Верёвка

«Как-нибудь» случилось через две с половиной недели. В преддверии годовщины смерти отца. Утром Шерон, наматывая куцую прядь на палец, разговаривала с дедулей Джо — отцом Зака, стариком с впавшими глазами и жёлтыми табачными пятнами вокруг щербатого хайла. Он, когда возраст ещё не прижал к земле, любил в шутку шлёпать невестку по стройным ягодицам: «Я такую бабу бы от себя ни на милю не выпускал. Сидела бы у меня дома, с детишками возилась». Шерон натягивала добродушную улыбочку, сжимая подол до ломоты. С каждым приходом дедули Джо юбки становились всё бесформеннее. Билл выходил к нему, предварительно втерев мыло в ресницы, чтоб ни одного комочка туши не осталось, дедушка без того проел Заку всю плешь за то, почему внук разгуливает с «петушиным хохолком» на башке. «Попробуй только нос высунуть с этой грязью на роже, я тебе это дерьмо в пасть затолкаю, клянусь. Клянусь, слышишь?» Покосые плиты асфальта, выбивающиеся к солнцу сорняки, дорога к American Auto Recycle серая, заборы прикрывают гаражи, как девичью наготу, — плотно, чтоб не зарились. Билл свою готов отдать в добрые руки, содрать с костей, накормить досыта. Жаль, шкура порченая. Такую клеймят бракованной. Хер ведь знает, что в раны успело заползти, какая-нить чёрная хворь, откусишь — выхаркнешь кишки. Благо у Патрика крепкий желудок. Член ещё крепче, когда мелкий заходится своим «да-аа-а, пжлст-а-а е-щё…». От языка, ворочавшегося в дырке, всегда вопил, что приходилось запихивать его же трусы промеж зубов на манер кляпа, предварительно растерев подсохшую смазку о высунутый язык. — А нам не накостыляют? — Она сейчас не работает, и там нет охраны, не ссы. Главные ворота сковывала отсыревшая бляха замка, где металл прохудился, отсвечивали горы с развороченными кузовами, выбитыми фарами да погнутыми дворниками. Они моргнули на Билла, перед тем как мальчишка скрылся за поворотом, Патрик забарабанил костяшками по забору — хотел растормошить всех призраков с крысами. Призраков крыс? — Милые малыши, вперёд. — Он мотнул головой, свет из рваного окна в заборе вспорхнул вдоль скулы. По местам, где Билли целовал, куда нашёптывал «Патрик-Патрик-Патрик» вперемешку с предоргазменным бредом. — Если меня съест монстр, я убью тебя, — опустился на четвереньки, громоздкие фонари высвечивали островки пыли, задевая ржавые дверцы некогда свирепого Ram Air — вытянутая морда, фары в прищуре, словно у героя вестерна, двигатель 366 лошадиных сил, неспроста обыграл Mustang на заезде в конце 1960-х. Когда в коленку ткнулся острый ошмёток шифера, мелкий пожалел, что натянул капроновые колготки. У него же свидание как-никак, надо выглядеть крышесносно, но чтоб не подумал, что ты для него расстарался, — закон победителей. Марш сказала, зарубить себе на носу, когда Билл признался, что ему по душе глупые мальчишки типа Ричи, нежели разумные девчонки типа Бев. Он наполовину пролез на территорию свалки, как за ягодицу больно ущипнули. Билл ойкнул, дёрнувшись назад, махнул носком кеда Патрику в бок: — Отстань ты. — Перебрался, шоркнув по мелкой каменной стружке. Кисло фыркнул сквозь зубы, заваливаясь набок. Сзади послышались гаденькие смешки, но кед до них уже не дотягивался. — А как же твоё вчерашнее «Ох, Патти, отшлёпай меня»? — он закатил глаза, изображая экстаз, возможный, только если ты неожиданно выиграл миллион долларов. — Я такого не говорил! — Билл возмущённо вскочил с земли, отряхивая кофту, подрабатывающую платьем по особым случаям. Как сегодня, например. — Но подумал! Подумал, что хочет очутиться у Патрика поперёк колен, задницей кверху. Чтоб отхлестали как следует, до срывающегося голоса и красных отпечатков ладоней. Вот тебе первая татуировка, салага. Пат прополз следом, пошипев на ощетинившиеся осколки. Прикрыл дыру в заборе с внешней стороны, тёмная дорога проводила подслеповатым взглядом. — Пойдём, — потянул вглубь