость внутри будто до сих пор хранила вибрации ударов и ходила ходуном, костяшки горели алым, пальцы почти не сгибались. Гнев отступил; его место занял животный страх, какой, наверное, бывает у оленей в свете фар огромного грузовика. Муромец боялся не за себя: верил почему-то, что отец, как бы ни был он суров, ничего сверх жестокого с сыном не сделает. Этот страх касался только Микулы, и стал еще невыносимее, стоило представить, что могут сотворить с мужчиной: пусть не убьют, но бессмертие вовсе не означало свободу от физической боли. От этих мыслей жжение разбитых кулаков отходило на второй план. Глаза метнулись по скудному интерьеру комнаты, ища способ сбежать, и зацепились за горящую свечу. «Сжечь все к чертовой матери, — подумалось ему сквозь вязкий страх. — Терем-то деревянный». Но он быстро отмахнулся от этой идеи — слишком опасно и жестоко, родители не заслужили такого. Время тянулось медленно, если не остановилось вовсе, в этом маленьком полупустом помещении. Ваня не знал, сколько пролежал на полу, слепо глядя в потолок. Пульсация в руках возвращалась каждый раз, когда он слегка сдвигался с места; спина болела от не самой удобной позы, а тревога до сих пор не покинула воспаленный мозг. Он почти не дышал — чувствовал, будто растворяется, сливается со скрипучими досками. Не верилось, что все это происходит с ним на самом деле. Еще вчера (наверное, это было вчера) он улыбался, наблюдая, как Микула топит бомбочку для ванны в горячей воде; глаза намокли — Ваня попытался смахнуть слезы, но кисть вновь пронзила боль, и он напряженно сжал зубы. Вдруг из-за двери донесся едва различимый разговор — слов разобрать было нельзя, как и узнать по осколкам голоса, кто говорит. Муромец едва смог приподняться и сесть на полу. Щелкнул замок, и в комнату светлой тенью скользнула Варвара. Слова застряли в горле от неожиданности; Ваня не предполагал увидеть ее здесь. — О боги, — едва слышно пробормотала она, заметив кровь. — Что случилось с тобой? Муромец не ответил — не хотел объясняться о своем яростном порыве. Как же жалко он, наверное, выглядел со стороны. С минуту Варвара молча смотрела ему в глаза, после чего развернулась, чтобы покинуть комнату, и заметила темные следы на двери — ее пальцы замерли в нескольких сантиметрах от кровавых пятен. Она вновь коротко глянула на Ваню: догадалась, видимо, что произошло. Наконец покачала головой и удалилась. Он тихо хмыкнул себе под нос: зачем вообще приходила? Злость, свербящая в сердце до сих пор, распространялась сразу на всех членов семьи и богатырей, пусть даже они не были виноваты. Однако довольно скоро Варвара, к его удивлению, вернулась. В ее руках слабо блеснул какой-то белый сверток. Выглядела она спокойно и сосредоточенно, подошла ближе и — здесь Ваня усомнился, не спит ли он — села на пол рядом с ним, развернула расшитый платок. Брови поползли вверх, когда Муромец увидел маленький пузырек с живой водой. Он перевел растерянный взгляд на Варвару. — Несправедливо поступил отец с вами, — шепотом произнесла она. Ловко вытащила деревянную пробку, вылила немного живой воды на платок и осторожно взяла ладонь Вани свободной рукой, будто опасалась, что он вырвется и сбежит. — Мне очень жаль. В голосе Варвары правда сквозило сочувствие. Она принялась мягко промакивать ссадины, и Ваня тяжело выдохнул, ощутив легкое покалывание. — Помоги мне, — попросил он тихо. — Выпусти меня отсюда. — У двери отец стражу поставил, — Варвара покачала головой. — Не пройти тебе мимо них, Ваня… сердце твое за Микулу болит? Муромец, который до этого неотрывно следил, как затягиваются раны, поднял на нее растерянный взгляд. — Ты знаешь, где он? — голос едва не прозвучал громче, чем нужно, от внезапного прилива сил. — В темнице, — Варвара принялась за вторую руку. — Вчера принесли вас обоих в беспамятстве после дозора… тебя здесь закрыли, а Микулу в подвал увели. Затем и отец со Светозаром вниз спустились. Не пропускают меня туда богатыри, не знаю я, что с ним — ничего на лестнице не слышно. А сегодня молва пошла, что темный колдун твой Микула… правда ли это? — Нет, — Ваня закрыл лицо исцеленной рукой, зажмурился так, что напряжение ударило в виски. — Тогда кто он таков? Может, отпустит вас отец, если правду расскажете… — Не могу я правду рассказать, — ответил он резко и тут же осекся. — Прости… все слишком сложно, понимаешь? Микула вообще ни в чем не виноват, он и возвращаться-то сюда не хотел из Иномирья — это я его уговорил. Я думал, что все по-другому будет… — внутри закипело и вспенилось отчаяние. — Это отец тебя ударил? — Варвара повернула его лицо левой стороной к себе — там горела ссадина. — Ага… ай, — покалывания на щеке оказались куда сильнее. Муромец ощутил себя ребенком, которому йодом намазали рану. Он вдруг проникся странным доверием к сестре: в ее действиях не было ни угрозы, ни упрека. — Строг он, иногда чересчур строг, — Варвара нахмурилась сосредоточенно. — Но не со зла. Наконец со всеми ранами было покончено. Ване стало чуть легче, даже беспокойство немного отступило: теперь он хотя бы знал, что Микула совсем рядом. Да и могла ли темница сдержать его? Муромец ничуть не удивился бы, явись мужчина за ним в этот самый момент, но и сидеть сложа руки тоже не хотел. Как выбраться отсюда, если за дверью стоит охрана? План не придумался с ходу, Ваня до сих пор чувствовал