***
Было все вокруг холодным и белым — таким ярким, что слепило глаза. Сновала нечисть за деревьями, ближе подходить боялась, выслеживала их. Утих ветер, перестал, туманом обернулся — из него, как из тучи, пылинками падал снег. Дорожка протоптанная под ногами из ниоткуда возникла. Менялась земля по велению Кощея, легко пропускала его вперед. Все здесь было темным колдовством пропитано, оно каплями в воздухе висело, с каждым вдохом оседало внутри. Не нравилось это место Микуле; чувства неведомые захлестывали, странные чувства — такие, каких он не испытал, даже когда Кощея увидел. Ощущал он связь с проклятыми землями, будто корнями был в них вплетен, из одних нитей соткан — и не мудрено: царство это — его рук дело, течет в нем та же сила, которая проход в Навь разрушила да заперла снег за стеной незримой. Нелегко ему дышалось — вместе с грудью вздымалась и опускалась вся земля замерзшая. Здесь он будто собой больше не был, заплутал среди черных стволов, стал их неотделимой ветвью. Только ребенком видел он подобную магию, но не мог тогда в полной мере воспринять ее, не обладал ни чутьем, ни знаниями нужными. Преуспел Кощей в колдовстве — да сделалось ли ему от этого лучше? Не хотел Микула быть им, не хотел править нечистью, связи этой с вечной зимой не хотел. Уж лучше в Иномирье, если не шутил его месяц серебряный, если правда готов он свой дом разделить — все бы отдал за это Микула, к жизни новой привык бы, и забыл бы Белогорье, как сон страшный. Да разве ж можно? Разве может он остаться? Только хуже делалось от присутствия этого — беду навлек он, сам того не желая, и наконец понял, увидев, что сделалось с Ваней. Глаза распахнулись, когда в беспамятстве упал милый богатырь в его объятья. Думал об этом Микула, пока медленно шел вослед за Кощеем через снег. Должен он возвратиться в прошлое, не допустить того, чтоб судьба Вани так сложилась. На них обоих клеймо последняя неделя оставила, не скоро оправятся они от темниц и преследований, не скоро боль и страх забудутся — не должно было этого случиться, да только случилось — по вине Микулы. Понимал он, что ему не место здесь — и ничего не мог с собой поделать, не заставил бы себя уйти, даже если бы возможно то оказалось. До последнего ждал бы, не желая покидать Ваню. Одиночество вдруг пугать стало безмерно; еще страшнее правда была, от которой бежал он, как от огня: вернется Микула в прошлое, изменится история, и не вспомнит его больше Ваня — новым человеком станет. — Говорил уж ты с Иваном? — поинтересовался Кощей. Вынырнул Микула из своих мыслей, головой тряхнул — и упало с него несколько снежинок. — Нет, — ответил он. — Тогда я тебе расскажу то, о чем он пока упомянуть не решился, — звучал голос Кощея спокойно и ровно; странно было слышать его, странно было идти с ним — до сих пор Микула к этому не привык, словно в кривое зеркало смотрелся. — Хочу я, чтобы Иван в прошлое отправился сам, нашу встречу предотвратил. Не сможем мы полюбить его, ежели не пойдет он с нами, а дальше уж не важно будет — по-другому жизнь сложится, с бессмертием или без. Так, как сложиться должна была, если б не вмешался он. Слушал Микула и ушам своим не верил. Зачем Ваню втягивать в это, зачем снова взваливать судьбу чужую ему на плечи? Неужто так сильна боль? Два века с этой болью прожил он — но не смог бы и помыслить о том, чтобы забыть милого богатыря. — Многого ты не знаешь, Микула, — продолжал Кощей. — Как бы ни любил ты его, как бы ни был ему предан — ты ненависть познаешь, когда останешься с собой наедине. Да и сейчас… неужто ты не думал, что лучше ему будет без тебя? Лишил ты Ивана всего, что любил он, жизнь его искалечил. Неужто думаешь, что сможешь стать заменой равноценной? Помнишь ли, почему полюбил его? — остановился Микула и замер в напряжении, напасть готовый, если и дальше будут продолжаться эти речи — но продолжал Кощей. — Слишком больно тебе было. Оказался Иван рядом случайно — кто угодно мог бы быть на его месте. И тебя любит он по той же причине. Что ж случится, когда пройдет боль, когда глаза откроет он и поймет, кто ты? Хочу я избавить тебя от боли, Ивана — от разочарования. Легко забывают смертные, к вечной любви не способны. Не будет страдать он долго после прощания. Такая злоба разлилась в сердце, что с трудом сдержал себя Микула, кулаки сжал. — Не нравится тебе правду слышать? — заметил Кощей, усмехнулся. — Да только нельзя любить нас, Микула — ни меня, ни тебя. Колыбельная, которую мать пела — вот все, что от любви осталось. Осознает вскоре Иван, что привязался к тебе из-за одиночества своего, прочь уйдет, и не будет в том его вины. Позволь жить ему жизнь обыкновенную: сам знаешь ты, что не должно было случиться вашей встречи. Падал снег — лишь сейчас заметил Микула холод его на горящей коже. Весь замер он, напрягся, стараясь не выдать боли, разрывающей грудь когтями своими, почти дышать перестал. Забурлила ярость в нем, и не заметил он, как к мечу рука потянулась: хотелось, чтоб замолчал Кощей, чтоб не говорил вещи эти, которые Микула и сам понимал прекрасно, от которых бежал. Видел он совсем другое в Ване — но переменчивы были люди; вновь детство свое вспомнил он, вспомнил соседей, которые родителей навещали — и отвернулись от него, на порог не пустили, когда осиротел он, говорили, что сгинет от той же хвори. Лучше бы ему и вправду сгинуть, не попасть в услужение к Белогору, не знать жизни в страхе и ненависти. Ничего уж он не мог изменить — и думал, что смирился, новый смысл обрел, встретив своего ясна-месяца. Сгреб он волосы пальцами, зубы сжал. Внутри так жарко стало, будто в печь его сунули, вскипела кровь от тоски и злости. Усилился ветер, заскрипели деревья от порывов резких, снег лицо уколол. Потерял Микула ощущение тела, будто в дыру черную провалился. Все смешалось в ней: воспоминания детские, которые выжег он из сердца своего; два века поисков, бессмысленных и долгих, ничем хорошим не кончившихся; и Ваня — от того, как был счастлив Микула рядом с ним, едва не потекли слезы. Слышал он шум вдалеке — вопила нечисть на сотни голосов. Пред глазами пелена встала, снег мельтешил, во вьюгу превращаясь. Засвистел ветер пуще прежнего, с силой в грудь ударил — да так, что вдохнуть не получалось. Возник голос новый совсем рядом: что-то говорил ему Кощей, но не мог Микула слов разобрать. В вихре этом раствориться хотелось, самому снегом стать, чистым и хрупким. Покрылись инеем волосы и одежда, намокли и побелели. Не понимал он больше ничего, что вокруг творилось. Тяжесть, засевшая в сердце, заставила его на колени рухнуть, согнула почти пополам под своим весом. Вырвался из груди крик безмолвный вместе с выдохом — и смел сугробы поток ветра, показалась трава иссохшая, черная от холода. Не было в голове мыслей, рассыпались все стеклом разбитым — в осколках, как в зеркале, себя видел Микула. Искажались черты его, расплывались, во тьму погружаясь — из тьмы той лес рос, снег кружил меж стволами, и будто где-то внутри видел он проклятые земли. Дурно стало, затряслись руки, на лбу пот выступил. Мелькнуло чувство, что выпотрошили его, наизнанку вывернули и сшили, как рубашку льняную. Не скоро пришел в себя Микула. Когда распахнул глаза — увидел, как недовольно смотрит на него Кощей. Успокоилась метель, вновь снег падал спокойно и тихо. С трудом поднялся он, отряхнулся от снега, отер ладонью лицо. Не было сил оставаться здесь дольше; ощущал он себя животным раненым, которое место спокойное ищет, где спрятаться можно, последние часы свои встретить. — Поговорю я с Иваном, — произнес Микула с трудом — хрипло голос прозвучал, во рту пересохло. — Пара часов есть у вас, — ответил Кощей, — а там уж луна сойдется с солнцем. Посмотрел на небо Микула — и не увидел ни солнца, ни луны. Но чуял нутром, что вечер близится: нельзя больше медлить.***
