Верёвка

Горстка людей на заднем дворе кидала мячик для настольного тенниса в стакан с пивом. Парочка закрылась в кладовке. На кухне щебетали девчонки, в туалете кто-то блевал. Ещё кто-то валялся в отключке. Виктор, Генри, Питер Гордон и Реджи сидели в комнате у последнего. — Ну-ус, Вики, кого бы ты трахнул? — Питер тычет в Крисса пальцем. Падает на распластанный пуф, тот прихлопывает под его весом, а из крохотной прорези вываливаются шарики. Бедное бесформенное старьё, мать Хаггинса отхватила его на барахолке вместе с микроволновкой, едва не спалившей им всю кухню. — Чёрт, захера такие сложные вопросы? — Вик чешет щёку, будто этот прыщавый идиот спросил у него про астрофизику, а не о том, с кем бы хотелось переспать. — Криссу просто никто не даст, вот он и тормозит. — Генри отхлёбывает пива, крутя диск «Follow the Blind» за правый угол. Над его головой висит эмблема General Motors . Вик оборачивается, посылая в Бауэрса горсть попкорна: — Ха-ха. Пошёл ты. Генри прикрывает лицо диском, а затем возвращает посылку, угодившую ему на штаны, отправителю. — Вот белобрысый гондон, на правду не обижаются. Крисс поднимает средний палец и отвечает Гордону через плечо. — Это… Не знаю, Черил Ламоника. Девчонка из параллельного класса с хрупкими костями и нездоровым цветом кожи. Иными словами — героиновый шик. — Она дикая шлюха. — Генри вновь запускает в Крисса зёрнышко попкорна. На таких, как Ламоника — новоиспечённых манекенщицах с родителями-наркоманами, — всегда налипают орды мух из слухов. Самым популярным был тот, в котором Черил трахнулась со своим кузеном, а затем сделала аборт пластиковой вилкой в туалете закусочной. — Ты это на нашем школьном заборе прочитал? — Крисс вытряхнул попкорн, угодивший за шиворот. Генри подкатил глаза к потолку, мол: «Как же туго до тебя доходит, урод». — Чувак, я не учусь в вашей вшивой школе, но даже я слышал о том, как она трахалась с парнем в машине, а когда тот кончил, то Ламоника оседлала рычаг передач. Генри два года назад исключили за драку — зубы оппонента ещё несколько недель находили по коридорам. Бауэрс же со спокойной душой и лиловым синяком под глазом отправился искать работу. И гори огнём это сраное среднее образование. Гордон развалился на пуфе, громко рассмеявшись. — Бедный рычаг передач, его хоть на СПИД проверили? — Питер утёр выступившую слезинку. Виктор стащил с прикроватного столика закупоренную бутылку пива. — Ой, пошли вы, сплетничаете хуже моей бабки. Он отмахнулся, поморщившись. Пихнул Реджи локтем. — Рыгало, а ты кого бы трахнул? — Виктор зацепил открывашку за зубцы крышки. Хаггинс замешкался, уставившись в стену. С кухни послышался громкий смех. — Ну-у, Бетти милая, — он поднёс указательный палец к губам, будто раздумывая, какую шоколадку стащить с прилавка. Питер скривился: — Рипсом? Фу, да лучше ящерицу в твоей ванне выебать. Все засмеялись. Реджи опустил голову. Бетти правда казалась ему милой, хотя её сложно было вывести на разговор, когда она не сидела под ручку с Кин. Питер вновь взялся за своё: — А ты, Генри? Кого? У Гордона, этого лопоухого недопанка, недоотброса, была мания раскапывать чужое грязное бельё. Особенно если дело касалось перепиха. — Ой, бля, дайте подумать. Генри сложил пальцы домиком, словно карикатура на заумного хрена из учебника по истории. Был там какой-нибудь