себя разбитым. Он искренне поблагодарил Варвару, сел поудобнее, прислонившись спиной к кровати. — Почему ты помогаешь мне? — спросил он тихо, когда понял вдруг, что совсем не знал ее. — Не боишься, что отец разозлится? — Нет, — Варвара покачала головой и улыбнулась. — Не серчай на меня, не должна я этого говорить: наблюдала я за вами несколько дней, что вы в Белогорьи прожили. Похожи мы с тобой оказались… слишком похожи, и плохо это — оба позором для семьи станем, коль узнают они. — О чем ты? — не понял Ваня. — Я помочь вам постараюсь, как смогу, — Варвара не ответила на вопрос, посмотрела ему в глаза. — Пожалуйста, не рань себя больше, не станет лучше от этой крови. Вернется к тебе Микула… любит он тебя такой любовью, которую ни одна темница не удержит. Со стороны оно лучше видно. А теперь отдохнуть тебе надо. Она хотела было подняться, но Ваня спешно произнес: — Не уходи, пожалуйста, я… я не хочу оставаться здесь один. И сестра понимающе улыбнулась. Они проговорили, наверное, больше двух часов — без телефона сложно узнать наверняка. Насущных вопросов касаться больше не было сил, и Муромец предпочел вновь рассказать о своей жизни в Москве. Истории из прошлого заставили его немного успокоиться; он будто вновь окунулся в яркую жизнь столицы с ее бесконечными событиями. Варвара слушала его внимательно; никогда прежде Ваня не видел столько детского любопытства и восторга на ее лице. Но он стушевался мгновенно, стоило сестре спросить, где они познакомились с Микулой. История получилась размытой и нескладной: мол, случайно на улице столкнулись, когда мужчина только в Иномирье попал. Муромец не хотел обманывать, однако правда выглядела бы еще более невероятной — и все равно не смог сдержать улыбки, рассказывая про Микулу. Он удивлялся лишь тому, как спокойно реагировала Варвара на их отношения, — и был благодарен ей за проявленную заботу. Сестра, сама того не зная, вытащила его из болота; на какое-то время Ваня даже поверил, что сможет справиться с отчаянием и страхом.

***

Что-то под рубашкой жгло грудь — Микула почти ощущал запах обуглившейся кожи, будто поставили на нем горящее клеймо. Чувство это возникло сразу, как только он пришел в себя. Руки оказались вздернуты к потолку; кандалы обхватывали запястья так крепко, что не вытащить их было, как ни ломай кисть. Ушла магия, перестала подчиняться ему, и мысль закралась, что Кощей тому виной — или волшебник местный. Кругом все было в железе, плесени и паутине; сырой запах оседал в груди с каждым новым вдохом; где-то настойчиво и гулко капала вода. Других пленников в темнице не было, лишь кости человеческие валялись у решетки. Во рту до сих пор стоял железистый привкус, волосы слиплись от крови, но усталость ушла, а мысли прояснились. Открыв глаза впервые, Микула столкнулся взглядом с Ильей. — Где Иван? — спросил он тогда и дернулся вперед. Цепь не дала сделать и полшага. — Вопросы задавать я буду, — Илья не скрывал угрозы. Микула вздернул подбородок. Спрашивал Илья про сговор, про нападение нечисти, про магию черную, про то, что похож он лицом на Кощея, да про рану смертельную от рукояти меча, которая сама собой затянулась. Ничего Микула ему не ответил — смотрел гордо и холодно в полные презрения глаза. Не знал никто, каких усилий ему стоило сохранять самообладание: рвались наружу вопросы и опасения. Где ж его милый богатырь, жив ли он, очнулся ли ото сна? Мог Илья сына собственного порешить за предательство мнимое? Не знал Микула, и от этого сердце жгло грудь изнутри пуще вещи под рубашкой. Забрали магию, выродки — знают, что не совладать с ним. С огромной радостью прикончил бы их Микула — да нельзя, расстроится Ваня, коли отца мертвым найдет, не простит никогда. И вот уж два дня минуло с того момента — времени в темнице не существовало, но он чуял нутром движение солнца. Мысли были полны Ваней. Знал теперь Микула, что жив он: учуял запах родной, Ильей принесенный на следующий же день заточения. Значит, где-то в тереме богатырь милый, заперт наверняка, иначе уж давно пришел бы. Зло охватывало душу, печаль да страх за судьбу — дергал тогда Микула цепи, что было сил, вырвать их хотел из каменной стены, да глубоко сидели металлические штыри. Несколько раз он пытался руку вытащить, кости переломав о край кандалов — не получилось, слишком широкой была ладонь. Боль вносила в мысли ясность, но успокоиться он не мог, весь от напряжения сжимался. Ни разу больше глаз не сомкнул за два дня — по первости худо было, плыл мир перед глазами, мерещилось всякое, а потом привык он, сделало бессмертие свое дело. Едва не улыбался Микула угрозам о четвертовании, подвешивании на крюке и дыбе. Боялись его, освобождать и куда-то вести не хотели — попытались правду выбить батогами прямо в темнице. Палки толстые в спину врезались до хруста, кожа горела, лоскутами шла. Едва дышал Микула, зубы сжимал так, что челюсть сводило, но боли не показывал — да и сравнима ли была эта боль с ужасом, в детстве пережитым? Каждый удар его на два века назад отбрасывал; видел он себя ребенком, который у стены застыл в ожидании расправы — сердце в пятки уходило, подгибались колени, когда воздух рядом щелкал, и рассекал спину тонкий прут. Только не знал Илья, что давно уже Микула к боли привык, давно страх перед ней уничтожил. Ваня был единственной слабостью, которую Микула себе