***
Он с трудом разлепил глаза. Слабый рассеянный свет проникал сквозь маленькое окно, из-под двери ощутимо веяло холодом, движения не ощущалось. Ваня приподнялся и едва успел поймать шерстяную шубу, которая намеревалась сползти на пол. Пальцы будто покрылись льдом. Видимо, они приехали, но Бабы-Яги нигде не было, и на секунду он подумал, что до сих пор спит. С улицы доносился треск костра. Спина затекла от неудобной позы, Муромец заставил себя сесть. Голова казалась пустой, по телу разлилась усталость после долгого сна, во рту стоял неприятный привкус. Он просидел пару минут, собираясь с силами, чтобы просунуть руки в рукава шубы и подняться на ноги. Базовые действия вдруг вызвали стойкое сопротивление организма, будто Ваня требовал от себя невозможного. Наконец Муромец открыл дверь и мгновенно замер. В нескольких метрах от избушки валил снег, но слово был заперт за прозрачной стеной. Он летел стремительно, закручиваясь в потоке ветра, и ничего больше не было видно за этой белой пеленой. Невидимая граница распространялась на несколько километров в обе стороны и изгибалась ближе к горизонту, как если бы на землю опустили цилиндр — такой высокий, что он касался неба. Пару раз в объятиях снега мелькнули черные силуэты деревьев. Иссохшая трава вокруг была покрыта инеем; морозный воздух наполнял грудную клетку и кусал уши. Рядом с избушкой Баба-Яга варила что-то на костре, но запах совсем не ощущался. — Проснулся, наконец, — хмыкнула она. — Доброе утро, — пробормотал Ваня и понял, что совсем не мог определить время суток. Рассеянный свет падал отовсюду одновременно, и не было видно ни солнца, ни луны. — Который час? — Поди разбери здесь, — ответила ведьма. В проклятых землях, похоже, не было ни времени, ни пространства — только снег, холод и нечисть. Муромец поежился, представляя, что ждет его дальше. Почему Кощей не выбрал какое-нибудь теплое место? Неужели нельзя было поселиться на берегу моря, совместить приятное с полезным… Он сомневался, что белогорцам была знакома концепция курорта, а потому промолчал, уселся на траву. Даже во время короткой трапезы Ваня не мог оторвать взгляда от бушующей стихии за прозрачной стеной. От этого места веяло темной магией и смертью; тревога неприятно скручивалась в животе, не давая ему нормально позавтракать. Будь здесь Микула, Ваня боялся бы не так сильно — но Микулы по-прежнему не было видно. Он тяжело выдохнул, засунул в себя новую ложку каши. Нет, нельзя поддаваться страху. Кто еще спасет Белогорье, если не он? Вскоре ему пришлось попрощаться с Бабой-Ягой. Она не собиралась здесь задерживаться: спешно собрала вещи, пожелала Ване «не сгинуть в замке Кощеевом», оставила ему в подарок шубу и была такова — он даже толком не успел поблагодарить ее за помощь. Минут пятнадцать он стоял и смотрел, как растворяется избушка на горизонте, не в силах вновь обернуться к снежному цилиндру. Теперь, стоило Муромцу остаться один на один с проклятыми землями, как его пробрала мелкая дрожь, а ноги будто приросли к земле. На мгновение он даже передумал идти к Кощею. Почему бы не остаться, не подождать Микулу?.. Вот только времени было мало. Дня два до момента, когда луна сойдется с солнцем? Ваня уже не был уверен. Все смешалось в единую массу дней. Он силой заставил себя преодолеть расстояние до невидимой границы. Белизна слепила, от стремительного движения в горле застрял новых вдох, и Муромец зачем-то задержал дыхание прежде, чем сделать последний шаг в неизвестность. Снег окутал его, сжал в своих объятиях и вынес вдруг в лесную чащу. Ваня едва устоял на ногах под сильным порывом ветра; холод обжег легкие, когда он сделал глоток воздуха от неожиданности. Сухие стволы сосен возвышались над ним, будто протыкая небо иглами; стоял полумрак. Муромец развернулся и с ужасом обнаружил, что и позади него растянулся лес. Все вокруг выглядело до жути одинаковым; через пару минут он уже не мог сказать наверняка, с какой стороны пришел. От холода вмиг заболели уши, и Ваня натянул капюшон, весь сжался под порывами ветра. Идти через сугробы оказалось ужасно сложно: летние кроссовки вымокли мгновенно, ноги проваливались почти по щиколотку. Никаких тропинок здесь не существовало, и Ваня мысленно материл Кощея, двигаясь вперед. Он чувствовал на себе взгляды сотен глаз. Нечисть пряталась за деревьями, клубилась и стенала вокруг, следила за ним жадно, но не смела приблизиться. Если бы Ваня вытащил руку из кармана шубы, то заметил бы, что кольцо вновь засветилось. — Кощей! — крикнул он и чуть не