гений из трущоб? Он поднял указательный палец, распахнув глаза, — эврика, сукины дети! — Твою мамашу. Рыгало с Виком повалились друг другу на плечи от смеха, а Питер беззвучно открыл рот. — Отличный выбор. Кстати, Горди, она просила передать тебе привет, — Патрик вышел из коридора, вращая зажигалку между пальцев. Рубашка криво застёгнута, ворот поднят, от шеи к груди алеющие засосы вперемешку с губной помадой — черничная. Очень вкусная, лучше химозной клубники. Пат из-за неё сегодня сильно кусался, Кин не оценила. Зато его язык на клиторе пришёлся по нраву, как и два пальца, подпирающие изнутри. Патрик упал поперёк кровати, пряча зажигалку в карман. Грета спала в родительской комнате — миссис Хаггинс пришла бы в ужас от того, сколько подростков там ебалось. Тут и сказать нечего, Редж радушный хозяин. — Патрик, а ты? — спросил Рыгало. Питер попритих, скрещивая руки на груди. Все тут знали, что тисканья Кин с Хокстеттером не были обещанием «долго и счастливо». Так, открытие купального сезона. — А я? Ну, если оно похоже на человека, то… Парни засмеялись. Хокстеттер из них самый искушённый в любовных утехах, его кровать поведала пассий разных полов. Об этом все знали, даже те, кто тусовался с ним нечасто, брезговали бы общаться. Кому нужен друг-пидор, правда? Но местечковая гомофобия на Патрика не распространялась просто потому, что… это же Патрик. То, почему на Хокстеттера велись и пацаны, и девки, вызывало больше вопросов. Он со своей «V»-образной рожей, как у крокодила, белой, как грёбаный кефир, кожей да розоватыми кругами под глазами был скорее жутким, нежели расписным красавчиком. Тот же Вик куда смазливее. Чё за дела, парни? В нём засело нечто цепляющее. На ощупь как первый косяк — ничего серьёзного, максимум леденеет челюсть. Насрать, что дрянь по сути своей ядовитая и притягивает штуки потяжелее. Патрик повёл указательным пальцем от грушевидной лампы на потолке до зыбкой окантовки тени. — Марш, — рука лениво плюхнулась на кровать. — Беверли? Она же мелкая, — Вик вздёрнул бровь. Патрик громко цокнул, поворачивая голову к Криссу: — И чё? Два года не разница, и она горячая. Марш появилась в его жизни маленькой девочкой с двумя огненными косичками. Она зашла в их дом, держа вафельный стаканчик с шоколадным мороженым. Билл слизывал капли ванильного с точно такого же, а затем позвал её наверх, показать любимую игрушку — плюшевого зайца. Десятилетний Патрик сидел на кухне, намазывая себе тост с персиковым джемом. — Не боись, Хокстеттер, мы будем носить тебе сигареты в тюрьму. — Генри пододвинул к себе магнитофон на прикроватной тумбочке. Вынул диск с многозначительным «So Far, So Good… So What!» и вставил Blind Guardian, истосковавшихся в руках. — О, заткнитесь, вам там не холодно на вершине ваших «моральных устоев?» — Патрик изобразил в воздухе кавычки. Диск в магнитофоне откликнулся, заглушенный кнопкой громкости. Хокстеттер окликнул Питера: — Слышь, Горди, а ты бы кого трахнул? Горди заметно напрягся. Несмотря на его любовь рассказывать о том, как девушки с ним кончают по десять раз за ночь и «Да чё вы ржёте?! Сами сиськи только на картинках видели, ясно?» Он прекрасно понимал, что в реальности настоящая девушка, даже будучи мёртвой, ляжет с ним в кровать лишь под дулом пистолета. — Э-э, Вероника Гроген. По комнате разнёсся лающий