позволил, благодаря которой до сих пор человеком оставался. Пугало богатырей то, что видели они: быстро затягивались алые раны, даже шрамов не оставляли — недостаточно глубоки оказались. Мысленно усмехался Микула, глядя Илье в глаза, а сам все искал возможность вырваться, ждал, когда же решатся они на более жестокие пытки, когда выведут его из темницы — нападет он даже с кандалами на руках. Но медлил Илья, терпение сохранял: решил, видно, измором взять. Времени у Микулы много было, да только не про него речь шла — про Ваню. Как успеть его от Кощея спасти?.. Скучал Микула по месяцу своему ясному, так скучал, что готов был собакой выть от одиночества. Образы душили его, пеленой глаза обволакивали, и не знал он больше, как прожил без Вани двести лет. Любимый голос звучал в голове песней; шли мурашки по телу от мягких прикосновений, которые в памяти так отчетливо сохранились, что были сродни настоящим. Тяжелее всего ночь пережить оказалось. Он сам не заметил, как по щеке слеза скатилась, влажную дорожку оставив, — и с шумом воздух втянул, пытаясь себя успокоить. Не навсегда это заключение, свидятся они скоро, уж он-то найдет способ, даже если без обеих рук останется. Может, и прав Кощей: слишком мягок Микула стал, слишком сильно любви поддался — но как не поддаться ей, когда она тело наполняет своим морем, от соленых вод которого и хорошо, и больно одновременно. Ваня ему воздух заменил, и яркий дневной свет, и холодный блеск звезд, и весь смысл мира теперь был в нем одном — умещался в теплых ладонях. На третий день вновь избили батогами, и вновь ничего не рассказал Микула. Дивились богатыри, как силы его не покинули до сих пор без еды, воды и сна, предполагали даже, что рассудка он лишился, потому и молчал. Слушал он их пересуды, наблюдал за сменой стражи, но ни у кого ключа от темницы не видел — верно, у Ильи тот хранился. Как бы ни пытался он, как бы ни думал — не мог найти способ сбежать, а времени все меньше оставалось: совсем уж скоро наступит день предсказанный, о котором он с Кощеем договорился. Думал Микула об этом все чаще, каждый раз с новой силой в клетке бился, да не пускало его железо. За полночь уж время перевалило, когда знакомый голос он в подвалах различил, походку легкую. Спустился вниз Алеша, под нос что-то насвистывая. С самого дозора не видел его Микула, но головы не повернул, только вслушался внимательнее. Приказал Попович страже к выходу подняться да там подождать: мол, по поручению Ильи он к пленнику пришел, поговорить с ним нужно без посторонних. Мешкали богатыри, с ноги на ногу переминались — и поддались наконец, зашагали прочь. Сам Алеша к прутьям подошел, локоть туда сложил, позу расслабленную принял. — Ну здравствуй, — сказал он тихо. Поднял взгляд Микула — вмиг улыбка сползла с лица Алеши. — Зачем пришел? — спросил он хрипло. От жажды и молчания долгого язык будто к небу прирос, першило в горле. — Выглядишь как мертвец, — медленно произнес Попович вместо ответа, головой тряхнул. — Раньше прийти я собирался, да не мог — сам к Илье в немилость попал на время, выждать пришлось. Узнать хотел, как ты, но вижу, что худо. И правда, когда ж в темнице хорошо было… — Знаешь ты, как там Ваня? — перебил Микула. — В тереме он заперт, в одной из дальних комнат. Варенька сказала, в порядке Ваня, только сердце его болит, места себе не находит. С отцом он спорит, — тяжело вздохнул Алеша, — требует, чтоб освободили вас обоих. Да разве отпустит Илья, пока правды не добьется? — Сам ты Ваню не видел? — оживился Микула, стоило услышать, что с милым богатырем все хорошо. — Сможешь передать ему слова мои? Скажи, чтоб не волновался обо мне, чтоб отцу не перечил, чтоб правду не скрывал, ежели нужно будет так… его одного скорее выпустят, чем нас обоих. Скажи, что должен он Белогорье спасти сам. — Я передам сегодня, — Алеша кивнул серьезно, заговорил еще тише, едва различимо: — Думаем мы с Варенькой, как помочь вам, но время нужно. От неожиданности поднял бровь Микула, глянул на него с недоверием. — Мне бы магию вернуть, — сказал он. — Сам я тогда выберусь и Ваню спасу. Или есть у тебя ключ от темницы? — Нет, — покачал головой Попович, отстранился от прутьев, сделал несколько мелких шагов назад. — Пойду я, иначе заподозрит стража неладное. А ты спи хоть немного, — он улыбнулся слабо, — иначе напугаешь Ваню видом своим. Криво усмехнулся Микула такому совету. Как спать ему, когда мысли в голове вопят на сотни разных голосов, когда от беспокойства сжимается и горит тело, когда воздуха не хватает, сколько ни делай вдохов. Не хотел он признавать это, но от слов Алеши внутри вновь надежда поселилась. Не доверял никому Микула, от всех людей беды ждал, да не было у него выхода другого сейчас, хоть и осаждали разум вопросы, один сложнее другого: зачем богатырю и Варваре помогать им? Неужто не боятся они наказания, неужто понимают, что нет никакого сговора? Не встречал Микула иных хороших белогорцев, кроме месяца своего ясного, не сталкивался с людской добротой. И трудно ему было представить, что Алеша правда помочь хочет, что — о великий Перун — считает их друзьями своими. Не укладывалось такое в голове, и от странного возбуждения Микула холодным потом покрылся весь. Нет, нельзя надеяться на другого, нельзя давать себе глупую веру в победный конец. Сам он должен придумать, как снять кандалы, как спасти Ваню.