закашлялся. — Эй, Кощей! Выходи! Ответа, очевидно, не последовало. Муромец совсем не понимал, сколько уже прошел. Никаких ориентиров здесь не было; ветер быстро заметал его следы, возвращая сугробам прежнюю гладкость. Вой отдавался в сердце уколом страха. Он шагал довольно медленно. Взгляд скользил вдоль деревьев — за стволами мерещились пустые глазницы и костлявые пальцы, и Ваня отвернулся, чтобы их не видеть. Из раскрытых ртов свистом вырывалось имя. Нечисть звала его в мир мертвых, и казалось, что круг леса сужался с каждой секундой. Никогда прежде он не испытывал такого мерзкого чувства; из-за сильных порывов ветра порой не получалось сделать вдох. «Нужно было все-таки дождаться Микулу», — возник осколок мысли. Микула бы не заблудился даже здесь, сумел бы найти замок. Ваня же совсем не понимал, куда именно идет. Пейзаж не менялся, нечисть подбиралась все ближе, и он зачем-то коснулся рукояти меча под шубой — железо обожгло пальцы холодом. Он вновь позвал Кощея, и вновь это было тщетно. Яга была права, когда сказала, что только сам Бессмертный мог найти дорогу сквозь проклятые земли. Минут через двадцать Муромцу и вовсе стало казаться, что он скорее сгинет от холода, чем падет жертвой нечисти — тоже, впрочем, незавидная судьба. Колени затряслись, и Ваня остановился, вцепился в ближайшее дерево. Ничего не было видно дальше пары метров, голова раскалывалась от воя со всех сторон. Но он мог поклясться, что слышал тяжелую поступь какого-то животного.***
Мчался через лес Микула, почти не разбирая дороги. Конь под них хрипел тяжело и надрывно — останавливаться было нельзя, догонят. Мимо свистели стрелы; позади раздавались крики семерых незнакомых мужчин. Не отставали они ни на шаг, не удавалось ему след запутать, как бы ни петлял он в густой чаще. Благо, далеко уж был его милый богатырь — надеялся Микула, что не станет он ждать, что поедет вместе с ведьмой до самых проклятых земель. Успеть бы вернуться прежде, чем Ваня к Кощею попадет — да возможно ли это, когда загнать его пытаются, как зверя на охоте, с разных сторон обходят. Лишь чудом удавалось ему извернуться, не позволить себя окружить — богатырский конь, Алешей подаренный, послушным оказался, выносливым. Никогда прежде Микула такого коня не видывал. Думал он о том, чтоб на землю спуститься, бой дать. Но как выстоять против семерых мужчин? Сомневался Микула, хоть и владел мечом неплохо. Нет, нельзя рисковать. Схватят его — вовек к Ване не возвратится. Лишь сильнее сжимал он поводья, коня подгонял. Мельтешил перед глазами лес, в кашу смешивался, от постоянных поворотов чуть не терялся он — постоянно в уме держать старался, где именно находится, куда нужно ехать. Стрелы выпущенные считал. Конь уносил его прочь от Белогорья, чтоб с новыми дозорными не столкнуться. Но скоро уж понял Микула, что не скроется от них просто так. Не получалось сосредоточиться, магию использовать — слишком велика была скорость, слишком извилиста тропа меж деревьев. Не знал, он сколько еще ехать придется. Земли вокруг оставались знакомы ему, бывал здесь Микула в юности — не изменился лес, будто тысячу лет простоял. Впереди поле замаячило, и свернул он вправо резко, чтобы на местности открытой не оставаться, в обход поехал. Как потом добираться обратно? Понимал он примерно, где проход в Навь находился, пусть и не ступал туда ни разу. Много времени отнимет путь назад, а времени этого уже не было. Верил Микула, что месяц его серебряный правильный выбор сделает, спасет и Белогорье, и себя. Больно было до сих пор от их последнего разговора. Старался он об этом не думать: ни сейчас, ни у ведьминой избушки. Зачем только согласился на сделку с Кощеем, почему не вступил в бой? Сам на себя злился Микула. Не должен он был распоряжаться чужой свободой, когда победить мог легко и просто — кристалл разрубить, забрать Кощея в пекло. Не был он к этому готов, испугался — как же, о Перун, он испугался, что оборвется жизнь так внезапно и глупо, что не увидит он больше Ваню. Никогда прежде Микула эту жизнь не ценил — и вдруг ухватился за нее, как за ветку спасительную. Ждал он, что возненавидит его милый богатырь — и правильно сделает. Но слишком добр и мягок Ваня оказался. Полюбил его… от этого билось птицей сердце, срывалось дыхание и потели ладони. Разве ж можно его, Микулу, полюбить?.. Два века он думал, что нельзя. Любят таких, как Алеша, как Варвара, как Финист, наконец. Любят таких, как Ваня. Светом полных, честностью и добротой; искалеченных жизнью, но с ранами справившихся, ставших от этого лишь сильнее и лучше. За что ж любить