лабиринта из покорёженных телец инопланетного Aston Martin Lagonda 1976 со своими бесконечными углами, интересно, допотопные примочки из него уже выскоблили или разрешили оставить? Сине-белый коренастый Capri лежал рядышком на брюхе. Увидь его, баварцы схватились бы за животы, надменно гогоча. Ладошка Билла размером с кошачью лапу крепко сжалась. По бокам громоздились колёса, сточенная резина, обглоданные бамперы, выдранные-выбитые фары, кузовы со следами долбёжки то ли аварии, то ли жестокого обращения свалочными кранами, то ли града, колотящего раз в две зимы. — Смотри, какой пупсик 1950 года, ну и потрепала его жизнь, — Патрик шкодливо зыркнул на разинутый зев Muntz Jet. Правая глазница у него пустая, из левой на проводе висит глазное яблоко, салон разобран, будто все внутренности слизала корова. — Muntz — машина бизнесменов, звёзд, богачей, шлюх богачей и прочих засранцев. Каждый экземпляр делался под заказ и отличался друг от друга настолько, что даже моторы могли быть разными. Всего машин было собрано триста девяносто четыре штуки. — Костяшки проехались по мятой дверной раме, — Кто бы мог подумать? Не так давно «пупсик» катался по улицам, заставляя поперхнуться слюнями всех автодрочеров, а теперь лежит здесь под гнётом обрюзгших собратьев. — Ты хочешь очаровать меня автомобильными познаниями, заманить в какой-то тёмный угол и обокрасть? — Биллу подмигнули вывалившиеся наружу потроха красной узколобой Lamborghini Countach — бывшей любимице авторынка. — Максимум, что я могу у тебя украсть, — это девственность. Они повернули направо, проход сузился, запах ржавчины прижался к щеке сухой пастью, как умирающая дворняга. Билл покачал головой: — Ещё душу. Сердце давным-давно безвозвратно потеряно. Билл обнял за локоть, протискиваясь меж столбов шин. — Ты такой романтичный, тебе никто не говорил? — Мелкий прилип к руке, точь-в-точь как делал, засыпая со старшим братом в одной кровати. Сейчас, правда, оттягивал весом — дитя дитём, повис, как мелочь, не желающая отпускать отца на работу. «Ну, пааааап, останься и поиграй со мной. В салки давай, чур, ты водишь!» Желтоватые лампы светились, словно фитиль в конце лабиринта, Билли шагнул вперёд, не выпуская из тёплой хватки. — Вау. Синие, зелёные, розовые, чёрные, оранжевые кузова рассыпались бликами барахлившего светофора, железные лица и сорванные номера по численности растянулись в размер футбольного стадиона, стояли один за другим до самого горизонта. — Охрененно, правда? Машинное кладбище, веночков пластиковых не хватает. У Билли сперло дыхание. Здесь тачек заполнить все пятидесятые, да так, что даже у мэра распухнет гараж от несварения. — Смотри, какая огненная штучка, — Пат похлопал капот Chevrolet Camaro, как шлёпнул бы мясистый зад бразильянки, коричневая пыль взвилась, оседая на стекло. — В начале 1982 года Chevrolet выпустила новенькую Camaro. Меньше, легче, комфортабельнее предшественницы, а в конце эта детка вообще стала самым мощным и быстрым Camaro до, э-э-э, 1985 года вроде. Патрик обогнул её, поразглядывав отвисшую табличку со стёртым номером. Побрёл к среднему ряду, опёрся о дверцу респектабельного Cadillac Eldorado, потерявшего половину, если не больше, запчастей. — Это, Билли, автомобиль больших дяденек, политиков там, адвокатов, насчёт мафиозников не уверен, но не исключаю. А знаешь, что самое прикольное? Cadillac, выпустивший его, — это подразделение GM. — Жесть, без них тут даже кошка не разродится, — Билл попружинил носком спущенное колесо. — А это самая желанная классика США Bel Air 1957 года, 4,3-литровый двигатель, ну был, сейчас его уже стопроцентно перепродали. — Пат заскочил на выцветший капот. Развёл руки, мол, «ни в чём себе не отказывай». — Выбирай, в какую хочешь забраться. Билл опёрся ладонями в его колени, лукаво прикусывая нижнюю губу, будто придумал шалость, за которую могут закрыть дома на