***

Дни тянулись ужасно медленно, и Ваня мог лишь догадываться, какое было время суток. Мать заходила к нему каждое утро — солнечный свет сочился из-за приоткрывшейся двери. Она приносила большой поднос с едой, сидела с сыном около часа и всеми силами старалась не плакать, но Муромец физически ощущал, как ей было горько. Они почти ни о чем не разговаривали. По обрывкам фраз, по печальному тусклому взгляду он понимал, какую обиду на мужа она хранила, как переживала за Ваню. Он пытался улыбаться, из последних сил делал вид, будто с ним все хорошо, даже немного шутил дурацкие шутки, лишь бы матери стало легче. Когда дверь за ней закрывалась, он тяжело опускался на кровать, закрывал лицо руками — ему и самом безумно хотелось плакать. Грудную клетку раздирал невыразимый крик, от отчаяния ногти впивались в кожу. Где-то в середине дня заходил отец, и Ваня с трудом сдерживал океан своей злости. Илья не унимался, задавал одни и те же вопросы, сам ничего не рассказывал, сколько его ни спрашивай. Каждый раз они спорили, но эти споры ни к чему не приводили. Ваня не понимал, как докричаться до отца, как заставить его поверить в правдивость собственных слов. По обрывкам недосказанных фраз он догадался, что Микула до сих пор хранил молчание, а потому сам старался не наговорить лишнего. Муромец утверждал только, что нет никакого сговора с нечистью, что не оборотни они, и что не было у них цели погубить Белогорье. Не добившись новой информации, отец уходил с недовольным и разочарованным видом. В комнате вместе с Ваней оставались обида и раздражение; ему хотелось либо что-то сломать, либо оказаться сломанным самому. Напряжение в нем росло с каждым часом, и тем больше, чем сильнее он скучал по Микуле. Мужчина стал вечным спутником его мыслей. Ваня не мог не думать о нем. Он не находил себе места от переживаний, часто вскакивал и метался туда-сюда по комнате, затем возвращался на место, зарывался пальцами в волосы и нервно качал ногой. Он почти не смыкал глаз, уснуть получалось разве что на пару часов. Голова болела, воспаленные глаза с трудом воспринимали мир, тело ломило от отсутствия движения. Сквозь пелену и туман он пытался разглядеть Микулу. Иногда воспоминания казались чересчур реальными: он будто вновь смотрел в черные глаза, касался бледной кожи, чувствовал мускусный запах и тепло чужих рук. Разум отчаянно чертыхался, боясь сойти с ума; тело реагировало иначе, переводя напряжение чуть ниже, и несколько мучительных минут Ваня ждал, пока оно спадет: ни о какой мастурбации не могло идти и речи, пока он не ощутит себя в безопасности. Муромец немного успокаивался лишь в компании сестры: Варвара старалась заходить к нему так часто, как могла. За долгими разговорами они успели сблизиться. Ваня слушал тихие истории о жизни в Белогорьи, о родителях, богатырях и колдовстве. О себе сестра говорила мало, упомянула только, что сама решила пойти в ученицы к Светозару — хотела помочь защитить город. Муромец пытался выяснить больше, но Варвара оказалась не менее скрытной, чем Микула. Времени на посиделки у нее, впрочем, было не так много. Едва различимым шепотом она поведала, что вместе с Алешей пытается придумать, как им помочь. От такого откровения Ваня опешил, не зная, что ответить: неужели друзья были готовы рискнуть ради них жизнью?.. Он быстро пришел в себя, горячо поблагодарил сестру и обещался ждать столько, сколько потребуется. Однако ожидание все равно было для него мучительным. Он умирал от скуки. Бесцельно бродил по комнате, разглядывая каждый угол; листал книги, заботливо принесенные Варварой, и ничего в них не понимал — старославянский язык ему не поддавался; опытным путем успел выяснить, что пламя свечи было волшебным — оно не гасло, не обжигало, не съедало других предметов. Из отражения в серебряном подносе на Ваню смотрело осунувшееся, бледное лицо с глубокими мешками под глазами и отросшей щетиной. Он выглядел так, будто сейчас потеряет сознание от недосыпа. Безумно хотелось выйти на улицу, но еще сильнее хотелось вернуть Микулу. Муромец неосознанно ждал его; каждый скрип половицы снаружи рождал внутри осколок надежды, и Ваня весь дергался, поворачивался к двери. В ночь на четвертый день своего пребывания в этой комнате он снова не мог уснуть. На потолке транслировали всю ту же картину: полосы бревен в желтом свете пламени да маленькая пустая паутина в дальнем углу. Ваня устало потер глаза и вдруг услышал разговор в коридоре. Слов он различить не смог, но в одном из голосов легко узнал Алешу. Встрепенулся весь, быстро сел в кровати и замер. Наконец дверь приоткрылась, богатырь быстро вошел в комнату и огляделся. Муромец так сильно обрадовался его появлению, что подскочил на ноги, пожал Алеше руку и неловко обнял. — Как ты тут? — поинтересовался Попович. — Бывало и лучше, — тяжело выдохнул Ваня. Они прошли вглубь комнаты и сели на кровать. Не скрывая надежды, Муромец продолжил: — Может хоть ты знаешь, что с Микулой? — Видел его пару минут назад, — заговорил Алеша тихо и улыбнулся, когда заметил, как заблестели глаза Вани. — Вид у него такой же печальный, как и твой. Но просил передать Микула, чтоб ты не волновался за него, и чтоб правду отцу рассказал. Говорит, ты должен Белогорье спасти. От этих слов Ваня опешил, вновь потер глаза, собирая мысли в кучу. — Я отсюда без Микулы не уйду, — произнес он медленно и серьезно. — Что с ним сделали? — Не знаю я. Только упомянул он, что магию ему вернуть нужно. Может, заклинание какое наложили… передам завтра утром Вареньке, она в этом больше смыслит. — Передай, пожалуйста, — попросил Ваня. Теперь он, кажется, понял, почему мужчина до сих пор не сбежал. — И все же Ваня, кто такой твой Микула? Откуда колдовством владеет? — спросил Алеша и посмотрел ему в глаза: явно ждал вразумительного ответа. Муромец молчал несколько минут. Он был не вправе рассказывать