Микулу? С самого детства он свою жизнь проклинал, ненависть в себе взращивал, убийцей стал совсем рано — и уж теперь сам не знал, скольких успел отправить в мир мертвых, когда требовалось это. Не было в нем ни капли раскаяния, одна только боль. Не Кощеем он должен был стать, не Князем земель проклятых — и не станет, ежели придется ему уйти в прошлое, не допустит, чтобы Ване из-за него вновь худо было. Ясно осознавал Микула свою вину перед ним. Всего он лишился: и дома, и семьи, и друзей — все по чьей-то прихоти, все из-за желания быть любимым. Не должно это повториться. Резкий свист, удар, звук рассекаемой плоти — и громко заржал конь, дернулся, оступаясь передними ногами. Вместе со зверем повело вперед Микулу. Выпустил он поводья, а через секунду уже с землей твердой столкнулся, да так сильно, что отлетел на пару саженей. Вскочил тут же и увидел, как прочь уносится конь — из крупа стрела торчала. Стремительно приближались богатыри, и обнажил меч Микула — ничего больше не оставалось, лишь сражаться. Остановили они лошадей, на землю спустились, двинулись к нему. Пробежал взгляд по лицам: что ж не послал за ними Илья никого из самых сильных воинов? Дернулся Микула вправо, пока не успели окружить его, первым в атаку бросился. Лязгнул металл от столкновения, скользнуло лезвие, сорвалось. Проскочил Микула меж двух мужчин, не давая зажать себя, одним слитным движением мазнул мечом понизу, рассек воздух вместе с шароварами и кожей. Новый противник налетел на него, и дернулся он в сторону, удар отбил — старался все время с краю держаться, на месте не стоять. Не привык он сражаться со столькими людьми одновременно, за всеми разом уследить пытался, кружил меж деревьев. Долго тянулось время в этой битве. После нового стремительного шага вдруг почувствовал он, как легко лезвие в живот впилось с левой стороны, насквозь прошло. Короткой остановкой этой воспользовались богатыри — движение за спиной Микула услышал мгновенно. Весь он дернулся назад, навстречу, меч чужой за собой повел вместе с обладателем. Сдавленный выдох над уход раздался, впереди глаза от удивления распахнулись — так и замерли, когда голова от тела отделилась, полетела, звякая бармицей. Чуть отвернулся Микула, чтобы кровь в глаза не попала, одновременно меч выдернул из тела — и дернулся вновь под рубящим ударом, отскочил. Развернулся, атаку отбивая — никогда не было ему удобно двумя мечами сражаться, очень ножа не хватало, который где-то в Белогорьи затерялся. Быстро обогнул он нападавшего — чуть не отрубило руку чужое лезвие, но не вошло дальше кости. И вот уж сам Микула вогнал меч в бок мужчины, за плащ его схватил, чтоб как щит использовать, отступил назад на несколько шагов, огляделся. По-прежнему двигались на него богатыри, и глаза их такой ненавистью пылали, какую он раньше только в отражении видел. Три человека перед ним было, не хватало одного. — Сдохни, нечисть, — вместе с кровью выплюнул мужчина впереди. С такой скоростью меч врезался в скулу, насквозь лицо пробивая, что не успел увернуться Микула, от неожиданности пленника выпустил. Резко темнота перед глазами возникла — что-то внутри повредило лезвие. Сзади трава зашелестела внезапно, болью обожгло голени. Ноги подогнулись, и упал он, ладони вперед выставив. Рукоять меча, из лица торчащего, в землю уперлась, еще глубже вошла. Тут же и в спину клинок воткнулся, чуть выше поясницы. Во тьме он шаги приближающиеся услышал, а секундой позже свистнул воздух — и отсек меч голову легко, будто масло разрезал. Лезвие покинуло тело, и его в сторону пнули, повалили навзничь. Замер Микула, мертвым притворился. — Чтоб тебя, — прохрипел один из богатырей. — Троих положил. — Не поскачет больше, — его снова пнули носком ботинка. — Заберем Илье поживу? — усмехнулся голос. Рука сгребла волосы, подняла голову над землей. Ощутил Микула, как из нее меч выдергивают резким движением. Тотчас пришли в движение ткани и кости, собираясь и срастаясь обратно. Громко выругался богатырь, разжимая хватку — не ожидал такое увидеть. Остальные вздрогнули, застыли на месте. Не хотел Микула дальше сражаться, но позволить им голову забрать с собой тоже не мог. Да и нельзя отпускать богатырей живыми, время потянуть нужно, чтоб не прознал Илья, где именно погоня их настигла. Сам себя со стороны на секунду Микула увидел: все в крови было, своей и чужой, одежда разодрана, куртка на решето похожа… Так разозлило его это, что он и сам не заметил, как меч выпустил, рукой травы коснулся, чуть пальцами в нее впиваясь. Не увидели богатыри этого