Ваня бродил по замку около часа — с тех пор, как Микула ушел с Кощеем. Неясное беспокойство не давало сидеть на месте, и ноги сами понесли его прочь из комнаты. Он несколько раз заблудился в череде одинаковых коридоров и дверей, изучил пару полупустых помещений, обошел весь первый этаж. Его путь окончился на балконе второго этажа; широкая площадка, огражденная каменными перилами, выходила с главного фасада. Здесь было довольно холодно, зато отлично просматривался лес и вход в замок — удивительно, почему Ваня не обнаружил это место раньше. Теперь он чувствовал себя куда лучше, а потому задержался на балконе, всматриваясь в заснеженный пейзаж, — только скрестил руки на груди в попытках согреться. Минут десять все было тихо, а затем что-то переменилось в атмосфере над лесом. Резко усилился ветер, закручиваясь в метель — такую плотную и белую, что она больше походила на ураган. Муромец застыл на месте, вцепился ладонями в перила — но буран не пошел дальше этой небольшой точки, на которой возник. Рассеялся туман; снег осыпался с крон ближайших деревьев, обнажая голые крючковатые ветви; весь воздух словно завибрировал от напряжения, и раздались новые вопли нечисти. Ваня едва не дернулся, чтобы бежать туда, однако не успел: спустя пару секунд снежный поток взорвался изнутри. Ветер волной окатил землю, больно ударил в лицо мелкими льдинками — и все замерло, затихло, опасаясь нового порыва. Был ли Микула в опасности? Вот первое, о чем подумал Муромец, когда ужас перед увиденным отступил. Стоило ли бежать туда, пытаться остановить их? Он сделал несколько шагов ко входу в помещение, но вновь замер. Нет, чем он сможет помочь? Никаких звуков больше не было, никаких признаков сражения. Просто магия вышла из-под контроля?.. Он вернулся на прежнюю точку и заметил, что лес принял свой привычный облик: снегом покрылись деревья, растекся туман, успокоилась нечисть. От волнения Ваня совсем перестал чувствовать холод. Он ходил туда-сюда по балкону, высматривая хоть что-то, и все крутил кольцо на пальце. Не страх останавливал его от того, чтобы вмешаться; ему почему-то казалось, что ни Микула, ни Кощей не хотели бы его присутствия рядом в этот конкретный момент. Ваня, возможно, вообще не должен был ничего увидеть — и не увидел бы, если бы остался в комнате. На дороге в замок показался Микула. Он шел один; вид у него был такой же измученный и уставший, какой был пару дней назад после вызволения из темницы. В животе тревога завязалась узлом. Ваня помахал ему рукой, подавшись вперед с балкона — мужчина резко поднял голову, когда заметил движение, но успокоился и помахал в ответ. Довольно скоро он скрылся в помещении, и Муромец развернулся спиной к лесу, вперил взгляд в дверь. Он не рискнул идти навстречу, чтобы не заплутать в коридорах и не разминуться — лучшим решением показалось ждать на месте, и он не ошибся. Спустя пару минут высокая дверь со скрипом приоткрылась — Микула ступил на балкон — Ты в порядке? — сходу спросил Ваня. — Что там случилось? Я видел какой-то ураган. — Я тому виной, — ответил Микула бесцветно и впервые даже не посмотрел Ване в глаза, прошел к перилам. — Знаю я, о чем ты поговорить хотел… должен ты согласиться на план Кощея. Так будет лучше. От такого заявления Муромец опешил. Пару минут он молча смотрел в чужую неподвижную спину — никогда прежде мужчина не отворачивался от него во время разговора, не отходил на большое расстояние. Микула выглядел напряженным и задумчивым; во взгляде, который он так тщательно прятал, сквозили искры вины и боли, будто он через силу заставил себя произнести последние слова. Легко было догадаться, что обсудил с ним Бессмертный. Ваня сделал несколько медленных шагов вперед, встал рядом, прислонившись спиной к перилам. Мужчина не повернул головы — неотрывно смотрел вниз. — Мне можно тебя коснуться? — осторожно уточнил Ваня. — Да, — выдохнул Микула совсем тихо. Он вздрогнул, когда его притянули ближе, обнял Муромца одной рукой и уткнулся лбом в плечо. От одежды ощутимо веяло холодом, волосы оказались влажными от снега, сердце в груди сходило с ума. Ваня снова забрался ладонями под кожаную куртку, мягко погладил Микулу по спине. Слова не хотели собираться в предложения; мыслей было слишком много — они кружили в голове, расплываясь и размазываясь, и не давали сфокусироваться ни на одной из них. Молчание затягивалось, но в молчании этом Ваня вдруг ощутил, как успокаивается мужчина. — А теперь расскажи мне, что случилось в лесу, — наконец попросил он. — Не смог я с собой совладать, — медленно произнес Микула; пальцы неосознанно сгребли ткань ветровки. — Правду сказал Кощей: это я виной всем твоим бедам. Ты и сам думал так, когда встретились мы… должен был я сразу тебя послушать, в прошлое вернуться. Горьким было бы разочарование, но куда горше попрощаться сейчас, забыть тебя на веки. Ваня грустно усмехнулся: он успел забыть, что совсем недавно злился на Микулу за вмешательство в ход времени. Теперь это казалось таким глупым и далеким, будто прошли десятилетия. — Мы оба виноваты друг перед другом. Из-за меня ты столько боли перенес, что я даже представить не могу, — он вытащил руку из-под куртки, накрыл ей чужую ладонь у себя на поясе. — Я изменю прошлое снова, если это то, чего ты хочешь… Микул, — позвал Ваня, и мужчина чуть отстранился, наконец посмотрел ему в глаза, — ты правда хочешь этого? — Нет иного пути, — ответил Микула. В его голосе не звучало ничего, кроме смирения, — от этого стало так тревожно, что Муромец забыл сделать вдох. — Ты не прав, — Ваня покачал головой спустя пару секунд тишины. — Кощей манипулирует нами… не скажу, что не понимаю его, но у нас по-прежнему есть выбор. Ты можешь остаться со мной. — Я… не хочу, чтоб сожалел ты об этом, — Микула отвел взгляд. — Что будет, когда перестанешь ты любить меня? Ваня тяжело вздохнул. — Нет ничего ужасного в том, чтобы перестать любить кого-то, — сказал он так невозмутимо, как только мог. — Не нужно заранее бояться и переживать… однажды ты можешь разлюбить меня, а я могу разлюбить тебя, но сейчас это не важно, понимаешь? Важно, что бы мы вместе приняли решение, каким бы оно ни было. Давай же, солнце, — Ваня улыбнулся, видя легкое замешательство Микулы в попытках все обдумать, — скажи мне, чего ты хочешь? Мужчина собирался что-то сказать, но запнулся, когда Ваня взял его за руку, медленно поднес ее к губам и оставил поцелуй на тыльной стороне. Их глаза вновь встретились — от этого стало так спокойно, что Муромец улыбнулся. Однако замер от неожиданности, вжавшись в камень перил, когда Микула вдруг опустился перед ним на колено и склонил голову. — Все, чего когда-либо хотел я — быть рядом с тобой до скончания веков, — произнес он. Сердце пропустило удар, и губы сами собой снова растянулись в улыбке. Это все теперь напоминало то ли рыцарский фильм, то ли предложение руки и сердца. Кончики ушей покраснели, но скорее от нового порыва ветра. «Что ж ты делаешь?» — подумал он, опустившись рядом. Колени обдало холодом даже сквозь джинсы; в глазах Микулы отразилось удивление — он, похоже, не ожидал оказаться на равных, и задержал дыхание, когда Ваня обвил его шею руками. — Больше так не делай, — попросил он, — а то я решу, что ты меня замуж позвать решил. Неожиданно забавно и приятно было наблюдать, как на щеках мужчины проступил легких румянец. Микула стушевался и замер, будто пытался справиться со слишком большим объемом мыслей — слова Муромца поставили его в тупик. От возникшей неловкости начал плавиться снег. — Не парься, я пошутил, — засмеялся Ваня. Он чуть подался вперед, оставил несколько поцелуев вдоль шрама на щеке, пытаясь сгладить обстановку. — По обычаям нашим должен я просить твоей руки у родителей, — вдруг пробормотал Микула едва слышно, однако вполне серьезно. — Отец тебя убьет, — напомнил Ваня и все никак не мог перестать улыбаться. — Хотя бы из-за того, что мы оба мужчины… ну все, успокойся, — он погладил черные волосы, чувствуя нарастающую тревогу Микулы, — в Москве про свадьбу подумаем. Кому нужны эти обычаи? Мужчина обнял его довольно неловко — кто бы мог подумать, что он окажется так смущен и озадачен глупой шуткой. От нежности чуть намокли глаза, и Ваня прижался к чужому теплу, как к единственному спасению в этой снежной тюрьме. Место было крайне мрачным и неподходящим, иначе он уж давно бы увел Микулу в спальню. Домой хотелось до невозможности хотя бы ради этого — чтобы вновь ощутить сильные руки на своей коже. Ваня слегка потряс головой, отгоняя навязчивые картинки и воспоминания: нет, только не сейчас. — Есть еще кое-что, — медленно произнес Микула. — Говорили мы о бессмертии… что ты думаешь? — А? — Муромец так отвлекся на собственные мысли, что едва не пропустил вопрос. — Ну… думаю, моя очередь уступить? В смысле… да. Я согласен на бессмертие.***
