***
Ричи переклеивает дужки очков, лента липнет к сальным подушечкам пальцев, Бен дописывает домашку по биологии, а Беверли говорит, что хочет начать изучение французского, даже нашла подходящие самоучители в книжной лавке недалеко от дома. «Кто знает, вдруг поеду во Францию? Заберусь в чей-нибудь чемодан». Билл сидит на полу, опираясь Тозиеру на плечо. Каникулы протаптывают дорожку, часы на стене тикают в такт июньским шагам. Такие же раздражающие, как цокот каблучков Греты, целующей Патрика прямо посреди школьного коридора. Билла тянет блевать. Сковырнуть влажные корки с ран, расчёсывать, пока кровь не выкрасит ноготь. Девушки Патрика из школы всё усугубляют. Постоянно мельтешат, будто огоньки перед приступом мигрени. Легче притвориться, что ничего не происходит, когда они существуют больше гипотетически, чем реально. Как всевозможные опухоли — Билл прекрасно знал про их существование, но не был вынужден встречаться с ними каждый божий день. Дома и то лучше, в «семейное гнёздышко» Пат приводил минут на десять, заскочить за припрятанной пачкой сигарет. Днём эти очаровательные, красивые до вырванного заусенца девушки улыбались, исчезая за входной дверью. Ночью сбегали через окно. Беги, крошка, беги! Облезшие обои убивают либидо. Девушки — ниже, полнее, выше, блондинки, брюнетки, скуластые и круглолицые. С тех пор, как старшему из братьев исполнилось двенадцать. А парни? У Билла теория, что Патрику нравятся мальчики. В том числе. Он замечал парней, обивающихся рядышком, — друзья друзей, знакомые знакомых. Замечал, как они смотрели на него. Ничем не отличаясь от девчонок. При виде брата у Билла по венам разливалось электричество — весь Детройт напитает. А этих детишек хватит максимум на гирлянду. Между рёбер гулко заурчало. Кин уходит в другой конец школы. Есть надежда, что она поскользнётся, вывихнет ногу, сломает шею. Нехер носить каблучища-ходули. Или, может, она вывалится в окно? Украсит школьную клумбу, хуже не сделает, всё без того колотое, битое. Заодно пусть заберёт всех будущих с прошлыми. Пат здоровается с Питером Гордоном, вернее, Питер с ним. Билл вжимается в Ричино плечо под «Ты чего?», хочет испариться. Патрик проходит мимо, салютуя малышне двумя пальцами.***
Он закурил первую, вторую, третью, шестую. Проводил Рыгало с Криссом. В женском туалете для малолеток тишь да гладь, хоть диван из дома переноси, следом подключай кабельное. С-к-у-к-а И ожог возле большого пальца больше не свежий, даже шипеть не тянет, когда касаешься. Расковырять? За милую душу. Отодрать гнойную корку, когда шум начнёт бить в темечко молотком. Зудеть сильнее нужды пухнуть над учебниками весь следующий год. Если на вручении аттестатов придётся выслушивать, что теперь им, малолетним преступникам, открыта дорога в большое плавание, то Патрик воткнёт вилку себе в лицо, прямо на глазах у всех родителей. Вот так умора, крики уже сладко скользят вдоль ушной раковины. Патрик встряхивает пачку — три штуки. Всю заначку выкурил, а в кармане уже позвякивает. Пора бы рыскать в поисках работы или дурачков, неловко трясущих честно заработанными. Все с пелёнок знают: если работа не прёт, чаще из охоты развлечься, путь лежит на Вудворд-авеню. Гуща — неловкий «пшик» для какого-нибудь Вегаса — людей, работающие магазины, иллюзия жизни города. Множество неосторожных зевак, у кого кошелёк соблазнительно сидит в заднем кармане, у кого рюкзак расстёгивается без труда, кто на скамейку подсядет с раскрытой сумкой. Бери не хочу, как на распродаже. Главное, помни два правила, шопоголик: ежедневно не появляться в одних и тех же местах — копы в центре прогуливаются чаще, чем