движения. Опомнились они, лишь когда земля в движение пришла, разверзаясь и осыпаясь. В мгновение ока обвила она ноги, затягивая их в свои пучины, сжирая, как черви сжирают труп. Забились они, мечами замахали, пытаясь стихию перерубить, да поздно было — по пояс вкопаны оказались. Не остановился на этом Микула, все больше и больше гнева в магию вкладывал, сжимая тела этой землей, будто тисками. Вся жгучая ненависть и боль лились через ладонь, с природой соединяясь, заставляя ее подчиниться во зло, смерти ради. Пусть проклянет его Мать-Земля за подношение кровавое — да не верил в богов Микула. Наконец встал он, поднял голову, на место водрузил — приросла она к телу легко и быстро, привычным жаром обдав. Потер Микула шею, разминая, меч подобрал с земли. Оглядел небольшую поляну, усеянную телами мертвыми. Что скажет Ваня, когда узнает?.. Хорошо, что не видит он ужас этот, учиненный Микулой без всякого раскаяния. Не нужно ему смотреть на такое, не должен он кровь проливать ни свою, ни чужую. Вновь сосредоточился он, носом воздух втянул, заставляя волокна ткани воедино собраться. Не в первый раз уж чинил он куртку эту, многое она повидала за двести лет — не был готов Микула расстаться с подарком ясна-месяца. Привычно залез в карман внутренний, достал телефон да игрушку, с облегчением выдохнул: ничего не случилось с ними, спасло заклинание простое, давно наложенное. Только после этого развернулся он, пошел лошадей искать — все равно не пригодятся они больше богатырям.***
Звуки шагов приближались будто бы отовсюду: из-за воя ветра и криков нечисти Ваня совсем не мог определить направление. Он заозирался по сторонам, натянул рукав шубы на ладонь и взялся им за холод рукояти, обнажил меч. Животное ступало медленного, шуршал снег, что-то лязгало едва различимо. — Микула? — позвал он, когда вспыхнула и угасла секундная надежда. — Почти. Муромец узнал этот голос прежде, чем увидел его обладателя, быстро развернулся. Белый водоворот перед глазами начал утихать; снег замедлился, опустилась завеса, и из нее вынырнул Кощей на огромном черном коне. Ваня попятился, но уткнулся спиной в дерево и замер. — Что ж один ты? — поинтересовался Бессмертный и снял капюшон длинного плаща. — Это долгая история, — пробормотал Ваня. — Надо поговорить. — Пойдем в замок, поговорим, — усмехнулся Кощей. Муромец оглядел его подозрительно, однако меч убрал. — Только без похищений. Бессмертный ничего не ответил, развернул коня и двинулся прочь. Не успел Ваня сделать шаг, как под ним снег пришел в движение, расступаясь и темнея. Он пошатнулся; его внезапно подняло вверх, он неловко вцепился во что-то черное перед собой и выругался, когда оказался в метре над землей. Под ним тоже вырос конь — почти такой, на каком сидел Кощей. Зверь сам с места тронулся, легко зашагал следом за хозяином. Муромец только в гриву вцепился — темную и струящуюся, как вода; ни седла, ни поводий не было, ехать оказалось неудобно и страшно. Повезло, что конь двигался довольно медленно, и рулил им не Ваня — иначе далеко он бы не ушел. Теперь, когда вьюга совсем утихла, и нечисть отступила в страхе, он смог рассмотреть пейзаж получше. Между деревьев стелилась плотная белая дымка; она заполняла все пространство, в ней утопали кроны, и не было видно даже кусочка неба. Рассеянного тусклого света хватало ровно настолько, чтобы видеть метров на двадцать вперед. Холод висел в воздухе, но без ветра дышать стало значительно легче. Серый безрадостный пейзаж напоминал Ване небольшой город в Подмосковье, где он провел детство и юность — то, о чем не хотелось бы думать; не хватало только облезлых панелек и мрачных дворов. Тишину нарушал шорох снега и размеренное дыхание лошади. Кощей не обращал на него внимания, даже не оборачивался, и Ваня не стал заводить разговор, все разглядывал тюрьму из сосен и белизны. Интересно, как там Микула? При мысли о нем Муромец вновь ощутил кристалл бессмертия во внутреннем кармане, невольно коснулся груди. Разве могло с ним что-то случиться? Нет, наверняка он уже едет сюда… Воспоминания вернулись к недавнему разговору. Ваня несколько раз прокрутил все реплики в голове, будто пытался найти потайной смысл, который прежде ускользал от него. Что, если позволить Микуле остаться в настоящем? Мир от этого вроде не рухнул, никакие дыры в пространстве не появились, а сны — это просто сны. Муромец готов был смириться и со своим прошлым в Иномирьи, и с напряженными отношениями в семье, и с существованием двух Кощеев — лишь бы самому не покидать это время и не отпускать Микулу. Он