Они обошли замок, но Кощея нигде не было. Микула передвигался по коридорам так легко и свободно, будто всю жизнь здесь прожил — Ване оставалось только идти рядом. Начали закрадываться подозрения: что, если Князь решил самостоятельно наведаться в прошлое? Но ничего вокруг не изменилось, временная линия не прервалась, они не исчезли — а значит, все было хорошо. Муромец постарался переключиться на более радостные вещи: скоро этот кошмар закончится, и — привет, Москва, теплый дом, ванна, еда, секс и возможность выспаться. Он не знал, чего из перечисленного хотелось больше — наверное, всего разом, и именно в такой последовательности. О разговоре с Кощеем, который ждал их впереди, он старался не думать, вместо этого лишь сжимал руку Микулы, чтобы не потеряться. Коридоры по-прежнему производили гнетущее впечатление. Они забрали канделябр из комнаты Вани, и теперь пучок желтого света играл на каменной кладке. Последовательность дверей, окон, поворотов и лестниц сливалась воедино, но Микула каким-то образом понимал, куда нужно идти. Замок, очевидно, признал в нем хозяина и подчинился, как некогда подчинилась ему нечисть. Ваня больше не чувствовал страха; ему просто было неуютно. Некоторые пролеты казались знакомыми, однако он не мог утверждать наверняка — здесь все было предельно одинаковым, над украшением интерьера явно никто не заморачивался. На улице свистел ветер и сыпал снег; веяло холодом, и мужчина несколько раз предлагал Муромцу свою куртку, но тот отказался. Коридоры определенно были знакомыми: Ваня ощущал некое дежавю, петляя в этих бесконечных лабиринтах. Он до последнего убеждал себя, что все это просто шутки разума, пока в конце коридора не замаячила приоткрытая дверь. За ней было темно и тихо, однако Ваня вдруг осознал, в какой части замка они находились. Он уже был здесь, и прошлый визит ему совсем не понравился; он коротко глянул на Микулу: лучше не впускать его в эту комнату. Муромец резко замер на месте, и мужчина остановился следом. — Нам не стоит туда идти, — сказал Ваня вкрадчиво. — Почему? — Микула насторожился. — Лучше тебе этого не видеть, — он попытался сделать шаг в сторону и потянул мужчину за собой. — Я… не хочу заходить туда второй раз. — Что ж там такое? — Как бы сказать помягче, — Ваня почесал затылок свободной рукой. — То, к чему привело Кощея помешательство на мне… ничего хорошего, в общем. Он заметил, как в глазах Микулы сверкнул интерес, и тяжело вздохнул, не стал сопротивляться, когда тот двинулся к двери. Пусть посмотрит, раз хочет — хотя Ваня и опасался, как увиденное может на него повлиять. Если уж на то пошло, он никогда прежде не задумывался, как повлияла на Микулу встреча с Кощеем. Что чувствовал он, когда увидел самого себя? Какой силы диссонанс, наверное, случился в его голове? Муромец попытался представить, но от одних только попыток похолодели ладони. Как бы интересно ему ни было — он бы не хотел видеть себя из будущего, особенно такого себя, каким он всегда боялся стать. — Можешь не идти со мной, — произнес Микула, когда они остановились у входа. — Я должен знать, что ты там в порядке, — Ваня слабо улыбнулся и крепче сжал его ладонь. Дверь скрипнула, пропуская их внутрь. Неровный свет озарил комнату: здесь ничего не изменилось, разве что вещи, в порыве гнева сметенные Кощеем на пол, вновь оказались небрежно сложены на столе. Плотная ткань очерчивала прямоугольник и отбрасывала густую тень на стену; в воздухе витали частички пыли. Микула скользнул взглядом по книгам и свиткам — лицо его мгновенно сделалось задумчивым, и он отпустил руку Вани, двинулся вдоль столов. — В жизни не видывал столько книг, — пробормотал он. Пальцы очертили несколько корешков, стирая с них пыль, а Муромец вспомнил, что в доме Белогора книг не было вообще. — Понимаю теперь, откуда такой силой владеет Кощей… искал он иной способ к тебе попасть, ведь так? — Ага, — кивнул Ваня, прислонившись к дверному косяку. Он давно не видел Микулу настолько оживленным: похоже, ему правда были интересны все эти ветхие сборники пыли, пожелтевшие свитки и надтреснутые дощечки. У самого Муромца они вызывали только чувство брезгливости, и, тем не менее, он не смог сдержать улыбки. Очень хотелось спросить, как мужчина открыл у себя способность к магии, но Ваня осекся, посчитав вопрос неуместным: не стоило напоминать Микуле о тех временах, когда он был учеником Белогора. Вместо этого в шутку предложил: — Украсть тебе книжку? Мужчина и сам улыбнулся. — Не нужно, спасибо. Он внимательно изучил несколько полок прежде, чем взгляд его вдруг упал на треногу, и Ваня невольно вздрогнул. По легкому замешательству Микулы он предположил, что тот никогда прежде не видел ни холстов на подрамнике, ни мольбертов, — и зачем-то задержал дыхание, когда рука коснулась ткани. Будто в замедленной съемке складки поехали вниз, оседая на пол; пыли в этот раз оказалось не так много, но ее затхлый запах все равно взвился в воздух. Свет вновь коснулся пожелтевших красок, утонул в темноте разрезов, но это мало волновало Муромца. Он смотрел исключительно на Микулу и впервые видел его настолько растерянным. Мужчина застыл на месте, только пламя дрожало вместе с канделябром в руках; на лице замешательство сменилось осознанием, затем страхом, злостью — и наконец утонуло в боли. Ваня подошел к нему, осторожно обнял одной рукой и вновь посмотрел в глаза своему отражению. Несколько минут они стояли молча. Смешанные чувства дымом клубились в груди, от неясного беспокойства подкашивались ноги. Муромец плотнее прижался к Микуле и зажмурился; в темноте заплясали яркие вспышки, отдаваясь иглами в висках. Не хотелось ничего видеть: эта картина будто упрекала его в совершенной ошибке и слабости, напоминала о страданиях, которые он неосознанно принес. Ваня сжег бы ее к чертовой матери, если бы мог — но вдруг услышал легкий шорох и распахнул глаза. Глубокие разрезы на холсте затягивались под пальцами Микулы, к ним возвращался цвет, и довольно скоро картина приобрела свой первозданный вид. Он коснулся нарисованного лица — и Ваня почувствовал, как больно сердце ударилось о грудную клетку, будто мужчина тронул совсем другого человека. — Нет твоей вины в том, что произошло, — произнес Микула едва слышно и опустил голову. — Прости. — Я здесь, — тихо напомнил Ваня, заставляя его повернуться к себе, и заметил, что глаза мужчины чуть покраснели. — Ты чего? С тобой этого не случится, солнце… — он потянулся вперед, чтобы оставить мягкий поцелуй на губах Микулы. — Я тебя люблю. — Я тоже тебя люблю, — мужчина слабо улыбнулся и закрыл глаза, охотно поддавшись новым поцелуям. Ване и самому вдруг захотелось плакать, когда внутри теплыми волнами разлилась надежда. Наконец он и вправду верил, что все будет хорошо. Вместе они найдут способ; им оставалось только