на окраинах. И, беря с собой подмогу, делись, чтоб не портить партнёрские отношения. С друзьями ведь хлопот не оберёшься, лучше не расстраивать, особенно тех, кто болтает без умолку. С таблетками так же. Делись или убирайся. Они не завсегдатаи веселья, но с появлением Кин захаживают, находят драгоценное время. Грета знает, где дядя хранит ключи от аптечных запасов, у него и дома заначка припрятана, а он «подумать не может» на любимую племянницу. Это всё ушлые наркоманы, боже, куда же катится этот город?! Туда же, куда укатились здешние трамваи. Патрик поддевает ногтем корочку по окантовке ожога. В животе подрагивает, как от слюнявого минета. Кровь выступает тремя крохотными капельками. Билли бы побледнел пуще обычного, увидев, как кончик языка собирает их быстрым прикосновением. Забавный младший братишка. Хорошенький до ужаса. После смерти их ублюдочного отца расцвёл, подобно розам доисторической соседки — серьёзно, эта бабка застала Чингисхана в его золотые годы. Жаль, что перед каждой зимой розы превращались в труху. В детстве Патрик в разгар мая пробирался через забор, разбивая колючие кусты палкой, лепестки опадали на землю до того, как его успевали поймать. Сейчас садик старушенции пуст — никакой тебе лейки у клумбы, никаких поспевших бутонов, никаких сорняков. Хозяйку тоже за ставнями не видать. Славно, в районе одной розы хватит. За ней глаз да глаз, беречь, прятать на зиму в перчатках. Приглядывать из эгоистичного любопытства: «Что там? Никто не позарился?» Патрик посматривал, чтоб не обижали. Ломать у него самого отлично получалось.***
Вечером слышно, как дом медленно просаживается, врастает в землю. Шерон на работе. Патрик с друзьями поехали оторваться в клуб. Попытать удачу с фальшивыми удостоверениями личности. Билл мечется от книги до сборника стихов, буквы прыгают, перекидывая цветастые шары на детских батутах. Билли придавливает их весом страниц. Сворачивается, кровать узкая, двое поместятся впритирку. Одному ничком под одеялом зябко. Кофта, теряющая нитки по всему дому, не спасает. Ладони, обхватывающие лопатки, могли бы. Под зеленоватым цветом всё становится лучше. Как в детстве, когда двое мальчишек шлёпали грязными ступнями по лестнице — изгваздались, как поросята, бегая по рыхлым островкам травы, — залетали наверх, снося всё на своём пути. Билли натирал ноги мылом, присев в ванной на корточки, а Патрик закидывал пятку в раковину, подпирая кран большим пальцем. Билл озирается воровато, подобно голодному сироте, рыскающему в поисках хлеба. Удостоверяется, что подкроватные монстры смолчат, сохранят его грязный секрет. Плакаты глядят укоризненно, уходи, мол, к своим. Тут без тебя полно забытых вещей. Рассохшееся дерево пощёлкивает, Билл здоровается с пустой пепельницей на комоде. На стуле, рядом с настольным бардаком, футболка. Широкая, белая, с рукой, неловко держащей пистолет, обрамлённой «I Blame Society». Билл хватает, комкает её, трётся щекой. Футболка пахнет отцовским одеколоном, выветрившимся дезодорантом, сигаретами, ночной улицей. Под языком остаётся влажное пятнышко. На вкус горьковато, вяжет рот, Билл прикусывает ворот передними зубами. Пихает ткань поглубже, к корню языка, но тут же дёргает обратно. Вдруг не высохнет? Он откидывает свою кофту рядом с кроватью. Футболка остывшая, задевает тонкие плёночки ран. Пластилиновая семейка над изголовьем смотрит неодобрительно. Простыня шуршит под спиной, одеяло, как всегда, скинуто. Если присмотреться, то подушка сохранила очертания головы, на простыне след оставили плечи. Билл задирает футболку повыше, чтобы не испачкать. Никаких следов, помни, главное — никаких следов. Снимая трусы, стопорится выше колена, а затем сдёргивает. Чего же ты, мелкий? Тебе не впервой. Сегодня Патрика не будет долго — кто же рано возвращается с вечеринок? Сегодня можно прямо здесь, на его кровати. В его одежде, с его запахом. Шрамы припекает, они отзываются змеиным шипением, стоит Биллу опереться на локти. Он разводит ноги напротив двери. Кожа на коленях натягивается, пропускает розоватые венки. Билли оглаживает живот, ляжки, поддразнивает подушечками пальцев соски. Немного потереть и оттянуть правый, обычная практика. Фантазия подкидывает то, как Патрик ведёт костяшками по внутренней стороне его бедра, кольца холодят кожу. Он давит под колени, раздвигая худые ноги шире. Разглядывая всю красоту. — Делай со мной всё, что захочешь… Всё. Я твой, весь твой. Слюна пенится, подобно гребешкам волны, ниточка стекает на подбородок. Пальцы крепко обхватывают член, с нажимом стекая вниз. Бёдра рисуют круг, ногти скребут вдоль живота, полоски протягиваются до груди. Билли мычит, смачивая губы: — Патри-ик, Па-ат, пожалуйста… Вставь, чёрт, в-вставь. Просто-просто, пожалуйста, сделай это. Сделай. Билл мог почувствовать, как нутро медленно раскрывается навстречу, мышцы голодно сокращаются, хотят втянуть глубже. Ладони фиксируют, впиваясь в бока. Попался, глупышка. Жар опаляет позвоночник, секунда — и впитается в простынь. Он заставляет стонать, надувая губы, под стать мелкой шлюшке с надламывающимся голоском. Которой просто хочется, чтоб отодрали, пока она не забудет собственное имя. Сзади и спереди. Билл бы брал его член послушно, раскрывая глотку, отклячив задницу, чтоб Патрик видел, как ему нравится. Чтоб не вздохнуть, пока волосы наматывают на кулак. Рука стискивается вокруг члена, проезжается вверх и вниз, массирует пониже головки, выдавливая секрет. Билл облизывает кончики пальцев, когда зрачки разрастаются в лунные диски. Тянется к дырке, проезжается и надавливает. Слюна плохо скользит, но он вновь потирает по кругу до жжения. Так легче. Легче представить, как Патрик втрахивает его в кровать. — Патти, у-умоляю… Я умоляю, к-кончи в меня… С размягчённым «ч». Футболка на зубах скрипит, в нос бьёт тяжёлый запах одеколона. Я обвиняю общество. По коже бегут горячие мурашки, широкие ладони сминают бока, Билли чувствует, чувствует, как плотно Патти прижимает его. — Д-да… Не, не останавливайся… Билли вскидывает голову, как сделал бы, чтобы взглянуть ему в глаза, перед тем как кончит. Патрик стоял в дверях. Прямо между разведённых ног. В голове больно отозвалось, как когда падаешь с велосипеда на бордюр, со всего размаха. Череп расходится с громогласным «хрясь». Доигрался, маленький сукин сын? Папочка был прав насчёт тебя. Пат хмыкает себе под нос, будто застукал младшенького за игрой на гитаре. Дверь щёлкает. Трещины расходятся так же ладно, как Билловы колени. Патрик видит. Видит, чёрт возьми, его вставший член и свою задранную футболку. Кровяные росчерки? Надо было остаться в кофте. Билл не шевелится. Нижняя челюсть дважды подрагивает, мышцы под коленями дёргаются. Мурашки, не горячие, а стылые, как окно в том чёртовом туалете, проступают. Словно сыпь. — Пат-трик, я-я… Хотел, чтобы ты меня трахнул. — Почему ты остановился? У Билла к горлу подступает тошнота. Ещё чуть-чуть — вывернется наружу. Патрика это мало волнует, он подбирается достаточно близко, чтобы рассмотреть разросшиеся зрачки. — Продолжай, — отводит член в сторону за самый кончик. Брезгует? Играет. Билли попискивает, словно застрявший под капотом машины котёнок. Патрик щёлкает ногтем. Нервы лопаются с хлопком жевательной резинки. Билл мелко дрожит, машинально