все летние каникулы. — Наперегонки, где остановимся — там и выберем, — шлёпнул по коленям с криком «Не догонишь!». Ветер стегнул по носу, растрепал волосы, будто пушистый куст спелой малины, мимо мелькали двери, кресла с выступающей наружу обивкой, потускневшие зеркала заднего вида. Ноги несли вглубь, проворно перепрыгивая обломки железа с осколками стекла. Билл подумал, что это, наверное, единственный раз, когда ему удастся побегать по кладбищу. В груди колотилось, вот-вот выпрыгнет, отзвук собственного дыхания заполонил голову, под ложечкой незаметно засосало. Из Билла выбили скомканный стон, сгребая поперёк живота, кеды взмыли в воздух, пятна машин вытянулись в разноцветные лучи, пронзающие сетчатку. — Попался, шустрый кролик. — Патрик чуть подбросил наверх, словно примерял, сколько весит кроличья тушка. Билл замотал ногами, звонко смеясь. — Нечестно-нечестно! Ты меня подрезал! — взвизгнул последний раз, перед тем как его рывком опустили на землю. Пошатнулся, впечатывая расслабленный кулак в чужое плечо. — Жухало. — У тебя просто ножки маленькие. Один мой шаг — два твоих. — Пат увернулся от тычков, пущенных ему под рёбра. Билл прочесал пятками две кривые полоски, критично оглядывая машины. — М-м-м, вот эту. Изумрудный, шрамированный, словно драконьими когтями, Dodge Charger 1966 года стоял повёрнутый правым боком — заводи и езжай к чёртовой матери. Дверь скрипуче пробубнила, поддавшись на уговоры с четвёртого раза, как упрямая родительница. «Ну, мам! Ну как это не пустишь? Там же все наши будут. Да не буду я пить, обещаю». Билли упирается макушкой в дверь пассажирского сиденья — внутри ни следа от когтей, большинство запчастей на месте, благородный оливковый салон сохранил форму, на дверях и потолке разве что краска потемнела, уступив место скопившейся влаге из осенних дождей. Мелкий одну ногу спускает на пол, вторую подгибает на сиденье. Мурашки бегут острые, Патрик чувствует, дотрагиваясь языком до соска. Щекочет, надавливает, чтоб брови у мелкого трогательно выгнулись домиком. Втягивает. Урчит, когда Билл ёрзает, чтобы потереться сквозь джинсы. Пат цепко поглаживает его член, капрон скрипит под натиском. — Па-ат-трик, мне так хочется… Так хочется… Жаром по ушной раковине, сжимая ладонь тонкими ляжками. Между них тепло, ткань натянулась, облепила влажную плоть. Стрелки спидометра на нуле, блестят в прорези передних сидений, мелкий хрястнет по пыльной коже, и всколыхнутся, как солёные волны. — «Так хочется» чего? — шёпот хитрый, доводит до дрожи пуще пальцев, терзающих порозовевшие соски. Слегка покрутить, ущипнуть понежнее, и Билли пробьёт судорога. — Тебя. Только тебя. Патрик хмыкает, лижет впалый живот, целует рёбра — Билли нужно больше есть, а то ветром унесёт скоро. Колготки сворачиваются в гармошку выше колен, где-то в складках теряются трусы. Мелкий подтягивается, держась за спинку переднего сиденья. Видит, как блестящий кончик языка собирает сок с головки. — П-пат… Патрик втягивает щёки, двигается нарочито медленно. Билли стонет звонко, будто тянется за самой верхней нотой, шарит раскрытой ладонью по ручке двери, ногтями скребёт, когда горло туго сжимается вокруг члена. Зелень отражается на его белёсом лице, ложится резными тенями листьев, будто Хокстеттеры — испорченные, пропащие для мира разбойники — сбежали из богобоязненной деревушки, чтобы вершить извращённые обряды под сенью деревьев. Ладони, смоченные слюной, надрачивают быстро, от паха до глотки всё замирает. Билли выгибается, дрожит, страшно дотронуться — сломаешь. Патрик проталкивает член поглубже, не давится и не кашляет. У него во рту так жарко, что носок кеда врезается в обивку, а Билли кричит, зарывая мелко дрожащие пальцы в чёрные волосы. Отпечаток его ладони кляксой стекает по стеклу, сперма по подбородку. Патрик деловито обсасывает фаланги со звучным причмоком. — А ты и вправду сладость.