договориться с Кощеем, забрать кристалл времени, принять бессмертие и вернуться в Иномирье, пусть даже без меча-кладенца. Не так уж и сложно — по крайней мере, Муромец очень старался себя в этом убедить. На остальные проблемы он временно забил: помириться с семьей и стать героем Белогорья он еще успеет, а пока нужно было разобраться с более насущными вопросами. Теперь он понимал, чего на самом деле хочет. Прижавшись к Микуле всем телом, он вновь ощутил нечто твердое в кармане — и вспомнил вдруг, что до сих пор не отдал ему камень. — Слушай, я забыл совсем, — выдохнул Ваня, оторвавшись от чужих губ, — твой кристалл бессмертия… ты должен его забрать. — Пусть будет у тебя, — ответил Микула чуть хрипло; черные глаза оказались затуманены нежностью. — Нравится мне, что жизнь моя в твоих руках. — Что еще тебе нравится? — не удержался Ваня, хотя прекрасно знал, что сейчас не подходящий момент для флирта. — Эй, вы, — внезапно окликнули их, — нашли время. Муромец едва не подпрыгнул на месте и развернулся. В полутьме коридора стоял Кощей; тусклый свет из окон очерчивал недовольное выражение его лица; на плечах до сих пор влажно блестел снег, у ног лежало несколько черных перьев. Он явно только что вернулся из леса, однако Ваня не слышал ни хлопанья крыльев, ни перевоплощения. Микула весь напрягся, инстинктивно сделал небольшой шаг вперед, немного заслонив Муромца собой. — А мы тебя по всему замку искали, — сообщил Ваня и положил ладонь на предплечье мужчины: мол, пожалуйста, успокойся. — Да уж заметил я, как вы искали, — ответил Кощей. — Решили что-то? Аль времени не было за лобызаниями? Ваня только фыркнул, но нарываться и шутить про зависть не стал. — Решили мы, что я здесь останусь, — произнес Микула твердо. — Не вернусь в прошлое. — Не было такого в уговоре нашем, — Бессмертный чуть наклонил голову и пристально посмотрел на них — от этого взгляда по спине у Вани пробежали мурашки. — Как же ты согласился, богатырь? Ради чего отрекаешься от семьи? Одумайся, пока есть время. Ваш союз принесет лишь беды — не видел ты еще зубов звериных, которые прячет Микула. — Ты звучишь прям как мой отец, — Ваня натянуто усмехнулся, хотя ему было совсем не весело. — Давай честно, без манипуляций: ты хочешь спасти только себя, на нас тебе вообще наплевать. — Что же, если и так? — вдруг согласился Кощей. — Когда-то ты уже мне доверился, в прошлое шагнул. — У меня не было выбора. — Хотел ты спасти Белогорье и друзей своих, — Князь медленно двинулся к ним. — Так что же изменилось сейчас? Видел ты, что случилось с городом. Сколько погибло людей, сколько еще погибнет, если я пожелаю? Даже смерть моя не вернет тех, кого поглотила нечисть, — он шагнул в черноту тени между окнами и замер там. — Не вытравить уж страх и горе из сердец людских. Можешь ты бежать в Иномирье, но надолго ли спрячешься там от совести своей? — Ваня, не слушай его, — Микула сжал рукоять меча. — Неужели любовь отравила твой разум? — продолжал Кощей так, будто Микулы здесь не было вовсе. — Ты настолько жаждал этой любви, что разделил ложе с незнакомцем. Тешит твое самолюбие его преданность? Хочешь, чтобы пес верный с тобой остался до скончания веков? Да правильно ли это, богатырь, что ты дом оставил в угоду своим желаниям? Ваня не успел ничего ответить: заметил, как напрягся Микула, собираясь броситься в атаку — и сам дернулся вперед, едва успел схватить его за руку, чтобы остановить. — Не надо, пожалуйста, — зашептал он быстро. — Нет смысла с ним сражаться… а ты, — взгляд вновь переметнулся на Кощея, — заканчивай уже с нравоучениями своими. Думаешь, я не знаю, что в городе произошло? Это уже не то Белогорье, которое я помнил. Даже мой отец… черт подери, мой отец неделю продержал нас взаперти из-за страха перед тобой, — Ваня злобно выплюнул эти слова, отпустил Микулу и сам сделал несколько шагов вперед. — Ты стольким людям сломал жизнь. Скажи, в чем я теперь виноват? Я никогда не хотел быть героем, я не хочу спасать тех, кто давно мертв, я не хочу снова лишиться всего, что мне дорого, — он не заметил, как оказался перед Князем, но смело заглянул ему в глаза. — Если в тебе еще осталась хоть капля хорошего, если ты до сих пор любишь меня — отзови нечисть из Белогорья и верни кристалл. — Многого ты хочешь, богатырь, — Кощей посмотрел на него холодно и надменно. — Нет толку с ним разговаривать, — произнес Микула сквозь зубы. — Не послушает он тебя, Ваня. Муромец и сам прекрасно это понимал. Нечего ему было предложить Бессмертному. В отчаянии он обернулся, посмотрел на мужчину — тот застыл на месте, его рука так же плотно обхватывала рукоять меча, на лице отражалось разочарование и злость. Они оба были бессильны. Ваня несколько раз сжал и разжал кулаки, судорожно пытаясь придумать, что делать; напряжение в животе скрутилось узлом, запуталось, обмотало собой все органы вплоть до легких — дышать стало тяжело, будто из коридора пропал воздух. В уголках глаз собралась влага, и он неловко стер ее рукавом. — Ладно, — медленно сказал Муромец и вернулся к Микуле. — Твоя взяла. Давай, открывай портал и иди туда сам — я не стану тебе помогать. — Что ты делаешь? — искренне удивился Микула, когда тот взял его свободную руку. — Раз уж нам суждено забыть друг друга, я буду рядом с тобой до конца, — Ваня грустно улыбнулся. В горле встал ком, когда он увидел выражение глаз мужчины — ему и самому не верилось, что это происходит. — Откажешься от воспоминаний о прошлой жизни ради него? Откажешься от самого себя? — поинтересовался Кощей — похоже, и он не ожидал такого. — Почему? — Лучше я перестану существовать здесь, держа за руку человека, которого люблю, чем буду помнить и жалеть всю жизнь, — ответил Ваня и почувствовал, как Микула вздрогнул всем телом — бешеный стук его сердца был слышен даже на расстоянии. Что-то произошло — за окнами раздался визг нечисти, далекий треск, будто надломилось дерево, и несколько голосов, приглушенных воем ветра. Все трое повернулись на шум одновременно, и от неясной тревоги Муромец чуть сильнее сжал ладонь Микулы. — Что там такое? — спросил он почти шепотом. — Похоже, отец пришел забрать тебя домой, — Кощей криво усмехнулся. Ваня застыл на полувдохе, но через мгновение уже приблизился к окну в несколько больших шагов. За стеклом ничего не было видно, кроме метели и черных веток; шум не утихал — теперь голосов стало еще больше, и он с ужасом различил звуки битвы. Как Илья узнал, что они здесь?.. Или это было очевидно? Пальцы задрожали от напряжения, когда Ваня вцепился в подоконник. Мысли в голове путались. Он должен был пойти туда, попытаться еще раз поговорить с богатырями, пока не стало слишком поздно: с оцепенением и ужасом он вспомнил, как однажды уже потерял отца. Муромец резко развернулся, двинулся по коридору почти что бегом — Кощей и бровью не повел, когда он пролетел мимо. — Останься здесь, — попросил Микула, не отставая от него ни на шаг. — Я не могу, — Ваня отчаянно тряхнул головой и затормозил перед лестницей, спустился вниз, перескакивая через несколько ступенек разом. — Там мой отец, понимаешь? Что, если нечисть убьет его? — А если сам ты погибнешь? Ваня так и замер в начале нового коридора, медленно развернулся к Микуле. — Что ты такое говоришь… — Дурное предчувствие у меня, — произнес мужчина, глядя ему в глаза. — Ты знаешь, что однажды я уже не смог отца спасти, — Ваня невольно сжал кулаки. — Я не допущу его смерти снова… Ты со мной? Микула коротко кивнул, и они вновь двинулись по замку. — Возьми хотя бы меч, Вань, — попросил мужчина. — Не от богатырей отбиваться, так от нечисти и Кощея. Муромец тяжело вздохнул, однако согласился. Они довольно быстро сделали крюк, чтобы забрать ножны с мечом, которые остались в гостевой комнате. Руки тряслись, когда Ваня застегивал ремень на поясе — ему вдруг стало мучительно