вскидывая бёдра. Два пальца упираются под подбородок — не хватает, но не сорвёшься, — притягивают к себе. Билли всхлипывает, в уголке правого глаза скапливается слеза. — Чёрт, ты течёшь, почти как девочка, хлюпанье через дверь слышно. Билл ловит открытым ртом, щёки покрывают пятна румянца. — Хотел тереться о мою кровать, как течная сука? Спустил бы прямо на мою подушку, да? Если бы мог. Взбил её, стиснул коленями и тёрся, пока не потемнеет вокруг. — Про-о… — Тш-ш. Ты такой хорошенький. Шёпот касается губ, как ложка с едой, когда дразнят — потянись и съешь другой. — Давай, трогай себя. Хорошая дрочка всегда кстати. Водянистые разводы цветут от края кровати. В них тонут постеры, выстиранная зелень, разбросанные вещи, выпуклые шрамы. Слеза скатывается по щеке до линии челюсти. Ладонь послушно накрывает головку. — Хочешь, чтобы моя рука тебя обхватила? Поласкала бы ме-е-е-едленно. Пока ты приподнимаешь задницу, шепча мне в рот, как тебе нравится. Билл боится, что Патрик отбросит его, ударит по щеке. Мелкого поганого извращенца. С головки стекает крупная капля смазки, Билл смахивает нервными пальцами. Потирает, размазывает. Сердце гудит в ушах, груди, ногах. Череп тяжелеет настолько, что вот-вот сломает шею. Хрясь. Патрик здесь. Здесь. Настоящий. Живой. Не отбрасывает, чуть давит ногтями, чтоб младшенький задрал подбородок повыше. Мажет уголок губы тихим «Хорошо, умница». Билли мычит, поясницу простреливает, словно от резкого удара. В кулаке мокро чавкает, Патрик поощрительно кивает на его виляющие бёдра. Гордится? «Патти, ты меня любишь?» — Посмотри на себя. Члены, наверное, так же обкатываешь. На моём поскачешь? Весь возьмёшь, как хороший мальчик? Мелкий расхлябанно кивает, закусывает кусочек кожи на нижней губе. Чернота крадёт голубизну радужек, никогда теперь не отдаст. Горло измождённо сипит, его стенки сохнут, вся влага скопилась ниже пупка. Билл проталкивает член в тугое кольцо, выскальзывает, бёдра запинаются, опадая и поднимаясь. В паху колет сотнями иголок. Несколько секунд — проткнут насквозь. — Какой же ты хорошенький, такой славный, твою ж… — Подушечка большого пальца поглаживает. Дразнит ручного зверька. Кончик языка пробует подцепить, узнать, каков на вкус. Затянуть в рот, как долгожданную конфету. Патрик щёлкает по носу. — Это хочешь, да? Так смотришь… Протягивает три фаланги с певучим «а-аа-ам». Билли утаскивает за обе щеки, совсем оголодал за столько-то лет. Нанизывается до самых костяшек, давится, когда кончики ногтей задевают верхний язычок. Но не выплёвывает. «Патти, ты меня любишь? Любишь?» Поощряет восхищённым взглядом. Изнутри скручивает в тугой комок. Билли обсасывает с мокрым причмокиванием, в горле першит, и слюна пузырится в уголке рта. Кисть немеет от кончиков, холод грабастает предплечье. Мышцы сводит, Билл кашляет сквозь сжавшуюся глотку. — Давай, спусти прямо себе на живот. Обласкивает, течёт вниз по шее, как мёд. Патрик не касается, только подушечками массирует узор на языке. Стоит идеально, чтобы притиснуться ширинкой к заднице. — Хороший мальчик. Давай. Глухой вскрик теряется в бульканье слюны. Билл рывком поддаётся назад. Выскользнувшие пальцы больно царапают нёбо. Вдоль стен разрастаются чернильные пятна, словно он попал в логово осьминога. Не выкарабкаешься. Билли зависает над простынёй, падает, комкает, почти не чувствуя на ощупь. Мелкий загнанно хрипит — неудавшийся утопленник. Взмокшие ресницы слипаются, на животе с потом белёсые разводы. У Патрика по костяшкам тягуче стекают набухшие капли слюны. Он улыбается, постукивая Билли по острой коленке. — Но спишь ты сегодня в своей кровати.