***

Рассеянный свет забирается в салон, оглаживает румяные пятна у Билла на лице, высвечивает влагу у Патрика на губах. — Как думаешь, мама была «живой»? — Мелкий вырисовывает у брата на футболке закручивающийся вихрь — глядишь, ураган унесёт обоих в Изумрудный город искать сердце для Железного Дровосека. Билли вертит его посередь лица блондинки с шикарным бюстом и коровьими пятнами на юбке. — Мы все живы, хотя бы технически. — Старший Хокстеттер выуживает смятую пачку сигарет из куртки. Закуривает, пощёлкивая зажигалкой. — Ты понял, о чём я. О том, что девушка, родившаяся в семье учительницы и механика, когда-то собирала брошюры университетов Великобритании, а не купоны на дешёвый пятновыводитель. Она накручивала волосы, донашивала бабушкины балетки, не пропускала ни одного урока, посещала волонтёрский центр — занималась озеленением города, пятёрка клумб, украшающих заброшенный центральный вокзал, обязана ей своим существованием. О том, что мама звала её Шери, вплоть до момента, пока не перестала узнавать. Деменция выкрала воспоминание о первом школьном рюкзаке — на самом деле старом отцовском портфеле, — как злая детвора деньги на завтрак у главного задохлика. Шери похоронила маму после выпускного, когда красное платье упокоилось в недрах хлипкого шкафчика. Спустя месяц она поняла, что её прилежной учёбы и готовности спать у дверей аудитории недостаточно, чтобы поступить в Лондон, а плату за мечту единственной дочери папа — механик на пенсии с травмированной спиной и без пяти минут вдовец — не потянет. «Прости, Шери, милая. Это взрослая жизнь». Она поняла это, усвоила, как единственный верный жизненный урок, выйдя на работу в прачечную с жирным начальником с мелкими крысиными щёлками вместо глаз. От него несло перегаром с послевкусием подгоревшего масла. Когда он отчитывал работничков, то ошмётки завтрака, заночевавшие в щербинах зубов, летели Шерон на пучок поредевших волос. Начальника звали Гэри, он нанимал девок без образования и мексиканцев, чтобы платить гроши, а если оскалятся, то сдать миграционной полиции или двинуть оплеухи, чтобы мало не показалось. — Думаю, у неё была куча мечт, но она была слишком слабой для их исполнения, а потом встретила мужика, который вдавил её в грязь. — Патрик вытянул губы, колечко дыма неловко споткнулось и отправилось к ржавой крыше «доджа». Закари Хокстеттер появился спустя месяц работы в адской прачечной — зашёл разменять сто баксов, а в итоге встретился с жалостливыми блюдцами Шерон, сжимающей грязные тряпки синими перчатками. От них жутко воняют руки, когда снимаешь. Новоиспечённый знакомый, как истинный джентльмен, пригласил «самую очаровательную девушку на свете» поужинать, первый и единственный раз за их знакомство. Жилистый, высокий, голубоглазый Закари Хокстеттер, работающий механиком в небольшой, зато весьма прибыльной конторке, пример для подражания всем пацанам на смене. Стал для Шерон лучиком надежды к лучшей жизни. И свет его был настолько ярким, что Шери не замечала, каким новоиспечённый жених становится, когда она — глупая баба — случайно перебьёт его или ответит не то, что следовало. Или — Господи, помилуй — засмеётся слишком громко над шуткой знакомого парня с работы. «Грязного мексикоса», как говорил Зак. Ей так хотелось семью. Хотелось, как девочке, потерявшей мать и подростковую уверенность в завтрашнем «будет хорошо» в одну и ту же секунду. Шерон мечтала о той самой семье из рекламы грёбаных автомобилей — дом с белым забором, большой добродушный пёс. Поэтому она проглотила, смиренно прикладывая лёд к синеющей щеке, когда Закари — чудесный, надёжный, будущий муж и отец её детей — впервые ударил её. А Шери никому не сказала, впрочем, и некому. Отец почти не вставал с кровати, денег на обезболивающие для «чтоб черти её по кругу драли» спины не было. Зачем же ещё горсть чужого горя пихать ему под нос? Она же хорошая дочь как-никак. — А у тебя есть мечта, Пат? — Билл тёрся под