страшно. Страх этот сжимал горло, туман встал перед глазами, в ушах зашумела кровь. Он почти не разбирал дороги; каменная кладка, окна и лестницы мелькали перед ним, смешиваясь в единую кашу. Микула двигался рядом настороженно и резко, тщательно прислушивался к происходящему снаружи. Не было времени узнать, что за дурное предчувствие терзало его сейчас — Ваня старался не думать об этом, от волнения ему и так было нехорошо. Он вылетел на улицу. Белизна снега ослепила глаза после темных коридоров. Ваня шумно втянул холодный воздух и остановился, щурясь в попытках оглядеться. Звуки доносились будто бы отовсюду — он не мог определить наверняка, в какую сторону двигаться дальше, видимость была не больше пары метров. — Пойдем, — Микула накрыл ладонью его предплечье и повел за собой. Голос зазвучал предельно серьезно: — Пообещай мне… ежели вдруг беда случится, вновь схватят нас, или будут угрожать смертью — пообещай спасти себя, хорошо? Не перечь отцу, не защищай меня, не пытайся остановить Кощея, когда придет он. Должен ты выбраться живым отсюда. И еще должен знать ты, — Микула взглядом уткнулся в снег под ногами. — Убил я всех, кого в погоню за нами послали. Моя в том вина, не должно это тебя коснуться. Захочет Илья мою жизнь — пусть возьмет, не вмешивайся. От неожиданности Ваня едва не остановился. Он должен был догадаться раньше, что погоня не закончилась для преследователей ничем хорошим — но сейчас не было времени спорить и злиться. — Хорошо, — только и пробормотал Муромец, хотя ничего не мог гарантировать. — Ты тоже пообещай мне кое-что: давай без лишних убийств. — Если такова твоя воля, — согласился Микула. Они шли через метель довольно долго. Лес будто опустел, нечисть больше не сновала за деревьями. Звуки борьбы становились ближе, а передвижение с каждым шагом давалось все тяжелее: снова намокли кроссовки, тонкая ветровка не давала ни капли тепла, пальцы не сгибались. Ваня сунул руки в карманы, пытаясь их согреть, и просто следовал за Микулой, которому все было нипочем — он лишь щурился от летящего снега. Напряжение и холод не позволяли сосредоточиться; Муромец и понятия не имел, что будет делать, когда вновь окажется перед отцом. Возможно, не стоило брать с собой Микулу — об этом он подумал только сейчас и сразу же озвучил свою мысль: — Давай я сам выйду к богатырям? Мужчина нахмурился и замедлил ход, Ваня замедлился вслед за ним — и они почти что замерли на месте. — Я не отпущу тебя одного. Муромец открыл было рот, чтобы возразить — но мимо внезапно пролетела стрела и со свистом вошла в снег. Он неловко отшатнулся в сторону; перед ним тотчас возник Микула и схватился за меч. Они, похоже, подошли совсем близко, но сквозь метель не было видно сражения, и отдаленные звуки тонули за порывами ветра. Резко оказалось не до обсуждений — совсем рядом еще несколько стрел рассекли воздух. — Держись за мной, — попросил Микула. Они вновь двинулись вперед. Ваня тщательно вглядывался в снежный вихрь, насколько ему позволял угол обзора. Через пару минут среди деревьев наконец удалось различить человеческие движения: богатырей было много — чтобы идти походом на проклятые земли, отец правда собрал целую дружину, как и велел когда-то Светозар. Вокруг темных силуэтов кружила нечисть — ее вопли слышались все отчетливее с каждым шагом. Кольцо на пальце засветилось. Почудился запах крови, и на пару секунд к горлу подступила тошнота; Ваня зажал рот рукой и часто заморгал. Он не хотел видеть то, что происходило в лесу, только выбора уже не было — они оказались вплотную к сражению, но остались невидимы за широким сосновым стволом. Да и не до них было богатырям: они что есть силы отбивались от порождений Нави. Снег был усыпан стрелами, обломками костей и бездыханными телами; белизна постепенно окрашивалась алым и таяла от уходящего тепла. Ваня зажмурился, пытаясь прийти в себя, сделал несколько глубоких вдохов прежде, чем снова взглянул на ужасающую картину. Люди смешивались воедино с метелью и чернотой, да так, что невозможно было различить их лиц. Ноги подгибались, и он плотнее прижался к дереву спиной, чтобы не сползти вниз. Микула тихо потянул его за рукав и указал куда-то в сторону — Ваня проследил за его рукой и вздрогнул, увидев отца. Илья отбивался от десятка сущностей одновременно; меч-кладенец легко разрубал пустые черепа, но им на смену сразу приходили новые, и не было конца вопящему потоку. — Как к ним подойти? — шепотом произнес Муромец. — Остановить нечисть придется, иначе не выйдет разговора, — Микула задумчиво огляделся. — Кощей нужен, — тяжело выдохнул Ваня. — Вот же… Он тихо выругался от ощущения беспомощности. Нечисть пропустит их, однако этого было мало — что толку пытаться поговорить с отцом, если вокруг до сих пор происходит драка? Хотелось ударить себя по лицу. Зачем только сунулся сюда, не имея плана действий? Как он вообще собирался спасать богатырей? Муромец понятия не имел, о чем думал всю дорогу. Он тряхнул головой и от безысходности собирался выйти из укрытия, но Микула удержал его на месте. — Кольцо твое… — произнес он, и в голосе вдруг вспыхнула искра идеи. — Ежели маг не соврал, сил этих хватит, чтобы отпугнуть всю нечисть. — У него радиус действия маленький, — неуверенно ответил Ваня. — Верь мне и ничего не бойся. Микула взял его руку в свои, закрыл глаза и сосредоточился. Секундой после все пространство вокруг словно наэлектризовалось; всего пару раз Ваня видел, как колдует мужчина — и теперь наблюдал за процессом неотрывно и жадно. Ладонь вспотела, кожу покалывала тысяча мелких иголок, будто он отлежал руку — чувство было знакомым и странным одновременно. Кольцо засветилось чуть ярче, и письмена стали такими отчетливыми, что их можно было прочесть. Он заметил, как бесшумно зашевелились губы мужчины. Серебро ощутимо нагрелось, однако не обожгло кожу, лишь обдало теплом — а через мгновение эта волна прошла сквозь тело и кругом опоясала лес. Нечисть завопила так громко, что Ваня вздрогнул и огляделся. Он еще успел увидеть, как сила Даждьбога оттесняет порождения Нави прочь. Сражение резко прекратилось, и богатыри растерянно замерли там же, где стояли. — Получилось… — пробормотал Муромец. Микула открыл глаза и тяжело задышал, хватая ртом воздух, одной рукой оперся о дерево. — Ты в порядке? — Ваня обеспокоенно заглянул в бледное лицо, готовый ловить мужчину, если тот начнет падать. — Все хорошо, — голос Микулы прозвучал хрипло. — Нужно спешить… не знаю, долго ли продержится заклинание. Пару секунд Ваня пытался собраться с мыслями, но наконец решился и сделал шаг из своего укрытия. Богатыри сразу же различили глухой треск сугроба — и через снежный поток он увидел, как на него оказалось направлено с десяток луков. Он вновь застыл на месте и поднял руки. Мужчина вышел следом и явно хотел снова заслонить Муромца от стрел — тот отрицательно покачал головой, прося этого не делать. — Отец! — позвал Ваня громко. Илья медлил, наконец жестом приказал богатырям опустить оружие. Страх, отступивший на пару минут из-за сотворения колдовства, вернулся снова. Ваня понятия не имел, что скажет ему — даже подумать об этом не успел, голова была забита совсем другими вещами. Он спешно двинулся вперед, сокращая расстояние; Микула шел за ним. На лице отца читалось удивление, настороженность и недоверие, словно перед ним мог оказаться не сын, а очередной оборотень. В другой ситуации Ваню бы это страшно обидело, но сейчас не время было обижаться. — Ну здравствуй, Ваня. — Отец, вам нужно уходить отсюда, — произнес он вместо приветствия, когда оказался на расстоянии в пару метров — подойти еще ближе попросту не решился. — Кощей вас уничтожит. — Что ж сами вы тут делаете? — сурово спросил Илья; меч в ножны он не убирал. — Я пытался спасти Белогорье, как Гамаюн предсказала, — ответил