эту историю: Микула ненавидел свое прошлое, никогда не делился воспоминаниями — не хотел, чтобы кто-то знал. Но сейчас ситуация была критической. Ваня почувствовал себя предателем, когда тихо произнес: — В юности он был учеником колдуна… очень способным учеником. Потом учитель погиб, — немного приврал Муромец, — и Микула отправился путешествовать. Алеша посмотрел на него с недоверием. — Не слишком ли Микула молод, чтобы такими знаниями обладать?.. Может, тайну он какую хранит? Такую, о которой и ты не ведаешь? — Да он гений просто, — Ваня улыбнулся. — Он, понимаешь… я таких умных людей еще ни разу не видел. Мне иногда кажется, будто он вообще все знает и мысли читать умеет. Сам звонить научился, в Москве меня сам нашел, в квартире легко освоился, еще пару дней — и вообще бы на коренного иномирца стал похож. Это сверхчеловек какой-то, говорю тебе. Он и магией владеет, и сражается вон как, и красивый — ужас, и… — Ваня резко замолчал, когда понял, что слишком увлекся. Алеша чуть не прыснул со смеху. — Слушай, а откуда вы узнали, что он колдовать умеет?.. И вообще, что в дозоре после нападения случилось? Я половины не знаю до сих пор. — Илья не рассказал тебе? — удивился Алеша, и Ваня отрицательно покачал головой. — Не уверен я в том, что видел, слишком уж много нечисти было в тот раз. Она перед глазами мельтешила так, что не разглядишь ничего… ну что ж, слушай. Заколдовал тебя Кощей, в сон погрузил, и тотчас под ним конь из тьмы вырос. Похитил он тебя, развернулся да к лесу помчался. Микула твой следом было бросился, но понял, видимо, что не догнать ему Кощея. А потом нечисть вдруг в движение пришла, и как будто меньше ее стало. Там уж замер я, пригляделся и увидел, как скелеты в коня огромного собираются. Микула весь тьмой и гневом пылал, под его руками вопила нечисть. И такой страшный этот конь получился, — Попович неуютно поежился. — В кошмарах такое явиться может, не иначе. Как описать его… шкура черная, утонули в ней черепа да кости переломанные, и челюсти открывались, кричали, темнотой захлебывались. Весь он растекался, будто трясина в болоте. Но вскочил на него Микула, как на обычную лошадь, и помчался вослед за Кощеем… дальше мы от нечисти отбились, пошли искать вас по следам. Долго искали, далеко в лес забрели прежде, чем шорохи услышали. Нес Микула тебя на руках. Сам он изможденный и бледный был, еле на ногах держался, глазами пустыми смотрел. Я говорю Илье: мол, помощь ему нужна, нельзя его в темницу, вдруг ранен он серьезно. Не послушал меня твой отец. Ваня несколько раз открывал и закрывал рот. Картинки в голове представлялись ему так ясно, что на пару минут он потерял всякую способность мыслить и говорить. Какой ценой спас его Микула от Кощея? Оставалось только догадываться. Он невольно сжал кулаки от навалившегося отчаяния. Хотелось плакать и смеяться одновременно; сердце делало болезненный кульбит после каждого витка истории. Микула, скорее всего, понимал, чем закончится для него эта погоня — и все равно рискнул свободой и жизнью ради Вани. От осознания этого делалось так плохо, что Муромец закрыл лицо руками и согнулся почти пополам. Ладонь Алеши легла ему на плечо. — Не печалься, Ваня, — сказал он ласково. — Недолго уж осталось вам в неволе сидеть. — Зачем он сделал это ради меня? — шепотом пробормотал Ваня и проглотил ком в горле. — Он же знал… — Разве ж ты поступил бы иначе? — по голосу было слышно, что Попович улыбнулся. — Нельзя в беде дорогих людей бросать. Но его слова ничуть не утешили Муромца. Как тут не испытывать вины? Впервые он чувствовал себя настолько бесполезным и жалким: даже от отца не смог Микулу защитить, что уж там говорить про Кощея. Не нужно было идти в этот дозор, не нужно было вообще возвращаться в Белогорье — прислали бы за ним кого-нибудь, как только посчитали бы нужным. Он больше не знал, что делать. Сбегут они, а дальше? Нельзя им здесь оставаться, и идти некуда, в Иномирье без меча-кладенца не попасть. Молить отца о прощении, рассказать ему правду? Однако Ваня не был уверен, что не казнят их, когда выяснится, кто такой Микула. Один выход был: спасти Белогорье и вернуться героями. Тогда, может, забудет Илья свои подозрения. Но как победить Кощея? Он явно не был настроен на диалог в их последнюю встречу, и Муромец до сих пор не понимал, для чего именно был похищен. Если Князь хотел его смерти — мог бы убить Ваню прямо в лесу. На ум пришли сюжеты о заключении в замке и стокгольмском синдроме, и он невольно поежился. Велика была вероятность, что Кощей просто решил забрать его себе. О том, каким был бы плен в проклятых землях, он предпочел не думать, ровно как и о насилии. Нет, лучше уж сидеть под стражей в отцовском тереме… понимал ли это Микула, когда спасал его? Знал ли, чего хочет он сам? Ваня быстро перебрал в голове воспоминания. Всегда Микула относился к нему с осторожностью и уважением, не принуждал ни к чему, мнение учитывая. Но Муромец и сам знал, как легко любовь перерастала в ненависть. — Пойду я, — сказал Алеша и похлопал его по плечу. — С утра дел невпроворот, да и тебе отдохнуть надо. — Я тут только и делаю, что отдыхаю, — слабо усмехнулся Ваня. Ему ничуть не хотелось вновь оставаться в одиночестве. Он тяжело попрощался с Алешей, лег на кровать и закрыл глаза. В темноте ему виделись последние спокойные часы, проведенные вместе. Он будто вновь слышал тихий смех Микулы, почти физически ощущал на губах его поцелуи, горячие следы его рук на своей коже. От этого сделалось так больно, что Ваня повернулся на бок и сжался, обнимая край одеяла. Влага собралась в уголках глаз, скатилась вниз соленой каплей, мгновенно впиталась в ткань. Он закусил губу почти до крови, но впервые за три дня не смог сдержать слез. Глухие всхлипы отдавались внутри воем, и на секунду ему показалось, что он все-таки сойдет с ума в этой маленькой комнате без окон.