сам прекрасно понимал, что хотел слишком многого: не бывает все и сразу, чем-то нужно было пожертвовать. Но разве не принес он жертву, когда вновь на двадцать восемь лет лишился родителей и дома? Он думал об этом всю дорогу и совсем не заметил течения времени. Конь под ним вдруг остановился, и Ваня вздрогнул, часто заморгал и оторвал взгляд от свои рук. Лестница перед ним бежала к огромному черному замку — такие он видел только на картинках в учебниках истории. Строение, совсем не характерное для древней Руси, своими башнями пронзало белый купол дымки. Выглядело оно очень старым и безжизненным; у входа каменную кладку обвивала сухая лоза, в маленьких окнах клубилась темнота, на всех выступах лежал снег. Дом с привидениями, не иначе — в одиночку бы Ваня ни за что в такой не полез. Замок будто бы звенел пустотой в холодном воздухе, отталкивал и пугал, однако вполне подходил духу Кощея (хотя Муромец и представить не мог, что Микула захотел бы жить в таком месте). Он не стал спрашивать, как Бессмертный придумал и построил такую громадину, вместо этого неловко слез с лошади и зашагал по ступеням вслед за ним. Внутри было темно; слабый свет из-за приоткрытой двери освещал только широкую лестницу. Пытаясь соблюсти хоть какие-то рамки приличия, Ваня снял шубу и оставил ее на ветхом деревянном ящике — стоек для верхней одежды, очевидно, не было. Они поднялись на второй этаж, где Кощей остановился у окна и замер. Коридор, как и все остальное видимое пространство, казался абсолютно пустым, будто здесь никогда и никого не бывало. Князь не водил к себе гостей, но и его собственного присутствия тоже не ощущалось. Ваня огляделся, насколько мог. Мрачный, унылый интерьер ничуть не располагал к долгим визитам. — Что ж привело тебя сюда? — наконец спросил Кощей и уселся на каменный подоконник, готовый слушать. — Ты должен вернуть кристалл времени, — прямо ответил Ваня и добавил: — Пожалуйста. — Выполнишь уговор — верну. Рассказал тебе о нем Микула? Вижу, что рассказал, — Бессмертный покачал головой. — Что думаешь об этом, богатырь? — Я думаю, что твой план не сработает, — под тяжелым взглядом Муромец сделал шаг назад, прислонился спиной к перилам. Кощей ничего не сказал, и ему пришлось продолжить. — Хочешь узнать, как я в прошлое попал? На лице Бессмертного отразилась заинтересованность — настала очередь Вани рассказывать сказки о будущем. Он начал с середины истории, но выложил всю правду, которую не упоминал прежде: как они стали лучшими друзьями, как тьма завладела сердцем матери, как все близкие погибли в считанные минуты, и как Кощей сам отправил Ваню в прошлое. Во время долгой истории Князь почти не показывал эмоций, лишь недоверие сверкало в темных глазах. Муромец старался не обращать на это внимания, хотя отчасти понимал, что не сможет переубедить его. — Ну и самое главное, — сказал он в конце своего монолога, — ты будешь помнить все, когда снова вернешься в настоящее. Боль никуда не исчезнет, Кощей. Убить меня — не выход. — Я знаю, — Бессмертный посмотрел ему в глаза. — Знаешь? — удивился Ваня. — Пойдем со мной. Они двинулись сквозь коридоры. Везде было тихо, пыльно и ужасно холодно. Муромец скрестил руки на груди и сжался, жалея, что оставил шубу внизу. Изо рта вырывались белые клубы пара. Он осматривал сводчатый потолок, держатели для факелов без самих факелов, каменную кладку стен. Каждый шаг раздавался эхом, видимость была плохая — тусклый свет из окон едва ли умел рассеять темноту. Это место больше напоминало тюрьму, и Ваня искренне не понимал, как можно было добровольно жить здесь. Вскоре он сбился со счета бесконечных поворотов и лестниц; Кощей вел его куда-то вглубь замка — уж не в ловушку ли? — пока наконец не остановился у небольшой, но массивной двери. Створка заскрипела и поддалась с трудом; внутри комнаты ничего не было видно — Муромец замер на пороге, не рискуя войти, и Князь прошел первым. Что-то скрипнуло, затрещало — и вдруг вспыхнуло. От неожиданности Ваня заморгал, привыкая к довольно яркому пламени канделябра. Нестройный оранжевый свет залил маленькое помещение без окон, напоминающее кладовую. Здесь неприятно пахло сыростью, царил беспорядок: лежали какие-то ящики, ветхие книги, скрученные пергаменты и дощечки — все оплетено было старой дырявой паутиной. Посредине комнаты стояло нечто, накрытое тяжелой тканью, из-под которой торчала деревянная тренога. Место выглядело заброшенным и тревожным, Ваня невольно поежился. — Зачем мы здесь? — поинтересовался он. Кощей молча вручил ему канделябр; рука легла на