Ваня, прекрасно понимая, насколько неубедительно это звучит. — Пожалуйста, послушай меня хоть раз. Вам нужно спасаться, иначе вы все погибните. — Не тебе решать это. Повсюду раздались шорохи, и Ваня обернулся. Богатыри окружили их довольно быстро — он успел лишь поймать взгляд Микулы, и между ними будто случился немой диалог: «пожалуйста, не обнажай меч». Мужчина, как ни странно, послушал его, остался стоять на месте, напряженный и тихий. — Есть у тебя еще возможность заслужить прощение, сын, — тем временем, продолжал Илья. — Укажи мне дорогу к замку Кощееву, отрекись от нечистой силы да домой ступай. Сам покончу я со злом, уж после поговорим. — Отречься? — переспросил Ваня и осознал вдруг, что имеет в виду отец. — Я не уйду без Микулы… Да пойми же, отец! Без самого Кощея к замку не выйти, вы в лесу погибните один за другим! Я помочь вам пытаюсь, — от непонимания и злости он сжал руки в кулаки. — Вам нужно уходить отсюда. Илья нахмурился — он был явно недоволен решением сына. Тишина затягивались, а богатыри постепенно сужали круг, подступая все ближе. Казалось, что от общего напряжения снег обратится льдом; Ваня нервно покрутил кольцо, огляделся по сторонам и заметил, как за деревьями копошится нечисть: полупрозрачная серебряная дымка не подпускала ее ближе. По спине вдруг пробежали мурашки, словно его окатили холодной водой. Кто-то смотрел на него — тяжелый и острый взгляд пронзил тело насквозь. Ваня уже собирался развернуться и проверить, однако отец убрал меч в ножны, заговорил снова: — Ежели хочешь ты, чтоб ушли мы да живы остались — отдай кольцо свое. Эта просьба вдруг показалась Ване логичной: как иначе им пройти сквозь лес и вернуться домой?.. С минуту он раздумывал, наконец медленно двинулся к Илье. Теперь уже и богатыри не сводили с него глаз. На ходу он снял кольцо; письмена не погасли, по-прежнему подчиняясь наложенному на них заклинанию. Он не боялся остаться беззащитным перед нечистью — ему ничего не угрожало, пока Микула был рядом, а кольцо — это довольно малая плата за жизнь отца. — Не надо, Ваня, — попросил Микула вслед Муромцу. — Вспомни сон свой. Однако было уже поздно. Илья забрал кольцо, широкая ладонь похлопала сына по плечу. Ваня хотел было неловко улыбнуться — как его развернуло настолько резко, что он едва смог устоять на ногах. Обе руки мгновенно оказались заломлены за спину. — Бать, ты что делаешь? — Ваня забился в этой мертвой хватке, но не смог сделать и не полшага. — Ты мне руку сломаешь! — Ничего, полезно будет. Микула дернулся к нему — и богатыри вмиг перегородили дорогу. Раздался лязг металла — противный и резкий. Ваня вздрогнул, глядя, как все обнажили мечи, и мужчина оказался окружен. Сзади тоже началось движение: руки ему быстро связали толстой веревкой, с силой толкнули — и он свалился в снег на колени. Илья прошел мимо. — Думал, не скоро узнаем мы, что сделал ты с соратниками нашими? — обратился он к Микуле; голос наполнился злобой и звучал теперь совсем по-другому; меч-кладенец заблестел, отражая снежную белизну. — Стоило убить тебя раньше, покуда не успел ты зла совершить. Микула поднял голову и промолчал, лишь посмотрел мимо Ильи, на Ваню — просил не вмешиваться, сдержать обещание. Под ветровкой второе сердце забилось, отрывисто и торопливо, будто настоящее — даже теплом обдало, хотя Муромцу скорее просто почудилось. Мозгом он понимал, что с мужчиной ничего не случится, но не мог спокойно смотреть на эту внезапную казнь — собственное сердце стало сходить с ума от волнения и страха. Он сделал несколько глубоких вдохов. Время замедлило свой ход, когда богатыри чуть расступились, а отец занес меч для удара. Микула не двигался с места, продолжал смотреть на Ваню неотрывно и тихо — на секунду по бледному лицу пробежала тень улыбки. Ему словно было весело в который раз лишаться головы. Тихий странный звук разнесся вдоль леса, заставил всех замереть. Ваня быстро огляделся: серебряная дымка трескалась и таяла, подобно льду. Нечисть закричала еще громче, напирая на полупрозрачную стену по всему периметру; заклинание стремительно слабело под этим напором. Муромец вновь перевел взгляд на Микулу и увидел ужас осознания в черных глазах. Мужчина попытался дернуться в сторону, быстро обогнуть Илью, пока длилось общее замешательство — но несколько мечей, проткнувших тело насквозь с разных сторон, не дали ему этого сделать. Кровь залила снег, изо рта вырвался бесшумный вдох — и все вокруг пришло в движение. Нечисть вновь хлынула на них, заполняя чернотой все пространство, как будто в аквариум налили чернил. Ваня успел заметить, как развернулись богатыри, оставили Микулу и подняли мечи — а потом на него налетели сущности, и он окончательно повалился на снег. От прикосновений костлявых пальцев все внутри заледенело; он попытался извернуться, отпихнуть нечисть ногой и встать, однако его лишь крепче вдавили в землю. Потусторонние голоса вопили прямо над ухом, заставляя до боли сжимать зубы; пустые глазницы мельтешили перед лицом — в них зияла тьма, такая, что могла поглотить всю жизнь, если смотреть в нее слишком долго. Где-то на фоне он слышал и другие крики, которые тонули в звенящем шуме. Мертвые руки будто пытались расцарапать ему грудную клетку и вытащить сердце — да только не его собственное. Осознав это, Ваня с силой рванулся в сторону, перекатился на живот. Он услышал, как Микула зовет его по имени, попытался крикнуть в ответ — вместо этого получился лишь невнятный всплеск, как если бы он находился под водой и разом выдохнул весь воздух. Вокруг было настолько темно, что Ваня даже не мог понять, откуда доносится звук. Похоже, после их заклинания нечисти собралось еще больше. Тело покрывалось ранами от костлявых пальцев: неглубокие царапины горели от соприкосновения со снегом. Отовсюду доносился лязг и свист ветра, но ощущение было такое, словно Ваня плавал в другой реальности. Он даже не пытался подняться — чувствовал, как ветровка расходится по швам. Нужно было все-таки вернуть Микуле кристалл. Какой-то новый звук отделился от всех прочих и легко прорезал темноту. Внезапно Ваня ощутил, как свалились с рук веревки — а секундой позже пришла в движение и нечисть, сжимаясь и отступая. Он часто заморгал, когда в лицо ударил рассеянный свет, и тут же подскочил на ноги, неловко пошатнулся. Мертвых тел стало больше; богатыри оказались разбросаны по всей небольшой поляне; метрах в пяти от него стоял Микула. Он тяжело дышал, в одной руке сжимал сломанный меч, во второй что-то слабо блестело — он лишь поднял на Ваню растерянный взгляд. Еще чуть поодаль был отец — а прямо перед ним черной фигурой застыл Кощей. — Что ж ты сына не пощадил? — поинтересовался Князь спокойно. — Подверг его опасности. — Не твое это дело, — острие меча-кладенца тут же оказалось направлено на Кощея. Ваня попытался незаметно перебежать к Микуле, пока на них не обращали внимания — однако их обоих снова схватили и удержали на месте. Муромец тихо выругался. — Вот что, Илья, — Бессмертный усмехнулся, наблюдая за этим действом. — Давай по уму поступим, по справедливости. Отпусти их в обмен на жизнь мою. Достойная цена? От неожиданности Ваня захлебнулся воздухом. Мир затих мгновенно, даже снег перестал падать с серого неба — фильм с их участием будто оказался поставлен на паузу. В руках Кощея блеснул кристалл. Не верилось, что он и вправду собирался сделать это. В ужасе Муромец переглянулся с Микулой, и тот покачал головой, прося не вмешиваться. В голове одновременно пронеслась тысяча мыслей, когда он перевел взгляд на Князя: холодные глаза улыбались так спокойно и знакомо, что от этого все внутри болезненно сжалось. Его уставшее лицо отразилось в зеркалах прошлого, картинки сменялись одна за другой — и в который раз Ваня ничего не мог сделать. Он отчаянно открыл и закрыл рот: слова застряли