смех. Вероника, или Вероника-монашка-Гроган, была из строгой религиозной семьи, которая совсем не вписывалась в детройтские реалии с перевесом бедного класса и мощным оборотом наркотиков. — Серьёзно? Эта святоша даже не знает, как называется штука у неё между ног, — Хокстеттер рассмеялся. — А ещё она пиздецки похожа на парня, — Крисс ткнул бутылкой в сторону Питера. — Да бросьте, она похожа на симпатичного парня, типа, знаете… типа Билла! Вик с Реджи повалились на кровать в судорогах, Генри зажал рот, стараясь приглушить смех. Патрик приподнялся на локтях. — Ты чё, сказал, что хочешь трахнуть моего брата? — он понизил голос, примеряя суровое выражение лица. Крисс, украдкой поглядевший на него, схватился за живот: — Хокстеттер, я-я у-умоляю п-п-прекрати… Патрик продолжал прожигать вытянутую физиономию Гордона. Питер засуетился, вращая головой из стороны в сторону, словно сурикат. — Я… Д-да я… Нет! Он слишком костлявый… То есть я не это хотел сказать… Патрик ощерился, хоть на ушах улыбку завязывай, упал обратно на кровать, подрагивая от смеха. — Твою мать, видел бы ты свою рожу-у-у, — Хокстеттер театрально смахнул слезинку. Интересно спал ли с Билли кто-нибудь? Сорвал раскрывшийся цветочек? Пат никогда не видел его обжимающимся по углам. Билл был мелким по всем параметрам, дёрганым и неловким, но, в отличие от большинства, в их школе — в городе — у него в башке скопился мозг, а не крысиное дерьмо. Найдутся любители умненьких мальчиков. А если он ещё и хорошенький? Билли на вид та ещё сладость. Худой, глазища во всю морду, губки бантиком, как у куклы. А со своими драными шмотками да растёкшейся тушью — Патрик замечает, как пальцы ведут по краю ремня, — мечта педофила. Его бы впору приковать к изголовью кровати, похлопывая пухлые щёчки: «Кто хороший мальчик? Высунь для папочки язычок, да-да, во-от так, умница». А когда мелкий смелеет, надевая свои сетчатые колготки, — хлороформ да на заднее сиденье «жука». — Всем заткнуться, малолетние извращенцы, не могу больше слушать ваши мерзкие голоса, — Бауэрс выжимает громкость до предела, зажмуриваясь, хрипловато подпевая «Damned for All Time». Вик ритмично барабанит по кровати, а Редж с Питером бросаются подпевать следом, адски фальшивя. Патрик закладывает руки за голову, прикрывая глаза, кровать отзывается постукиваниями. Под веками глупыш Билли подкрашивает губы маминой помадой.

***

Проходит ещё два дня, Билл спит в своей кровати. Рука страшно болит, спасает только крем с обезболивающим, который, как когда-то сказала бабушка, «всегда должен быть в доме с двумя детьми». Теперь уже с одним. Каникулы всё ближе, завала по предметам не предвидится — успевает сдать всё в срок, даже проклятую математику проклятому Веддеру. Осталось пережить ещё немного. Перетерпеть смотрящую волком Грету с ульем. За лето Патрику наскучит, будет время набраться сил до следующей осы. Перекантоваться за дверью с надписью «Никаких девчонок! Никаких парней!». Билл все два дня собирался сесть за доклад, почитать «Ариэль», продолжить книгу, но буквы скатывались вдоль страниц, словно комья снега. Ничего не лезет, как в живот, раздутый от переедания. Дневник единственный задерживается на тарелке, не летит в мусорное ведро. Билл продирается сквозь исчёрканные заросли страниц к старым записям. Отцовских времён. Выкорчевать