складку ткани и сжала ее медленно, будто чего-то опасаясь. — Семь веков потратил я на поиски ответа, — произнес Бессмертный, глядя куда-то сквозь тени. — Здесь все… древние книги, заклинания, артефакты. Обошел я сказочные земли, обошел Иномирье, но нигде не было больше ни спасения, ни надежды. Три века назад познал я ненависть, какую не питал прежде — и с тех пор не заходил сюда. Не успел Ваня ничего спросить, как Кощей с силой дернул ткань вниз — она зашуршала, тяжело упала на пол. Облако пыли взвилось в воздух так резко, что Муромец закрыл глаза и закашлялся, пытаясь отогнать песчинки свободной рукой. Грязь больше не удивляла его. Он не вполне понимал смысл слов Князя, пальцами потер глаза, и наконец с трудом разлепил их. Взгляд скользнул вверх по треноге. Из темноты вынырнул цветной прямоугольник — картина?.. Ваня застыл на месте, лишь крепче вцепившись в подставку канделябра, чтобы не тряслась рука; от замешательства он забыл, как дышать, и на секунду испугался, что сейчас накренится в сторону и упадет. С холста смотрел он сам — с некоторыми допущениями и неточностями, однако это лицо определенно принадлежало ему. Пожелтевшая краска изображала портрет довольно мягко, аккуратно и чуть размыто. Но все это оказалось перечеркнуто глубокими и жесткими разрезами от меча. Пострадала даже рамка, на которую был натянут холст — конструкция чудом держалась вместе. Рваные края исполосовали всю картину так яростно, что Ваня будто бы почувствовал ожоги на самом себе. — В Иномирьи я встретил художника, — тихо продолжал Кощей, не глядя ни на него, ни на холст. — Шел конец пятнадцатого века, был я по-прежнему молод и глуп… я заказал эту картину. Стоило огромных усилий добиться сходства, потребовалось время — у меня этого времени было слишком много. Я хотел увидеть тебя еще раз, пусть даже так, но перед собой, чтобы не был ты больше дымкой в моих воспоминаниях. — А что случилось потом? — осторожно спросил Ваня. Рука сама потянулась к застывшей краске — на картине он казался куда красивее, чем в жизни. Таким его некогда запомнил Микула?.. — Не было в моей жизни большей любви — и не было большей ненависти, — ответил Бессмертный. Густые тени обняли бледное лицо, когда он обошел портрет сзади, оперся руками о стол в другом конце комнаты. — Семь веков не мог я думать ни о чем другом, но не нашел иного пути к тебе. И вот однажды стоял я здесь, где ты стоишь сейчас, смотрел в твое лицо — и такая боль разлилась в груди моей, что вдруг понял я: ты жизни меня лишил, лишил воли и всяких других мыслей, кроме мыслей о тебе. От боли этой я меч обнажил, — внезапный грохот заставил Ваню дернуться и развернуться — на пол полетели книги и свитки, Кощей смахнул их сильным жестом. — Не смог я сжечь эту картину, сжечь все здесь, все эти книги, все семьсот лет своей жизни. Долго думал я, как исправить это, как самому судьбу свою свершить. Когда пришла весть о твоем рождении — сам с собой совладать не смог. И гнев, и обида, и злость, и любовь наполнили мое тело разом. Решил я убить тебя, чтобы не пришел ты в прошлое, чтоб не встретились мы — но родители твои помешали, а уж после и я опомнился. Ваня на всякий случай сделал несколько осторожных шагов к выходу, готовый бежать прочь. Никогда прежде он не испытывал такого страха перед Кощеем, и последний это заметил. — Боишься ты? — усмехнулся он горько. — Коль хотел бы — давно бы уже убил тебя, или силой взял, подле себя оставил. Но разве ж это уймет боль мою? — он поднял ткань и вновь набросил ее на картину, аккуратно расправил складки. — Помощь твоя нужна мне. — Помощь? — переспросил Муромец. Мышцы горели от напряжения, пока он внимательно следил за каждым шагом Бессмертного. — Отправься в прошлое вновь, останови себя, не дай пойти со мной, — Кощей посмотрел ему в глаза — пламя свечей отразилось в них влажными бликами. — Выбери сам и время, и способ. От удивления Ваня застыл на месте. Он несколько раз открыл и закрыл рот, не в силах подобрать слова; рука сама медленно опустила канделябр на деревянный ящик. Ноги стали ватными, он силой заставил себя развернуться и выйти в полутьму коридора — воздуха в комнате вдруг оказалось смертельно мало. Он не мог больше слушать все это, и даже не заметил, как рванул прочь. Мимо полетели одинаковые стены и потолки, замелькали лестницы и повороты. Муромец понятия не имел, куда бежит — страх заблудиться утонул в шуме мыслей. Холод раздирал грудь при каждом спешном вдохе; хотелось вырваться на улицу, затеряться в чертовой метели и слиться со снегом. Кипящее отчаяние гнало