***

Уж почти неделя минула с погони в лесу. Отступился Илья, перестал каждый день в темницу наведываться: понял, видимо, что проку нет от этого — ничего не расскажет Микула. Стража по-прежнему в коридоре стояла; вид у мужчин этих стал совсем скучающий: не такого они ждали от темного колдуна, про которого в первые дни так рьяно шептались. Времени оставалось все меньше, вот только ничего Микула сделать не мог — пуще прежнего на себя злился. Не бился он больше в клетке, старался силы сохранить на случай, если появится возможность бежать. Все хуже с каждым часом ему становилось: кости ломило, рук он почти не чувствовал, веки свинцом наливались, да и внутри все будто иссохло без воды. От любого движения тысяча игл в тело впивалась одновременно. Ненавидел себя Микула за слабость, за то, что выход найти не мог, даже если не было в том его вины. Он сгореть был готов заживо, пеплом обратиться и к Ване поспешить — но где ж огонь взять в этом царстве сырости и камня? Всегда он к милому богатырю стремился, всегда хотел в руках его остаться — а теперь казалось ему, будто не знал он прежде, что такое настоящая жажда, не так тяжело разлуку пережил, когда ребенком был. Ни о чем другом он думать не мог, не было в его жизни большей любви. В танце кружились одни и те же воспоминания; силой Микула себя заставлял мыслить, чтоб не впасть в беспамятство. Сколько еще висеть ему здесь? Сколько еще не увидит он Ваню? Не было ответов на эти вопросы. Страх в душе поселился лютый, мертвенным холодом обжигающий, — с самого детства ему так страшно не было. До слез страшно, до судорог в ногах. Не помнил он, как до конца дня дожил — никто днем не пришел в темницу, не пытался выбить правду. Смешались часы в водянистую кашу без края, лишь по смене стражи определил Микула, что ночь наступила. Не ждал он, что вновь шаги легкие услышит — встрепенулся и замер, взгляд вперил в коридор. Разговор донесся все тот же: мол, по просьбе Ильи пришел сюда Алеша, поговорить нужно наедине. Стража другая была, не та, что в прошлый раз — повезло ему, сильно повезло. Согласились они пленника на пару минут оставить. И вот почти вбежал к нему Попович: дышал он тихо, но тяжело, будто от погони спасался. Оперся рукой о прутья клетки, жадно воздух носом втянул и заговорил быстро: — Узнала Варенька, что магию твою сдерживает. Ладанка у тебя на шее, — Алеша хлопнул себя ладонью в середину груди. — Травы там от нечистой силы: морозник черный, плакун-трава, крапива, еще что-то… Заколдована ладанка: не увидишь ее, пока другой не укажет, а коль дотронешься — обожжет, удержать в руках не даст, и так крепка, что мечом не разрубишь. Снимешь ее — освободишься. Молча выслушал его Микула и вспомнил вдруг, как ощутил жжение на груди, стоило ото сна пробудиться неделю назад. Давно уж он к тому жжению привык, перестал замечать его за другой болью, и будто совсем растворилось оно в теле. Теперь понял он, в чем дело было, смеяться захотелось — ответ совсем прост оказался, на поверхности лежал. Но если бы не Варвара и Алеша — вовек ему не узнать про ладанку заколдованную. — Мало времени у нас, — продолжал Попович шепотом. — Ваня сейчас в конюшне вместе с Варенькой. Коль не придем к ним через полчаса — решили, что один Ваня поедет прочь из Белогорья. Просиял Микула, когда про ясна-месяца услышал, и дышать ему легче стало, сил будто прибавилось. Давно уж он думал, как руку высвободить из кандалов, много раз пытался, пока не понял, что дальше клетки не уйти, как ни старайся. Сейчас все иначе стало, и мысль безумная в голове возникла. Терять нельзя было ни минуты. — Лучше тебе отвернуться, — попросил он Алешу. — Не понравится то, что увидишь. Смерил Попович его странным взглядом: явно сказать хотел, что богатырь он, ничего не боится. Однако промолчал, несколько шагов в сторону сделал, повернулся лицом к выходу. Потряс Микула левой рукой, чтоб рукав рубашки совсем низко съехал. Вдох глубокий сделал, зачем-то до трех посчитал и рывком подтянул себя вверх, насколько мог — кандалы впились в кожу, обожгли широким краем. Легко вошли в плоть зубы — в тонком месте самом, под железным браслетом. Кровь залила рот и глаза; оглушающе хрустнула кость; от резкой боли едва не померк мир. С трудом Микула в сознании остался, опускаясь на землю с глухим ударом, но почти сразу снова вверх дернулся: нельзя медлить, иначе зарастет рана. Нелегко руку отгрызть оказалось, куда сложнее, чем вытащить из груди жалкое сердце. Уж все в крови было, когда наконец сломалась кость, и отделилась ладонь от тела. Выплюнул Микула на землю ошметки кожи и мяса, пошевелил рукой — страшно затекло плечо. Горела огнем разодранная культя, но не волновала его боль. Теперь уж легко ладонь высвободилась из железного браслета, вниз скользнула, красные подтеки