бы, да рука не поднималась. Словно ядовитый плющ, обвивший дом, превратился в идеальное дизайнерское решение. Ну и красотища! Убийственная. В школе Беверли предлагала надеть платья, отправиться гулять от Ренессанс-центра до центральной площади Харт Плаза. Накраситься, как клоунам из безумного цирка, и пугать редких прохожих. Главное, если что, быстро бежать. «Давай, Билли, ну же! Ты же это любишь». На хрен всех, да здравствует свобода! Это любит Бев, не зря хочет выбраться отсюда после школы. В Лондон, Нью-Йорк, Токио? Где там интересно и поменьше пустырей? Билл любит наряжаться, даже под боком с опасностью окропить кровью асфальт. Зак бы не оценил. Он бы запретил с ней общаться. Порывался уже при жизни: «Твои друзья такие же, как ты, да? Такие же уродцы? Отвечай!» Да, пап, все сплошь педики, а Бев вообще переодетый парень. Девочка с большим сюрпризом. Билл прекрасно помнил неделю перед тринадцатилетием. Плюс-минус тот возраст, когда начинаешь хотеть выглядеть определённым образом, украсить себя. Или это только младшенький, как всегда, с проблемами? Вбил себе, что хочет платье. А здорового мужика и спиногрызов не желаете? Познакомился ведь с косметикой — брал у Беверли, после смерти Зака наконец купил свою, — ходил в рванье, таскал юбки Шерон на посиделки к Ричи. Но у него никогда не было платья. Бабская тряпка, какой же позор, скажи, Зак? В школу исключительно джинсы. Парни из класса, не половина, но треть, заклеймили педиковатым отбросом. Смелые подкидывали в шкафчик угрозы вперемешку с рисунками членов всех мастей. Пока Патрик с друзьями не подсобил. Платье хотелось чертовски сильно. Билл знал, что рано или поздно сможет выйти в нём в город. В конце концов, если чуть поднатужиться, он сойдёт за девчонку. Какие-то вопросы, молодые люди? Мы тут с миледи культурно проводим время. Ричи, Бен и Беверли оказались его подельниками. Вчетвером накопили денег на мечту — красное, с пышной юбкой выше колена, рукавами-фонариками. Чуть не рехнулся, подыскивая подходящий размер. Билл не выдержал, купил за неделю до дня рождения. Хотел встретить уже в нём. Пригласить всех друзей. Брата. Взрослым вход воспрещён. Патти, тебе нравится? Покружился бы, как балерина в музыкальной шкатулке. Вот так сказочка. Спустя несколько дней знакомый отца сказал, что видел, как Билли с друзьями покупали платье в небольшом магазинчике на Вудворд-авеню. «До чего очаровательный ребёнок, это ведь для Шерон? Зак, ты не говорил, что у неё скоро день рождения». Отец ворвался в комнату, едва Билл успел кинуть дневник под подушку. «Говори, где оно, Билл. Говори». Он откинул стенки шкафа, бросился выбрасывать одежду, выворачивать ящики наружу, швырнул один к кровати. Билл боялся, что угодит прямо в голову. «Говори, где оно! Или, я клянусь…слышишь, я клянусь…» Отец потянул одеяло, на руках заползали пухлые черви, он схватил за ногу, скинул на пол. Позже до Билла дойдёт нехилая боль от копчика к пояснице, но первые слёзы брызнули от страха, что отец разворошит его кровать, перевернёт её с грохотом на бок. Обнаружит дневник. Наверное, тогда бы Зак просто забил сына до смерти. «Хорошо, пап! Хорошо!» Взвизгнул, выставляя руки. Отцовские ноздри раздувались, словно у обезумевшего быка, мышцы подрагивали сквозь рубашку, кровью налилась толстая вена на шее. Он шумно дышал, пока Билл, ослабевший