его по замку, эхо тонуло, не поспевая за стремительными шагами, но побег от проблем закончился довольно быстро. Он тяжело плюхнулся на ступеньки очередной лестницы и прислонился к стене, тщетно пытаясь отдышаться. Сердце сходило с ума, мороз резал горло, и на пару мгновений перед глазами потемнело. Организм оказался настолько истощен всей последней неделей, что теперь перестал подчиняться. Ваня зажмурился, пытаясь прийти в себя и прогнать карусели, с трудом проглотил комок в горле. Чувство было такое, что его вот-вот вывернет наизнанку то ли от усталости, то ли от липкого отчаяния — оно расползлось в груди еще давно, стоило ему впервые увидеть картину и все осознать всерьез. До сих пор он будто бы старательно игнорировал то, сколько боли и страданий причиняла Микуле любовь к нему. Мужчина почти не говорил о том, как прожил двести лет, чем занимался и о чем думал. Ваня уронил голову на колени и зарылся пальцами в волосы. Его любовь граничила с безумием и помешательством; этого не должно было случиться, однако это случилось — и Ваня был тому виной. Хотелось смеяться и плакать одновременно. Он всего лишь пытался помочь, он не просил любить себя, не просил себя помнить — но все это было уже не важно. Возможно, Кощей был прав: только Ваня мог исправить ситуацию, вернуть жизнь на круги своя. Микула спасал его прежде, а теперь настала очередь Муромца спасать мужчину. Однако жаждал ли он спасения? Ваня не знал. Вернись Микула в прошлое — неизвестно, что станет с ним за восемьсот лет. Выучится он ненавидеть, убьет себя или найдет силы отпустить? «Не перестану ждать тебя восемь веков», — прозвучало в голове нежно и обреченно. Муромец сжал зубы, ощущая полную беспомощность. Если бы только Микула захотел все забыть — ради него Ваня вновь шагнул бы в прошлое, вновь переписал бы историю, остался бы единственным, кто помнит. Этот вариант вдруг показался ему самым лучшим: разве не заслуживал Микула нормальной жизни? Пусть он даже убьет Белогора, пусть обретет бессмертие и захватит власть — но он будет свободен от помешательства и наваждений. Ваня осторожно вынул из кармана кристалл бессмертия и вгляделся в него сквозь темноту, будто мог что-то рассмотреть внутри. Пару секунд он медлил, наконец мягко коснулся губами ровных граней. — Что мне делать, Микула? — спросил он едва различимо. — Ты никогда не говорил, как тебе было больно… Около часа Муромец провел в раздумьях. Он не замечал ни холода, которым был наполнен коридор, ни твердости ступенек, ни напряжения в спине от неудобной позы. Вокруг было ужасно тихо — Кощей не пошел искать его после побега, а больше по замку ходить было некому. Ваня слышал только шум крови в ушах да тяжелое биение сердца, словно он поднимается на эшафот, чтобы подарить голову плахе. Микула нужен был ему — и сейчас, и после. Ваня вдруг осознал, что сам забудет эту жизнь, если мужчина вернется в прошлое. Он не хотел забывать. В воспоминаниях жили самые лучшие моменты: друзья, которых он потерял и обрел снова; родители, теперь разочарованные в нем, но любимые им как прежде; Москва, о которой он мечтал с детства, которую обожал. И Микула, при мысли о котором все внутри сжималось от нежности. Он с трудом поднялся, потянулся, морщась от белого шума в левой ноге. Какое-то время ему пришлось постоять на месте прежде, чем ощущение опоры вернулось, и он сумел сделать шаг. Ваня не понимал, где именно находится; за окном пейзаж был одинаков, куда ни взгляни. Он поднялся вверх по лестнице, обошел несколько коридоров, пытаясь вспомнить свой маршрут, — и не смог, вместо этого еще больше заблудился. Эхо отскочило от стен и утонуло в пустоте, когда он несколько раз позвал Кощея. — Не замок, а лабиринт какой-то, — недовольно пробормотал Ваня, сворачивая в очередной коридор. Он понятия не имел, где искать Князя, вместо этого решил выйти хотя бы к центральной лестнице — сидеть у входа было всяко лучше, чем в каком-то дальнем крыле. В последний раз он чувствовал себя таким растерянным, когда потерял своих приятелей в «Метрополисе», и ему пришлось обойти чуть ли не весь торговый центр. Тогда Ваню спасла карта, но к этому замку карта явно не прилагалась. Он блуждал по коридорам минут двадцать и уже отчаялся было, пока вдруг не вышел на балкон третьего этажа. Муромец с облегчением облокотился о каменные перила и внимательно огляделся. Отсюда было видно начало широкой лестницы, входную дверь и даже шубу, оставленную им внизу. — Вот ты где. Кощей появился рядом с ним так внезапно, что Ваня едва не подпрыгнул на месте, весь нервно