скулой, чмокал, миловался, нашёптывая влюблённые глупости. Несвязные — жуть, зато счастливые. Патрик курил, периодически выдыхая в малиновую макушку. — Хочу миллион долларов и розового единорога с радугой из задницы. Здорового, с золотыми копытами и рогом толщиной с хуй порноактёра. Билл скривился, возмущённо ёрзая: — Да я серьёзно. — А я серьёзен. Они посмотрели друг на дружку, не моргая, а затем рассмеялись. Рассмеялись, как дети, когда обматывали соседский дом туалетной бумагой на Хэллоуин. Кошелёк или жизнь! — А у тебя какая мечта, мелкий? Патрик припоминал котёнка, рыжего-рыжего, полосатого, как из сказки, когда Билли было семь. Помнил о высоком велике в одиннадцать, на смену сгорбившемуся Сильверу. О красном платье с рукавами-фонариками на тринадцатилетие. — Атлантика. Хочу увидеть океан. Его всегда описывают так, будто увидишь, и все твои проблемы и неурядицы покажутся мелочью по сравнению с тем, какой он огромный. Белёсый берег Атлантики, расчёсанные локоны зелёных водорослей, волны, вздымающиеся на манер ступеней до самого небосвода — белого, словно молоко, разодетого в пышные туманы. Билли бы позёвывал, прогуливаясь утром по пляжу, собирая продрогшие за ночь ракушки, потерянные золотые подвески и запонки, блестящие на пути, словно жемчужина в устрице. Патрик бы брызгал ему водой в лицо, холоднющей, аж зубы стынут. Билли бы верещал, оттолкнувшись от песка, мчался сломя голову, будя свернувшихся в кренделя соседей. — Хочу пошутить над «огромный», но шутка слишком плоская. — Сигарета зашипела, вдавленная в прорезь оконной рамы. Билл кольнул Патрика острым локтём. — Нет, не такой огромный, как твой член. Смех смазал петли двери, закостеневшие дворники, вдалеке заскрипела старенькая Chevrolet, жалобно склонившаяся над своим бампером. Прекрасная иллюстрация для байопика про самую желанную звезду Голливуда, доживающую свои годы в доме престарелых с рухлядью, ей подобной. — Знаешь, Билли, я подумал над тем, какая у меня мечта. — Он уставился в крышу, в эпицентр влажного коричневатого пятна. Билл навострил уши любопытным зверьком. Внимал каждому слову, хоть про единорогов, хоть про член размером с Атлантический океан. — Получить права. Прикинь, я лечу по трассе, сигарета в зубах, музыка орёт, крыши нет. И тачка порыкивает, когда прибавляю газ. Чёрная, блестящая, словно змеиная чешуя, движок тяжеловесный, бьёт по карману, зато кра-а-асивый — страх. Старая школа, лучший американский автопром, а не эта подделка, у которой пластиком весь салон воняет. Дешёвым, привезённым контрабандой из стран третьего мира хер пойми зачем. — Тебя бы забирал после школы или посиделок у гремлинов. Весь район бы ёбнулся от того, какой крутой у тебя старший брат. Трахались бы на заднем сиденье. Билл с красной помадой, в его — Патрика — куртке, стройные лодыжки закинуты на приборную панель, над ними беснуется подвеска с зелёной ёлкой. Мелкий суматошно обнимал бы друзей, махая на прощанье старшей школе. И быстро, но уверенно, красуясь, вышагивал по двору к машине. Откидывал бы сиденье, шерстя разбросанные диски. Nirvana играла до самого дома и ещё чуть-чуть, дослушать. Билла угостили тяжкой, терпкой, шипучей, как газировка. — Пат, я тебе немного не договорил. Я бы хотел поехать в Атлантику вместе, потому что без тебя мне не нужен никакой океан. Ни пляжи снежного песка, ни тянущиеся волны, ни раскуроченные устрицы, ни русалки. Без Патрика всё жвачка, потерявшая вкус. Гадость, зря только челюстью шевелишь. — Поедем, Билли. Искупаемся голыми. — Пат прижался губами прямо в темечко. Мелкий притиснулся, будто хотел слиться воедино, как два разных течения. Клубки дыма рассеивались по крыше, подобно сизым тучам, фонарь трогал Патрику скулы. Билли от лучей спрятался, свернулся клубком на груди. Ну котёнок же. Кошка кошкой. Веки помаленьку слипались, дрёма присоседилась на правом плече. Надгробия машин жалобно, с завистью бездомного косились слепыми фарами сквозь замыленное окно.