от страха, поднимал матрас. Под ним лежал непрозрачный — специально попросил — пакет. «Давай его сюда». Билл прижал пакет к груди, сжимаясь до крошечного размера. Слёзы уже капали с подбородка, а челюсть, челюсть дрожала до такой степени, что зубы выдавали дробь при попытке разговаривать. «Папа, пожалуйста… пожалуйста…» «Давай его сюда!» Рванули с силой, если бы не длинные рукава кофты, кожу бы обожгло. Билла отбросило в сторону, он бухнулся на кровать, прикусывая кончик языка. Отец вытряхнул платье под ноги. Оно растеклось пролитой краской по его ботинкам, выпачкало ладони, забралось в нос мерзкой вонью ацетона. Сеточка вен на белках налилась в цвет — похоти, ненависти, крови, — он с рыком бросился на Билла. Ткань вжалась в лицо, забилась в рот, за волосы схватились, выбивая свистящий вдох. « Ты думаешь, это смешно?! Думаешь, можешь носить это дерьмо в моём доме?! Смотри мне в глаза!» Отец сжал челюсть до тёмных отпечатков, смрадное дыхание заставляло слёзы и сопли пузыриться, мешая вздохнуть. Зак откинул его голову на кровать, подол платья хлестнул по щеке плетью. Жалил до розовых подтёков. Пока носок отцовского ботинка не угодил в большеберцовую кость. Но Билл закричал, по-настоящему — громко, отчаянно закричал, когда ткань затрещала. «Ты, блядь, не будешь ходить в этом в моём чёртовом доме! Мой сын не будет грёбаным педиком!» Платье вскрикивало, швы расходились со скрежетом, лоскуты летели на пол. Билл кричал, умолял остановиться. Кричал-кричал-кричал. Звук фонил от стен, в ушах стоял собственный срывающийся голос. Отец не отступал до тех пор, пока предплечья не заломило и пот не склеил волосы, упавшие на лоб. Он вышел, швырнув остатки платья на пол. Дверь хлопнула, всколыхнув рисунки на стенах. Лоскуты ткани легли на ладони, словно жертвы беспорядков 1967 года. Только в этот раз никто домой не вернулся, даже хвалёная армия не справилась. Лишь трупы тянулись от бедных районов до канадской границы. Билл перебирал их обрывки, старался сложить кусочки, как пазл, нитки вылезали навстречу. Он сжал их в кулаке, зарылся лицом и заплакал. Щёки покраснели, плечи содрогались мелкой рябью. Залпы рыданий обрывались на сиплый звук, когда в лёгких не хватает воздуха. Патрик зашёл к нему бесшумно, дверные петли помалкивали. Подсел рядышком у растерзанной ткани, окликнул тихо-тихо: «Билли». Прежде чем погладить распушённый, как пёрышки воробья, затылок. «Билли». Мог только мычать, выхаркивая звуки. «Он… Он… Он». Пат вернулся домой, когда отец уже закрылся в спальне, а крик Билла разрезал тишину плача Шерон, въевшуюся в обивку дивана. «Т-ш-ш, дыши. Просто дыши, во-от так, умница». У мелкого опухло лицо, будто искусанное пчёлами. Патрик аккуратно притянул брата, конвульсивно сжимающего прозрачный лоскут. Приложил к своему плечу, поглаживая по взмокшим волосам и спине. Билл продолжал мычать, прерываясь на: «Он… Он… Он». Патрик только гладил одеревеневшие мышцы под кофтой, приговаривая: «Тише, Билли, тише. Дыши. Просто дыши. Ты справишься». Когда ноги затекли, Пат сел, опираясь спиной на стену, рядом со шкафом. Стопа стала препятствием для открытия двери. Билли он усадил на себя, прикладывая к груди. Малой разжал руки, когда ровный и громкий стук, заполнил голову, вытолкнул Зака, треск. Всех. Билли осел на Патрика, подобно брошенной после спектакля