дернулся. — Зачем так пугать? — возмутился он. Бессмертный ничего не ответил. Лицо его было таким холодным и непроницаемым, что Муромцу стало не по себе. — Что ж решил ты? — поинтересовался Князь спустя почти минуту молчания. — Я… — замялся Ваня. — Я дождусь Микулу, узнаю, что он думает. — Ясно, как день, что думает он, — недовольно хмыкнул Кощей. — Он слишком молод, моя участь пока не постигла его. Впрочем, право твое, богатырь. Время еще есть. Отвести тебя в гостевые покои? Аль хочешь по замку блуждать и дальше? Ничего не оставалось, только согласиться на предоставление комнаты. Назвать хоть что-то здесь «гостевым» можно было лишь с большой натяжкой. Ваня чувствовал себя неуютно, когда вновь побрел за Кощеем по коридору. В этот раз его отвели не очень далеко — он сумел запомнить маршрут, чтобы без проблем вернуться к центральному залу. Комната оказалась небольшой и довольно мрачной. Мебели почти не было, только широкая кровать посередине помещения, стол да деревянный шкаф у стены — они очень напоминали старую иномирскую мебель и выглядели так, будто развалятся от малейшего прикосновения. В окне показывали вход в замок — единственное, чему Ваня обрадовался. Кощей магией зажег свечи в канделябре, после чего удалился, не сказав больше ни слова. Муромец уселся на каменный подоконник. Из-под деревянной рамы ощутимо веяло холодом, и ему пришлось спуститься на пол, осторожно стянуть с кровати ветхое одеяло и завернуться в него. Ткань пахла пылью и сыростью, но это было лучше, чем ничего. Ваня снова устроился у окна в надежде увидеть приближение Микулы. Он всматривался в снегопад, который начался вместо метели. Лучше всего просматривалась лестница к замку и кромка леса, однако мужчины нигде не было. Муромец старался не думать о том, что случилось; вместо этого грел руки теплым дыханием, от которого немного запотело стекло. Голова была тяжелой от мыслей и усталости, в животе урчало, и он весь сжимался, пытаясь согреться. Хотелось уснуть, но Ваня не мог себе этого позволить: вдруг еще секунда — и Микула вынырнет из-за снежной завесы?.. Вопреки своему желанию, он несколько раз засыпал и просыпался, нервно вздрагивал, вглядывался в окно, тщательно слушал окружающую тишину: никого не было. Глаза слипались; Муромец оказался не в силах больше справляться с усталостью. Он едва оставался в сознании, жмурился, тряс головой и морщился от пульсации в висках. Он не знал, сколько прошло времени — по ощущениям, целая вечность. Короткий сон не приносил ничего, кроме вязкого ощущения во рту, давящей боли в глазах и белой дымки. Тело затекло от неудобной позы. Ваня отчаянно не хотел покидать подоконник. Чувство внутри твердило ему, что он должен встретить Микулу лично, словно иначе мужчина мог пропасть, не добравшись до замка. Эти опасения касались Кощея и его планов: Муромец больше не доверял ему. Возможно, из-за усталости и пелены перед глазами, но, после очередного пробуждения, Ване вдруг показалось, что пейзаж за окном начал темнеть. Видимость ухудшилась окончательно. Он медленно потер глаза и принял решение спуститься вниз, на первый этаж: может, обзор оттуда будет лучше. Муромец слез на пол, неловко пошатнулся, вцепившись рукой в подоконник. Мир вращался вокруг него, каменная кладка расплывалась, ее швы перетекали друг в друга. Он закрыл глаза и посчитал до десяти прежде, чем разжать пальцы и сделать шаг. Каждое движение давалось с огромным трудом. Он силой вывел себя в коридор, едва преодолел лестницу, обойдясь без травм, и вышел на первый этаж. Вид отсюда был ничуть не лучше. Стволы деревьев смешивались в единую черную массу, снег сбивал с толку — это все походило на витраж, от которого раскалывалась голова. Ваня уже собирался уснуть здесь, у самого входа в замок, где он наиболее заметен — как вдруг человеческая фигура отделилась от черного лесного пятна. Муромец замер, не веря своим глазам, но спустя пару секунд уже сорвался с места. Он не понимал, откуда в нем взялись остатки силы, чтобы бежать куда-то сквозь холод и сугробы. Он вылетел из замка на лестницу так быстро, что чуть не поскользнулся — и Микула поймал его в объятия. Ваня прижался к нему отчаянно и жадно, как к единственной точке опоры. Сжал зубы, пытаясь не отключиться от внезапного тепла, скользнул ладонями под чужую куртку. — Ваня? — позвал Микула, ощутив неладное; в голосе прозвучало нескрываемое беспокойство. — Ты здесь, — невнятно пробормотал Муромец. Он еще помнил, неясно и расплывчато, как легко его подняли на руки, — а затем сознание окончательно погрузилось во тьму.