в горле комком иголок и нервов. — Освободите их, — наконец распорядился Илья. Неприятные ощущения разливались по рукам, будто Муромец потянул сразу все мышцы. Он поморщился, чуть разминая плечи и запястья. Секунду спустя рядом с ним оказался Микула — на его лице отчетливо читалось беспокойство вперемешку с гневом. — Ты в порядке? — быстро спросил он, оглядывая россыпь царапин. Ваня не успел ничего ответить: краем глаза заметил, как Бессмертный отдал Илье кристалл, и весь развернулся к ним, невольно сделал шаг вперед — до сих пор колебался, не в силах убедить себя не вмешиваться. Чувство дежавю захлестнуло его, обняло своей липкой волной. — Ты ничуть не изменился, Кощей, — только и произнес Муромец. — Снова жертвуешь собой. — Хватит с меня жизни, — усмехнулся Князь, глядя, как Илья вновь поднимает меч. — Не серчай, Ваня. Вижу теперь, что заблуждался я. Рука Микулы осторожно легла на плечо, словно он готовился удержать Муромца на месте, если тот решит спасти Кощея. Но Ваня чувствовал, как ноги его примерзли к земле, и все нутро покрылось льдом от этих слов, полных сожаления и гордости. Он видел, он понимал эту усталость от мира, понимал злость, понимал ненависть — он стал катализатором всего, что Князь сделал со своей жизнью, стал причиной и следствием его страданий. И, может, оттого Ване настолько больно было смотреть, как легко меч-кладенец рассекает гладкую стеклянную поверхность, и как сотня голубых осколков разлетается, слезами падает в снег. Он весь затрясся, не в силах отвести взгляда, и ощутил, как за пеленой страха его от падения удерживают сильные руки. В свой последний миг Кощей не смотрел на них; он закрыл глаза и поднял голову к серости неба, словно впервые за тысячу лет ощутил себя свободным, пока тело его обращалось легким пеплом. Глаза заслезились; Ваня часто заморгал и наконец отвернулся. Микула рядом лишь сильнее сгреб ткань ветровки. Замешательство богатырей уже собиралось смениться радостью победы, как вдруг по земле прошел раскатистый треск. Сильный порыв ветра едва не сбил их всех с ног, деревья застонали, взвыла нечисть, и снег вновь собрался в метель. Ваня вцепился в Микулу, пытаясь устоять на ногах. Все пространство вокруг заворачивалось и скручивалось, будто собиралось поглотить само себя и исчезнуть. Толстые стволы ломались, где-то совсем далеко раздался жуткий каменный грохот. — Что происходит? — спросил Муромец громко, и ему с трудом удалось перекричать свист и треск. — Магия Кощея удерживала проклятые земли, — ответил Микула. — Скоро все рухнет. В метре от них упало дерево, и Ваня от неожиданности чуть не подскочил на месте. Холод пронизывал насквозь, снег залетал в глаза, и ничего толком не было видно. Фигуры мельтешили беспомощно и отчаянно, из леса снова потекла нечисть — ее давило и смывало снегом, твари вопили своими высокими голосами, не зная, куда деваться, но инстинктивно бросались на людей. — Надо выбираться, — Ваня в панике дернул Микулу за рукав. — Эй! Мужчина не двигался с места, словно общее разрушение затронуло и его, словно он тоже был частью проклятых земель. Бледное лицо сделалось непроницаемым, когда он опустился на колени и ладонью зарылся в снег. — Микула! — позвал Муромец, чуть не падая вслед за ним. — Что ты делаешь? Надо уходить! Микула не отвечал, а Ваня вдруг ощутил, как земля затряслась под ногами — магические волны расходились по всему лесу, и их эпицентр был здесь, прямо перед ним. Замер мир внезапно и резко, застыл на полпути: снег завис в воздухе, как нарисованный, падение деревьев остановилось, даже нечисть застыла — все, что было порождением проклятых земель, подчинилось мужчине. На его лице отражалось напряжение и боль, из носа потекла кровь. Богатыри в ужасе заозирались по сторонам и сдвинулись с места лишь тогда, когда Илья жестом приказал отступать. Сам отец стремительно приближался к Ване — и тот весь напрягся и сжался, встал перед ним, загородив Микулу. Обнажил меч. — Пошли, — Илья схватил его за грудки одной рукой и рванул вперед так сильно, что сын пошатнулся. — Ты должен вернуться домой. Брось его, черт побери! — Я не уйду без Микулы, — Ваня дернулся, но высвободиться не сумел. От отцовской злости ему каждый раз становилось страшно. Он вновь попытался вырваться — и его резко отшвырнули в сторону, да так, что от удара о землю в глазах потемнело. — Неужто нечисть тебе дороже дома? Ваня даже приподняться не успел — увидел, как меч-кладенец проткнул Микулу насквозь. Тяжелые капли крови упали на снег. Мужчин шевельнулся и открыл глаза, тяжело втянул носом воздух, словно только пришел в себя. Ладонь сама оторвалась от земли, когда Илья с силой пнул его назад, вынимая клинок из тела. И снова пришел в движение мир, наполнился оглушающим звуком. Ваня подскочил на ноги, уворачиваясь от обломка дерева, злобно взглянул на отца и хотел было бежать к Микуле, однако было поздно — пространство начало закручиваться еще стремительнее, вмиг наполнилось снегом и тьмой, и Муромец внезапно ощутил невесомость, будто попал в ураган. Мимо пролетали камни, голые ветки и ошметки земли; больше нельзя было разобрать, с какой стороны небо, и прежде, чем он оказался в полной темноте, он увидел, как отчаянно Микула пытается добраться до него. Снег поглотил имя, как вакуум поглощает любые звуки. Чувство было такое, словно Ваня на пару секунд потерял сознание, перестал ощущать собственное тело и движение в этом белом потоке. Теперь он был здесь один, и весь затрясся, стоило ему снова понять, что происходит. Проклятые земли сжимались, отдавая всю магию, которая сшивала их вместе — знал ли Кощей, что такое случится, когда пожертвовал собой? Голова отказывалась соображать, мысли сбивались и путались, от ужаса спина покрылась холодным потом. Где-то раздались знакомые мерзкие вопли — и Муромец вздрогнул, стоило костлявой руке вцепиться в его загривок. Он попытался развернуться и оттолкнуть эту тварь, но тело не двигалось без точки опоры. Перед лицом возник череп, заставив сердце пропустить удар. Нечисть окружила его снова, хватая и царапая, желая добраться до кристалла — и Ваня понял наконец, что порождения Нави тоже хотят освободиться от власти Кощея. Он забился бесполезно и беспомощно; тварей было слишком много, чтобы противостоять им без меча в этом дурацком урагане, от которого у Муромца внутри все скручивалось и болело. Казалось, еще немного — и мертвая рука проткнет ветровку вместе с грудной клеткой, хотя ткань и так уже висела лоскутами. Пустые глазницы не видели, что находилось перед ними — он давно осознал это, глядя на беспорядочность движений. Невидимая карусель вокруг все ускорялась; Ваня зажмурился, чтобы не сойти с ума, рывком притянул к груди колени и сжался: если и доберется нечисть до кристалла, то только через его собственную смерть. Столкновение с землей оказалось внезапным и резким. Из легких выбило весь воздух, когда Муромец несколько метров пролетел по сухой черной траве, до крови ободрав кожу. В темноте перед глазами несколько секунд кружили вертолеты; по телу разлилась ноющая боль, будто его пропустили через мясорубку, и внутри не осталось ни единой целой кости. Ваня тяжело задышал, силясь открыть глаза — и ничего не увидел за красной пеленой. Он лежал на спине, воздух давил на него многотонным грузом, звуки долетали как сквозь толщу воды, и он не смог разобрать ни слова, сколько бы ни старался. Пальцы не сгибались, и руку обожгло, стоило ему грести траву. Каждое движение давалось с огромным трудом, но Ваня заставил себя повернуться на бок и чуть приподняться, потер глаза свободной рукой. Мир расплывался и распадался на пятна; он прищурился — от напряжения в висках раздался выстрел. В нескольких метрах от него лежал кристалл бессмертия, однако нечисти не было — были лишь отцовские сапоги. — Так вот оно что… — услышал Ваня знакомый голос, на который тело вмиг откликнулось тревогой. — Сколько еще раз мне убивать тебя? Он хотел было оглядеться в поисках Микулы — но времени на это уже не было. Меч-кладенец блеснул в красном свете заката опасно и непримиримо. Ваня больше не знал, что делать; из последних сил он заставил себя подняться на ноги, не заметил, как преодолел расстояние до Ильи — перед глазами снова встала дымка от быстрых движений, и он свалился на землю прямо перед клинком. По телу разлилась новая боль, как от сильного удара, запульсировала, отдаваясь в горле волной вместе с биение сердца; отчего-то не получилось сделать вдох. Он еще слышал приближающиеся шаги прежде, чем глаза его закрылись — и весь мир вновь померк.***