марионетке. «Эй, хочешь, я попрошу у своей подружки капроновые колготки и, скажем, блядский топик. Ты у своей Марш тоже возьми чего-нибудь поприкольнее. Устроим старому гондону шоу». И они устраивают. За двое суток до заветного дня рождения. Выходят на кухню, горделиво, помпезно, настоящие звёзды красной дорожки. Патрик светит жирным слоем голубых теней, мушкой Мэрилин Монро. Его губы — красные подушки, больше на два размера. Чуть за контурок залез, подумаешь. Прозрачный топ, клипса в пупке, сливовая мини-юбка, на ней три ряда шипованных ремней, колготки обжились длинными стрелками. Розовый парик, аки вишенка на торте. Патрик притаскивает на плече магнитофон, кнопки щёлкают, словно скорлупки орехов. «Папуля, поздоровайся с этой задницей!» Он крутил бёдрами под стать матёрой стрептизёрше, не хватало ста долларов за тесёмкой стрингов. Зак с Шерон сидели неподвижно. У обоих, кажется, волосы встали дыбом, когда Билли выскочил из-за угла, проскользив по полу на тонких шпильках (Бев стащила для него у тёти). Он изящно вытянул руки — полюбуйтесь мной, — громоздкие браслеты звенели, перекатываясь, обилие перстней на пальцах еле держалось, зато блестели чистым золотом. Атласная сорочка, укороченная швейными булавками, открывала подвязки для розовых чулок. Помада смазалась на подбородке, а губы, огромные и чёрные, расплывались в улыбке. Под фальшивыми ресницами стреляли крохотные искорки. Билли взмахнул головой, придерживая белый парик. «Леди и джентльмены, шоу начинается!» В тот день они пели и танцевали, перекрикивая «Time Warp» на припеве. Прыжок влево, шаг вправо. Руки на бёдра, соединить колени, качнуть бёдрами. That really drives you insane Let’s do the time-warp again Патрик закружил Билла по комнате, отправил прямиком к столу. Мелкий хрястнул ладонями, выкрикивая, отцу: «Ты не можешь увидеть меня!» — прямо в лицо. Затем развернулся, вскидывая руки к потолку, и прилёг лопатками на стол. Туфля слетела, устремляясь в другой конец комнаты, Билли отшвырнул вторую, вскакивая. Кружился, словно звенящее торнадо, скалил зубы, прыгнул Патрику в руки, обвивая за талию. Они врезались в стену, едва не свалив магнитофон с комода. Пат скинул несколько журналов, Билл умильно прижал к груди с моделями автомобилей. Отшвырнул с выкриком «Давай снова повернём время вспять!». Прыжок влево, шаг вправо. Руки на бёдра, соединить колени, качнуть бёдрами. Let's do the time-warp again Let's do the time-warp again Крутанулись вокруг своей оси, откинули парики к ножкам кухонного стола. Поклонились, как и следует настоящим артистам. Зрители сожрали свои языки. Занавес закрылся, укрывая Билла и Патрика, стоящих спина к спине. В закулисье им ничего не сделали. Зак порычал на Шерон, слёг в спячку на месяц. Общался кратко, по делу, словно Щелкунчик, размыкающий челюсти лишь для особой, единственной надобности. На младшего сына не смотрел, даже нечаянно. Если сталкивался с пытливым взглядом старшего отродья, то быстро ретировался. Патрик никогда не опускал голову первым. В мемуарах сказали бы, что это лучший месяц в жизни Уильяма Хокстеттера — чудика и извращенца. Ощущать, что для отца тебя больше нет. Что ты перешёл рубикон семейного позора. Разве не прекрасно? Если тебя нет, то ты можешь делать, что захочешь. «Ты не можешь меня увидеть. Нет-нет, совсем не можешь».