везде оставляя. Вдруг заметил Микула движение рядом — это Алеша зачем-то повернуться решил, и таким красноречивым его лицо сделалось, что хоть картины пиши. И ужас там, и отвращение, и замешательство. Зажал он рот рукой, хотя глаз не отвел. Все смотрел неотрывно, как ладонь сама по телу забирается, как на место прежнее встает, как стремительно срастаются кости — через минуту уж ничего от раны не осталось, кроме шрама нового, шире прежних. Залез Микула рукой под рубашку, нашел ладанку — будто в костер пальцы окунул. Обожгла она до углей и запаха горелого, но лишь сильнее сжал он тканевый мешочек, резко вниз дернул — разорвалась веревка, освободила его. И тотчас кандалы в песок рассыпались; весь дернулся Микула, задвигался, разминая конечности, кровь с лица стер — размазал скорее. Едва держали ноги, когда шаг он сделал, подгибались в коленях, будто не принадлежало ему больше тело. Накрыл он ладонью замок — расплавился тот за секунды. Алеша рот открыл и закрыл; никуда ужас с его лица не делся, не ожидал явно такое увидеть. — В порядке ты? — зачем-то спросил он. Коротко кивнул Микула. — Веди в конюшню.

***

Ваня не находил себе места. Он описывал круги рядом со стойлами так быстро и нервно, что сено разлеталось в разные стороны. Он не спал, когда часом ранее к нему пришла Варвара, но от удивления решил, что видит сон: сестра выдала Муромцу довольно большой сверток с вещами и повела прочь из терема такими коридорами, каких он прежде никогда не видел. Стража спала у дверей в комнату — заколдовала их Варвара. Везде стояла гробовая тишина, будто Белогорье вымерло; в груди у Вани бешено билось сердце, он почти не дышал, следуя сквозь темноту. Он не понимал толком, куда идет, и не заметил, как оказался на улице. Вопросы рвались наружу, но он не издавал ни звука — боялся, что обитатели дома проснутся. Они быстро обогнули терем, впереди замаячила конюшня, и пазл в голове наконец сложился. Ваня замер на полувыдохе, остановился, подумав о Микуле: освободился ли он, ждет ли? Не успел Муромец рта раскрыть, как Варвара шикнула на него, подгоняя, и он тихо побежал дальше. Однако в конюшне их ждал только Алеша, и сердце вновь наполнилось тревогой. Эта тревога не ушла, даже когда друзья наконец рассказали, что происходит. Плана у них, как такового, не было — Ваня понял это довольно быстро. Его хотели посадить на лошадь и отправить из города сразу же, но он наотрез отказался уходить без Микулы. Времени было в обрез, и Алеша не стал уговаривать Ваню, поспешил к терему. До сих пор никто не знал, как именно открыть темницу и снять ладанку — понадеялись на удачу. Муромца такой ход событий сильно напрягал. От отчаяния он с силой пнул стог сена; сушеная трава с шелестом разлетелась в разные стороны, и лучше от этого ему не стало. Он немного пришел в себя, когда открыл сверток, принесенный сестрой, и обнаружил там почти все свои вещи: две куртки, два телефона, ключи от квартиры, ворох смятых купюр, игрушечного дракона и — о чудо! — кольцо. Не хватало только кристалла времени, на что Варвара сильно удивилась: никакого кристалла богатыри не нашли. Муромец нахмурился от тяжелых догадок, но ничего не сказал, только искренне поблагодарил ее. Радости от возвращения вещей хватило ненадолго. До сих пор Ваня сходил с ума от нервозности и томительного ожидания, исчезновение кристалла только добавило волнений. Он надеялся, что артефакт забрал и спрятал Микула, хотя и сам в это не верил. «Черт с ним, с камнем», — сказал себе Муромец, в очередной раз обходя конюшню. Возвращение мужчины сейчас было куда важнее. Ему казалось, что прошла целая вечность с того момента, как Алеша ушел. Пусть условились они, что Ваня поедет один, если через полчаса богатырь не вернется, — он не собирался даже подходить к лошади, не мог бросить Микулу в темнице. Неизвестно, что сделает отец, если Ваня пропадет. В лучшем случае, просто ужесточит охрану, но и тогда уже будет не сбежать. Он резко развернулся, когда скрипнула и приоткрылась створка ворот. Внутри все похолодело, пальцы мелко задрожали, и он застыл на месте, неотрывно глядя на полосу бледного уличного света. Время прекратило свой ход, сердце пропустило удар — в полутьму ступил знакомый силуэт, остановился, скользя взглядом по конюшне. Ваня не заметил, как сорвался с места. Он почти не дышал, не чувствовал, что бежит — мимо пролетели стойла, как видео, ускоренное стократно. Микула услышал стремительное приближение, тотчас повернулся, сделал несколько шагов навстречу — и Ваня налетел на него, едва не сбив с ног. Ком встал в горле, когда он обвил руками шею мужчины и прижался к нему так, будто пытался слиться с ним воедино. Пару секунд он не мог поверить, что это не сон. Знакомый запах наполнил легкие, по спине прошли мурашки от тепла