Не успел понять Микула, что произошло — помнил лишь, как позвала его проклятая земля, к себе притянула, пытаясь силу его забрать, чтоб удержаться, разрушение остановить. Успел он только кристалл времени спрятать, который Кощей незаметно ему в ладонь вложил перед тем, как на смерть пойти. Сам не помнил он, отчего поддался, руку приложил к сухой траве — и растворился в ней разум, хлынула магия, вновь наполнила собой лес. Слышал он, что зовет его Ваня, но даже шевельнуться не мог, будто каменной глыбой стал среди вечной зимы. Должен был спасаться милый богатырь, как обещал прежде, да только не ушел без Микулы — не ушел даже тогда, когда голос Ильи рядом раздался. А потом уж и поздно оказалось: не удержал он магию в узде, не справился из-за раны новой, руку от земли оторвал — и вновь растекся мир, неповоротливый и тяжелый, звуками наполнился. Утонул в них Ваня, и как бы ни пытался Микула — не сумел к нему пробраться сквозь метель и невесомость, а секунду спустя и вовсе из виду потерял его. Вращалось все вокруг, тряслось и закручивалось; от ветра и криков уши закладывало, как в метро иномирском, перед глазами стихия бушевала, готовясь проглотить их и выплюнуть, тщательно пережевав. Дурно становилось от этой силы магической, которая тело острым мечом пронизывала, будто вместе с ней разрушался Микула — сквозь него текла река невидимая, волнами своими захлестывала, вдохнуть не позволяла. Где-то в горле застряло ощущение, что скоро разорвет тело на куски вместе с лесом этим, однако не за себя волновался Микула. Как бы ни всматривался он, как бы ни пытался повернуть головы — нигде Ваню не видел, не чувствовал его даже сквозь завесу из снега, камней и обломков. Сжималось сердце от тревоги и страха; не должен был Микула оставлять Ваню одного, не должен был поддаваться проклятым землям. Надеялся он, что сдержать их сможет, пусть на время — пока не выберется оттуда месяц ясный, не окажется в безопасности. Помешал Илья, да и сам Микула не сдюжил бы дольше пары минут: огромными слишком были владения Кощея. Быстро пришел он в себя после столкновения с землей, глаза распахнул и встать попытался, но не смог — и понял вдруг, что деревом его к земле придавило. Заскрежетала сосна черная, когда Микула сдвинуть ее попытался, не поддалась просто так. Затем огляделся он: совсем от него далеко Ваня лежал и силился подняться — чуть поодаль Илья шел, остальные богатыри разбросаны вокруг оказались. Вновь отвернулся Микула, ладонь положил на ствол широкий. Магии внутри слишком много разливалось, но в то же время будто не было вовсе; чувствовал он себя сосудом, до краев наполненным — таким прозрачным, что и не разберешь, есть ли внутри хоть что-то. Собрал он все силы, какие были, сосредоточился. И едва закрыть глаза успел — сосна в щепки разлетелась. Тело изувеченное в движение пришло, собираясь и срастаясь обратно, пока наконец не ощутил Микула, что подняться может. И вдруг услышал он глухой удар о землю, а за ним — свист страшный, и звук разрезаемой плоти. На ноги подскочил — да чуть не подогнулись они, когда понял Микула, что произошло. Звякнул меч-кладенец, в траву сухую упал; отступил Илья на шаг назад. Тихо стало, словно под водой — только сердце билось в груди бешено и гулко, и не заметил Микула, как преодолел расстояние в десяток саженей. Пролетел мир перед глазами, столкнулся с удушающей картиной, когда на колени он свалился перед Ваней. Заливала кровь землю, не останавливалась, даже когда он рану рукой зажать попытался. Стремительно бледнело любимое лицо, замедлялось дыхание. Движение впереди заметил он, резко голову поднял, взглядом с Ильей столкнулся, и увидел потом, как остальные богатыри вокруг собираются. Вмиг все внутри болью и гневом наполнилось, да так быстро, что едва не задохнулся Микула от злости этой — и поддался ей. Понимал он прекрасно, что делает, когда рукой свободной вновь земли коснулся, зубы сжал. Магия вся, царством Кощеевым отданная, сквозь тело прошла, обращаясь в ненависть; затряслась земля, пропуская через себя силу темную. Застыли фигуры человеческие, ощутили, как охватывает и выжигает их чужой гнев — да так и простояли секунды последние, пока не обратились вдруг в пепел. Не смотрел на это Микула, все естество его теперь сосредоточилось на Ване. Рана сквозная чуть ниже груди по-прежнему кровь изрыгала, и от беспомощности влажная пелена перед глазами возникла. Не знал он целительства, лишь разрушать умел да сражаться — вместо этого оторвал от рубахи край, и тряслись руки, пока завязывал он ткань потуже. А после притянул Ваню к себе, на колени уложил. Потекли слезы по щекам, и уж больше не пытался он их сдержать. — Прости меня… — произнес он беззвучно и закусил губу — всхлипы раздирали горло. Вдруг дернулся Ваня с хриплым вдохом, глаза приоткрыл — и вздрогнул Микула всем телом. Рука окровавленная приподнялась с трудом — едва удерживали пальцы кристалл бессмертия, вложили его в чужую ладонь, а после сжали ее так крепко, как могли. Посмотрел милый богатырь невидящими глазами — и заметил Микула, как последняя жизнь их покидает. — Не уходи, прошу тебя, не уходи, — зашептал он, прижимаясь носом к холодном лбу. — Обещал ты не уходить без меня, Ваня… Заслонила землю тень — так стремительно смеркаться начало, будто ускорилось время. Заставил себя Микула голову поднять и увидел, как луна пересекает солнце черным кругом. Дернулся он вперед прежде, чем понял, что сделать хочет, меч-кладенец с земли поднял. Слезы застилали глаза, лихорадочно тряслись пальцы, не слушались его, когда он меч и кристалл вложил Ване в руки, сам обхватил их ладонями сверху — замерло все внутри, как тысячу лет назад, когда вновь он соединил их. Мучительно тянулось время, пока наконец не прошло затмение, не спряталась луна, светло не сделалось. Да только не билось уже сердце — не слышал его больше Микула. Сам собой крик из груди вырвался, сдавленный и жалкий, обращенный в небо — звал он Ваню по имени, будто могло это вернуть его. Показалось Микуле, что и его самого жизнь в тот миг покинула. Отбросил он прочь и меч, и камень, склонился над Ваней, прижимаясь так близко, как только возможно то было, словно пытался единым целым стать, вместе с ним уйти. Текли слезы, с кровью смешиваясь, в горле комом оседали. Ничего уж больше не видел и не понимал Микула, только шептал что-то сбивчиво и глухо сквозь всхлипы, губами холодной кожи касался, медленно раскачиваясь из стороны в сторону. Боль на части его разрывала, и не знал он, сколько просидел так — померкли мысли и чувства, словно огнем выжженные, ничто больше значения не имело.***
Совсем уж темно стало, когда в последний раз взглянул он в любимое лицо, озаренное тусклым светом портала. Тяжело оказалось шаг сделать — навсегда сердце Микулы здесь осталось, рядом с Ваней, в руках его, теплых и мягких, навсегда принадлежал он своему месяцу ясному, навсегда и безраздельно; не было в жизни его большей любви и большей боли, не было — и впредь уж никогда не будет. «Я буду ждать», — произнес он. И обняло его свечение невесомо и тихо, пропустило через себя.