***

Телевизор сухо перекатывал вечерние новости: авария в центре Лас-Вегаса, количество жертв неизвестно, премьера голливудского блокбастера, новая разработка лекарства от рака. Шерон сидела, облучённая синими линиями. Билл доставал кружку под бубнёж электрического чайника со сломанной крышкой — надо закрывать пластиковой бутылкой, чтоб держалась. Патрик зашёл на кухню, скрипя пятками. Черепашка-ниндзя с его футболки угрожала двумя саями. На рукавах халата собрались катышки, коралловые и винные полоски выцвели от стирок, превратившись в бурое месиво. Пат говорил, что любит этот халат, ведь в нём чувствует себя «крёстным отцом». — У нас опять скисло молоко. Дверцу холодильника придавливает ладонью. Разболталась ещё шесть месяцев назад. Пачка молока раздулась, словно покойник, того гляди лопнет. Патрик морщится, раскрывая уголки, раковина булькает, принимая комковатое содержимое. Трубы гулко урчат. Деревенский домик на картоне сминается в гармошку, перед тем как отправиться в мусорный мешок. Билл наблюдает, как чайный пакетик пускает чернила в кипяток. Ноготь цепляется за выбившуюся нитку на рукаве. Дёргает заусенец, когда подбородок ложится на плечо. — А мне сделаешь? От Патрика тянет женскими духами. А раны на руках всё ещё кровоточат. Вот если б, как в детстве, зарыдать с криком «Он меня обидел!», рвануть к маме, чтоб успокоила. Или попыталась хотя бы, пока не подоспела отцовская делегация: «Мальчики не плачут, сын». Билл ведёт плечом. — Сам давай. Патрик хмыкает, отстраняясь. Младший отходит за спину, к шкафчикам, греется о кружку. Зыркает исподлобья, а нижняя губа предательски дрожит. Хочется зло сюрпнуть чаем, ударить донышко о стол: «Почему ты со мной не играешь, Патти?» Пожалуйста, возьми меня на руки. Я сделаю всё, что захочешь. В детстве проще. Крутиться под ногами, обниматься, целовать. Никакого подтекста, невинное проявление братских чувств. Малышня же, потом поймёт, что руки надо держать при себе. У кипятка или под лезвиями. Ведь главное, чтоб не трогал чужого. Родного. Вода проталкивается вниз по горлу. Патрик насыпает в кружку сахар, постукивая чайной ложкой по бортикам. Билл мог обнять со спины, обвить руками живот, так и застыть. Слушать поскрёбывание ложки по дну, как чайник возвращается на платформу, как размеренно шумит дыхание. Будто волны набегают на берег. Патрик придавливает его коленями, нависает сверху, их отделяет кружка, зажатая у Билла в руках. Взгляд фокусируется на линии подбородка. Выпуск новостей подходит к концу. — Извините, сэр, но вы встали у меня на пути. Патрик дотягивается до дверцы. Пачка чипсов шелестит и похрустывает. Билл языком давит на ряд зубов, пока накативший жар не сгинет от напряжения. Воздух забирается в лёгкие, кружка разогревает местечко посередине груди. Пат улыбается косо, предлагая начатую пачку. От неё пахнет сыром и специями. Билл валяет ответ от щеки к щеке, как примирительную конфету, когда старший брат оторвал ногу его плюшевому зайцу. Случайно, конечно. Просто хотел поиграть. Мелкий выуживает, где побольше приправы, уголки губ тянутся вверх, и в зрачке блестит крошечный блик. Биллу хочется поймать мысли брата за хвост. У Патрика в черепной коробке целый мир, обвитый джунглями, чудесатого вида зверьём. Планеты, галактики и чёрные дыры. У Билла попроще — его вытесняют. Тембр, движения, силуэт. Давит-давит-давит. Потрошит усталость, выталкивает любовь к друзьям. Даже поэзия Плат засвечивается и сгорает. — А вы, сэр, должны оставить мне половину от упаковки. — А может, вам ещё и отсосать? Пат забирает пачку к себе, а Билл усмехается, слизывая приправу кончиком языка. Шерон засыпает на подлокотнике дивана, поджав ноги. Билл надкусывает чипсу, потягиваясь к пачке. Патрик подставляет её под руку. — В следующий раз ты точно сделаешь мне чай. — Ага, посмотрим. Билли запихивает в рот несколько чипсов, различая сквозь хруст шипение телевизора и прозрачный след улыбки у Патрика на лице.