и прикосновений. Муромец закрыл глаза, сделал глубокий вдох, пытаясь унять барабан в груди — казалось, от избытка чувств сердце вот-вот вырвется наружу. Наконец Микула был с ним. Только сейчас Ваня в полной мере осознал, как сильно нуждался в нем, нуждался в его объятиях, его сильных руках, его дурманящем запахе. Прилив счастья заставил Муромца улыбнуться сквозь пелену перед глазами. Он не знал, сколько простоял так, но простоял бы еще дольше, если бы не почувствовал, как дрожат плечи мужчины. Ваня отстранился. Неверное пламя свечи отразилось бликами во влажных глазах Микулы. Он опустил взгляд и сжал зубы, силясь унять слезы, но те предательски скатывались по лицу с разводами крови. Стало так больно, что Муромец с трудом сглотнул комок. Он ни о чем не спросил, ладонью коснулся щеки мужчины, заставляя его вновь посмотреть в глаза, осторожно стер мокрую дорожку. — Ты чего? — голос затрясся, сорвался на шепот, на лице появилась болезненная улыбка. Большим пальцем он мягко огладил щеку Микулы. — Все хорошо, солнце… теперь все хорошо… Ваня не знал, кто первым подался вперед. Их губы встретились, и от этого земля ушла из-под ног — он снова всем телом прижался к Микуле, пытаясь сохранить равновесие. Стало мучительно жарко, ладони вспотели. Микула целовал его так отчаянно и страстно, так крепко обнимал, будто боялся новой разлуки. Никогда прежде Ваня не чувствовал в нем такого страха. Он медленно гладил широкую спину, отвечая на поцелуи со всей уверенностью, на которую был способен. Ему и самому было неспокойно, еще больше тревоги добавлял привкус крови на губах — но Муромец не мог допустить, чтобы Микуле было плохо, только не сейчас, не в момент, когда они вновь обрели друг друга. Он нехотя разорвал поцелуй, сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь успокоиться, и вновь обнял мужчину. Мысли путались, и Ваня совсем забыл, где находится. — Я скучал, — горячее дыхание Микулы обожгло шею. — Я скучал больше, — улыбнулся Ваня, пальцами сгребая ткань рубашки. Слова рвались наружу, но эти слова нельзя было произносить вслух. Он потерся лбом о чужое плечо и приоткрыл глаза. Взгляд мазнул по деревянному полу, обогнул стойла и стога, зацепился за две человеческие фигуры, что стояли поодаль. Лицо Алеши выражало крайнюю степень замешательства и смущения; Варвара сдержанно улыбалась, но ее скорее забавляла реакция богатыря. — Наблюдают за нами? — поинтересовался Микула. — Угу, — промычал Ваня. — Конечно, не торопитесь, — Алеша обогнул их, старательно отводя взгляд, прошел к одному из стойл. — Это же не вы только что сбежали из-под стражи. Варвара посмотрела на него укоризненно, но промолчала. Ваня тихо рассмеялся и наконец отстранился окончательно. Тут же накатило странное смущение за излишнюю искренность, он неловко переминулся с ноги на ногу. В голове прояснилось, и Муромец оглядел Микулу: изможденное бледное лицо, вся одежда в брызгах крови, еще свежей и влажной — они разводами осталась и на Ване после объятий. — Это моя кровь, — произнес Микула, догадавшись, о чем он думал. Ваня хотел было спросить, что случилось, но не успел — скрипнула калитка, и Алеша вывел из стойла вороного коня. — Что делать собираетесь? — спросил Попович. — Кощея изничтожать, — Микула посмотрел ему в глаза. — Знаешь ты, где искать проклятые земли? — Никто не знает. Может, разве что Илья, — Алеша нахмурился. — Не возвращались оттуда живыми. И вам идти не советую… во второй раз от Кощея уже не спасетесь. — Мы это учтем, — закивал Ваня. Он пребывал в легком ужасе от того, что ему придется залезть на коня и куда-то на нем ехать, но страха не показал, вместо этого отдал Микуле его куртку, телефон и игрушку. — Берегите себя, — произнесла Варвара обеспокоенно. — Не оставайтесь рядом с городом: пошлет погоню отец, как только узнает. — Спасибо, — Ваня улыбнулся. На прощание он обнял сестру, пожал руку Алеше, еще раз искренне поблагодарил их. С трудом открестился от предоставления второго коня: самостоятельно он вообще никуда не уедет. Немного успокоился, когда им выдали два меча в ножнах и небольшой мешок провианта. К его удивлению, Микула тоже пожал Поповичу руку, кивнул Варваре, сказал короткое «спасибо». На всякий случай он подстраховал Ваню, когда тот взбирался в седло, и легко вскочил следом, устроился сзади. Не по себе было Муромцу, когда конь понес их в ночную тьму. Вскоре и отцовский терем, и улица, и весь город остались позади. Тяжесть сдавливала грудь, и он лишь сильнее прижимался к Микуле, чтобы не дать волю страху. Никогда он не думал, что покинет Белогорье при таких обстоятельствах — но уже маячила впереди кромка леса. Мужчина обнял его одной рукой, будто старался успокоить, и Ваня медленно закрыл глаза, отдаваясь неровному движению, свисту ветра и темноте.